Глава 20

Суббота, 16 сентября

Район Коулюнь

Джон надел перчатки, обыскал карманы молодого человека и нашел там универсальный ключ, несколько монет и пакетик жевательной резинки. Он вернул все обратно, в том числе ключ, и выглянул в коридор. Там никого не было. Он перенес труп на площадку пожарной лестницы. Ее ступени уходили далеко вверх и вниз. Здесь царила тишина. Джон поднялся на два пролета и уложил тело у стены.

Из впалой груди трупа все еще торчал стилет. Смит вытащил его. Как только рана открылась, из нее сильным потоком хлынула кровь. Он вздохнул, бросил стилет рядом с телом и спустился вниз.

Вернувшись в номер, он придвинул к двери кресло — на тот случай, если явится еще кто-нибудь с универсальным ключом и ему тоже придет на ум сбросить цепочку. Потом он вымыл ванну и осмотрел пол, мебель и постель. Следов крови и предметов, выпавших из карманов убийцы, там не оказалось.

Смит с облегчением забрался в ванну. Пустив воду из душа, он тер себя мочалкой, пока кожа не заблестела. Он заставил себя отвлечься от мыслей о мертвеце и думать о будущем. Вытираясь полотенцем, он продумывал свои дальнейшие шаги.

В конце концов Смит вернулся в постель. Некоторое время он лежал без сна, пытаясь успокоиться и прислушиваясь к редким ночным звукам в отеле, шуму автомобилей и унылым гудкам кораблей в порту. К звукам суматошной жизни в суматошном городе на суматошной планете в такой же галактике такой же вселенной. В равнодушных вселенной, галактике, планете и городе.

Он прислушивался к биению собственного сердца, к воображаемому гулу крови, текущей по венам и артериям. К звукам, которые раздавались только в его сознании. Незадолго до рассвета он опять уснул.

И вновь мгновенно проснулся и рывком сел в кровати. В коридоре скрипели колеса тележки — горничная везла кому-то ранний завтрак. В щель между шторами проникали первые лучи солнца. Городской шум усилился и звучал все громче. Смит торопливо поднялся на ноги и оделся. Убийца не вернулся к своим хозяевам и не дал о себе знать, поэтому рано или поздно ему вслед пришлют другого — даже если тело не было найдено и о нем не сообщали в полицию.

Надев прежний костюм, свежую сорочку и новый галстук, Смит вынул из чемодана свой рюкзак, серые слаксы, пеструю гавайскую рубашку, полосатую спортивную куртку, кроссовки и шляпу-панаму. Черная рабочая одежда уже лежала в рюкзаке. Он упаковал туда все остальное, в том числе складной чемоданчик-"дипломат".

Напоследок Смит натянул парик и поправил его на голове, глядя в зеркало. Он вновь стал майором Кеннетом Сен-Жерменом.

Еще раз осмотрев помещение, он покинул номер с чемоданом в руке и рюкзаком за плечами. В коридоре до сих пор никого не было, но из-за дверей слышались шорохи и звук включенных телевизоров.

Джон спустился на лифте до этажа над вестибюлем и преодолел остаток пути по лестнице. Приоткрыв дверь, он внимательно осмотрел вестибюль. Там не было ни полиции, ни людей, похожих на полицейских, ни вчерашних громил. Также он не увидел ни одного из тех, кого встречал в Шанхае. Тем не менее никакие меры предосторожности не гарантировали, что его никто не поджидает.

Смит продолжал скрываться за дверью еще десять минут, потом подошел к стойке регистрации. Если он уйдет, не выписавшись, сотрудники отеля наверняка известят об этом полицию, особенно если учесть, что на лестнице рано или поздно будет обнаружен труп. Дожидаясь, пока выпишут счет, Смит попросил портье вызвать такси с водителем, знающим английский язык, чтобы доехать до аэропорта.

Как только отель исчез из виду, Джон перегнулся через спинку кресла рядом с водителем и сказал ему:

— Я передумал. Отвезите меня в Центральный район, на Квинсуей, 88. Отель «Конрад Интернешнл».

Дацу, Китай

Тысячу лет назад художники-буддисты высекли и раскрасили каменные скульптуры в горах, пещерах и гротах вокруг деревни Дацу. Ныне это мегаполис с населением более восьмисот тысяч человек, и помимо прекрасно обработанных террас с заливными рисовыми полями, здесь есть небоскребы, крохотные фермы в рощах деревьев и особняки в окружении строгих пейзажей. Почва и климат этой зеленой холмистой местности благоприятствуют садовникам и пригородным крестьянам, которые собирают три урожая в год, как правило, пользуясь теми же приемами, что и их далекие предки.

Сельскохозяйственная колония находится менее чем в десяти километрах от Спящего Будды, высеченного в холмах Баодинсан. Уединенное изолированное скопление каркасных бараков огорожено сетчатым забором и стоящими по углам вышками для вооруженных часовых. На ведущую к нему грунтовую дорогу ни разу не ступала нога туриста или городского жителя. Заключенных, которые трудятся на полях и рисовых плантациях, принадлежащих правительству, водят на работу и обратно охранники с автоматами. Они почти не общаются с местным населением. При всей кажущейся несерьезности забора и охраны колонии Китай не склонен баловать людей, которых объявил преступниками.

Этот старик был одним из немногих заключенных, избавленных от работы в поле и утренней прогулки строем. Он пользовался даже некоторыми привилегиями — например, его камера выглядела почти обычной комнатой, и у него был только один сосед. Его осудили так давно, что ни охранники, ни комендант колонии не помнили, каков был приговор. Поэтому у них не было повода бояться или ненавидеть его, вымещать на нем свой гнев и при этом чувствовать себя правыми. По этой причине, а также ввиду его преклонного возраста они относились к старику скорее как к отцу. Его лечили, кормили горячей пищей, давали ему книги и газеты, бумагу и письменные принадлежности. Эти поблажки были противозаконны, однако суровый комендант, бывший полковник Народно-освободительной армии, смотрел на них сквозь пальцы.

Из-за этого старик еще больше насторожился, когда ранним утром сосед-китаец исчез, а вместо него появился человек помоложе, европейской внешности. Его привели на рассвете, и с той поры он не вставал со своего тюфяка. Почти все время его глаза были закрыты. Он лишь изредка поднимал веки, глядя в некрашеный потолок барака. Он не говорил ни слова.

Хмурясь, старик занимался своими делами, не желая, чтобы это внезапное событие помешало привычному распорядку дня. Он был высок и худощав, с морщинистым, некогда красивым лицом. Теперь оно покрылось глубокими складками, щеки ввалились, глаза запали; однако во взгляде старика читался интеллект, поэтому он чаще всего смотрел вниз. Так было безопаснее.

Этим утром он, как всегда, отправился в кабинет коменданта исполнять свои обязанности письмоводителя, а когда настало обеденное время, вернулся в барак, вскрыл банку чечевичного супа, разогрел его на плите и в одиночестве сел за стол.

Новый сосед, казалось, до сих пор не вставал со своего ложа. Его глаза были закрыты. Однако весь его облик свидетельствовал о том, что он пребывает в напряжении. Ему было около пятидесяти лет, его мощное мускулистое тело, казалось, никогда не расслабляется полностью.

Внезапно он легко вскочил на ноги и словно перетек к выходу. Его лицо покрывала серая щетина, волосы были такого же цвета. Он открыл дверь и осмотрел барак. Там никого не оказалось, потому что заключенные, как правило, обедали на полях. Мужчина закрыл дверь, вернулся к тюфяку и улегся вновь; можно было подумать, что он не вставал с него.

Старик смотрел на него с завистью, к которой примешивались уважение и сожаление, как будто он когда-то был таким же сильным и тренированным и знает, что это время уже не вернуть.

— Ваш сын не может поверить, что вы живы. Он хочет встретиться с вами.

Старый узник уронил ложку в суп. Голос соседа прозвучал мягко и негромко, но почему-то достиг его ушей совершенно отчетливо. Мужчина, лежавший на тюфяке, невозмутимо смотрел в потолок. Его губы не шевелились.

— Ка... как вы сказали?

— Продолжайте есть, — велел мужчина. — Он хочет, чтобы вы вернулись домой.

Дэвид Тейер вспомнил о своих привычках. Он склонился над тарелкой, взял ложку и спросил, опустив лицо:

— Кто вы такой?

— Меня прислал ваш сын.

— Откуда мне это знать? Меня и прежде обманывали. Они повторяют это каждый раз, когда хотят добавить мне срок. Меня продержат в заключении до самой смерти. Тогда они смогут сделать вид, будто бы ничего не случилось... будто бы меня и не было на свете.

— Последним, что вы ему подарили, был толстый щенок с висячими ушами по имени Пэдди.

Тейер почувствовал, как на его глаза наворачиваются слезы. Но все это было так давно, и ему так часто лгали...

— У щенка было и второе имя.

— Рейли, — сказал мужчина, лежавший на тюфяке.

Тейер отложил исцарапанную ложку, вытер рукавом лицо и несколько мгновений сидел молча.

Мужчина не шевелился.

Тейер вновь склонил лицо, пряча губы от возможных соглядатаев:

— Как вы проникли сюда? Как вас зовут?

— Деньги способны творить чудеса. Я капитан Деннис Киавелли. Зовите меня просто Деннисом.

Старик заставил себя вернуться к еде:

— Не хотите супа?

— Чуть погодя. Объясните мне ситуацию. Они до сих пор не догадываются, кто вы такой?

— Нет, да и откуда? А я не знал, что Мэриен вновь вышла замуж. Не знал даже, что они с Сэмом живы. Насколько я могу понять, Мэриен уже умерла. Это ужасно.

— Как вы узнали о них?

— В прошлом году Сэм приезжал в Пекин. Мне дают газеты, и я...

— Вы читаете по-китайски?

— Вашингтон не послал бы меня сюда, если бы я не знал языка. — Тейер тонко улыбнулся. — Я здесь почти шестьдесят лет. Я в совершенстве изучил китайский и многие его диалекты, в том числе кантонезский.

— Простите, доктор Тейер, — сказал Киавелли.

— Когда я прочел о приезде Сэма, его имя сразу привлекло мое внимание, потому что Серж Кастилья был моим ближайшим другом в Штатах. Я знаю, что он помогал людям, которые разыскивали меня. Я произвел кое-какие подсчеты. У президента Кастильи подходящий возраст, в газете было написано, что его отца зовут Серж, а мать — Мэриен. Значит, президент — мой сын.

Киавелли чуть заметно покачал головой:

— Не обязательно. Это могло быть простым совпадением.

— Что мне было терять?

Агент «Прикрытия-1» обдумал его слова:

— Почему же вы до сих пор молчали? Вы ждали целый год.

— У меня не было никаких шансов выбраться отсюда, зачем же его тревожить? Вдобавок Пекин мог прознать об этом и ликвидировать меня.

— Но потом вы прочли о договоре по правам человека.

— Нет. В китайских газетах его опубликуют только после подписания. О договоре мне рассказали уйгурские политзаключенные. — Тейер отодвинул суповую тарелку. — Только тогда у меня появилась надежда. Что, если меня не заметят в потоке освобождаемых заключенных и случайно выпустят на волю? — Он поднялся на ноги и подошел к плите.

Киавелли наблюдал за ним из-под полуприкрытых век. Невзирая на преклонный возраст — по сведениям Клейна, ему было по меньшей мере восемьдесят два года, — Тейер двигался энергично и уверенно. Он держался прямо, но при этом выглядел расслабленным. У него была пружинистая походка, как будто за пятнадцать минут разговора он помолодел. Все это было очень важно.

Монотонное однообразие жизни помогало Тейеру сохранить рассудок. Он принес к выщербленной раковине чайник с облупленной эмалью, наполнил его водой и поставил на плиту. Из маленького буфета он достал две потрескавшиеся чашки и металлическую банку с черным чаем. Его способ приготовления чая являл собой смесь традиционных методов англичан и китайцев. Он налил кипяток в фаянсовый чайник, ополоснул его и вылил воду, потом отмерил четыре чайные ложки заварки, залил ее кипятком и настаивал меньше минуты. Получился светлый золотисто-янтарный напиток. Комнатушку наполнил острый аромат.

— Мы пьем его без молока и сахара. — Тейер подал Киавелли чашку.

Агент приподнялся, сел спиной к стене и взял чашку обеими ладонями.

Тейер взял свою чашку и устроился за столом. Он вздохнул.

— Мне уже начинает казаться, что освобождение в результате подписания договора — это всего лишь пустые мечты человека на склоне лет. Меня тайно продержали в застенках слишком долго, чтобы теперь признать, что я вообще был в их руках. От этого их претензии на соблюдение прав человека выглядели бы еще смехотворнее.

Киавелли пригубил напиток. На вкус американца итальянского происхождения чай казался слишком слабым, но он был горячим, и это помогало терпеть холод, царивший в бараке.

— Расскажите, что с вами произошло, доктор Тейер. Во-первых, за что вас арестовали?

Тейер опустил чашку на стол и смотрел на нее так, словно надеялся увидеть в ней свое прошлое. Наконец он поднял глаза и заговорил:

— Я осуществлял связь с организацией Чан Кайши. Предполагалось, что моим заданием будет установить нечто вроде перемирия между его националистами и коммунистами Мао Цзэдуна. Я решил, что это легче всего сделать, лично явившись к Мао и попытавшись его вразумить. — Тейер чуть растянул губы, но вместо улыбки у него получилась гримаса. — Как глупо. Как наивно. Я даже не догадывался, что моим истинным предназначением было привести Чана к власти. Я должен был заключать соглашения, вести переговоры и затягивать время до тех пор, пока Чан не сокрушит Мао и его коммунистов. Визит к Мао был донкихотским поступком наивного интеллектуала, который полагает, что люди способны вести разумный диалог, даже когда на карту поставлены власть, деньги, культура, классы и геополитические интересы.

— Вы действительно сделали это? Явились к нему в одиночку?

Тейер чуть заметно улыбнулся:

— Я пытался. Но не смог попасть к нему. Военные из числа сторонников Мао решили, что я — агент Запада, либо Чан Кайши, либо и то и другое. Солдаты застрелили бы меня, если бы не вмешались политики Мао, ведь у меня был дипломатический статус. Долгие годы я жалел о том, что меня не убили на месте.

— Почему же вас объявили погибшим, но держат в заключении, как Советы держали Валленберга?

— Рауля Валленберга? Вы хотите сказать, он действительно сидел в русских лагерях?

— Русские отрицали это, держали его в заключении и сорок лет продолжали оспаривать тот факт, что Валленберг был в их руках. Он уже давно умер, так и не выйдя на свободу.

Тейер сник.

— Я ожидал, что меня постигнет именно такая судьба. Китайцы просто не могли поверить, что я тот, за кого себя выдаю. Это прямое следствие чрезмерной подозрительности, такое происходит всегда, когда человека, осмелившегося откровенно высказаться, жестоко подавляют. В момент моего ареста в Китае полыхала коммунистическая революция. Здесь воцарился настоящий хаос, бесконечно менялось гражданское и военное руководство, лозунги противоречили друг другу, и всем этим заправляли чиновники, которые не имели ни малейшего понятия о том, что происходит. Вероятно, я попросту затерялся в этой машине. К тому времени, когда в Джун Нань Хаи наступил порядок, было слишком поздно отправлять меня домой, не потеряв при этом лица и не вызвав международных осложнений. — Он повертел чашку в своих загрубевших пальцах. — Меня продержат здесь до самой смерти.

— Нет, — твердо произнес Киавелли. — Повторения истории Валленберга не будет. Вы не умрете в застенке. Подписав договор по правам человека. Китай освободит всех политических заключенных. Президент сделает все, чтобы обратить на вас внимание Ню Цзяньсина и остальных членов Постоянного комитета. Я слышал, его прозвали Филином, потому что он мудрый человек.

Дэвид Тейер покачал головой:

— Нет, капитан. Как только генеральный секретарь и мой сын подпишут договор, я вновь благополучно «исчезну». Если мой сын слишком крепко нажмет на китайцев и объявит обо мне спустя десятилетия после моего исчезновения, меня уже никто и никогда не отыщет. Зато появится добрая сотня стариков, якобы бывших свидетелями моей смерти полвека назад. Найдутся самые разнообразные доказательства. Вероятно, фотографии моей могилы, которая — увы! — теперь находится на дне какого-нибудь водохранилища. — Тейер покорно пожал плечами.