— Твой муж, этот вечно сонный граф, никудышный бизнесмен.

— Он и не притворяется бизнесменом.

Витторио Фонтини-Кристи улыбнулся, притормозив перед длинным крутым спуском к озеру. На полпути к берегу, на мысе, называвшемся Белладжо, располагалось роскошное имение «Вилла Ларио» — названное в честь древнего поэта из Комо. Это был пансионат, известный бесподобной красотой и фешенебельностью.

Когда члены аристократических кланов ездили на север, они обычно останавливались на «Вилла Ларио». Они были вхожи сюда благодаря своим деньгам и громким именам. Служащие пансионата были учтивы и невозмутимы, посвящены в тайные склонности своих клиентов и тщательно составляли расписание посещений. Тут не случалось, чтобы чьего-то мужа или жену, любовника или любовницу внезапно предупреждали о возникшей опасности и просили срочно уехать.

«Испано-сюиза» свернула на стоянку, вымощенную голубым кирпичом. Из сторожки сразу же выбежали двое служащих в форме, открыли дверцы машины и поклонились.

Служащий, открывший левую дверцу, сказал Витторио:

— Добро пожаловать на «Вилла Ларио», синьор. Они никогда не говорили «рады снова видеть вас здесь». Никогда.

— Спасибо. У нас нет багажа. Мы только на один день. Проверьте бензин и масло. Механик здесь?

— Да, синьор.

— Пусть проверит центровку осей. Что-то там стучит.

— Конечно, синьор.

Фонтини-Кристи вышел из машины. Он был высок — более шести футов. Прямые темно-каштановые волосы падали на лоб. Черты лица резкие — у него был такой же, как у отца, орлиный профиль, — и глаза, щурящиеся на ярком солнце, смотрели одновременно равнодушно и внимательно. Он прошел вдоль белого капота, рассеянно провел ладонью по радиатору и улыбнулся своей подруге, графине д`Авенцо. Они прошли к каменным ступенькам, которые вели к входу в «Вилла Ларио».

— Что ты сказала слугам, когда уезжала? — спросил Фонтини-Кристи.

— Что еду в Тревильо. А ты — лошадник, который собирается предложить мне арабского жеребца.

— Напомни мне, чтобы я тебе его купил.

— А ты? Что ты сказал своей секретарше?

— Да ничего. Меня могут искать только мои братья. Прочие терпеливо ждут.

— Но не братья, — улыбнулась графиня д`Авенцо. — Мне это нравится. Важного Витторио братья заставляют работать!

— Ой, едва ли! У моих младших братьев столько забот: три жены и одиннадцать детей! Их беспокоят исключительно домашние проблемы. Иногда мне кажется, что я у них вроде арбитра. И это замечательно. Они вечно заняты и не суют свой нос в мои дела.

Они стояли на террасе перед застекленной дверью в холл «Вилла Ларио», смотрели на безбрежное озеро и на горы вдали.

— Как красиво! — сказала графиня. — Ты заказал номер?

— Люкс. Пентхаус. Вид оттуда потрясающий.

— Я слышала об этих апартаментах, но еще ни разу здесь не останавливалась.

— Здесь не многие останавливаются.

— А ты небось снимаешь этот номер помесячно?

— В этом нет необходимости, — сказал Фонтини-Кристи, поворачиваясь к огромной стеклянной двери. — Дело в том, что «Вилла Ларио» принадлежит мне.

Графиня д`Авенцо засмеялась и вошла в вестибюль.

— Ты просто невозможный, аморальный тип! Ты наживаешься на себе подобных! Боже, да ты бы мог шантажировать пол Италии!

— Только нашейИталии, дорогая!

— И этого вполне достаточно.

— Вряд ли. Но мне в том нет нужды, если тебе от этого легче. Я просто гость. Подожди здесь, пожалуйста.

Пентхаус— квартира или гостиничный номер, занимающие весь верхний этаж здания или расположенные на его крыше.

Витторио подошел к портье. Портье за мраморной стойкой был одет в смокинг.

— Мы очень рады, что вы к нам приехали, синьор Фонтини-Кристи.

— Как идут дела?

— Замечательно. Вы не хотите...

— Нет, — прервал его Витторио. — Полагаю, мой номер готов?

— Разумеется, синьор. Как вы и просили, для вас приготовлен ранний завтрак. Иранская икра, рулет из дичи и «Вдова Клико» двадцать восьмого года.

— И?

— Естественно, цветы. А массажист готов отменить все сегодняшние заказы.

— И?

— Графиня д`Авенцо не окажется в затруднительном положении, — поспешно добавил портье. — Здесь сейчас нет никого из ее окружения.

— Благодарю вас.

Фонтини-Кристи повернулся, но его тут же окликнул портье:

— Синьор!

—Да?

— Я знаю, что вы не любите, когда вас беспокоят — за исключением экстренных случаев. Но вам звонили из вашей приемной.

— Секретарша сказала, что это экстренное дело?

— Она сказала, что вас разыскивает отец.

— Это не экстренное дело. Это прихоть.

— Пожалуй, ты и есть тот самый арабский жеребец, мой дорогой, — задумчиво произнесла графиня, лежа рядом с Витторио на пуховой перине. Она прикрылась гагачьим одеялом до талии. — Ты великолепен. И так терпелив.

— Но все же не слишком терпелив, — ответил Фонтини-Кристи. Он сидел подоткнув подушку под спину и смотрел на подругу.

— Не слишком, — согласилась графиня д`Авенцо, улыбаясь ему. — Почему бы тебе не отложить сигарету?

— Скоро отложу. Не сомневайся. Вина? — Он протянул руку к серебряному ведру на треноге. Откупоренная бутылка. Обернутая белым полотенцем, утопала в груде колотого льда.

Графиня глядела на него, дыхание у нее занялось.

— Налей себе, а я выпью своего вина.

Быстрым ловким движением она запустила обе руки под одеяло, и ее пальцы, миновав живот Витторио, устремились ниже. Потом подняла одеяло и склонилась к любовнику. Одеяло упало, накрыв ее голову. Она застонала и забилась.

Официанты убрали тарелки, выкатили столик, а дворецкий развел в камине огонь и разлил бренди.

— Это был чудесный день! — сказала, графиня д`Авенцо. — Мы сможем тут часто бывать?

— Полагаю, мы должны составить расписание. На основе твоего календаря, конечно!

— Ну конечно! — Она хрипло рассмеялась. — Ты очень практичен.

— А почему нет? Так гораздо легче.

Зазвонил телефон. Витторио недовольно посмотрел на него, поднялся из кресла перед камином и подошел к тумбочке у кровати. Сняв трубку, он резко сказал:

— Да?

Голос на другом конце провода он, кажется, слышал раньше.

— Это Теска. Альфредо Теска.

— Кто-кто?

— Десятник с миланского завода.

— Кто? Да как вы смеете сюда звонить? Откуда у вас этот номер?

Теска ответил не сразу:

— Я пригрозил, что убью вашу секретаршу, молодой хозяин. И я бы ее убил, если бы она не дала мне этот номер. Можете завтра же меня уволить. Я ваш рабочий, но в первую очередь я партизан.

— Вы уволены. С этой минуты.

— Что ж, пусть так, синьор.

— Я не желаю...

— Хватит! — заорал Теска. — Сейчас нет времени! Все вас ищут! Хозяин в опасности. Вся ваша семья в опасности. Немедленно поезжайте в Кампо-ди-Фьори. Отец велел вам воспользоваться дорогой к конюшне.

И повесил трубку.

Савароне прошел через большой холл в просторную столовую имения. Все было готово. Собрались, его сыновья и дочери, зятья и невестки и шумный гомонящий выводок внуков. Слуги разносили горячее на серебряных блюдах. В углу у стены стояла высокая, до потолка, сосна — рождественское дерево, — украшенная мириадами огоньков и яркими игрушками, разноцветные блики от которых сверкали на гобеленах и полированной мебели.

Возле дома на полукруглой площадке перед мраморными ступеньками крыльца застыли четыре автомобиля. Их освещали прожекторы, установленные на крыше. Машины можно было вполне принять за чужие, а этого Савароне как раз и добивался. Так что, когда сюда нагрянут карателя, они обнаружат лишь невинный семейный сбор. Праздничный ужин. И больше ничего. Не считая преисполнившегося царственным гневом патриарха одного из могущественных итальянских кланов. Главы семейства Фонтини-Кристи, который потребует ответить, кто повинен в столь бесцеремонном вторжении в его дом.

Только Витторио нет. А его присутствие необходимо. Возникнут вопросы, которые породят другие вопросы. Неуступчивый Витторио, презирающий их тайное дело, может стать мишенью для неоправданных подозрений. Что же это за праздничный семейный ужин без старшего сына, главного наследника? К тому же если Витторио появится здесь после прибытия карательной экспедиции и надменно откажется — как это ему свойственно — давать объяснения по поводу своего отсутствия, могут возникнуть неприятности. Его сын не признает этого, но Рим и в самом деле находится под пятой Берлина.

Савароне подозвал второго по старшинству сына, серьезного Антонио, — тот стоял рядом с женой, которая что-то выговаривала их сынишке.

— Что, отец?

— Сходи на конюшню. Найди Барцини. Скажи ему, что, если Витторио приедет, когда здесь уже будут фашисты, пусть он объяснит свое опоздание делами на заводе.

— Я могу позвонить на конюшню.

— Her. Барцини стареет. Он делает вид, что это не так, но он глохнет. Надо, чтобы он все точно уяснил. Средний сын послушно кивнул:

— Конечно, отец. Как тебе будет угодно.

Да что же, во имя всего святого, совершил его отец? Что мог сделать такого, отчего Рим посмел подняться на Фонтини-Кристи?

«Вся ваша семья в опасности!»

Бред!

Муссолини заигрывает с промышленниками Севера, они ему нужны. Он знал, что многие из них уже старики, что их уже ничем не прошибешь, и понимал, что может добиться от них большего пряником, чем кнутом. Не все ли ему равно, как какие-то Савароне обделывают свои мелкие делишки? Их время уже прошло.

Но Савароне был один. Всегда в стороне от других. Обрел, вероятно, эту ужасную роль, роль символа. Со своими дурацкими — будь они прокляты — партизанами. Безмозглые дураки, безумцы, которые рыщут по лесам и полям Кампо-ди-Фьори, словно кровожадные дикари, охотящиеся на тигров и львов.

Боже! Детские забавы! Бирюльки!

Этому надо положить конец! Если отец зашел слишком далеко и чем-то рассердил дуче, он вмешается. Два года назад Витторио прямо заявил Савароне, что, раз он взял в свои руки бразды правления в индустриальной империи Фонтини-Кристи, вся власть перейдет к нему.

И вдруг Витторио вспомнил. Две недели назад Савароне ездил на несколько дней в Цюрих. Во всяком случае, сказал, что едет в Цюрих. Кажется, так — он, Витторио, слушал вполуха. Именно в те дни возникла необходимость получить подпись отца на нескольких контрактах. Дело было настолько срочное, что он обзвонил все отели Цюриха, пытаясь отыскать Савароне. Но не нашел его. Никто его там не видел, а ведь Фонтини — заметная фигура...

Вернувшись в Кампо-ди-Фьори, отец никому не сказал, где был. Он выводил сына из себя своими секретами, твердя, что объяснит все через несколько дней. В Монфальконе должно кое-что произойти, и когда это произойдет, Витторио все узнает. Витторио должен знать.

Что же имел в виду отец? Что должно было произойти в Монфальконе? Почему происходящее в Монфальконе должно иметь к ним отношение?

Бред!

Но Цюрих вовсе не был бредом. В Цюрихе банки. Может быть, Савароне занимался какими-то спекуляциями в Цюрихе? Может быть, он перевел из Италии в Швейцарию крупные суммы денег? А теперь это запрещено законом: Муссолини считает каждую лиру. Бог свидетель: у семьи и так большие вклады в банках Берна и Женевы, в Швейцарии хватает капиталов Фонтини-Кристи.

Что бы ни совершил Савароне, это будет его последний фортель. Если уж отец полез в политику, пускай отправляется куда-нибудь подальше проповедовать свои идеи. Хоть в Америку.

Витторио медленно покачал головой, смирившись. Он вывел свою роскошную «испано-сюизу» на шоссе. О чем он думает! Савароне — всегда Савароне! Глава дома Фонтини-Кристи. Будь его сын хоть семи пядей во лбу, все равно «хозяин» — Савароне!

«Воспользуйтесь дорогой к конюшне».

Интересно зачем? Дорога к конюшне начиналась у северной границы имения в трех милях к востоку от главных ворот. Ладно, он поедет по этой дороге. Должно же у отца быть основание для такого распоряжения. Без сомнения, столь же идиотское, как и те дурацкие игры, в которые он играет. Ну да ладно: хотя бы внешне следует выказать сыновнее послушание. Ибо сын собирался решительно поговорить с отцом.

Так что же случилось в Цюрихе?

Он миновал главные ворота Кампо-ди-Фьори и доехал до развилки. Там свернул налево и, проехав еще около двух миль к северным воротам, снова свернул налево, к имению. Конюшня находилась в трех четвертях мили от ворот, туда вела грунтовая дорога. Тут легче проехать верхом, этим путем пользовались всадники, направляясь в поля и к тропинкам, огибающим с севера и запада лес, в центре родового поместья Фонтини-Кристи. Лес позади главной усадьбы, который делился надвое ручьем, струящимся с северных гор.

В ярком свете фар он увидел знакомую фигуру Гвидо Барцини, старик махал рукой, прося остановиться. Этот Барцини тот еще фрукт. Старожил Кампо-ди-Фьори, всю жизнь проработал на конюшне.

— Быстрее, синьор Витторио! — сказал Барцини, наклонившись к открытому окну. — Оставьте машину здесь. Уже нет времени.

— Нет времени? Для чего?

— Хозяин разговаривал со мной минут пять назад. Он сказал, чтобы вы, как только появитесь, позвонили ему из конюшни, прежде чем направиться в дом.

Витторио посмотрел на часы в приборном щитке. Они показывали двадцать восемь минут одиннадцатого.

— Торопитесь, синьор! Фашисты!

— Какие фашисты?

— Хозяин. Он вам все расскажет.

Фонтини-Кристи вышел из машины и пошел за Барцини по мощенной камешками тропинке, ведущей к входу в конюшню. Они зашли в мастерскую, где аккуратно развешанные сбруи, подпруги, вожжи обрамляли бесчисленные грамоты и почетные ленты — свидетельства превосходства герба Фонтини-Кристи. На стене висел телефон, связанный с господским домом.

— Что происходит, отец? Ты не знаешь, кто мне звонил в Белладжо?

— Молчи! — закричал Савароне. — Они будут здесь с минуты на минуту. Немецкие каратели.

— Немецкие?

— Да. В Риме надеются застать здесь тайную встречу партизан. Не застанут, конечно. Нарушат тихий семейный ужин. Запомни! У тебя на сегодня был запланирован семейный ужин. Ты просто задержался в Милане.

— Но какие дела у немцев с Римом?

— Позже объясню. Только запомни...

И вдруг Витторио услышал в трубке отдаленный визг шин и урчание мощных моторов. От восточных ворот к дому мчалась колонна автомобилей.

— Отец! — закричал Витторио. — Это имеет какое-нибудь отношение к твоей поездке в Цюрих?

На том конце провода молчали. Наконец Савароне заговорил:

— Возможно. Оставайся там!

— Что случилось? Что произошло в Цюрихе?

— Не в Цюрихе. В Шамполюке.

— Где?

— Потом! Мне надо вернуться к остальным. Оставайся там! Не показывайся им на глаза. Мы поговорим, когда они уберутся.

Раздался щелчок. Витторио обернулся к Барцини. Старый конюх копался в ящиках древнего комода, набитого уздечками и вожжами. Наконец он нашел то, что искал:

пистолет и бинокль. Он вытащил их из ящика и передал Витторио.

— Пойдемте! — сказал он гневно. — Посмотрим. Сейчас хозяин задаст им жару.

Они поспешили к дому, стоящему посреди сада. Когда грунтовое покрытие сменилось мощеным, они резко взяли влево и забрались на крутую насыпь, возвышающуюся над кольцом подъездной дороги. Они остались в темноте, внизу все было залито ярким светом прожекторов.

От восточных ворот мчались три автомобиля — большие мощные черные машины. Свет их фар, прорезавший ночной мрак, поглотило ослепительное сияние прожекторов. Машины подъехали к дому, резко затормозили и остановились на одинаковом расстоянии друг от друга перед мраморными ступеньками, ведущими к дубовым входным дверям.

Из машин выскочили люди. Все они были одеты в одинаковые черные плащи и вооружены.

Вооружены!

Витторио не отрываясь смотрел, как эти люди — семь, восемь, девять человек — взбежали по ступенькам к дверям. Высокий человек впереди — командир — поднял руку и жестом приказал блокировать двери. С обеих сторон встали по четыре человека. Он дернул за цепь звонка левой рукой, правой сжимая пистолет.

Витторио поднес бинокль к глазам. Лица он не разглядел, оно было обращено к двери, но пистолет оказался в фокусе: немецкий «люгер». Витторио перевел бинокль на стоящих рядом. У них тоже было немецкое оружие. Четыре «люгера» и четыре автомата «бергман» 38-го калибра.

У Витторио вдруг свело желудок, кровь ударила в голову. Он не верил своим глазам. Рим позволил такое? Невероятно!

Он навел бинокль на автомобили. Их водители были в тени. Витторио стал всматриваться в того, кто сидел в последней машине.

Человек обернулся через правое плечо, свет прожектора осветил его. Короткая стрижка, черные волосы с совершенно седой прядью, взбегающей вверх ото лба. Что-то в этом человеке показалось Витторио знакомым: форма головы, эта седая прядь... Но Витторио так и не вспомнил.

Дверь отворилась. В дверном проеме показалась горничная и испуганно уставилась на высокого мужчину с пистолетом. Витторио в ярости смотрел на то, что происходит внизу. Рим заплатит за это оскорбление! Высокий оттолкнул горничную и ворвался в дом, за ним последовали восемь других с оружием наперевес. Горничная исчезла.

Рим дорого заплатит!

В доме послышались крики. Витторио услышал грозный голос отца, а затем и гневные возражения братьев.

Раздался страшный грохот, звон стекла. Витторио схватился за пистолет в кармане. Но почувствовал сильную руку на запястье.

Старик Барцини. Старый конюх крепко сжал руку Витторио, но взгляд его был устремлен в сторону дома.

— Там слишком много оружия. Вы ничего не сумеете сделать, — сказал он тихо.

Со стороны дома снова раздался страшный грохот — теперь ближе. Левая створка огромной дубовой двери распахнулась, и на крыльцо выбежали люди. Сначала дети — перепуганные, плачущие. Потом женщины — его сестры и жены его братьев. Потом мать, с гордо поднятой головой. На руках у нее был самый маленький ребенок. Отец и братья вышли последними — их подгоняли тычками стволов одетые в черное люди.

Всех собрали на освещенной круглой площадке перед домом. Голос отца, требующего объяснить, кто несет ответственность за это бесцеремонное вторжение, перекрывал шум.

Но настоящий кошмар был впереди.

Когда это началось, Витторио Фонтини-Кристи подумал, что сойдет с ума. Его оглушил треск автоматов, его ослепили вспышки выстрелов. Он рванулся вперед, изо всех сил стараясь вырваться из объятий Барцини, извивался всем телом, пытаясь высвободить шею и рот от мертвой хватки старика.

Одетые в черное люди открыли огонь из всех стволов. Женщины бросались на детей, прикрывая их своими телами, а его братья грудью ложились на выстрелы, сотрясающие ночь. Вопль ужаса, боли и ярости нарастал в слепящем свете, заливавшем место казни. Курился дым; тела замирали в окровавленных одеждах. Детей перерезало пополам, пули разрывали рты и глазницы. Лохмотья мяса, внутренностей, осколки черепов пронзали клубящееся марево. Тело ребенка лопнуло на руках матери. А Фонтини-Кристи так и не смог высвободиться из крепких рук Барцини, не смог соединиться со своими родными.

Он чувствовал, как огромная тяжесть прижимает его к земле, давит, стискивает нижнюю челюсть, не давая ни единому звуку сорваться с его губ.

И вдруг сквозь какофонию стрельбы и криков прорезались слова. Голос был громовым, он заглушил автоматные очереди, но не остановил их.

Это кричал отец. Он взывал к нему из бездны смерти:

— Шамполюк... Цюрих — это Шамполюк!.. Цюрих — это река... Шамполю-ю-ю-ю-юк!

Витторио впился зубами в пальцы, зажимавшие ему рот, ломавшие челюсти. На какое-то мгновение ему удалось высвободить руку — руку с пистолетом, — он попытался поднять ее и выстрелить.

Но не смог. На него вновь навалилась страшная тяжесть, ему до боли вывернули запястье, пистолет выпал из пальцев. Исполинская рука пригибала его голову к холодной земле. Он ощутил на губах привкус крови, она мешалась с грязью.

Из смертельной бездны вновь полетел громовой крик:

— Шамполюк! И все затихло.