— Поговорите с этим господином, — сказал полицейский. — Расскажите ему все, он вам поможет.

Вошедший господин любезно улыбнулся и протя* нул руку:

— Ты Ако?

— Да; — смущенно ответил юноша.

— А я Вебстер, адвокат, которому поручено защищать тебя. Друг мой, тебе грозят большие неприятности, и если я не приду на помощь, тебе не сдобровать.

Полицейский запер дверь и ушел. Господин дружески похлопал Ако по плечу и сел рядом с ним на скамейку.

— Скажи, друг, чего бы ты теперь желал больше всего? Я хочу сделать так, чтобы твое желание исполнилось.

— Ако хочет вернуться домой, на Ригонду.

— Понимаю, дорогой, понимаю. Ты сможешь это сделать довольно скоро, но для этого завтра ты должен говорить так, как я тебе скажу. Завтра будет суд, понимаешь? Соберутся важные господа и решат, кто виноват. Виновный понесет строгое наказание, его заставят уплатить много денег и долго сидеть в такой вот кутузке, как эта. Ако ведь не хочет платить штраф и долго сидеть в кутузке?

— У Ако нет денег. Он хочет домой.

— Правильно. У тебя что-нибудь спрашивали, когда привели сюда?

— Спрашивали, как Ако попал на пароход и как приехал сюда.

— И что ты сказал?

— Так как было, я говорил правду.

— Как ты рассказывал? Расскажи мне все так же, как им.

— Я сказал, что работал на паруснике. Ночью пароход наехал на парусник. Парусник пошел ко дну, и все люди утонули. Только Ако прыгнул на корабль и остался в живых. Белые говорили, что сбросят в море, если кого-нибудь найдут на корабле, поэтому Ако прятался.

— Ай-ай-ай! Это плохо. Так Ако не следовало говорить. Если Ако будет так же говорить и завтра, то его не отпустят домой, а на всю жизнь упрячут в кутузку. Ну ничего, дело еще поправимо. Видишь ли, Ако, я твой друг, умный человек, я знаю законы и знаю, как надо говорить на суде. Если кого-нибудь хотят наказать, а он не умеет умно говорить, то я прихожу на помощь и говорю вместо него. Он должен только слушать и подтвердить, что я говорю правду. Он не должен удивляться, если я говорю иначе, чем было на самом деле. Он не должен говорить, что я лгу. Другие тоже лгут, но суд присуждает наказание тому, кто хуже лжет.

— Для чего надо лгать? — удивился Ако. 9

— Чтобы отпустили домой и чтобы не видеть в камере.

— Но Ако не сделал ничего плохого.

— Сделал. Только ты не понимаешь этого. Теперь слушай, как ты должен говорить завтра, когда соберутся важные господа. Ты должен сказать: Ако пробрался на пароход в порту, так как думал, что корабль пойдет на Ригонду. Потом Ако увидел, что корабль не идет домой. Тогда он захотел попасть обратно, но знал, что белые люди не повезут его второй раз бесплатно, а денег у него, чтобы заплатить за проезд, нет. Когда ночью пароход наехал на остов (скажи «остов» — у нас так называется парусник), тогда Ако пришла в голову хорошая мысль. Он будет всем рассказывать, что плыл на паруснике и спасся, тогда корабль отвезет его обратно бесплатно. Если Ако завтра на суде будет рассказывать так, суд увидит, что он славный парень и хочет только попасть домой. Господа судьи посмеются и выпустят Ако из кутузки. Он скоро попадет домой. Но если ты будешь говорить так же, как раньше, господа судьи рассердятся. Они скажут: «Ако хочет причинить зло капитану, поэтому так говорит». И они велят Ако избить и заставят делать тяжелую работу.

— Значит, Ако должен врать?

— Ты только должен разрешить мне говорить вместо тебя. И что бы я ни говорил, когда господа судьи спросят, правда ли это, Ако должен уверенно сказать: «Да, это правда». Тогда будет хорошо. Ако сделает так? — глаза мистера Вебстера по-кошачьи заблестели в темноте. Внушительный гонорар, обещанный капитаном Питфолом, если дело удастся привести к благополучному концу, весьма волновал способного адвоката. Он понимал, что ведет опасную игру, но с простодушным сыном природы это можно себе позволить. Разумеется, можно было бы и оправдать Ако, но разве это окупилось бы? У этого бездельника не было и ломаного гроша за душой, между тем как за Питфолом стояли капиталы богатого пароходства. Сто фунтов — это для него все равно что раз плюнуть. Лучше, если правда останется на стороне Питфола, — Вебстер старался не задаром.

— Хорошо, Ако сделает так, — ответил юноша. Адвокат велел поставить крестик под доверенностью и весело хлопнул Ако по плечу:

— Теперь все в порядке. Завтра Ако будет на свободе.

Наказав, чтобы Ако никому не рассказывал об их разговоре, адвокат постучал в дверь камеры. Вскоре пришел полицейский и выпустил его. Ако весь день думал, почему же он должен лгать, чтобы избежать наказания, если он не сделал ничего дурного. Белым людям, должно быть, виднее. у

На другой день Вебстер заявился к Ако с самого утра, проверил, хорошо ли тот усвоил его советы, и дал наставления, как держаться на суде.

— Главное, каждый раз, когда ты чего-либо не поймешь и не будешь знать, как отвечать, говори, чтобы я отвечал за тебя. А когда тебя спросят, почему ты вчера говорил иначе, скажи, что ты плохо понял вопросы и не смог правильно ответить.

Этот господин был так любезен, что позаботился о хорошем завтраке для Ако. И за ужин он заплатил. Теперь-то уж Ако должен был понять, что Вебстер ему друг и желает ему всего самого лучшего.

Вскоре пришел полицейский и заявил, что пора отправляться «а суд.

…Небольшой, похожий на церковное помещение зал. Покрытый красным сукном стол. За ним на возвышении сидел какой-то человек в— необыкновенном черном одеянии, с причудливой цепью на шее и неестественно светлыми взбитыми волосами, кончики которых были заплетены в косичку. В зале стояли две кафедры. У одной стал Вебстер — тоже в странном черном одеянии почти до пола, у другой — какой-то незнакомый господин в такой же самой мантии.

Судебное разбирательство продолжалось недолго. Капитан Питфол отвечает на несколько вопросов, потом судья кое-что спрашивает у Ако, и тот, переглянувшись с Вебстером, отвечает либо да, либо нет. Обоим адвокатам почти нечего делать, так как все свидетели говорят одно и то же. Первым произносит речь адвокат Питфола:

— Это не первый случай, когда капитаны судов терпят неприятности из-за подобных авантюристов. Мало того, что эти люди недозволенным образом используют пароход как средство попутешествовать. Они наносят ущерб пароходству, переходя на его иждивение во время пути или же добывая посредством воровства пищу из судовых запасов. Лишь по весьма приблизительным подсчетам, обвиняемый, ригондский туземец Ако, потребил пищи из запасов, находившихся в распоряжении капитана Питфола, по меньшей мере на четыре фунта стерлингов. Если прибавить к этому стоимость проезда, которую ему полагалось бы уплатить за путешествие в третьем классе от Новой Зеландии до Фолкстона, то сумма нанесенных убытков составит около тридцати фунтов стерлингов. Капитан Питфол согласился бы примириться с этим и отказаться от иска на материальное удовлетворение, если бы этот преступный субъект злостно не оклеветал его, пытаясь нанести урон доброй славе уважаемого моряка, взвалив на него необоснованные обвинения в потоплении какого-то неизвестного судна. Из показаний свидетелей — штурмана Бернсли и рулевого Тайлора — суду ясно, что подобного случая не было. Пароход лишь вошел в соприкосновение с каким-то остовом, о чем и свидетельствует осмотр наружной части корпуса парохода.-Почему обвиняемый лгал? Что побудило его прибегнуть к столь низкому средству? Ясность в это вносят объяснения защитника обвиняемого — моего уважаемого коллеги, мистера Вебстера. Спрятавшись на корабле, уроженец острова Ригонды Ако надеялся, что пароход «Уиндспайтер» пойдет в какой-то другой, желательный для него порт. Когда же оказалось, что он попал совсем в другое место, этот авантюрист — с какими суду, ох, как часто приходится встречаться! — выдумал нелепую басню о потоплении парусника и выдал себя за моряка с потерпевшего аварию корабля, чтобы — как это принято в среде моряков — заручиться правом бесплатного проезда на обратный рейс. Эти факты свидетельствуют о том, что мы имеем дело с закоренелым преступником, по отношению к каковым суд не должен проявлять снисходительности, ибо излишняя гуманность только поощряла бы к повторению подобных безобразий. От имени своего доверителя прошу суд приговорить обвиняемого Ако к высшей мере наказания и удовлетворить гражданский иск капитана Питфола на сумму тридцать фунтов стерлингов.

Мистер Вебстер, казалось, был совершенно ошарашен этой блестящей аргументацией:

— Я лишен возможности опровергать факты, на которые ссылается мой досточтимый коллега. Вина обвиняемого действительно тяжела и его преступление несомненно доказано. Но я хочу обратить внимание суда на один факт, который в известной мере можно было бы счесть смягчающим вину обстоятельством: перед нами недоразвитый, примитивный человек, не имеющий правильного понятия о многих вещах, которые кажутся нам само собой разумеющимися. Его поведение менее определяется разумом, нежели дикарскими инстинктами. По существу, его можно приравнять к ребенку или слабоумному, который не несет ответственности за свои поступки. Хотя ложь о потоплении парусника и свидетельствует об известной сообразительности, все же не верится, чтобы обвиняемый сознавал преступный характер своего ложного показания. Поэтому, руководствуясь своим долгом, прошу уважаемый суд быть снисходительным, вникнуть в дикарскую сущность этого сына природы и вынести гуманный приговор. Мне хочется верить, что и мистер Питфол, ознакомившись с подлинным характером нанесенной ему обиды, проявит великодушие и отзовет гражданский иск о возмещении материального ущерба.

Да, мистер Питфол действительно проявил великодушие.

— Если он отказывается от своей мерзкой лжи, то я не требую денег! — заявил он, завоевав признательность суда и публики. Благородный, справедливый человек…

Суд удалился на совещание, и вскоре приговор был готов.

Уроженец Ригонды Ако признан виновным во всех инкриминированных ему преступлениях — незаконном путешествии из Новой Зеландии в Фолкстон на пароходе «Уиндспайтер», краже провианта и ложном показании о потоплении какого-то неизвестного парусного судна. За это он приговаривается к трем годам заключения в исправительной тюрьме с поражением в правах. Но, принимая во внимание чистосердечное признание подсудимого и низкий уровень его развития, суд находит возможным смягчить наказание до 1 года 6 месяцев тюремного заключения.

Как только позволил установленный судебный ритуал, адвокат Вебстер с сияющим лицом подошел к Ако.

— Ну, желаю счастья. Скажите мне спасибо, что так легко отделались. Я вам спас полтора года жизни.

— Теперь меня освободят… я смогу ехать домой?

— Нет, милый, еще не сейчас. Восемнадцать месяцев вам еще придется отсидеть в тюрьме. А потом.,, да, тогда, возможно…

— А что это такое — тюрьма? — спросил Ако.

— Это вы сейчас увидите. Вот эти господа вам покажут. Ну, прощайте. Я тороплюсь.

Тут же в зале суда Ако арестовали и увели в Фолкстонскую тюрьму.

Поступки белых людей становились все более загадочными.

— Эге-эй, чучело! По какому праву ты вздумал поселиться в нашей камере? Мы — бывалые, прожженные ребята, тузы и знаменитости, а ты кто такой? Что воробью искать среди орлов? Слыхал ты когда-нибудь о Большом Минглере, Банковском Минглере, Огневзломщике сейфов? Ничтожная тля, ты должен бы пасть в обморок от гордости, что сам Большой Минглер удостаивает тебя личной беседы.

Такими словами приветствовал Ако в тюремной камере приземистый, коренастый человек. У него не было правого уха и на лице выднелось несколько шрамов. Щетинистая борода и налитые кровью глаза придавали ему дикий вид.

Кроме него, в камере находилось еще четыре человека — все в одинаковой полосатой одежде, с бритыми головами, угрюмые и молчаливые. Только •один из них — лет тридцати, высокого роста, серьезный и сдержанный — выделялся среди остальных своим приветливым красивым лицом. Он сидел отдельно на конце скамьи за простым столом и читал какую-то книгу, не обращая внимания на окружающую шумиху.

Тот, что представился как Большой Минглер, продолжал допрашивать Ако:

— Расскажи, желторотый цыпленок, кто ты такой! Как тебя звать? За какие подвиги тебя почтили королевским хлебом? Долго ли тебе дозволено пребывать в нашем великолепном отеле? Если ты не нем, то говори. Мои уши жаждут услышать твою брехню.

Перед тем как ввести его в камеру, Ако одели в грубое тюремное платье, а его прекрасные кудрявые волосы пали жертвой парикмахерской машинки. Он, вероятно, не узнал бы себя, если бы увидал сейчас свое лицо в зеркале.

— Ако не хочет врать… — наконец ответил он. — Белые люди врали и велели Ако врать. Поэтому Ако не может уйти. Но когда Ако выйдет на свободу, он никогда больше не будет слушаться белых людей и уедет отсюда.

— Эге, да ты к тому же еще и глуп! — воскликнул Минглер. — Дал себя околпачить? Сколько же тебе коптиться здесь?

— Белый господин сказал, что мне восемнадцать месяцев сидеть в тюрьме. Это долго?

Минглер лукаво перемигнулся с остальными и печально вздохнул:

— Да будет милостив к тебе господь, бедный цыпленочек! Полтора года! Это значит, тебе предстоит состариться и сгнить. Теперь ты еще молодой человек, а когда тебя выпустят, у тебя во рту не будет ни одного зуба. Ты понимаешь, седой старик, которому одна дорога — в могилу? Если у тебя дома остался сын, вот этакий маленький карапуз, то к тому времени он вырастет большой и у него уже будут большие дети. Плохо, братец. Весь свой век проживешь тут. И все время тебе нельзя,будет выходить из этой комнаты, зиму и лето, дни и ночи. А если ты не сможешь выдержать и начнешь беситься, то тебя засадят в такое место, где совсем темно.

В камере раздался громкий хохот. Тот, кто читал книгу, поднял глаза и впервые внимательно посмотрел на Ако. Подавленный, растерянный виД юноши вызвал у него улыбку.

— Не бойся, — сказал он. — Не так уж страшно. Твои волосы не успеют отрасти и до плеч, как ты уже будешь на свободе.

— Мансфилд, я тебе напоминаю… — угрожающе начал Минглер.

— Успокойся и не стращай этого человека, — мирно ответил Мансфилд.

— Я староста камеры, — вздыбился Минглер. — Вы, сопляки этакие, еще ходили с мокрыми носами, когда я уже сидел. И вообще Большой Минглер считает ниже своего достоинства вступать в какие бы то ни было пререкания с книжными червями.

— Но этого человека ты оставишь в покое. — Брови Мансфилда сдвинулись к переносью. Он дружески кивнул Ако: — Не слушай, что он там гавкает. Иди садись возле меня.

— Не ходи! — прошипел Минглер. — Если пойдешь, я с тебя с живого шкуру спущу. Я здесь повелитель. Ты, Мансфилд, еще не испытал на себе тисков Большого Минглера.

Ако все это время стоял недалеко от двери. Когда он, повинуясь приглашению Мансфилда, сделал небольшой шаг к столу, Минглер вскочил на ноги, и лицо его исказилось свирепой гримасой.

— Хочешь, чтобы я свернул тебе шею?

Тогда Мансфилд отодвинул книгу, встал и подошел к Ако. Взял его за локоть и подтолкнул к столу.

— Не бойся, поди и сядь. Он тебе ничего не сделает.

Ако пошел и сел. В камере наступило молчание. Все напряженно ожидали, что теперь будет. Мансфилд был почти на целую голову выше Минглера. Спокойно и уверенно стоял он посреди камеры и смотрел на обезображенное гримасой лицо своего противника. Кряжистая, плечистая фигура Минглера была чуть согнута в коленях, судорожно стиснутые кулаки вздрагивали, в уголках рта показалась пена ярости.

— Несчастный… — задыхался он. — Тебе жизнь надоела.

— Уймись, тебе же лучше будет, — проговорил Мансфилд. Но он слишком мало знал Минглера, так как появился в камере всего лишь несколько дней тому назад и за это время особых стычек со «старостой» камеры не случалось. — Этого парня я беру под свою защиту. Каждый, кто вздумает издеваться над ним, будет иметь дело со мной.

— Здесь кто старший, Большой Минглер или ты?! — взревел его противник. — Этот желторотый должен пройти сквозь огонь и воду, выучиться дисциплине и почтению к знаменитостям.

— Если он здесь чему и научится, то не от тебя, Минглер…

— Ну хорошо… Как видно, придется мне для начала дать урок тебе самому… Мансфилд, мне жаль твоих бедных косточек.

Это был поистине тигриный бросок, и при других обстоятельствах он сделал бы Минглеру честь — так молниеносно и напористо устремилась его плотная фигура вперед. Но кулак, который должен был повергнуть противника наземь, врезался в пустоту, и тело Минглера, движимое сильной инерцией, не встретило нужной опоры. Всего лишь несколько мгновений он балансировал, пытаясь обрести равновесие, но в этот момент, словно удар молота, белый кулак Мансфилда хватил Минглера по подбородку. Со стороны казалось просто невероятным, что именно этот кулак заставил фигуру Минглера подпрыгнуть, оторваться от пола и грохнуться оземь. Да, Минглер упал как подкошенный. Самый медлительный судья мог бы четырежды просчитать до десяти, пока «староста» камеры не открыл глаза и, пошатываясь, будто пьяный, не принял сидячее положение. Но прошел еще порядочный промежуток времени, пока он настолько пришел в себя, что стены и потолок камеры перестали кружиться у него перед глазами наподобие карусели.

— Разрази меня громом… вот это номер… — пробормотал ошеломленный Большой .Минглер. — Мансфилд, где ты научился таким штукам?

— В ливерпульском боксерском клубе.

— Шельмец этакий, чего ж ты раньше молчал? Глупо держать такой талант под спудом. Ты мастер, Мансфилд. С полным моим почтением. Чтобы достойно отметить это событие, я торжественно провозглашаю, что с сегодняшнего дня разделяю права старосты камеры с Мансфилдом. Эй, вы там, слышите — с этого момента будете повиноваться нам обоим. Как мы с Мансфилдом постановим, так теперь и будет.

Остальные обитатели камеры облегченно вздохнули. Один-единственный удар Мансфилда сокрушил деспотическую власть Минглера на вечные времена. Хотя Большой Минглер и был знаменитый парень и выдающийся мастер своего дела, все же гораздо лучше, если и он будет кого-нибудь бояться.

В тот день Мансфилд больше не притронулся к книге. Он не читал ее и на другой, и на третий день — все время, пока в тюрьме сидел Ако. В лице Мансфилда Ако приобрел учителя, который продолжал работу, начатую Боби Грейном и Джефрисом. Даже Ако понимал, что этот учитель намного превосходил обоих своих предшественников, умнейший и честнейший белый человек, с которым ему посчастливилось встретиться. В течение получаса Мансфилд выяснил умственный кругозор островитянина и составил правильное представление о его знаниях, жизненном опыте и незаурядных способностях. С помощью наводящих вопросов Ако рассказал Мансфилду историю своих злоключений. Мансфилд особенно заинтересовался его последним путешествием и обстоятельствами судебного процесса. Пораздумав над услышанным, он сказал:

— Пока ты не станешь таким же умным и хитрым, как белые, тебе всегда будет трудно. Они тебя будут обманывать на каждом шагу, и ты никогда не попадешь домой. Ты хочешь попасть домой?

— Да, очень хочу.

— Это хорошо. В нашем распоряжении целых восемнадцать месяцев. За учебой и время у нас пройдет скорее, оно не будет потрачено даром. И когда тебя выпустят из тюрьмы, ты будешь умный парень, и никто больше не посмеет обращаться с тобой так, как до сих пор. В нашем распоряжении 550 дней. Если ты ежедневно будешь выучивать по десять английских слов, то в день освобождения запас слов у тебя будет настолько богат, что ты сможешь свободно разговаривать обо всем с каждым белым. Но одного этого мало. Ты должен не только говорить и понимать, что говорят другие, но и то, что говорится в книгах. Поэтому ты должен научиться хорошо и правильно читать. Но и это еще не все. Я научу тебя писать и считать, не прибегая к помощи пальцев, большие числа, сотни и тысячи. Каждый день я буду рассказывать тебе о том, как живут люди на свете сейчас и как они жили раньше, какие добрые и дурные дела творятся вокруг. После, когда ты выйдешь из тюрьмы, тебе многое станет понятным и ты сможешь учиться дальше без моей помощи.

— А ты разве не выйдешь из тюрьмы? — спросил Ако.

— Нет, друг, я буду сидеть еще долго, в шесть раз больше, чем ты… — Мансфилд усмехнулся.

— Почему одни сидят меньше, а другие больше?

— Потому что на некоторых господа судьи сердятся меньше, на других — больше. На меня они очень сердиты.

— За что? Ты такой умный и хороший белый человек. У нас на Ригонде умных людей уважали и все слушались их советов.

— Господа судьи считают, что я даю людям такие советы, которые идут во вред сильным мира сего. Например, если бы я был на воле и встретил тебя, когда тебя собирались судить, ты остался бы на свободе, а судовладельцам пришлось бы уплатить много денег.

— Как бы ты это сделал?

— Я бы сказал тебе, чтобы ты не слушался адвоката и на суде рассказал бы все так, как было на самом деле. Тогда бы они понесли наказание.

— Но тот белый… ада…

— … адвокат…

— … адвокат говорил, что он мне друг и хочет помочь — сделать так, чтобы мне было лучше.

— Он лгал. На самом деле он был тебе врагом, а другом — капитану и владельцам корабля.

— Почему это? Ведь я ему ничего плохого не сделал. За что же он меня возненавидел?

— Ему ты ничего плохого не сделал, но ты хотел сделать плохое судовладельцам. Если бы суду стало известно, что пароход потопил парусник, хозяевам пришлось бы уплатить за него. Они не хотели платить так много, поэтому капитан пошел к адвокату и сказал: «Мы тебе заплатим пятьдесят или сто фунтов, если ты сделаешь так, чтобы нам не пришлось платить за парусник. Пойди к Ако и обмани его». Видишь, Ако, адвокату очень захотелось заработать эти сто фунтов, поэтому он сделал так, чтобы все вышло в пользу капитана. Если бы ты не послушался его, он не смог бы заработать этих денег, поэтому ты был его врагом. Но будь у тебя еще больше денег, чем у капитана, заплати ты адвокату двести фунтов, он повернул бы все в твою пользу. У нас можно делать так, что побеждает тот, у кого больше денег, а вовсе не тот, кто прав.

— Значит, правда стоит больших денег?.

— Верно, Ако. Правда в этой стране принадлежит деньгам, потому что деньги нравятся всем слабым людям, а правды многие боятся.

— У тебя, наверно, тоже было мало денег, поэтому надо сидеть в тюрьме?

— Нет, Ако, меня посадили в тюрьму за то, что я говорил правду и объяснял маленьким людям, которых притесняют, грабят и беспощадно угнетают богатые и сильные этой страны, что надо бороться против насилия и несправедливости. Простые люди — те, что гнут спины на тяжелой работе и которым очень тяжело живется, — верили и слушались меня: они отказывались работать на фабриках, в порту и в угольных копях за ничтожную плату и требовали большей. Они требовали для себя справедливости и в других делах, а я был их руководителем в этой борьбе. Тогда богатые и сильные рассердились на меня и посадили в тюрьму, чтобы никто больше не мог услышать моих слов.

— Но, значит, ты хороший человек. Почему хоро* ших людей сажают в тюрьму?

— Это ты, друг, после сам поймешь.

Потом Мансфилд провел первый урок по истории, который с таким же вниманием, как и Ако, прослушали и прочие обитатели камеры. Он рассказал своим слушателям в очень популярной форме о том, как с незапамятных времен одни люди старались эксплуатировать других и между ними происходила борьба. К концу урока у Ако появилось приблизительное представление о таких понятиях, как власть, собственность, рабы, классовая борьба и война.

— У нас, на Ригонде, никогда так не было, — сказал Ако.

— В таком случае вы счастливцы, — ответил Мансфилд. — Но в тот день, когда на вашем острове поселится белый человек — колонизатор, и у вас начнется то же самое.

— Мы не пустим его поселиться на Ригонде.

— Он не станет спрашивать у вас разрешения. Он придет и силой принудит вас подчиниться. И вы будете работать на него, трудиться в поте лица, будете его слугами и рабами. А он будет беспрестанно трезвонить на весь мир, что делает вам доброе дело. Он не скажет, что эксплуатирует и обкрадывает вас, а скажет, что несет вам цивилизацию, просвещает ваш ум, из скотов делает людьми, темных язычников очищает, от грехов и обращает в христианство. И чтобы вы лучше повиновались ему, он приведет на остров своего помощника. Тот начнет разглагольствовать о боге и святом духе и станет внушать вам, что нет никакого смысла гнаться за богатством и хорошей жизнью на этом свете, ибо после смерти вам воздастся за ваши труды и старания. Тогда вы станете думать, что вам выгодно жить впроголодь и быть рабами белого повелителя, — ведь после смерти вам воздастся за все. Так, Ако, поступают мои просвещенные соплеменники. Но они не хотят, чтобы об этом говорили. Тогда они очень сердятся и тех, кто говорит так, заключают в тюрьму.

Ако надо было как следует поразмыслить обо всем услышанном.

В тот же день, после немудреного тюремного обеда, они принялись за учебу. Ако оказался достойным учеником своего великолепного учителя. Одаренность юноши весьма облегчала дерзкую задачу Мансфилда — за полтора года сделать из первобытного создания в полном смысле слова цивилизованного человека с более правильными взглядами и представлениями, нежели в среднем у массы цивилизованных людей.

За неделю Ако выучил английский алфавит. Через месяц он уже мог по складам читать и писать не только все большие и малые буквы, но и целые слова. Обучение языку Мансфилд начал с самых азов, уделяя особое внимание правильному произношению и обстоятельствам времени, которые в английской грамматике играю большую роль. Каждое новое выученное слово Ако должен был записать. В результате этих усилий уже в конце первого месяца Ако перестал говорить о себе в третьем лице, а говорил — я, мне.

Основные арифметические понятия он усвоил довольно легко, хотя и не проявлял особых способностей к математике. Прошел целый месяц, пока Ако одолел таблицу умножения, но Мансфилд не оставлял его в покое до тех пор, пока тот не стал допускать ни одной ошибки.

Через два месяца Ако уж больше не рисовал буквы и цифры, а бегло писал их. Его глаза уже привыкли к виду слов, и при чтении ему не приходилось рассматривать каждую букву. Для арифметических задач Мансфилд выбирал материал и данные из знакомой Ако среды. Столько-то кокосовых орехов, бананов, рыбы по такой-то и такой-то цене… Эти задачи соответствовали возможным в будущем сделкам на Ригонде, если бы там когда-нибудь появились англичане и вступили в торговые сношения с островитянами. Эти задачи имели целью не только приучить Ако к процедуре торговли и технической стороне дела, но и вскрыть моральную сторону этого процесса — характер действий белых торговцев, их жадность и наглость. Хорошо осведомленный о приемах колонизаторов, Мансфилд беспощадно разоблачал их перед своим воспитанником и основательно знакомил Ако с действительной стоимостью наиболее ходких в колониальной торговле товаров. Ако узнал, что блестящие стеклянные бусы, до которых так падки островитяне, стоят сущие пустяки и что цена ярких хлопчатобумажных тканей определяется не красками и рисунками, а качеством ткани. Мансфилд составил нечто вроде примерной таблицы соотношения цен на продукты островитян и товары купцов, по которой мог бы производиться справедливый обмен.

Вначале другие обитатели камеры с иронией наблюдали за их занятиями и подтрунивали над тем, что Мансфилд, мол, хочет научить осла человеческой речи. Но когда Ако, которого они подразумевали под ослом, в самом деле заговорил на понятном им языке, они сами заинтересовались новыми сферами знаний, которые Мансфилд открывал перед своим учеником. Занятия с каждым днем становились все интереснее, и на третий месяц каждую лекцию Мансфилда так же внимательно, как Ако, слушали все остальные. Случалось даже, что Большой Минглер задавал вопросы, если ему что-нибудь было не вполне ясно. Тогда Мансфилд прерывал рассказ и на каком-нибудь простом примере пояснял непонятное. Особенно интересными были уроки истории, географии и народного хозяйства. Мансфилд умел так осветить материал, что в нем, кроме непосредственного рассмотрения предмета, выявлялись также эстетические и философские моменты: почему существует антагонизм между народами и классами, что в том или ином случае следует признать хорошим, а что плохим.

Невозможно во всех деталях рассмотреть обширную, ценную и разностороннюю программу, которую за эти полтора года сумел пройти Мансфилд и которую его воспитанник освоил в полной мере. Достаточно хотя бы упомянуть, что к концу отбывания своего срока Ако приобрел облик цивилизованного человека в лучшем смысле этого слова. Он бегло говорил, читал и писал по-английски, знал четыре арифметических действия с целыми числами, знал меры, вес, имел понятие о деньгах, у него было довольно четкое представление о земном шаре и солнечной системе, об истории человечества и государства, о классовой борьбе, о праве и морали. Много трудов положил Мансфилд на объяснение всего того таинственного в природе, что служило причиной суеверия и различных религиозных поверий; он на примерах разоблачал шулерские махинации разных проповедников и мракобесов и достиг того, что разум Ако освободился от каких бы то ни было суеверий и религиозных предрассудков. Помимо всего прочего, Мансфилд познакомил Ако также с некоторыми общественными обычаями, с которыми ему следовало свыкнуться, если он собирается жить среди цивилизованных людей, посвятил островитянина в некоторые тонкости туалета и поведения. С таким багажом Ако мог довольно самостоятельно существовать в обществе белых и цветных людей и, если пожелал бы, развивать дальше свою личность до высшей ступени интеллигентности. Но самое главное, чего добился Мансфилд за эти полтора года, было то, что ему удалось пробудить в своем воспитаннике жажду знаний, огромную, целеустремленную любознательность. Чтобы Ако не утолял этой жажды из отравленных источников, Мансфилд составил длинный список книг, авторов и вопросов, с которыми советовал своему воспитаннику ознакомиться после, когда его выпустят из тюрьмы. Ако обещал все это прочесть.

Приближался день освобождения Ако, и Мансфилд обдумывал, как бы помочь ему в первое время по выходе из тюрьмы. Неожиданно он получил письмо от своего друга, который служил помощником капитана на пароходе австралийской линии. Эдуард Харбингер писал, что только что прибыл в Англию и его судно после разгрузки пойдет в Ливерпуль в сухой док на полукапитальный ремонт.