Богатырская фигура Джефриса как-то осела и уменьшилась в размерах.

— Должность столяра недурна, — пробормотал он. — Но не бог весть как много я понимаю в этом деле.

— Бог весть как много вам и не надо понимать. Главное, чтобы на корабле царил мир и порядок. По рукам?

— Если капитан полагает, что так будет лучше, пусть будет так.

— Олл раит! А теперь, Джефрис, позаботьтесь, чтобы первая вахта сейчас же приступила к работе. Надо прибавить несколько кливеров; на палубе кое— что принайтовить покрепче.

— Будет исполнено, капитан… — отчеканил Джефрис.

— Ну как? — спросили матросы, когда он вернулся в каюту.

— Все в полном порядке! — ответил он. — Вчера после обеда, пока мы полоскали глотки, забастовка окончилась. Судовладельцы капитулировали по всем пунктам. Теперь мы можем спокойно идти в Ливерпуль, Нью-Йорк, Шанхай и в самое пекло. Никто ни в чем не может упрекнуть нас.

По-разному восприняли матросы это известие. Некоторым оно принесло облегчение, иных успокоило, а кое-кому, в планы которых не входило совершать далекий и трудный путь до Англии, эта неизбежная перспектива принесла горькое разочарование.

Капитан Хемсон был действительно хорошим знатоком людей и незаурядным психологом. Изворотливостью он без вражды и кровопролития сумел достичь всего, что ему было нужно.

Убедившись, что жизнь на корабле вошла в нормальное русло, Хемсон отправился в свою каюту соснуть.

На «Нимфе» Ако исполнял примерно те же обязанности, что и на «Сигалле». В судовом списке он числился юнгой, но ему зачастую приходилось выполнять работу матроса второй статьи. Ако подавал капитану и штурману на стол, по утрам подметал каюты, потом мыл посуду. Больше всего его эксплуатировали кок и новоиспеченный боцман Брен. Остальные члены команды довольно дружелюбно относились к смуглому островитянину. Никто его намеренно не унижал, не бил, не ругал. И вовсе не потому, что на «Нимфе» весь экипаж состоял из добродушных людей. Нет, — на борту этого корабля находился Джефрис — огромный, сильный человек, которого боялись все матросы, с которым считались даже Хемсон и Севедж. Этот хмурый морской волк с первого дня взял Ако под свою защиту.

— Малых детей и животных нельзя мучить, — говорил он матросам. — Ако все равно что ребенок среди нас. Кто его обидит, будет иметь дело со мной.

Это благожелательное расположение Ако сейчас же почувствовал. Он это объяснял по-своему: Джефрис, вероятно, был другом Боби Грейна. Боби Грейн хороший белый, и его друзья тоже могли быть только хорошими людьми. В такой дружеской атмосфере работа лучше спорилась, какой бы неприятной и постылой она ни была. Ако старался. Он учился и с каждым днем становился все полезнее.

— Этот парень честно зарабатывает свой хлеб, — обронил однажды капитан. — В Ливерпуле я его оставлю на корабле.

Если теперь Ако все делал лучше, чем на «Сигалле», и лучше понимал все указания, то происходило это настолько же благодаря его бодрому настроению, как и знанию языка. Следуя примеру Джефриса, матросы в свободное время обучали островитянина английскому языку. Он усвоил названия всех окружающих предметов, учился правильно произносить их и при всяком удобном случае пополнял свой запас слов.

Самым терпеливым учителем был Джефрис, к тому же он больше других располагал свободным временем. Это занятие — воспитывать дитя природы — стало своего рода спортом.

Но что Ако больше всего привязывало к Джефрису, — так это интерес великана к родине Ако и его прежней жизни. Он не насмехался, когда Ако рассказывал о нравах и обычаях своего племени, совсем иных, чем у белых. А если ему что-нибудь казалось очень уж странным, улыбнется бывало по-отечески, как взрослый над выдумкой ребенка.

— Скоро мы будем дома? — часто спрашивал Ако.

— «Нимфа» идет на север, — отвечал в таких случаях Джефрис.

— А далеко это — до севера? — не унимался Ако.

— Очень далеко, долго плыть.

— А есть там Ригонда?

— Не знаю, этого не знает ни один белый, который не видел Ригонды.

— Но белый повелитель сказал мне, что отвезет Ако на Ригонду. Разве он не туда едет?

— Белый начальник едет на север. Может, когда-нибудь после он тебя отвезет домой.

— Когда это будет — когда-нибудь после?

— Может быть, скоро, может быть, никогда.

— Но Ако не может ждать никогда. Ако хочет домой.

— Понимаю, друг, ты этого, конечно, хочешь, но белому начальнику недосуг думать о тебе. Он хочет заработать много денег, и плывет туда, где можно получить деньги. Он даже и не знает, где находится Ригонда. Никто не знает. Ты сам тоже не знаешь.

— Если белые не знают и Ако не знает, разве можно попасть домой?

— Нет, тогда нельзя попасть. Надо ждать, пока узнают. Долго надо ждать — год, много лет, всю жизнь, пока Ако не состарится.

Ако порою чувствовал себя ребенком, заблудившимся в дремучем лесу. Кругом раскинулась незнакомая чаща, а где-то за нею был его дом, его родина, к которой рвалось истомившееся сердце, только он не знал, как попасть туда.

В такие минуты он впадал в тоску, по утрам и в часы заката солнца забирался на мачту и смотрел на край света. Проходили день за днем, неделя за неделей, а он все не видел родных берегов.

Корабль держал путь на север.

В ту ночь Ако нес вахту с полуночи до четырех часов утра. К рулевому колесу его не допускали, хотя Джефрис и ручался, что Ако за полчаса мог бы освоить премудрость управления рулем. Отстояв положенное время в марсовой бочке, Ако сменился и остался подвахтенным.

Но долго бездельничать ему не пришлось.

Уже с вечера погода стала хмуриться, предвещая не то туман, не то дождь. Когда Ако спустился на палубу, небо на западе совсем заволокла влажная воздушная завеса. Померкли звезды. Темная, серая стена надвинулась на корабль с левой стороны, перевалила через него, вокруг стало темно и сыро. Вскоре заморосил дождь.

С мостика раздался свисток штурмана. Ако выполз из теплого укрытия возле камбуза и отправился на корму.

— Стань у рынды и звони с небольшими промежутками, — приказал Севедж. — Вот так… — Он подошел к колоколу и секунд десять энергично звонил, потом сделал небольшую паузу и позвонил опять. — Понимаешь?

— Ако понимает.

— Звони, пока я не скажу «хватит», — продолжал Севедж. — И как можно внимательней смотри в море, во все стороны. Если увидишь что-нибудь, сейчас же скажи мне.

Это был первый случай, когда Ако разрешили звонить. До сих пор он видел, как вахтенные матросы несколькими короткими, отрывистыми ударами отбивали склянки или извещали о появлении встречного судна. У колокола был чистый певучий звук, поэтому новая работа понравилась Ако.

Среди ночи, когда остальные спали, а вахтенные в молчании стояли по своим местам, он будто наигрывал тьме, морю и небу бодрую, радостную песню. И вместе со звуками колокола его думы улетали в ночь, далеко от корабля, сквозь дождь и туман.

В потемневших водных пустынях они находили заветный остров, тихо скользили от одной хижины к другой, ласкали спящих друзей и долго-долго обнимали посеребренные светом луны пальмовые рощи, дремлющую лагуну, все милые и знакомые предметы. Если бы он неожиданно очутился дома… Никому бы и в голову не пришло, что Ако вернулся. Он, улыбаясь, идет вдоль залива, словно морской дух, который вышел побродить по взморью. Всюду он что-нибудь изменяет, переиначивает, делает так, чтобы утром люди дивились. А с наступлением рассвета он прячется в кусты и наблюдает, как пробуждается остров. С посудиной в руке к горному роднику идет за водой Нелима. Она набирает воды и минутку отдыхает, срывает какой-то цветок и втыкает его себе в волосы. Нет, она только кидает взгляд на цветы, но не срывает ни одного и не украшает свою красивую голову. Для кого же ей прихорашиваться? Ако ведь нет. Она печально вздыхает и тихо поет одну из тех прекрасных песен, какие поют ригондские девушки, милые которых не вернулись с моря. В этот момент Ако выползает из кустов, и неслышными шагами приближается к Нелиме. Приятный испуг, песня умолкает; над островом звенит смех — такой радостный и ликующий, какого никогда тут не слыхивали ни птицы, ни деревья, ни люди.

— Ако, в чем дело? — раздается во тьме за спиной грозный окрик рулевого. И обрываются печально прекрасные грезы, Ако звонит, вслушивается в эхо и острым взором впивается в ночь. Ничего там нельзя разглядеть, лишь серая дождливая мгла, отблеск огней корабля в волнах да черные тени. На мостике, ухватившись обеими руками за перила, стоит штурман Севедж и напряженно всматривается в море. Посмотрев некоторое время, он идет к другому борту судна, вцепляется руками в поручни и снова всматривается в море. Ако слышит брюзгливое ворчанье:

— Хоть бы скорее прояснилось…

Белые люди озабочены, им не нравится дождь и туман. Может быть, их пугают духи тьмы, против которых бессильна даже их великая хитрость. Поэтому Ако должен звонить и отпугивать духов тьмы прочь от «Нимфы».

Слева от корабля вдруг послышался какой-то шум — не то ветра, не то волн. Дождевая мгла в той стороне сгустилась. По самой поверхности моря к «Нимфе» приближалось что-то похожее на тучу, высокое и островерхое, а над этой тучей вдруг замерцала большая яркая звезда. Странно только, что звезда эта не стояла на месте, а стремительно приближалась к паруснику, норовя перелететь через него.

В этот миг Севедж находился на другом конце корабля.

— Штурман! Огонь справа! — закричал вахтенный матрос из марсовой бочки.

В следующий момент какое-то темное тело с ужасающей силой врезалось в «Нимфу». Затрещали ломающиеся борта парусника, лопнули ванты, и тяжелый гафель вместе с парусом грохнулся на палубу.

Ако слышал еще тревожные крики на мостике, в дверях матросского кубрика на миг показалось чье-то перекошенное страхом лицо, между носом и кормой корабля вклинилось что-то темное, сокрушающее, раскалывая парусник на две части. В тот момент, когда корма «Нимфы» откололась от носовой части, Ако сделал гигантский прыжок в сторону неизвестного тела. Его руки коснулись борта парохода, кончики пальцев уцепились за верхний край какой-то стальной планки. Мгновенье спустя что-то ударило Ако по щеке. Это был конец каната. Ако зубами впился в канат и только потом ухватился за него обеими руками…

В нескольких тысячах миль южнее в ту же самую ночь другой корабль боролся с непогодой. Там не лил дождь, и вахтенному матросу не было никакой нужды торчать в марсовой бочке и высматривать встречные корабли. В той части океана «и одному морскому, скитальцу нечего было искать.

По расчетам капитана Мобса, до Ригонды оставалось полтораста миль. Это означало, что на следующее утро, если их не покинет удача, им уже откроются вершины острова. До сих пор плавание проходило благополучно. Настроение экипажа было отличное. Присутствие мистера Мелвиля придавало всему предприятию особую важность: если уж сам шеф пароходства оставил свое уютное бюро и тайно отправился в путешествие на только что открытую землю, то за этим, наверняка, крылось нечто большее, чем простое любопытство.

В кубрике на этот счет установилось свое определенное мнение. Эрик Свенсон считал, что согласно международному праву остров приравнивается к найденному имуществу, которое в момент обнаружения становится собственностью нашедшего лица. Маленький Сам сделал из этого вывод, что теперь, по сути дела, он должен считаться законным владельцем Ригонды, поскольку он первый заметил вершины острова. Разумеется, он не желает, быть слишком ненасытным в своих правах и единолично присвоить себе весь остров, — третья часть острова его вполне удовлетворит. Вторую треть Сам великодушно уделял хозяевам судна, так как эти добропорядочные люди дали ему возможность попасть в здешние края и совершить ценное открытие. Оставшуюся треть пусть поделит между собою экипаж «Сигалла», поровну на брата. А то, что Мобс в прошлый раз объявил себя губернатором Ригонды и наместником его величества, еще ничего не значит: когда Сам немного потолкается по судам да наймет дельного адвоката, тогда еще неизвестно, кто будет губернатором Ригонды.

В каютах командного состава господствовали несколько иные взгляды. В глазах Мобса и Мелвиля Маленький Сам был не более как наемный рабочий, труд которого и плоды этого труда принадлежали пароходству, платившему ему условленное жалованье. А если ему случайно и удалось оказать столь ценную услугу, то это еще не означало, что кормильцы Сама должны стать расточительными. Мелвиль намеревался выдать Саму и всей команде небольшое, но приличное вознаграждение в размере трехмесячного жалованья. Все равно они все пропьют. Ответственные лица — Гопкинс и Иварсен, которые своими нравственными усилиями помогли обеспечить за пароходством право собственности на прекрасную находку, конечно, достойны большей признательности. Гопкинс получит повышение по службе и станет капитаном на одном из судов пароходства, а Иварсену (если он пожелает) дадут хорошее место на острове, когда там начнется использование природных богатств. Что получил Мобс, мы уже знаем.

На «Сигалле» все делили шкуру неубитого медведя, не исключая и обеих разбитных девиц, присутствие которых доставляло много радостей донжуанам из .матросского кубрика. Они имели шансы сделаться первыми дамами острова, законодательницами мод и хорошего тона. Эрик Свенсон язвил, что по крайней мере в одном островитянкам будет трудно тягаться с ними: откуда же им взять такие грубые, сиплые голоса, какими щеголяли обе белые леди? Если бы даже смуглые красавицы взялись глушить виски и ром с таким же усердием, как они, и то прошло бы немало времени, пока островитянки достаточно отделали бы свои глотки. К тому же Свенсон сомневался, удастся ли на Ригонде белым леди удержать свое теперешнее привилегированное положение и захочет ли кто-нибудь смотреть на них, — ведь прекрасные островитянки переманят у них всех обожателей.

Во всяком случае, это было интересное и веселое путешествие, движимое ненасытной алчностью, окрыленное мечтами о наживе и крупными надеждами. Пока добыча еще не была в руках, страсти не разгорелись, хищники только нюхали воздух и изучали друг друга, чтобы в решительный момент вцепиться друг другу в горло. Трудно сказать, чем бы все это кончилось, если бы незадолго до конца плаванья в крупную игру не вмешалась сама природа.

Океан вдруг затаил дыхание. Паруса безжизненно повисли, воздух стал невыносимо знойным и душным.

Белые люди с трудом могли дышать. Давление воздуха предвещало приближение тропической грозы, и капитан Мобс, не раз на своем веку видавший такие вещи, тревожно шепнул Мелвилю, что надвигается настоящий ураган и надо быть готовым ко всему.

— Что это значит — быть готовым ко всему? — начал нервничать Мелвиль. — Ведь не думаете же вы, что с «Сигаллом» может что-нибудь случиться? Я полагаю, корабль настолько прочен, что никакая буря ничего с ним не сделает.

— По-моему, нет на свете такого корабля, которого не мог бы осилить ураган, — ответил Мобс. — Все зависит от фортуны. Не возражает ли мистер Мелвиль, если я, на всякий случай, заготовлю бутылку с сообщением о нашем положении? В случае, если нам не удастся осуществить свой замысел, пусть, по крайней мере, другие узнают, где находится Ригонда.

— Мистер Мобс, неужели наше положение в самом деле так опасно? — побледнел Мелвиль.

— Всякое может случиться. Я не говорю, что непременно произойдет самое худшее, но и не ручаюсь за то, что оно не произойдет.

Мелвилю вдруг стало страшно, и он пожалел, что из.коммерческих расчетов променял надежное, удобное бюро на суше на эту хрупкую, подверженную всевозможным превратностям моря посудину, на которой в минуту опасности негде даже укрыться.

— Действуйте, капитан, как находите нужным, — с дрожью в голосе сказал шеф пароходства, хотя он изо всех сил и старался скрыть свое волнение. — Но в первую очередь не забудьте принять все меры для обеспечения нашей безопасности.

Потными пальцами написал Мобс записку, где сообщал координаты Ригонды и местные приметы, потом кратко обрисовал положение корабля. Этот документ — завещание «Сигалла» — он вложил в большой желтый глиняный кувшин из-под джина, который можно было скорее заметить в волнах, чем стеклянную бутылку.

Незадолго до захода солнца началась великая оргия природы. Редкие паруса, еще оставленные Мобсом на корабле, сорвало первым же порывом бури. Словно преследуемая птица, метался «Сигалл» по океану, то взлетая на гребни волн, то исчезая в водных провалах шириною в несколько километров. Надвинулась черная непроглядная тьма. Море норовило вздыбить свои веды под самое небо. Острым клинком проникал ветер в каждую щель, раскалывал, раздирал, рвал на куски. Один из первых валов увлек в пучину спасательные шлюпки «Сигалла». Потом пошатнулась фок-мачта. Будто ударами гигантского молота, всплески волн вышибли крышки люков, разбили двери матросского кубрика и затопили небольшое помещение до половины. Нескольких человек уже недосчитывалось на палубе. Эрик Свенсон погиб на мостике, запутавшись в канатах, куда его отбросил водяной вал, оторвав руки от рулевого колеса. И может быть, в тот самый час, когда в дождевой мгле неизвестный пароход расколол «Нимфу» на две части, китобойное судно «Сигалл» далеко на юге превратилось в груду обломков. Волны до тех пор бросали и швыряли его, пока не перевернули вверх килем. Теперь он напоминал огромного куцего кита. Подобно чудовищному спинному плавнику, маячил над водою киль корабля. В ночной темени, среди завываний бури и грохота волн предсмертные вопли нескольких человек потонули, словно писк комара в дремучем лесу.

Утром, когда стих ураган, над океаном засверкали лучи солнца. Равнодушно скользили они над разбитым кораблем, разбросанными в волнах обломками и трупами людей. Морское течение несло на восток желтый глиняный кувшин. И покуда он блуждал по бескрайнему океану, не замеченный человеческим глазом, Ри— ганда могла чувствовать себя уверенно и спокойно в своем уединении.

Ураган, поломавший множество пальм на побережье острова и разрушивший хижины многих островитян, уберег пока племя Ако от другой, более страшной напасти — алчности белых колонизаторов.

Ухватившись за конец каната, Ако уперся ступнями в борт корабля и, как по трапу, ловко взобрался наверх. Канат свешивался с верхней палубы, — может быть, на нем была подвешена малярная «беседка», которую матросы позабыли поднять на палубу. В тропическом поясе, в тихую погоду, иногда красят суда и на ходу.

В той части корабля фальшборта не было. Большая спасательная шлюпка находилась на своем месте.

Ако минутку .передохнул, потом проскользнул вдоль шлюпки в укромное местечко между ее килем и верхней палубой машинного отделения. Капы были открыты, оттуда доносился монотонный гул машины. Высоко над палубой вздымался капитанский мостик. Сквозь дождевую сетку на нем блестел огонек.

При свете электрических лампочек Ако увидал двух мужчин, на них была такая же одежда, как и у капитана Мобса, когда он высадился на берег Ригонды. Перегнувшись через поручни капитанского мостика, они напряженно смотрели вниз на темную воду. Потом один из них, постарше и поплотнее другого, дал знак, и оба спустились по трапу на палубу.

Ако отступил назад в темноту и спрятался за кормой шлюпки. Припав к палубе, он с волнением наблюдал .за обоими мужчинами. Они остановились возле спасательной шлюпки и тихо разговаривали между собой.

— Неприятный случай, штурман… — произнес один.

— Да, капитан, — ответил другой. — С пароходом, кажется, ничего не стряслось, разве только краска ободралась.

— Краска — ерунда. Может статься, что мы наехали на какой-нибудь полузатонувший корабль. Мне кажется* люди должны были почувствовать внезапный толчок.

— Вероятно, капитан. Но за исключением нас двоих и рулевого никто не знает, в чем дело. Неприятно, если пароходству придется платить за чужой парусник и груз.

— Постараемся, чтобы этого не случилось. Не забывайте, Бернсли, что вы в происшедшем так же виноваты, как и я. Мы оба находились на капитанском мостике, оба заметили парусник. Пароходу следовало изменить курс и дать полный назад. Когда «Уиндспайхер» налетел на барк, было поздно маневрировать.

Бернсли, я думаю, что для барка это столкновение было столь же неожиданным, как и для нас. Они, видимо, не успели ирочесть название корабля.

— Если бы даже кто-нибудь и прочел, то мало вероятно, чтобы он мог этим воспользоваться. Кому они расскажут об этом — рыбам? Конечно… если мы сейчас же не повернем судно и не попытаемся их выудить.

— Бернсли… вы знаете, что после всего случившегося мы больше не можем этого делать — не можем спасать ни единого.

— Понятно, мистер Питфол. Каждый спасенный будет свидетельствовать против нас, и пароходству придется платить огромные деньги. Но как по-вашему… рулевой сумеет молчать?

— Я поговорю с ним. Он парень толковый.

— А что если кто-нибудь из команды барка в момент столкновен-ия все же попал на палубу парохода?

— Не думаю. Все ведь продолжалось каких-нибудь несколько секунд. Но проверить не мешает, обойдем палубу. Вы идите вдоль стир-борта, а я пойду по бак— борту. У вас есть карманный фонарик?

— Так точно, капитан. А если все-таки кто-нибудь взобрался наверх — что тогда?

— Тогда мы должны позаботиться о том, чтобы он немедленно исчез с корабля. Никого чужих не должно быть на палубе… Никто не должен спастись.

Зажглись маленькие лампочки и медленно заскользили вдоль .бортов судна к корме, потом вернулись обратно и дошли до носа.

Возле якорных клюзов и шпигатов для стока воды оба обследователя перегнулись через фальшборт и осветили борта корабля. Окончив осмотр, они снова встретились на верхней палубе.

— Все в порядке, капитан, — доложил Бернсли.

— Да, штурман, пока что все в порядке. Но иначе и не могло быть. Море и ночь сумеют молчать. Сделаем и мы то же самое.

Капитан Питфол в ту же ночь переговорил с рулевым, который в момент происшествия нес вахту. За двадцать фунтов матрос согласился не знать того, что он знал. Потом капитан занес в судовой журнал очередную запись: «Пароход „Уиндспайтер“ в такое-то время, на столысих-то градусах такой-то широты и долготы (где-то против мыса Бланко, близ Северной Африки) столкнулся с неизвестным плавучим предметом, по предположению — с остовом полузатонувшего корабля. Ничего особенного замечено не было. Пароход продолжает свой рейс».

Но Ако… Он, конечно, не понял всего, о чем говорили незнакомые люди, остановившись у спасательной шлюпки, но главное все же уловил. Повелители парохода сделали что-то неправильно, поэтому потонул барк. За это им грозит наказание; надо будет платить много-много денег, если об этом узнают другие белые, так как потонувший барк тоже принадлежал белым. Если бы он принадлежал темнокожим, — тогда ничего. Чтобы не пришлось платить много денег, они ушли, не стали спасать своих соплеменников, которые теперь тонули в море.

Ако знал, что ему грозит опасность — смерть, если его найдут на палубе. Как только оба белых повелителя ушли, он стал искать надежное убежище. На полуюте парохода, возле ,запасного винта, он нашел несколько старых вентиляционных труб. Они были так широки, что человек мог свободно пролезть в них. Спрятавшись в одной такой трубе, Ако лежал тихо, будто неживой.

«Почему белые дали потонуть своим собратьям, когда они могли бы спасти их? Неужели деньги дороже, чем жизнь людей?» Ако ломал голову над этим, но не находил ответа.

Белые люди часто поступали очень странно.