ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Во время путешествия Ако не переставал учиться. Теперь он хорошо владел английским языком и мог без труда читать любую книгу или газету. Если в этих книгах или газетах встречалось что-либо незнакомое и непонятное, он обращался с вопросом к Марго. Когда Фред Кемпстер однажды застал Ако за чтением «Истории колонизации», он сначала только подивился тому, что этот человек выучился читать и что его, представителя первобытного племени, интересует в книгах нечто большее, чем цветные иллюстрации; но слегка полистав брошюру и местами прочитав по абзацу, молодой Кемпстер нахмурился и недружелюбно посмотрел на Ако.

— Незачем тебе думать о таких вещах, — сказал он. — Ты — слуга. Интересовался бы лучше, как правильно прислуживать за столом, — это принесет тебе в жизни больше пользы. Мировую политику мы уж сумеем вершить и без твоей помощи.

При этом он забыл то, что обычно забывает большинство богатых людей: что и слуга сознательное, мыслящее существо, наделенное такой же способностью рассуждать и такой же жаждой знания, как и все люди. Да, Ако был слугой, но сердцем и душой он был вольным, независимым человеком, которого не могли сбить с толку себялюбивые взгляды и извращенные истины других, с виду более сильных людей. С тех пор как Мансфилд пробудил его интеллект, он смотрел на мир своими глазами и видел вещи такими, какими они были на самом деле, а вовсе не такими, какими их желали представить некоторые люди. Если какое-либо дело или поступок были несправедливыми, таковыми они и оставались в его глазах, какими бы возвышенными или коварными вывесками их ни старались разрекламировать как порядочные и честные. Ако давно знал, что в жизни белых людей слишком много лжи. Они походя лгали друг другу, льстили тем, кого в действительности презирали, притворялись покорными перед теми, кого ненавидели, с серьезными минами выслушивали глупости, над которыми хотелось смеяться, — и называли это благопристойностью, ибо неблагопристойно ведь откровенно отзываться обо всем, говорить то, что думаешь, проявлять свои настоящие чувства. Наряду с этой обиходной ложью имела хождение общественная и международная ложь, еще более циничная, чем первая. Когда в интересах класса эксплуататоров грабили все прочие классы, лишая их материальных благ и человеческих прав, то это называли назревшей необходимостью всей нации. Когда какая-либо великая держава силой захватывала то, Что принадлежало какой-либо малой стране, это не называли грабежом и насилием, а, облекая в красивые и хитроумные фразы, изображали как исправление исторической ошибки и обеспечение жизненных интересов своего народа, — будто только у сильных могли быть жизненные интересы. И не то чтобы люди не понимали всей несправедливости и лицемерия подобных действий, просто они из расчета прикидывались непонимающими, обеспечивая себе таким путем более удобную жизнь. Трусы и глупцы безвозмездно помогали проповедовать ложь сильных мира сего; тех, кто поумнее да посмелее, старались подкупить, а кого не купишь за деньги и не запугаешь, усмиряли в застенках, объявляя их врагами народа и государства. А кого же нельзя сделать преступником! Достаточно того, что закон запрещает человеку видеть и понимать. А если вы после этого осмелитесь смотреть открытыми глазами и думать, — вы преступник, под стать грабителю и убийце, даже в том случае, если вы доподлинно видели грабеж и назвали его своим именем.

Во всем цивилизованном и полуцивилизованном мире, начиная с семьи и кончая государством, господствовала система опеки. Это был наиболее удобный способ облечь насилие во внешне приличную, отеческую форму. Сильный всегда стремился расширить свои отцовские права и приумножить доходы за счет слабых, ему подчиненных. Хозяин, прогнавший своего слугу, работодатель, немилосердно выжимающий последние соки из своих рабочих, ни в коем случае не эксплуатировал их. О, нет! Он только по-отечески пекся о существовании своего работника, о хлебе и работе для него и его семьи — он предоставлял ему возможность влачить жалкое существование даже тогда, когда в результате этих отеческих забот на долю благородного опекуна перепадало гораздо больше мирских благ, нежели на долю ничтожного сироту, о котором он заботился. Большие, сильные и богатые нации нашли таких подопечных сирот в лице колониальных народов. Ах, эти бедные чернокожие и краснокожие! В глазах белых колонизаторов они были детьми, не знающими, что делать с собою, с плодами своего труда и теми природными богатствами, какими изобиловала их родная страна. Как заботливый отец, пришел он из-за моря, взял их под свое покровительство, заставил работать, подчиняться, быть прилежными и довольствоваться малым и так же, как порою строгий отец, выколачивал из них ребячьи капризы, строптивость и непослушание хлесткой плетью. Он учил их покорности своей и божьей воле, внедрял в их разум благонравие с помощью хлыстов надсмотрщиков, ружей и пушек, — добрый человек, он действительно вкладывал уйму труда, и неблагодарность этих людишек иной раз огорчала его до глубины души. Но о том, что эти отеческие заботы в конце концов с лихвой окупались и стоили пролитого пота, свидетельствовали нередкие стычки в среде самих колонизаторов; если какая-либо другая клика, побуждаемая тем же «благородным желанием оказать помощь», норовила взять на себя покровительство и часть опекунских забот над каким-либо экзотическим племенем, тотчас же разгорались вражда и войны, причем подопечный сирота вовсе не имел при этом права голоса. Никто у него не спрашивал, какого наставника он желал бы.

Но самым удивительным было то, что эти сироты никак не могли достичь совершеннолетия и перенять отцовское наследство в свое распоряжение и под свое управление. Пока они росли, учились и зрели, вместо них хозяйничал опекун. В день же совершеннолетия — если таковой когда-либо наступит — их клеть окажется пустой, зато полны будут закрома опекуна. Ведь нельзя же требовать, чтобы он трудился ни за что ни про что…

Какие же блага получали эти сироты — все огромное и разнообразное скопище сирот — за свою покорность? Опекуны говорили, что эти блага — суть цивилизация: газеты, хлопчатобумажные ткани, патефоны, спортивные площадки, санитарная помощь, приюты для инвалидов, кино, велосипеды, церкви, кабаки, туалетное мыло и прочие хорошие вещи. Великой и могучей вещью была эта цивилизация — рекорд изощренности человеческого ума! Но коль скоро цивилизованный человек настолько умен и сообразителен, что мог использовать самые затаенные силы природы, заставить машину работать на себя, искоренить чуму и оспу, летать по воздуху и плавать на корабле под водой, как же он может быть таким рассеянным и, наряду с этими чудесами, оставлять без внимания и не устранить уйму всяких непотребств, с которыми его светлый ум мог бы легко справиться? Как это получается, что еще много людей живет впроголодь, что от недостатка питания гибнут миллионы детей, что несчетное число девушек и женщин продаются за деньги незнакомым мужчинам, которых они не любят? Чем объясняется, что многие люди, которым очень хочется жить, попадают иной раз в такое положение, когда жить становится невмочь, и они бросаются в воду, принимают яд, сами ищут смерти? Это говорит о том, что цивилизованный человек либо вовсе не такой уж всемудрый, каким он считает себя, или же он умышленно, из определенных соображений избегает применить свою мудрость в некоторых делах.

Ответа на эти запутанные вопросы Ако искал в книгах, которые ему посоветовал прочесть Мансфилд, и в самой жизни, пестрый поток которой, бурля и бушуя, проносился мимо него. Книги раскрыли островитянину глаза, сделали их зрячими и позволили отыскивать в событиях и поступках людей некий скрытый смысл, который сильные мира сего старались замолчать, а если это оказывалось невозможным, то пытались подменить его своей ложью. Для этой надобности в их распоряжении была тысячелетней давности побасенка о боге и загробной жизни, а также толстые томы законов, навязывающие желание господствующей клики целым народам.

Ако понимал, что сами белые тоже не все одинаковы. На каждом шагу он видел, что меньшинство, в распоряжении которого было много денег, огромные владения и воооруженная сила, со зверской жестокостью подавляет и эксплуатирует большинство и что между ними происходит постоянная борьба. В жажде все больших прибылей и богатства, в своей хищнической ненасытности меньшинство не делает различия между белыми и черными, красными и желтыми и выжимает соки из всех, кто попадается под руку.

Из этого Ако делал вывод, что было бы неверно считать своими друзьями или врагами людей в зависимости только от цвета их кожи или принадлежности к той или иной народности: могут быть и действительно являются врагами люди, принадлежащие к одной народности и говорящие на одном языке, и в то же время могут быть и действительно являются товарищами и друзьями миллионы людей, разных по цвету кожи, говорящих на разных языках. Господствующее меньшинство всех рас и народов, кровожадный слой эксплуататоров всех стран — это враги Ако, а бедные люди всех стран, огромное большинство человечества, которых притесняют богатые, — друзья Ако, с которыми можно и следует держаться вместе. Ако стало ясно, что Фред Кемпстер, Вальтер Дорман и Реджинальд Джибс принадлежат к меньшинству, а Бобби Грейн, Мансфилд, Харбингер и миллионы английских рабочих, так же как и Ако, принадлежат к большинству. И между этими двумя мирами нет моста. Существует справедливость и несправедливость и извечная борьба между ними, конечная победа в которой когда— нибудь будет на стороне справедливости.

Вот над чем порою размышлял и чем интересовался Ако. Такие мысли, разумеется, были не к лицу хорошему лакею, потому Ако и не мог быть преданным слугой. Это, очевидно, понимал и Фред Кемпстер, особенно после последнего разговора с Харбингером на маяке, свидетелем которого был Ако.

Сознание того, что этот темнокожий парень знает, какой позор ему довелось тогда пережить, неотвязно грызло Фреда. В глубине души он с той минуты возненавидел Ако, но зная, как сильно Марго привязана к этому полинезийцу, старался открыто не проявлять своих чувств. Однако долго мириться с таким положением молодой Кемпстер не собирался и потому втайне обдумывал, как бы без помех избавиться от Ако.

По возвращении в Ливерпуль, когда Марго однажды уехала к портнихе, Фред позвал к себе Ако.

— Ты по-прежнему хочешь вернуться к себе на родину? — спросил он. — Может быть, ты уже раздумал и останешься здесь?

— Нет, мистер Кемпстер, я не раздумал, — ответил Ако. — Что же мне тут, на севере, делать?

— Если так, то сейчас тебе представляется возможность попасть на юг, — продолжал Фред. — Один из моих кораблей вскоре отправляется в Австралию. Если хочешь, пристрою тебя матросом на «Аспатрию», но в таком случае ты должен сейчас же ехать в Кардиф. Согласен?

Этот вопрос звучал как приказание.

— Хорошо, сэр… — сказал Ако.

Он собрал свои пожитки и два часа спустя уже сидел в поезде. Попрощаться с Марго ему так и не удалось.

Вечером Фред Кемпстер рассказал Марго, что Ако просил освободить его от службы.

— Говорит, что ему надоело быть слугой, что эта должность для него унизительна. Мне не оставалось ничего иного, как отправить этого субъекта на один из наших кораблей, который на днях уходит в Австралию. Ты баловала его, как брата, — и вот какова благодарность. Он не хочет служить тебе. Проверь, дорогая, не прихватил ли он при отъезде чего-нибудь из твоих вещей. От такого человека всего можно ожидать. Его предки, возможно, даже были людоедами.

— Странно… — задумчиво отозвалась Марго. — Если Ако надоело служить у нас, почему он мне ничего не сказал?

— Ему было стыдно признаться тебе, — объяснил Фред. Он взял руку Марго в свою, с минуту играл ее пальцами, все время загадочно улыбаясь при этом. — Отгадай, дорогая, какой у меня сюрприз. — Марго ничего не ответила, и он продолжал: — Послезавтра мы приглашены на обед к лорд-мэру Ливерпуля. Насколько мне известно, твоим соседом по столу будет кузен королевы — герцог Нортемберленский. Настоящий герцог, Марго! Что ты на это скажешь?

— В самом деле? — глаза молодой женщины засияли. — Я буду сидеть рядом с герцогам Нортемберленский?

— И кузеном королевы, — присовокупил Фред. Марго была счастлива, от волнения и радости щеки зарделись. Она больше не думала о внезапном исчезновении Ако. Что значил какой-то островитянин из Океании по сравнению с настоящим герцогом!

Фред Кемпстер солгал, сказав Ако, что «Аспатрия» прямо из Кардифа направится в Австралию. Большое судно было зафрахтовано с грузом угля в Порт-Саид, а потом должно было идти в Румынию за пшеницей. По возвращении в Англию оно получило новое задание — доставить груз в Бомбей и оттуда отправиться в Мельбурн, но затем это приказание было отменено — причиной тому послужило одно непредвиденное чрезвычайное событие: «Аспатрия», на борту которой находился Ако, миновала Гибралтар и приближалась к Мессинскому проливу, когда где-то на севере началась большая война.

В Порт-Саиде Ако прочел в газетах сообщения о кровопролитных боях в Бельгии, Польше и Восточной Пруссии. И странно — Ако был более осведомлен об истинных причинах войны, нежели его спутники европейцы. Они полагали, что причиной кровопролитной бойни является выстрел сербского студента в Сараеве, жертвой которого пал престолонаследник Австро-Венгрии эрцгерцог Франц Фердинанд — как будто бы «из-за одного человека народы развязали борьбу не на жизнь, а на смерть. Ако понимал, что виною тому исторически сложившееся трение двух больших тел в каком* либо отдаленном месте, — великие опекунские „заботы“ о „несовершеннолетних“ племенах, беспрестанная грызня за рынки и источники сырья. Белые „отцы“ дрались за право распоряжаться достоянием своих цветных пасынков, за право пороть и вразумлять, „воспитывать“ и обогащаться во имя цивилизации. Они терзались алчностью и завистью друг к другу, их нервы в конце концов не выдержали пагубного искушения. Ясно, что теперь они не прекратят эту резню до тех пор, пока один из противников не выдохнется. Более выносливый тогда выпятит грудь и продиктует свою волю измотанному. Правда будет на его стороне.

В Порт-Саиде капитан «Аспатрии» получил от пароходства указание тотчас же после сдачи груза в Бомбее возвратиться в Средиземное море и поступить в распоряжение военного командования Антанты. Торговый пароход «Аспатрия» стал военным транспортным судном, а экипаж считался мобилизованным до окончания войны. Вот почему Ако не мог покинуть судно.

Более года плавали они по Средиземному морю между портами Франции, Алжира, Египта и Малой Азии, перевозя войска и боеприпасы Антанты, пока однажды темной ночью торпеда подводной лодки противника не пустила собственность Фреда Кемпстера ко дну, откуда пароход уже никогда не был поднят. Часть экипажа погибла. Ако вместе с другими двенадцатью членами команды добрался на спасательной шлюпке до одного из многочисленных островов Греческого архипелага. Их немедленно зачислили в десантные войска и, после того как они прошли соответствующий курс обучения, отправили на полуостров Галлиполи воевать с турками.

Полтора года Ако провел на фронте. За это время он научился обращению со всеми видами пехотного оружия и был участником многих кровопролитных боев. Один за другим гибли новые знакомцы и боевые товарищи Ако — англичане, ирландцы и шотландцы; многие получили увечья и были эвакуированы в Смирну и Александрию, а статный полинезиец ни разу не был даже ранен и окончил войну сержантом — командиром отделения. За боевые заслуги он был дважды награжден медалями, но в душе Ако меньше ценил их, чем искусство ведения современной войны и опыт, который он успел накопить за это время и который, быть может, в будущем ему пригодится.

Отзвук залпа «Авроры», прогремевшего на севере и возвестившего начало новой эры в истории человечества, докатился и до здешних мест, и Ако услышал его. Все человечество вслушивалось в гулкую поступь Великой Октябрьской революции. Алая утренняя заря зажглась на горизонте истории, предвещая всем угнетенным и униженным народам новые времена и начало новой жизни. И в сердце Ако народилось в это время нечто новое: вера, что чаяния угнетенных и униженных народов о свободе и справедливости — теперь не такая уж далекая и несбыточная мечта. Там, на севере, родилась новая исполинская сила, справедливость одержала победу над несправедливостью. Если это было возможно там, то это могло стать возможным и в других местах — в любой стране, где сегодня еше свирепствовала свора угнетателей.

И вот однажды островитянин снова оказался на большом торговом судне, увозившем его на далекий юг. Промелькнули голые песчаные берега Красного моря, обдав путников знойным дыханием пустыни. Неделями пароход шел по тоскливым просторам Индийского океана, пока не открылись берега великого восточного острова. Наконец пароход пришвартовался у побережья Сиднейского залива. Ако с матросским мешком за плечами распрощался с пароходом.

Отсюда, с места, где перекрещиваются пути из самых отдаленных уголков Океании, хотел он начать поиски своей потерянной родины.

В последующие годы на юго-восточных островах и в портах Тихого океана можно было встретить странного человека, который, словно дух изгнанья, скитался с одного архипелага на другой; всюду он интересовался рассказами моряков и местными легендами, которые представляли собой воспоминания здешних племен о далеких морских странствиях и незнакомых островах. Сначала у него водились деньги, и он платил капитанам за переезд с одной группы островов на другую. По прибытии в порт он тотчас же покидал корабль и смешивался с толпой островитян и колонизаторов. Через пару недель — через месяц, смотря по тому, когда уходил новый корабль, этот удивительный человек отправлялся в новые странствия.

Когда деньги, сколоченные им на службе у богачей, все вышли, он стал наниматься матросом на парусники, объезжавшие уединенные острова Южного моря и собиравшие там копру и сушеные плоды. За несколько лет он исколесил Океанию вдоль и поперек. Узнав из газет о какой-нибудь экспедиции, снаряжающейся в продолжительное путешествие для исследования морских течений и глубин, он спешил в отдаленный за тысячу километров порт и не давал покоя начальнику экспедиции до тех пор, пока тот не принимал его к себе на службу. Один исследовательский корабль провел в плавании целых три года, и его маршрут охватывал всю юго-восточную часть Тихого океана, вдаваясь даже в пределы Антарктики. Вернувшись из этого путешествия, Ако — а это был он — не искал отдыха и развлечений, как его товарищи, а стал расходовать заработанные деньги на новые странствия. Однако убедившись, что маршруты торговых судов не приведут его к цели, он стал селиться на отдаленных мелких островах и вместе с туземцами, на их примитивных плотах и пирогах бороздил самые забытые уголки Океании. Оставшись без денег, он искал работу, подряжался чернорабочим в портах и на плантациях, нигде не оседая на постоянное жительство. Белые люди удивлялись его интеллигентности, островитяне изумлялись широте его познаний. Но он никому не рассказывал, как выучился этому. Среди европейцев он вел себя совершенно так же, как белый, одевался в соразмерное своему достатку платье белых людей, говорил на безукоризненном английском языке, читал, писал и считал лучше иного торгового агента средней руки. Но когда одна крупная торговая фирма выразила желание назначить его своим представителем на плодородный и густо заселенный остров Полинезийского архипелага, Ако отказался, хотя ему предлагали хорошее жалованье. С туземцами он изъяснялся на их языке, употребляя в разговоре простые слова, обозначающие доступные им понятия и представления, — и они понимали все, о чем им рассказывал Ако. Старейшины племен его уважали, прислушивались к его советам и наставлениям. 0 Ако торопился. Ему некогда было останавливаться и пускать корни, — словно порыв свежего ветра, налетал он из-за моря, обдавал бодрящим дыханьем сердца своих соплеменников и опять уносился дальше.

Так проходил год за годом. Ако еще не нашел того, что искал, еще не устал от поисков, только порою его начинали одолевать сомнения: не тщетны ли его усилия? Возможно ли вообще найти родной остров?

Мысль, что он навсегда потерял свою родину, что ему никогда больше ее не увидеть, только усиливала энергию Ако. Он не хотел, он не смел умереть на чужбине, каждой клеточкой своего тела он стремился к потерянной стране своей юности. Рано или поздно взор хищников-колонизаторов заметит ее, тогда грянет буря, несчастье, погибель. В этот роковой час Ако хотел быть со своим племенем, А что его присутствие в тот момент будет там необходимо, Ако убеждало все, что ему довелось видеть и слышать на бесчисленных островах Океании, где уже с давних пор хозяйничали колонизаторы разных национальностей.

Ако пришлось видеть целые архипелаги, народы которых на протяжении двух поколений почти совсем вымерли от созданных колонизаторами жизненных условий и завезенных болезней, Ако своими глазами видел один большой остров, где некогда обитало цветущее племя — численностью до шестидесяти тысяч человек, — теперь этого племени больше не существовало, большая часть его вымерла, а несколько тысяч человек были угнаны в рабство на плантации белых людей и в рудники на другие острова. Ако видел и эти плантации и рудники, где в ярме бесправного рабочего скота влачили последние дни своей жизни духовно убогие, теням подобные существа — потомки некогда свободных островитян. Хлысты надсмотрщиков плясали по их спинам и головам, а попы и проповедники различных вероисповеданий делали все возможное, чтобы ядом религии искалечить их души и подавить в них мысль о свободе. Много крови и слез было пролито да и сейчас лилось на этих островах. Ако близко познакомился с методами колонизаторов, с разными ухватками этих «носителей цивилизации», с последствиями их хозяйничанья. Ни один бандит с большой дороги не мог сравниться с ними в жестокости, кровожадности и ненасытности, — ведь бандит с большой дороги нападает всего лишь на отдельных людей и самим его действиям в известной мере угрожают законы той страны, где он орудует, «цивилизаторские» же усилия колонизаторов ставили под угрозу жизнь целых народов, и колонизаторы могли спокойно вершить свои кровавые дела под эгидой закона, который они сами же выдумали и установили.

У Ако сердце обливалось кровью при мысли, что его маленькому народу предстоит попасть в лапы хищников. В просторах Тихого океана станет одним несчастным островом и одним угнетенным племенем больше. Вот почему он так страстно хотел попасть туда, пока это еще не началось. Каждый потерянный день усиливал его боль и беспокойство.

Шли годы. Но ничего не было достигнуто. Уже девятый год пошел с тех пор, как Ако жил на чужбине.

И тогда он впервые серьезно заболел.

Началось это с совершенно невинного насморка, а кончилось воспалением легких, Если бы Ако в то время не находился на одном из больших островов Туамоту, где имелся врач и небольшая больница, дело могло бы окончиться весьма плачевно. Островитяне, у которых он поселился, вначале думали, что это приступ обыкновенной лихорадки, и лечили его домашними дедовскими средствами. Странным только казалось, что он сильно кашлял и мучился головной болью.

В таком положении, совершенно обессиленным, его нашел молодой врач Колинсон, полгода тому назад поселившийся на острове. Колинсон кое-что слышал об Ако, знал, какой популярностью и авторитетом он пользуется среди островитян, поэтому настойчивость, с какой он стремился залучить Ако в свою больницу, была продиктована не столько гуманностью, сколько чисто профессиональным расчетом: если Ако позволит лечить себя, то и другие островитяне станут доверять ему, потому что Ако в их глазах был авторитетом.

Колинсону не пришлось уговаривать полинезийца.

— Доктор, мне сейчас нечем уплатить за лечение…— Вот все, что мог возразить Ако. — Но если вылечусь, я не останусь перед вами в долгу.

Ако тотчас же поместили в просторное бунгало, которое называли больницей, и Колинсон стал так заботливо ухаживать за ним, словно от этого зависела жизнь не Ако, а его самого. Это был добропорядочный молодой человек — один из тех оригиналов, которые из романтических побуждений отказываются от блестящей карьеры в метрополии и добровольно отправляются в изгнание на край света. В то, время как его товарищи по университету где-то на севере зарабатывали деньги обширной частной практикой, либо работали ассистентами в больших клиниках и санаториях, он все еще страдал от недостатка пациентов и конкуренции знахарей. Но Колинсон тоже не терял времени даром. Если больные не шли к нему, это не означало, что он не мог пойти к больным. Он начал обширные исследования о проказе, слоновости и других кожных заболеваниях тропической полосы, нависших тяжелым проклятием над этим островом. В течение полугода он собрал столько наблюдений и фактов, что материала вполне хватило бы на докторскую диссертацию. Но Колинсона не мучило тщеславное желание как можно скорей получить очередную ученую степень. Он хотел действительно знать несколько больше, чем знали его современники и предшественники, — нечто такое, что пока еще было тайной, и разгадка которой дала бы в руки науки новое мощное оружие. Только тогда он предстанет перед академической аудиторией, и степень доктора медицины не заставит себя долго ждать. Чтобы работа шла успешнее, Колинсон накупил сотни книг, выписал множество журналов, хотя и не все они относились к области его исследований. Таким образом он всегда был в курсе всего нового, что творилось на свете, а в особенности на просторах бескрайнего Южного моря.

Когда Ако начал поправляться, Колинсон стал давать ему новые газеты и журналы. Лежа в постели, островитянин читал о событиях во всех пяти частях света, о войнах, спортивных состязаниях и значительных путешествиях. На снимках он видел изображения дальних стран и чужих людей. Но все, что большинству людей казалось важным и интересным, оставляло его равнодушным.

Однажды, когда Ако уже начал ходить, доктор Колинсон дал ему несколько свежих географических ежемесячников. Удобно откинувшись в шезлонге, стоявшем на террасе бунгало, Ако перевернул несколько страниц, прочел некоторые заголовки и стал рассматривать картинки. И вдруг у него сердце замерло. Он порывисто сел и впился взглядом в какую-то фотографию, где были видны хижины островитян на берегу залива, за ними пальмовая роща и несколько темнокожих людей на взморье у лодок. Он чуть было не вскрикнул от изумления и на секунду закрыл глаза, потом еще раз взглянул на фотографию. Нет, это не лихорадочный, не безумный бред, — это была действительность.

Ако узнал эти хижины, этот изгиб залива и, хорошенько вглядевшись, различил в группе людей знакомые лица. Разве это не Оно — его отец, а это разве не брат его Онеага, мужественнее и старше, чем тогда, но с теми же чертами лица, что и у Ако? Но тщетно искал он там милое лицо Нелимы, и старого Хитахи, и Туле, свою мать. Под фотографией стояла подпись: «Ригондские туземцы».

Одновременно с внезапно нахлынувшей .радостью Ако охватила глубокая печаль: белые люди опередили его. Они там, а его нет со своим народом. Пока он попадет на родину, там могут совершиться всякие злодеяния. В том, что для беспокойства есть достаточно оснований, убедила его напечатанная в журнале статья.

Девять лет проблуждав по океану, бутылка капитана Мобса пристала к берегам Южной Америки, где ее выловил матрос с какой-то английской шхуны. Три месяца спустя у берегов Ригонды появилось небольшое торговое судно с представителями Южноморского торгового общества на борту. В течение двух недель пришельцы знакомились с условиями жизни на острове и природными богатствами, и в результате этого изучения Южноморское торговое общество поспешило заполучить концессию на эксплуатацию Ригонды и установление торговых связей с островитянами. Маленький торговый корабль отвез в Сидней полный груз копры и образцы ископаемых. После этого на Ригонде был учрежден постоянный торговый пункт и агент Общества поселился на острове. Ако вычитал в журнале, что с Ригондой налажена регулярная связь: два раза в год судно заходит в залив, сгружает товары и забирает предназначенные на экспорт продукты. Кроме того, предполагалось в будущем использовать Ригонду в качестве базы для китобойных судов, так как на острове очень удобно возобновлять запасы воды и продовольствия. Автор статьи, человек, видимо, сведущий в экономике, уже пускался в рассуждения о том, что на Ригонде можно будет построить завод по переработке китов и склады. Отдельные промысловые суда больше не будут зависеть от больших судов-баз. Местная почва сулила богатые перспективы для плантаторов. Одним словом, опять некоторые опекуны делили шкуру неубитого медведя.

Судно регулярного сообщения ушло на Ригонду несколько недель тому назад. В лучшем случае Ако мог добраться на родину через полгода, но тогда он должен сейчас же уехать с Туамоту — либо в Новую Зеландию, откуда корабль Общества начинает свой рейс, либо,на Таити, куда он заворачивает по пути.

Еще целых полгода! Теперь, когда путь домой был найден, земля горела под ногами у Ако. Он согласился бы сесть в туземную пирогу и мчаться туда, куда звало его сердце и великий долг перед своими соплеменниками. Но он был еще слишком слаб для такого путешествия — доктор Колинсон не отпустит его, пока он окончательно не выздоровеет.

Ако полагал, что лучше будет, если он никому не расскажет о своем открытии. Пусть лучше белые не знают о том, что он связан с вновь открытым островом неразрывными, кровными узами, — тогда они больше не смогут задержать его здесь, на чужбине, и, может быть, он вернется домой еще вовремя,..

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Доктор Колинсон не обманулся в своих надеждах: после выздоровления Ако туземцы нашли дорогу к бунгало врача, и у него никогда теперь не было недостатка в пациентах. Не имея возможности заплатить врачу за его труды деньгами или чем-нибудь ценным, Ако выразил свою признательность иным образом, который был для Колинсона куда дороже любого гонорара: он рассказывал островитянам о великой мудрости и целительной силе доктора, намного превосходивших мудрость и целительную силу всех знахарей вместе взятых. В том, что делает Колинсон, нет никакого обмана или колдовства, а просто разумные действия, — если кто-то занеможет, пусть без боязни идет к нему, потому что он друг темнокожих.