Глава семнадцатая

На следующее утро, надвинув почти на глаза шляпу, Поль с трудом перебрался через вершину Головы Дьявола и остановился взглянуть на длинный изгиб береговой линии, обрамленной оливково-серым кустарником.

— А что там за горами, малявка? — спросил он, впервые почувствовав интерес к этим местам.

Кемми пожал плечами.

— Не знаю, босс, — ответил он, потрепав собаку за ухо.

Кемми боролся с искушением сказать, что здесь он совсем чужой и ничего не знает.

— Ну и крепкий же ты орешек, малявка, — не выдержал Поль. — А ты вообще-то хоть что-нибудь знаешь?

Кемми насупился.

— Ладно уж. Давай поспешим. Смотри, она уже открыла почту.

Они прошли в сад через обгоревшую калитку заднего двора. Поль остановился, ошеломленный. Потом молча прочитал прикрепленную к вилам записку, посмотрел на инструменты и на сгоревший сад.

«Да эта женщина просто сошла с ума, — подумал он. — Неужели она полагает, что здесь что-то вырастет?»

Хадди некогда говорил во Вьетнаме: «Ничего больше никогда не вырастет на этой выжженной, голой земле».

Поль обошел весь сад, остановился и осмотрел сливу, которую хозяйка не разрешила рубить. Поль недоуменно пожал плечами.

Он положил записку в карман с чувством обиды. Приказы всегда вызывали в нем протест.

У него вдруг появилось желание отказаться от этой работы, совсем не начинать ее. Но ведь тогда им всем нечего будет есть.

— Что ж, малявка, давай приступать к делу, — сказал Поль решительно.

Он поднял топор и с силой ударил по обуглившейся ели. От первого же удара остро запахло смолой.

Странно, что удары топора могут такой болью отзываться в сердце, думала Бренда. Они всякий раз ассоциировались с воспоминаниями об отце. Вот она чинно усаживается на сложенные поленья и зачарованно смотрит, как ловко орудует отец топором, или принимается помогать ему собирать щепки, когда он кончает свою работу.

Колка дров — это запах свежих щепок, пылающая печь на кухне, пение черного железного чайника, жаренное на углях мясо, подрумяненные хлебцы и ласковое мурлыканье любимца всей семьи кота Тимми.

Даже представить себе трудно, сколько воспоминаний способен вызывать удар топора, рассекающий дерево. Прошлое безжалостно возвращалось к ней, бередило душу. Раньше дома почти всегда пылал в камине огонь, мать часто мерзла. Даже когда уже можно было открывать окна и Бренда с отцом садились за обеденный стол подальше от камина, кресло матери придвигали к самому огню, в угол, подальше от сквозняка, и она вязала там, быстро перебирая спицы маленькими розовыми пальцами.

Глухие удары топора, казалось, заглушали все звуки на кухне. И даже когда она закрыла окно, они продолжали бить ей по нервам. Безжалостные звуки прекратились лишь после того, как она окликнула мальчишку и дала ему чайник с чаем и фруктовый пирог. Пусть садовник немного отдохнет.

Плечи Поля ныли от ритмичных взмахов топором, не успел он справиться и с одним деревом, а на ладонях уже появились мозоли. Пот катил с него градом и жег, как соленая морская вода, нежную, тонкую кожу. Ему пришлось на время прекратить работу, когда он почувствовал гул в ушах. У него закружилась голова. Он облокотился на ствол дерева.

Малявка принес чай, и Поль начал большими глотками, обжигаясь, пить, потом дрожащими руками закурил сигарету. Дымка, застилавшая глаза, рассеялась, шум в ушах прекратился.

— Возьми еще чаю, малявка, — крикнула Бренда.

«Эта женщина очень жестокая», — как-то сказал своему боссу Кемми.

Но сейчас ее голос не показался Полю бесчувственным или суровым. А может быть, Поль и не понял ничего в ее интонации, ведь уже сколько месяцев его слуха не касался женский голос. Сейчас голос Бренды показался ему мелодичным, словно пение невидимой птицы.

«Эх, и раскис же ты, старина», — сказал себе Поль, наливая вторую чашку.

По крайней мере чашки, которые она им дала, были целыми, а его мать предпочитала поить садовника чаем из полуразбитых чашек.

Полю не хотелось вспоминать о прошлом, оно было нерадостным, и теперь, через много лет, казалось еще менее приятным. Поль решил попробовать пирог, малявка бережно развернул чистый пергамент.

Вот и пирог завернула, подумал Поль, и обращается с ними по-человечески. И что из того, что она чрезмерно сурова, необщительна и требует за свои деньги честной работы?

Когда он снова взялся за топор, ладони нестерпимо болели. В плечах хрустело, едва он пытался распрямиться. Он так и не понял, то ли это трещали кости, то ли пересаженная на плечах кожа сопротивлялась непривычному растяжению.

Но Поль продолжал упорно работать топором, хотя сердце трепетало в груди. Когда же, наконец, дерево было срублено, Поль испытал мимолетную радость победы. Но вот гудок парома в Дулинбе возвестил наступление полудня. Поль отложил в сторону топор и со вздохом облегчения распрямил затекшую спину. Сейчас он хотел лишь одного: поскорее вернуться к месту своего пристанища и растянуться на траве. Его даже не интересовал пакет с едой, вложенный в мешок из-под сахара, который малявка взвалил себе на плечо.

Услышав гудок парома, Бренда окликнула Кемми и дала ему сверток с продуктами: хлеб, масло, мясо, сыр, сигареты, а сверху приколола перечень их и цену.

— Скажи своему боссу, чтобы в конце недели он сам подсчитал количество проработанных часов. Я узнаю в Дулинбе, сколько ему полагается за эту работу. Нужно сразу же избегать ненужных недоразумений.

Мальчик кивнул и молча взял сверток, не обратив никакого внимания на иронические нотки в голосе мисс почтмейстерши.

Закрывая почту на перерыв, она видела, как мужчина, мальчишка-абориген и собака поднимались в гору к вершине Головы Дьявола. Собака бежала впереди, а мальчишка следом за ней, стараясь не отставать. На мужчине были измятые шорты, открывавшие длинные загорелые ноги, рубаха и шляпа цвета хаки. Достигнув вершины, они на секунду остановились, мальчик оглянулся, а мужчина посмотрел куда-то в сторону, он всегда смотрел в сторону.

Ей захотелось узнать, как сильно он изуродован. Как это произошло? Сердясь на себя за свое любопытство, она захлопнула дверь. Нет, ей ничего не нужно знать, ей все безразлично. Зачем вовлекать себя в чужие несчастья? Это ей вовсе ни к чему.

Поль устало растянулся на земле в тени под брезентом, подстелив водонепроницаемую простыню, приятно охлаждавшую ноги и тело и скрадывавшую неровности земли у него под плечами и руками.

Он закрыл глаза. Яркий свет причинял резкую боль даже сквозь темные очки. Ему вдруг стало мучительно горько, и эта горечь, словно яд, разлилась по крови.

И вдруг где-то совсем рядом услышал голос малявки:

— Проснитесь, босс, я приготовил вам обед.

Поль поднялся, снял очки, потер глаза, все еще чувствовавшие резкую боль, и сел. застонав от боли в плечах.

— Ну тебя, малявка, ведь я же заснул.

— Нехорошо спать на голодный желудок, — улыбаясь, ответил мальчик. — Сначала надо поесть.

И он поставил рядом с ним тарелку. У Поля дух захватило при виде обилия пищи: ветчина, помидоры и огурцы, вареная в мундире картошка и хлеб, слегка смазанный маслом.

Он снова удивился, как уже удивлялся не раз, наблюдая за поведением ребенка. Поля поражала его аккуратность во всем. Где же мог научиться всему этому мальчишка-абориген?

Несмотря на недомогание, Поль чувствовал сильный голод. Он с наслаждением опустошил тарелку. Казалось, даже тело стало болеть меньше. Нет, они все же честно заработали свой хлеб. Как странно, подумал с иронией и радостью Поль, он, самый одинокий из всех живущих на земле, постоянно говорит «наш», «мы», вместо «я» или «мое», будто этот заброшенный мальчишка-абориген и дворняжка стали частью его собственной жизни.

Поль съел яблоки, по-видимому, слишком долго пролежавшие в холодном хранилище, но даже не заметил, насколько они безвкусны, выпил приготовленный мальчиком чай, наблюдая, как этот ребенок умело его наливал, наклонив чайник в сторону, чтобы не попали чаинки.

Даже щенок почувствовал себя счастливым, насытившись своей долей.

Сколько же времени понадобится этой женщине, чтобы понять, что он вовсе никакой не садовник? Кто из них первым признает это? Она — дав ему расчет, — или он сам, отказавшись от работы? Поль пожал плечами, и лицо его исказилось от боли. Но ведь у него есть по крайней мере еще два выхода из положения: связаться с военным ведомством и вытребовать положенную ему пенсию или обратиться за подачкой к отцу. Отец, конечно, с радостью предоставит ее, лишь бы держать сына подальше от себя. Но если от работы он чувствовал лишь физическую боль, то оба эти варианта вызывали в нем душевные страдания.

Он съел пирожки и выпил чай с тем наслаждением, какое пища может доставить человеку, уже испытавшему голод, потом с удовольствием выкурил сигарету и сладко заснул еще до того, как малявка закончил мытье посуды.

К вечеру, когда солнце стало отбрасывать багровые тени от гор на песчаный берег, Поль вошел в воду и поплыл далеко-далеко, туда, где уже не было волн. Вернувшись к берегу, он нашел малявку и щенка игравшими на отмели. Мальчик не выносил холодной воды, и одного упоминания Поля о необходимости окунуться было достаточно, чтобы заставить его бежать к берегу. Кемми получал удовольствие от купания в море лишь в полдень, когда солнце стояло высоко в небе, обогревая весь берег. Но даже тогда он оставался в воде совсем недолго и, выскочив из нее, еле-еле выговаривал посиневшими губами: «Холодно, босс, очень холодно».

Иногда Поль относил это к врожденной неприязни аборигенов к воде, — об этом он так много слышал. Иногда считал эту водобоязнь индивидуальной особенностью организма. Но как бы там ни было, присутствие этого мальчика и даже его щенка одухотворяло эту гнетущую пустоту неба и берега, а они, очевидно, так же, как и он, были здесь такими же изгоями.

Глава восемнадцатая

Во сне боль в теле переплеталась с душевными мучениями, Поль пребывал в забытье, вне времени и пространства.

В тисках ночного кошмара он молотил руками, отбиваясь от нависшей над ним угрозы, и попадал во что-то жесткое и мягкое одновременно.

— Пак То! — закричал Поль и открыл глаза.

В ту же секунду увидел, как малявка приложил руку к своей щеке, это он его ударил.

Страх постепенно отступал, оставляя лишь ощущение ненависти к самому себе. Лицо мальчика скрылось, но по тени Поль понял, что он все еще стоит возле его машины. Щенок залаял, и Поль окончательно проснулся. Солнце стояло высоко в небе.

— Который час?

— Почта и магазин уже открылись, — ответил мальчик кивнув в сторону дома за Головой Дьявола.

— Боже милосердный, ведь я же проспал, опоздал.

— Мы все опоздали, босс, — ответил Кемми, — но я уже развел костер, вскипятил воду, приготовил чай.

Поль сел. Тело пронзила острая боль.

Кемми сидел на корточках у костра и смотрел на него глазами, полными сострадания и страха.

Завтрак уже был готов — сосиски, бекон, намазанный маслом хлеб и чай.

Принимая из рук мальчишки тарелку, Поль взглянул ему в лицо и, к своему стыду, увидел покрасневшую отметину на его щеке.

— Извини меня, малявка, — сказал он, отводя от него свой взгляд.

Кемми, как всегда, широко улыбнулся.

— Ничего, босс, я ведь знаю, вы это не нарочно сделали.

— Конечно же, не нарочно. Просто, черт возьми, мне приснился дурной сон.

— Я знаю, босс. Мой дедушка, когда выпивал много вина, тоже видел такие сны.

Поль натянуто улыбнулся и принялся жадно пить горячий чай.

В тот день он обрушился на деревья с яростью, стараясь заглушить злобу против своих же мускулов, которые, казалось, с каждым взмахом топора скрипели, словно у старца. Он наблюдал за тем, как топор глубоко вгрызался в темную кору мандариновых деревьев, крошил щепки от кремовых неподдающихся стволов.

Стиснув зубы, он снова и снова ожесточенно поднимал и опускал топор. Вдруг топор глубоко погрузился в мягкий ствол, словно в вату. Поль отрубил кусок, понюхал и отбросил в сторону с отвращением.

Кемми поднял щепку, надкусил ее зубами.

— Пау-пау, — сказал он нежно, и в глазах у него появилась рассеянность.

Этот запах нельзя спутать ни с чем.

Поль с удивлением посмотрел на ребенка.

— Пау-пау?

— Да, это пау-пау, — подтвердил Кемми.

Поль пожал плечами.

Следующее дерево оказалось обманчивым. На вид оно было гладким и ровным, но никак не поддавалось топору. Поль распрямил затекшие плечи, размахнулся и со всей силой ударил по стволу, но топор лишь скользнул по дереву. Даже мертвое, оно не желало сдаваться. Поль отбросил топор и выругался.

Кемми вскинул на него глаза.

— Манго всегда такие твердые. Лучше спилить его.

Поль еле сдерживал себя.

— А где, сто чертей, взять эту пилу?

— У мисс есть пила.

— Где?

— В доме.

— Сходи попроси.

Кемми перебрался через проволочную сетку, свисавшую у обгоревших столбов, и побежал вокруг сада к почте. Щенок, как всегда, ринулся за ним. Здравый смысл подсказал Кемми, что сейчас не время стучаться с задней двери или мешать какому-нибудь покупателю, зашедшему к мисс почтмейстерше. Осторожно подойдя к двери, он увидел, что на почте никого не было. Хозяйка, как обычно, склонилась над почтовыми реестрами. Мальчик на цыпочках вошел, щенок прошмыгнул следом, высоко поднимая лапы, будто тоже старался не шуметь.

Заслышав шорох, Бренда подняла голову, брови ее от удивления поползли вверх.

— Ну, что там еще?

— Пожалуйста, мисс, босс просит пилу.

— А откуда тебе известно, что у меня есть пила?

— Я видел ее на крыльце у задней двери.

— Ладно, пойди и возьми.

В следующую секунду Кемми как порывом ветра сдуло. Вдогонку ему пронеслось:

— А вообще ничего не трогай без разрешения, глазастый.

Кемми остановился. По его растерянному виду она поняла, он ничего не расслышал или, вернее, не уловил смысла ее слов.

— Пожалуйста… что вы сказали, мисс?

— Ладно уж, ничего, — сказала она, устыдившись своего неожиданного раздражения, и заставила себя улыбнуться.

Под утро Поль почувствовал во сне, как раскаленный напалм прожигает ему спину и руки. Он проснулся от собственного крика и увидел склонившееся над ним лицо мальчика. Тот смотрел на него не отрываясь, стоя чуть поодаль, опасаясь, как бы его снова не достали тяжелые кулаки хозяина.

Еще с вечера Поль наложил мазь и залепил пластырем волдыри на ладонях, поблагодарив мысленно провидение за то, что оно чудом сохранило у него в машине аптечку. В ту ночь, приняв снотворное, он спал все же плохо, жгучая боль в руках постоянно возвращала его к воспоминаниям, о которых ему хотелось забыть. Неделя прошла в страданиях от мучительной боли во всем теле.

Каждое утро начиналось теперь для Бренды со скрипа покоробившейся от ветра, солнца и дождя калитки, со стука топора или с глухих ударов мотыги по твердой, словно цемент, земле Эти звуки преследовали ее всю первую половину дня, как непременный аккомпанемент, и продолжались до того момента, пока она не звала малявку к задней двери крыльца и не вручала ему чайник с чаем, кекс или какое-нибудь печенье. В полдень она обычно звала мальчика снова.

В конце недели Бренда через мальчика передала Полю записку, он скорчил злую гримасу, едва пробежав ее глазами. «По мнению паромщика Джека, мне следует заплатить вам три доллара и пятьдесят центов за проработанные вами дни. Если завтра утром вы пришлете мальчишку с запиской, в которой укажете ваши требования, я постараюсь расплатиться с вами продуктами и деньгами».

Поль зловеще захохотал. Эти отпечатанные на машинке цифры вставали перед ним как приговор его собственной неполноценности. Три с половиной доллара за работу, которая разрывала ему спину, вывернула всего наизнанку. Ничего себе докатился. До службы в армии, изменившей всю его жизнь, он зарабатывал до семидесяти фунтов в неделю от продажи земельных участков, да еще получал комиссионные каждый раз, когда успешно сбывал с рук плохие, неходовые участки. А теперь? Теперь он не только оказался выброшенным из жизни, но и цена ему в двадцать раз меньше. Весьма отрезвляющая характеристика.

Субботу и воскресенье он провел в праздном безделье: валялся на песке, ел, плавал в море и спал.

Глава девятнадцатая

Постепенно жизнь приобретала рутинный порядок. Каждое утро мальчишка стучался в дверь и приносил молоко. Иногда Бренда задумывалась, действительно ли мальчишку назвали таким странным именем — Малявка, было ли это его настоящее имя, которое дали ему родители после долгих раздумий, или оно пристало к нему как кличка по милости какого-нибудь белого, старавшегося подчеркнуть свое презрение к нему.

Через окно кухни Бренда видела, как мальчик шел по дороге с бидоном молока в одной руке и свертком продуктов в другой. Он вышагивал осторожной поступью, а щенок неотлучно следовал за ним.

Мальчик исчез из виду, скрывшись за Головой Дьявола, и Бренда вернулась в кухню, стала готовить себе завтрак, слушая последние известия из Ньюкасла. Раньше позывные этой радиостанции пробуждали в ней тягостные воспоминания, теперь — предчувствия. Ее сад быстро преображался.

Она пыталась представить себе, как работают мужчина и мальчик. Мальчик был слишком худым и маленьким, со странной улыбкой и устремленными на нее глазами, в которых она всегда замечала нечто большее, чем страх, а рядом с ним, как тень, щенок, чем-то повторявший беспокойство своего хозяина.

Мужчину она даже мысленно не могла себе представить. Он оставался для нее загадкой, безумцем, рискнувшим покататься на доске у бомборы.

Когда теперь, высокий и слегка ссутулившийся, он медленно возвращался в полдень с работы по берегу моря к мысу, она видела, как сильно вымотала его работа. Его старая шляпа была всегда надвинута глубоко на лоб, словно ею он, как и она, хотел отгородиться от всего мира. Не было ли в жизни его чего-то иного, кроме шрамов на лице и теле, что вынудило его выбрать это уединенное место у Головы Дьявола?

Что они делали, когда скрывались за мысом, она не знала, да, собственно и не пыталась узнать, ведь ее контакт и общение с ними прекращались сразу же, едва наступали сумерки и малявка стучал в заднюю дверь, передавая ей охапку валежника. Он приносил ей дрова каждый вечер. Она отдавала ему зачерствевший хлеб, печенье или перезревшие фрукты, и оба они, мальчик и щенок, исчезали в сгущавшейся темноте.

Вечерами, когда почта и магазин были закрыты, а сейф заперт на ключ, она выходила в сад и подолгу смотрела, что было сделано за те часы, когда воздух сотрясали удары топора.

Однажды, когда в саду остались лишь пни от срубленных деревьев, она нашла на одном из них приколотую записку:

«Если вы хотите использовать эти пни на топливо, напишите, я наколю дров».

Вид этих небрежно нацарапанных строчек потряс ее, ей показалось, будто с ней говорит привидение. Она вытащила из кармана карандаш и чуть пониже приписала:

«Большое спасибо. Эти пни на дрова непригодны».

Иногда по ночам, чтобы как-то скоротать одиночество, в последнее время становившееся особенно невыносимым, она вдруг снова шла в кухню и начинала лихорадочно готовить, жарить лепешки, печь кексы. Плоды ее кулинарных безумств с аппетитом уничтожали мужчина, мальчик и собака.

Однажды, когда солнце бросало на море свои последние шафрановые лучи, она вдруг с удивлением заметила, что в саду не осталось больше следов пожара, и только пни еще указывали на те места, где некогда росли деревья. Наступило время для рождения нового. Без деревьев земля уныла и беззащитна.

Постепенно, но намного быстрее, чем Бренда могла предположить, сад преображался. Только дикая слива осталась у окна кухни на прежнем месте, протянув не тронутую пожаром ветку.

Поль читал записку, которую Кемми принес ему вместе с молоком рано утром. Как и все предыдущие, она была напечатана на машинке без обращения.

«Прошу с понедельника начать посадку изгороди, пока не налетел песок и все не испортил. Пни будет выкорчевывать Джек».

Поль пожал плечами. Он не имел ни малейшего представления о том, как сажают живую изгородь, но малявка спросит об этом у того же Джека или какого-нибудь Алека, а уж они знают все на свете.

Всю субботу и воскресенье Поль слышал доносившийся до него грохот машины — это паромщик Джек корчевал пни.

Проснувшись утром в понедельник, еще до того как малявка пришел с молоком, Поль вдруг почувствовал, что встречает новый день без отвращения, какое испытывал весь предыдущий месяц. Позавтракав, он сказал малявке:

— Сегодня нам нужно накопать кустов для живой изгороди. Поэтому отнеси сейчас эту записку на почту и спроси мисс, нет ли у нее какого инструмента для этой работы.

Кемми и щенок с привычной быстротой направились прямиком через Голову Дьявола. Вскоре мальчик вернулся с инструментом, и все они пошли к зарослям кустарника на краю дюн.

Когда с почты донесся голос Бренды, Поль даже вздрогнул, не поверив, что они проработали уже три часа. Малявка и собака бросились бежать на этот зов женщины, стоявшей на крыльце почты.

Впервые в этот день Поль почувствовал всю прелесть весеннего утра. Небо, море и женщина соединились в одну симфонию голубых тонов. Поль был слишком далеко от нее и не мог рассмотреть ее лица, но заметил, что она была высокой и стройной, с темной пышной прической. Совсем не похожа на озлобленную старую деву, какой он представлял ее себе.

От благоухания цветов, жужжания пчел и легкого ветерка, донесшегося с моря, Поль почувствовал наслаждение, которого уже давно не испытывал.

Взбираясь к Голове Дьявола, Поль впервые за все время работы понял, что работается ему легко и приятно…

День за днем Бренда наблюдала, как хорошеет ее сад.

Уж год, как в лесу не было птиц. Теперь, с наступлением весны, они вернулись в родные места, и откуда-то со стороны озера до нее доносился смех кукабуры, приветствовавшей наступающий день, и размеренное щелканье совы, приветствовавшей наступление ночи.

Чудо! Бренда снова и снова повторяла это слово, хотя никогда не верила в чудеса.

Глава двадцатая

Весна пришла вместе с порывистыми северными ветрами. Ожившие штормы яростно обрушились на сушу. Небо то и дело заволакивали грозные грозовые тучи. По радио объявили, что циклон частично угрожает и центральному побережью страны.

В первую ночь Бренда долго не могла заснуть, она лежала и слушала, как дождь грохотал по крыше, сбегал по водосточным трубам и выстукивал какую-то нескончаемую мелодию, возвращавшую ее к воспоминаниям детства.

Здесь, как и в Дулинбе, крыша их старого дома была из рифленого железа, и дождь, низвергаясь на нее, барабанил ритмы, по которым можно было точно определить, усиливалась или утихала буря. Порывы ветра резко и яростно хлестали в окна и двери.