– А как же получилось, что вы… э… совсем другая, чем они?

– Очевидно, потому, что я не совсем аборигенка: во мне смешалось несколько рас. Моя мать была полуиндианкой, а это означало, что над ней нельзя было куражиться так же, как над аборигенами. Отец был родом с островов Фиджи; в начале века его привезли в Австралию на корабле невольников – добрые христиане-австралийцы просто-напросто выкрали его, привезли сюда и продали в рабство за семь фунтов и десять шиллингов. Но вот что странно: отец ведь был рабом, а не аборигеном, но дети его стали пользоваться такими правами, каких не имели дети «свободных» аборигенов. Отец этим страшно гордился, да и мать тоже, а я росла, не чувствуя себя ниже сортом по сравнению с другими, – так было положено хорошее начало. А потом сестра и я с неустанной помощью моего мужа продолжали дело отца. А вы хоть что-нибудь знаете о нынешней ситуации?

– Боюсь, что ничего.

– Если вы действительно хотите принести пользу своей внучке, вам нужно начать разбираться в этих делах.

– А почему до сих пор ничего не сделано?

– В основном из-за неведения. Если бы ваш сын семь лет тому назад не влюбился в аборигенку и не женился на ней, бьюсь об заклад – вы никогда не встретились бы с аборигенами, да и не пожелали бы этого.

– Вы правы.

– Не будь Кристи, разве вы задумались бы, даже теперь, о том, что родственники вашей невестки подвергаются поруганию, что их презирают, изгоняют из общества, заставляют жить на худших землях, дают более тяжелую работу, что они в конце концов теряют какую бы то ни было веру в себя?! Они, по существу, не могут получить образование. Старшее поколение в Уэйлере в данном случае исключение, так как Капитан и пастор обучили их грамоте. Берт – один из немногих чистокровных аборигенов, умеющих читать и писать.

– А Джед?

– Его судьба была необычайно удачной. Он учился в Киншельской школе-интернате, возле города Кемпси. Потом поступил в техническое училище в Ньюкасле и работал там же на сталелитейном заводе вплоть до несчастного случая, после которого стал непригодным уже ни для какой работы по найму. Самое ужасное, что Джед очень тяжело переживает свое уродство, и, хотя он еще молод, я сомневаюсь, что он сможет устроить свою жизнь. Ему труднее, чем другим, мириться со всеми невзгодами, потому что он познал свободу промышленного города и работал на равных условиях с белыми, которые обращались с ним как с равным – ведь если люди объединены в нечто целое, цвет кожи не имеет значения.

– А почему он относился с таким недоверием к Кристоферу?

– Здесь дело совсем в другом, это не было недоверием. Он защищал Занни. Вам никогда не приходило в голову, что он был влюблен в Занни?

– Нет.

– Я думала, вы догадались. Хотя, мне кажется, и сам Кристофер об этом не догадывался. Теперь Джед всю свою любовь перенес на Кристи, и она тоже обожает его. Он прекрасный человек и настоящий борец. Вы получите представление о том, против чего мы восстаем, уже сегодня вечером, когда закончится наша поездка.

– А какой помощи вы хотели бы от меня?

– Спросите мэра, почему изгоняют семью из Уэйлера. Не знаю, что за прием устроят вам у него. Но, видимо, вас все же встретят повежливее, чем нас. Вчера, когда я начала было с ним разговор об Уэйлере, он просто отказался меня выслушать и крикнул: «Вон отсюда, черная ведьма, из-за таких вот, как ты, и возникают беспорядки!» А потом набросился на секретаршу за то, что она пропустила меня к нему. Теперь мы надеемся только на вас. Пустите в ход все свои чары, льстите или угрожайте, если понадобится. Единственное, чего они боятся, – это гласности и публичного скандала. Они такие же, как большинство белых. Филантропия издалека. Вы ведь знаете, что они провозглашают «избавление от голода» для Азии и Африки, а у себя лозунг у них другой: «Пусть подохнут все аборигены».

– Вы ненавидите белых?

Хоуп мгновенно обернулась и взглянула на Тэмпи:

– Мой муж – белый.

Помолчав немного, она продолжала:

– Моя мать с ужасом думала о том, что я и сестра выйдем замуж за белых. Когда я еще была ребенком и видела, как валялись в канавах белые пропойцы, я иногда говорила: «Как прекрасно, что во мне нет крови белых». Но моя мать – она была очень религиозной – обычно отвечала: «Это не по-христиански, Хоуп. Не нужно думать, будто все белые от природы безнравственнее цветных. Все происходит оттого, что им легче совершать плохие поступки – их за это в тюрьму не сажают». Я работала со многими белыми, – продолжала Хоуп, – это были честные, порядочные люди, готовые бороться за то, чтобы аборигены пользовались равными правами со всеми австралийцами, чтобы искоренились любые расовые предубеждения. Лишь изуверы и лицемеры хотят навсегда сохранить миф о превосходстве белых с тем, чтобы эксплуатировать всех остальных, все равно кого: аборигенов или малайцев, папуасов или вьетнамцев, африканцев или американских негров. Все это части одного целого, и у нас здесь – только крошечный метастаз той раковой опухоли, которой поражен мир.

Тэмпи слушала, и ее охватывала дрожь. Жизнь втягивала ее во что-то такое, чего она не любила и боялась. Ей хотелось выскочить из машины и бежать прочь отсюда, вернуться в привычный ей мир – ведь даже лишенный теперь для нее блеска, он оставался надежным и удобным. А тот, другой мир, в который старалась вовлечь ее эта женщина, состоял из сплошных конфликтов. Там сталкивались силы, о существовании которых она никогда не догадывалась и о которых даже теперь ей было страшно подумать. Стоит ей попасть туда, и ее закрутит вихрь.

Каждый оборот колеса машины, мчавшейся по главной улице, приближал ее к этому.

«Дура ты, – твердила она себе, – сентиментальная дура. К чему впутываться в это грязное дело с какими-то черными, которых шестнадцать часов назад ты и в глаза не видела? Едва только выйдешь из этой машины и встретишься с мэром, за тобой начнется слежка. Тебя зачислят в разряд нарушителей порядка, а этого допускать никак нельзя. Ведь тебе еще надо найти работу. Выскакивай из машины, садись на самолет, брось внучку, которая тебя совсем не любит, и возвращайся туда, где тебе все знакомо».

– Кстати, на вашем месте я не стала бы говорить, что Кристи ваша внучка, – предупредила ее Хоуп.

– Почему?

– Они за это станут презирать и вас. И никакого толку из всей затеи не будет.

Машина остановилась.

– Вот мы и приехали, – сказала Хоуп. – Это мэрия. Каждое утро ровно в десять мэр бывает на месте… – Хоуп взглянула на часы. – Мы приехали как раз вовремя. Сейчас три минуты одиннадцатого. Я проверила часы по радио. Давайте сравним с вашими. Разница в одну минуту. Когда войдете, посмотрите, сколько будет на их часах. В десять восемнадцать вы должны выйти оттуда. Я могу держать здесь машину только пятнадцать минут. Видите объявление?

– Как странно! Ведь Уоллаба – маленький город.

– Это предохраняет мэра от назойливых посетителей и, кроме того, дает полицейскому право задерживать любого, кто недостаточно благоразумен, чтобы следить за временем. Из мэрии сообщают по телефону о нежелательном посетителе. Вполне возможно, вам трудно будет встретиться с боссом. Я только что видела, как его секретарша выглянула в окно.

– Но это просто поразительно!

– Вам это все кажется поразительным, а для нас это с порядке вещей.

Тэмпи медленно натягивала перчатки.

Видя ее нерешительность, Хоуп спросила:

– Вы уверены, что вам хочется туда пойти?

Тэмпи схватила свою сумку, чувствуя, что ненавидит Хоуп за изгиб ее рта, за трепещущие ноздри, за блеск глаз.

– Если вам не хочется идти, мы вас поймем. Должна вас предупредить: они ни перед чем не остановятся.

Усилием воли Тэмпи заставила себя открыть дверцу машины.

– Конечно, я пойду туда.

Потом повернулась и с иронией в голосе спросила:

– Вы уверены, что вам хочется ждать меня? Если вы уедете, я вас пойму.

Во взгляде Хоуп мелькнуло восхищение.

– Я подожду.

Женщины смотрели друг на друга, как бы меряясь силами. Наконец Хоуп подняла руку:

– Желаю удачи!

Когда Тэмпи вошла в приемную мэра и остановилась У стола секретарши, та, не обращая на нее внимания, продолжала печатать на машинке. Лицо секретарши под модной копной светлых волос было похоже на маску, пальцы с длинными ногтями, покрытыми ярко-красным лаком, продолжали стучать по клавишам, за наигранным безразличием скрывалась наглость.

Она вынула из машинки лист бумаги и уже собралась вставить другой, но Тэмпи положила руку на валик и сказала:

– Прежде чем вы это сделаете, дорогая, потрудитесь доложить мистеру Уилмоту, что я хочу его видеть.

Девица помолчала, а потом, не поднимая глаз, произнесла:

– Мистер Уилмот никого не хочет видеть сегодня.

Голос Тэмпи стал резким.

– Хорошо, пусть он меня не видит, пусть выслушает. Потрудитесь сказать ему об этом.

Девица взглянула на Тэмпи, глаза ее испуганно забегали, когда та спросила:

– Мне что, повторить, что я сказала?

– Мистер Уилмот, э-э, очень занят, – запинаясь, пробормотала секретарша.

– Не думаю, что он занят настолько, чтобы не принять меня. Вот моя визитная карточка. Пожалуйста, передайте: Тэмпи Кэкстон из студии телевидения хочет увидеться с ним. Немедленно.

Девица поперхнулась и вскочила со стула.

– О миссис Кэкстон, простите. Мы не знали…

Она на цыпочках пробежала по линолеуму, постучала и, не дожидаясь ответа, вошла в кабинет.

Часы на ее столе отставали на четыре минуты.

Секретарша вернулась с виноватой улыбкой и сказала:

– Мистер Уилмот будет рад вас видеть.

Мэр поднялся навстречу Тэмпи и очень долго пожимал ей руку.

– Прошу вас, садитесь, миссис Кэкстон. Я даже представить себе не мог, что это вы, иначе вам не пришлось бы ждать. Ваше имя и здесь хорошо известно. Моя жена – ваша страстная поклонница. Без лишней скромности смею сказать, что благодаря вашим телепередачам наш дом стал образцово-показательным в Уоллабе. Теперь уже считается вопросом чести не отставать от Уилмотов.

Он снова сел в свое вертящееся кресло у письменного стола, казавшегося огромным в этом небольшом кабинете, положил локти на розовый блокнот, где не было ни единой записи, и, скрестив пальцы, уставился на Тэмпи голубыми глазами, излучавшими профессиональное беспристрастие Должно быть, и в самом деле он был тем человеком, для которого изобрели термин «образцово-показательный», – вся его внешность подходила к этому определению: темные волосы ежиком, узкие лацканы однобортного пиджака, дорогие ботинки с чрезмерно острыми носами.

– Вы должны извинить нас за наше невзрачное временное пристанище. Сейчас я строю новый дом, он будет возвышаться над берегом. Моя приемная и канцелярия муниципалитета займут достойное помещение на втором этаже, и, выполняя дела, связанные с интересами общества, мы сможем любоваться самыми красивыми видами Уоллабы. А теперь, пожалуйста, скажите, чем я могу быть полезен столь очаровательной даме.

Тэмпи признала, что он отлично умеет «завоевывать друзей и влиять на умы людей». «Оба мы сейчас занимаемся жульничеством, стараемся продать себя подороже», – сказала она себе, а вслух произнесла с улыбкой:

– Мне очень приятно слышать ваши любезные слова, мистер Уилмот. Я пришла к вам как к самому влиятельному человеку в Уоллабе. Мне хотелось бы поговорить с вами по вопросу, имеющему общественное значение.

Она замолчала, выжидая, не выдаст ли он себя каким-либо образом. Знает ли он, зачем она пришла или нет?

Он кивнул в замешательстве и наклонился еще больше вперед, как будто целиком отдавая ей в дар и себя и свое внимание.

– Сущность вопроса заключается в моем глубоком интересе к делу о выселении из Уэйлера семьи Свонберг.

Она увидела, как сжались его губы, хотя долголетняя практика помогла ему сохранить улыбку на лице.

– Семьи Свонберг? – переспросил он. – Ах да, вы, конечно, имеете в виду этих черных. Свонберг – их настоящая фамилия? Или…

– Это фамилия их деда, их отца, а потому, мне кажется, по существующим законам это и их фамилия.

– Мне очень жаль, миссис Кэкстон, но при всем моем восхищении вами я не могу с вами согласиться. Насколько мне известно, никто в Уэйлере не имеет права носить фамилию Свонберг. – Он вытащил из ящика стола лист бумаги и внимательно прочел его. – Самая старая из женщин известна под именем Евы Свонберг, хотя здесь сказано, что родители ее никогда не состояли в официальном браке. Она вышла замуж за чистокровного аборигена по имени Берт, или как там его. Никто из этих черномазых не имеет юридических оснований носить фамилию Свонберг. Но Берт после свадьбы присвоил себе ее. Их дочь Мэй вышла замуж за человека, называвшего себя Пол Бейли, который впоследствии тоже принял фамилию Свонберг. Этот человек пользуется дурной репутацией нарушителя порядка, и лично я хотел бы, чтобы он вообще как можно скорее убрался из нашего города. Их сын Ларс весь пошел в отца: этот мальчишка – настоящий хулиган. В данный момент он замешан в истории с нападением на полицейского. К сожалению, ему удалось скрыться, но полиция занимается его розыском. В общем, это довольно непривлекательная компания. Старый Капитан Свонберг вряд ли мог бы гордиться таким потомством, хотя любой белый, связавшись с туземцами, всегда лезет на рожон. Он ведь иностранец, и, конечно, этим можно объяснить многое.

Тэмпи подавила в себе закипавший гнев.

– И все же вы мне так и не объяснили, почему эту семью выгоняют из Уэйлера.

– По самой простой причине, уважаемая леди. У них нет законных прав на Уэйлер. Договор об аренде Уэйлера передан синдикату, который намерен превратить его в туристический центр, а это привлечет в Уоллабу предпринимателей, что нам совершенно необходимо. Если бы они спокойно уехали, то и не пришлось бы применять силу. Они были предупреждены за месяц и уже давно покинули бы Уэйлер, если бы не вмешательство извне. У них было достаточно времени, чтобы подыскать себе местечко где-нибудь поблизости, в резервации например, – там они могли бы устроиться по своему вкусу. Просто не понимаю, на что они жалуются. Резервация расположена у реки, в самом лучшем месте. Правда, коль скоро Уоллаба начинает идти в гору, эти места будут заняты компаниями, строящими здесь свои предприятия.

– Но ведь Уэйлер был владением Свонбергов на протяжении почти целого столетия. Я всегда считала, что право на наследственное землевладение признано законом.

– Если уж говорить о каких-то правах, то они умерли вместе со стариком Капитаном. А раз он не был законно женат, то все его полукровки-ублюдки – простите меня за такое выражение! – ни на что не имеют прав. А что касается остальных, то неизвестно даже, кто отец самой маленькой в этом племени незаконнорожденных.

– А разве имя ее отца не записано в свидетельстве о рождении?

Мэр весело рассмеялся – ему забавно было слышать это. Потом сказал покровительственно:

– Ну что вы, миссис Кэкстон, не заставляйте меня поверить в то, что такая искушенная в житейских делах женщина, как вы, может оказаться вдруг такой наивной. Ведь эти потаскушки за бутылку пива лягут спать с любым белым подонком. – Он склонил голову набок и, понизив голос, продолжал доверительным тоном: – Как женщина из высших кругов, вы вскоре сами убедитесь, что в целом это весьма мерзкая история. Мой вам совет – я же искренний ваш поклонник – отстранитесь от нее, и как можно скорее. Я рад, что вы пришли прямо ко мне и что я могу откровенно рассказать вам обо всем этом болоте. Грязная жижа этой истории может запачкать любого. А нужно ли это вам с вашей профессией, а?

Итак, он пытался запугать ее, а раз он пытался запугать ее, значит, сам испугался. Она наклонилась к нему и таким же доверительным тоном произнесла:

– Очень любезно с вашей стороны так заботиться обо мне, мистер Уилмот, но, видите ли, я не боюсь грязи. Я всю жизнь была убеждена, что в конце концов эта жижа попадет по назначению. В данном случае я думаю, и вы сами это хорошо понимаете, что общественное мнение будет на стороне людей из Уэйлера, а вовсе не на стороне дельцов, промышляющих куплей-продажей земельных участков. Кстати, в наши дни они не пользуются доброй славой ни у газетчиков, ни у радиокомментаторов.

Он резко выпрямился в своем кресле. Хмурое выражение лица сменилось заискивающей улыбкой.

– Надеюсь, вы не собираетесь бросить тень на кого-либо из людей, связанных с данным делом?

– Здесь я неправомочна. Это я оставляю специалистам. Именно поэтому я и считаю, что данным делом должен заняться департамент по вопросам земельных владений и… и общественное мнение, безусловно. Я возлагаю большие надежды на общественное мнение.

– Смею вас заверить, что общественное мнение, довольно влиятельное в наших местах, решительно выступит против вас. Да и показания полиции характеризуют ваших друзей из Уэйлера не с лучшей стороны.

– А я смею вас заверить, что в Сиднее в настоящее время в ряде случаев показания полиции подвергаются серьезной проверке. А когда дело об Уэйлере попадет в прессу…

Рот мэра перекосила гримаса.

– Вам будет трудно вынести это дело на страницы прессы. Ведь очень многие влиятельные лица – не только в Уоллабе – заинтересованы в том, чтобы такие прекрасные уголки, как Уэйлер, не достались аборигенам. Если вы, миссис Кэкстон, начнете из-за этого борьбу, то, предупреждаю, вы столкнетесь с сильнейшей оппозицией. Вполне возможно, вам придется иметь дело с людьми, от которых зависит ваше благополучие, а вряд ли вам это будет по душе. Разве я не прав?

Она почувствовала, как к горлу ее подкатывает тошнота, будто она дотронулась до чего-то омерзительного. Впервые в жизни она отдавала себе ясный отчет в том, что зло – это часть обычной, повседневной жизни. Раньше она даже и не подозревала, что презрение, гнев и решимость могут принимать определенную форму. Чтобы не выдать своих чувств, она засмеялась своим хорошо заученным звонким, журчащим смехом и откинула назад голову так, что стала видна линия ее шеи и подбородка.

– К чему эта мелодрама, господин мэр?

Мэр уставился на нее наглыми голубыми глазами, как бы оценивая, насколько она сильна и насколько слаба.

– Предупреждаю вас, что люди, заинтересованные в Уэйлере, готовы вступить в борьбу.

Она встала, надеясь, что долгие годы тренировки, приучившие ее всем своим видом выражать ошеломляющую самоуверенность, не подведут ее и теперь, хотя на самом деле она совершенно не была уверена в себе.

– Они будут просто удивлены силой отпора.

Мэр тоже встал.

– Ну что ж, могу вам только сказать, что к моменту, когда дело дойдет до суда, шайка из Уэйлера уже раз и навсегда будет вышвырнута из этих мест, а мы раз и навсегда ими завладеем.

Несмотря на грозные слова мэра, Тэмпи показалось, что она уловила в выражении его лица растерянность. Выходя из мэрии, она все еще улыбалась.

Машина ждала ее. Хоуп смотрела на констебля, который стоял рядом, облокотившись на опущенное стекло открытой дверцы машины.

Когда Тэмпи подошла ближе, она услышала, как он, показав рукой на объявление, висевшее у тротуара, спросил:

– Вы что, читать не умеете?

– Я здесь ровно тринадцать минут тридцать две секунды, – спокойно ответила Хоуп.

– Это еще надо доказать. – Он раскрыл толстую черную записную книжку. – Фамилия?

– У вас, очевидно, очень короткая память, констебль! Ведь уже третий раз за эти две недели вы записываете меня в вашу книжку.

Он посмотрел на нее, и одна бровь у него поползла вверх.

– Если бы я запоминал имена каждой твари, которая здесь крутится, у меня бы голова лопнула. Ну, поживей, фамилия?

– Простите, констебль, – прервала его Тэмпи, – я думаю, здесь произошла какая-то ошибка. Могу подтвердить, что мы приехали сюда три минуты одиннадцатого. Сейчас семнадцать минут одиннадцатого, значит, машина никак не могла простоять больше пятнадцати минут.

Полицейский приподнялся над дверцей машины и взглянул на нее. Карандаш повис в воздухе над записной книжкой.

– Разрешите вам заявить: есть свидетель, который может подтвердить, что вы вошли в мэрию без пяти минут десять.

– А я могу вас заверить, что часы мэра отстают на четыре минуты. Может быть, пойдем и проверим?

Полицейский в нерешительности переминался с ноги на ногу.

– Итак, вы собираетесь дать показания? Тогда вам обеим лучше поехать со мной в полицейский участок.

– Зачем? – спросила Тэмпи, тут же вспомнив, что говорил ей Кит о допросах в полиции.

– Там разберутся, когда вы сюда приехали.

– Значит, вы собираетесь нас оштрафовать?

– Я не говорил вам об этом.

– Тогда зачем же нам ехать в полицейский участок?

Констебль внимательно разглядывал Тэмпи, очевидно, взвешивая все за и против, потом медленно закрыл свою книжку, опустил ее в нагрудный карман и с подчеркнутой аккуратностью засунул туда же карандаш.

– Раз вы нездешняя, а эта женщина только ведет вашу машину, на сегодня я вас прощаю. Но пусть это будет для вас последним предупреждением.

– Предупреждением о чем, констебль?

Он пропустил вопрос мимо ушей, повернулся к Хоуп и сказал:

– А ты не вздумай приближаться к резервации, слышишь?

– Но у меня здесь одежда и одеяла для семьи Свонберг. – В голосе Тэмпи слышалась уверенность. – Нам сказали, что тетка этой женщины нуждается в медицинской помощи. Мы хотим видеть ее.

– Из этого ничего не выйдет.

– А я думаю, выйдет.

– Тогда самое время для вас узнать о здешних законах. Управление по делам аборигенов предоставило старшему инспектору резервации право останавливать нежелательных лиц, направляющихся в резервацию. Он говорит, что ее туда не допустят. Никого из шайки, живущей в Уэйлере, туда не допустят.

– Я надеюсь, меня это запрещение не касается?

Полицейский долго обдумывал заданный ему вопрос.

– Вполне понятно, что раз мы не знали о вашем приезде, то не могли сделать такого запрещения.

– Тогда мне хотелось бы попросить вас позвонить старшему инспектору и сказать, что я намерена встретиться с семьей из Уэйлера. Время мне дорого, и я не хотела бы звонить редактору одной из наших ведущих газет, моему большому другу. Вы ведь знаете о кампании, которая ведется сейчас против полиции и некоторых должностных лиц, забывающих, что они должны служить интересам общества.

Констебль был в замешательстве. Он промямлил что-то несвязное, потом замолчал и наконец сказал:

– Хорошо. Но если эта женщина попытается сделать хоть шаг в резервацию, я буду вынужден арестовать ее.

Он повернулся и тяжелой походкой пошел по тротуару, а затем начал подниматься по ступенькам лестницы, ведущей в мэрию.

Не говоря ни слова, Хоуп включила зажигание.

Тэмпи засмеялась, на этот раз совершенно искренне. Ее рассмешили неуклюжие действия полицейского, и в то же время ей было радостно, что она нашла в себе силы и мужество вступить в неравную борьбу.

Когда они завернули за угол, у Хоуп вырвался продолжительный вздох.

– Вы просто восхитительны! Честно говоря, я даже представить себе не могла, что вы способны на такое.

– Я и сама себе этого не представляла.

Хоуп остановила машину за городом, в тихом месте у дороги и протянула Тэмпи сигареты.

– Я хочу попросить у вас прощения за то, что плохо думала о вас. Расскажите мне, как прошел визит к мэру, а потом подумаем, что нам делать дальше.

Она внимательно выслушала Тэмпи, а когда та закончила свой рассказ, спросила:

– Ну, теперь-то вам ясно, что вы на правильном пути?

– Да, совершенно ясно, – ответила Тэмпи.

Дорога сворачивала к югу от основного шоссе, ведущего из города, и около трех миль петляла вдоль небольшого ручья. Они подъехали к воротам, над которыми значилось «Прибрежная резервация».

За воротами открывался довольно живописный вид, высокие деревья росли вдоль дороги, ведущей к красивому белому дому на зеленом холме.

– Простите, отсюда вам придется идти пешком, – сказала Хоуп. – Мне дальше ехать нельзя. Сам инспектор и его жена дали указания в отношении меня. Запомните, он здесь бог. И я не могу больше рисковать, идя на столкновение с полицией. Они просто-напросто выкинут меня из города, хоть это и незаконно. Тогда все мы окажемся в трудном положении, потому что только я и Джед водим машину, но Джеду нельзя уезжать из Уэйлера – они схватят его за какую-нибудь вымышленную провинность. Попросите старшего инспектора прислать кого-нибудь из молодежи за свертками, хорошо?

Она посигналила.

По дорожке к ним торопливо шел старик абориген, штаны цвета хаки болтались на его тощем теле. Он открывал ворота и, не переставая, говорил:

– Пожалуйста, входите, миссас. Пожалуйста. Хозяин только что встал. Он ждет вас. Вот здесь, с краю, дорожка получше. Все дожди да дожди, очень грязно. Хозяин и констебль всегда ездят на машинах.

Тэмпи осторожно ступала по обочине, где колеса машин выдавили глубокую колею в глине. Старик семенил за ней. Когда туфли Тэмпи утопали в грязи, он издавал бессвязные восклицания и протягивал ей руку, как будто желая помочь, но не решался это сделать. Каждый раз, как она встречала взгляд его единственного глаза на темном, морщинистом, как скорлупа ореха, лице, он стыдливо улыбался, словно на нем лежала ответственность за состояние дороги.

«О господи! – вздохнула она. – Что только здесь делают из людей!» Ведь это несчастное подобострастное существо могло быть братом Берта или Пола – Берта с его спокойным достоинством или Пола с его ожесточенной гордостью. Старик забежал вперед, открыл ворота в сад старшего инспектора, потом заспешил по дорожке, выложенной гравием, взобрался по ступенькам веранды и крикнул:

– Хозяин! Хозяин! К вам пришла миссас!

Из дома донесся громовой голос:

– Я ведь приказал, чтобы мне доложили, когда приедет машина!

Старший инспектор показался в дверях, на ходу затягивая ремень. Когда он увидел Тэмпи, сердитое выражение лица моментально уступило место официальной улыбке, изображающей радушие. Он сбежал по ступенькам навстречу ей, огромный, внушительный, в тщательно отутюженных широких брюках и куртке цвета хаки.

– Прошу, прошу, прошу, миссис Кэкстон, вы доставите нам истинное удовольствие. Но я должен извиниться за то, что вам пришлось идти по этой ужасной дороге. Констебль сообщил мне о вашем визите, и я приказал садовнику открыть ворота вашей машине, – конечно, я думал, что вас подвезут прямо сюда.

– Констебль сказал, что моей приятельнице нельзя появляться на территории резервации. Поэтому, естественно, мы решили, что она не может подвезти меня сюда.

– Это какая-то ошибка. Уверяю вас: ни я, ни констебль не имели в виду ничего подобного. Что бы мы ни думали о вашем шофере, ради элементарной вежливости по отношению к такой даме, как вы, мы, конечно, разрешили бы ей довезти вас до дома. Боже мой, вы совершенно испачкали туфли. Эй, Одноглазый, беги на кухню, возьми суконку и щетку и почисти туфли леди.

– Не беспокойтесь. Они станут еще грязнее после того, как я пройдусь по резервации.

Тэмпи старалась не выдать голосом своего раздражения, раз уж не хотела вызвать у него враждебное отношение к себе, но она напрасно беспокоилась – инспектор был слишком взволнован тем, что его застали врасплох, и не замечал никаких интонаций.

– Вы меня должны извинить, миссис Кэкстон, за то, что я не вышел встретить вас. Вообще-то я встаю очень рано, но вот в этом месяце я… э… очень много работаю над… отчетами и тому подобное. Прошу вас, проходите сюда. Моя жена придет с минуты на минуту. Она сейчас в прачечной – пытается втолковать прачкам кое-какие элементарные истины о том, как нужно стирать.

Он провел ее в уютную, богато обставленную гостиную.

Вскоре в комнату поспешно вошла его жена, худощавая женщина в аккуратной синей форменной одежде. Видимо, она была взволнована не меньше, чем ее муж.

– О господи! Как жаль, что мы не имели времени подготовиться к встрече с вами, миссис Кэкстон. Для нас ваш приезд большая честь. Пожалуйста, располагайтесь как дома. Не могу удержаться, чтобы не сказать вам: в жизни вы выглядите куда эффектнее, чем на экране телевизора. Я всегда с упоением смотрю ваши передачи. И хотя я заведую хозяйством в резервации аборигенов, это вовсе не означает, что я не интересуюсь более красивыми сторонами жизни.

Она хихикнула, поправила выбившуюся прядь седых волос и села рядом с Тэмпи, не сводя с нее глаз, в которых мелькали подозрение и страх.

Инспектор подошел к бару в углу комнаты.

– Вы должны выпить с нами, миссис Кэкстон. Давайте отпразднуем ваш приезд. – Он достал из кармана связку ключей, выбрал один и открыл дверцу бара. – Вот, приходится все держать под замком. Этим черным скотам ни в чем нельзя доверять, особенно если дело касается спиртного. Они способны украсть его прямо из-под носа. Ну, так чего же вам налить? Пусть никто не скажет, будто мы негостеприимны.

– Не беспокойтесь, спасибо. Я никогда не пью по утрам крепких напитков.

– О! – Он пристально посмотрел на нее, желая понять, не было ли в этом отказе какого-нибудь подвоха. Решив, что все в порядке, он весело рассмеялся и спросил: – Тогда, может быть, лимонада? Моя жена любит его, и у нас всегда найдется что-нибудь в холодильнике.

Он неохотно закрыл бар. Жена его подошла к двери и крикнула:

– Бетти! Принеси нам пару бутылок лимонада, да поставь их на самый красивый поднос.

Вошла Бетти, громко шаркая резиновыми шлепанцами. Голова покорно наклонена вниз, так что лицо скрыто под черными волосами; застиранный бумажный балахон едва прикрывает худенькие голые икры. Бутылки зазвенели на серебряном подносе, когда она дрожащими руками ставила их на стол. Потом она отступила назад, украдкой взглянула на Тэмпи сквозь растрепанные волосы.