...Женщина гораздо больше нас любит жизнь ради жизни, умственно одаренные женщины - редкость. Поэтому, если мы, увлекшись, охваченные некой мистической любовью, хотим пойти новой, не обычной дорогой и отдаем все наши мысли определенной творческой работе, которая отдаляет нас от окружающего человечества, то нам приходится бороться против женщин. Мать требует от ребенка прежде всего любви, хотя бы он при этом стал дураком. Любовница стремится к власти над любовником и будет считать вполне естественным, чтобы самый одаренный мировой гений был принесен в жертву часам любви. Эта борьба почти всегда неравная, так как на стороне женщин законная причина: они стремятся обратить нас вспять во имя требований жизни и естества.
      Минули годы. Пьер Кюри, преданный душой и телом научным изысканиям, так и не женился ни на одной из малоинтересных или просто миленьких девиц, с которыми пришлось встречаться. Ему тридцать пять лет. Он никого не любит. Когда он ради развлечения перелистывает свой давно заброшенный дневник и перечитывает уже выцветшие строки былых заметок, четыре слова, полные грусти и глухой тоски, останавливают его взгляд: "Умственно одаренные женщины редкость".
      * * *
      Когда я вошла, Пьер Кюри стоял в пролете стеклянной двери, выходившей на балкон. Он мне показался очень молодым, хотя ему исполнилось в то время тридцать пять лет. Меня поразило в нем выражение ясных глаз и чуть заметная принужденность в осанке высокой фигуры. Его медленная, обдуманная речь, его простота, серьезная и вместе с тем юная улыбка располагали к полному доверию. Между нами завязался разговор, быстро перешедший в дружескую беседу: он занимался такими научными вопросами, относительно которых мне было очень интересно знать его мнение.
      В таких простых, сдержанных выражениях Мари опишет их первую встречу, случившуюся весной 1894 года.
      Один поляк, господин Ковальский, профессор физики во Фрейбургском университете, приезжает во Францию со своей женой, еще раньше познакомившейся с Мари в Щуках. Это не только свадебное путешествие, но и научное. Господин Ковальский читает в Париже доклады, присутствует на заседаниях Физического общества. Приехав в Париж, он навел справки о Мари, дружески расспросил о житье-бытье. Студентка поделилась с ним своими заботами. Общество поощрения национальной промышленности заказало ей работу о магнитных свойствах различных марок стали, и она начала исследования в лаборатории профессора Липпманна. Но ей необходимо делать анализы минералов и распределять по группам образцы металлов, а это требует громоздких установок - чересчур громоздких для этой лаборатории, и без того перегруженной. Теперь Мари не знает, как ей быть, где организовать опыты.
      - У меня есть идея, - ответил Ковальский после некоторого раздумья. - Я знаком с одним молодым ученым, который работает в Школе физики и химии на улице Ломон. Может быть, у него найдется подходящее помещение. Во всяком случае, он вам даст нужный совет. Заходите к нам завтра вечером после обеда выпить чаю. Я попрошу этого молодого человека прийти. Вы, наверно, слышали о нем - его зовут Пьер Кюри.
      В течение вечера, проведенного в комнате тихого семейного пансиона, где поселились Ковальские, растущая взаимная симпатия сближает двух физиков француза и польку.
      У Пьера Кюри совсем особенное обаяние, сочетающее большую серьезность с беспечной мягкостью. Он высокого роста. Ему очень идет свободная одежда немодного, широкого покроя. Он обладает естественным изяществом, сам не подозревая о том. Кисти рук удлиненные. Правильное, малоподвижное лицо с жесткой бородкой. Оно красиво благодаря бесподобному ясному взгляду кротких глаз. Взгляд глубокий, отрешенный от всего окружающего. Он всегда сдержан, никогда не повышает голоса; в нем объединяются могучий ум и благородная душа.
      То влечение, какое он почувствовал с самого начала к малоразговорчивой иностранке, усиливалось любопытством. Эта мадемуазель Склодовска поистине удивительная личность. Оказывается, она полька и приехала из Варшавы слушать лекции в Сорбонне. В прошлом году первой выдержала экзамены и получила степень лиценциата по физике, а через несколько месяцев - по математике. А если между ее серыми глазами залегла маленькая складка озабоченности, так это оттого, что она не знает, где ей устроиться со своей аппаратурой для исследования магнетизма в различных марках стали.
      Разговор, сначала общий, скоро переходит в научный диалог между Пьером Кюри и Мари Склодовской. Девушка с оттенком почтительности задает вопросы и слушает указания Пьера. Как это странно, думает Кюри, говорить с молодой очаровательной женщиной о любимой работе, употребляя технические термины, называя сложные формулы, и в то же время видеть, что она воодушевляется, все понимает и даже иногда возражает с ясным пониманием дела... Как это приятно!
      Он смотрит на волосы, на выпуклый лоб Мари, на ее руки, пострадавшие от кислот в лаборатории и от домашних работ. Ее прелесть, особенно заметная благодаря отсутствию кокетства, сбивает его с толку. Он вспоминает, что говорил ему Ковальский об этой девушке, когда приглашал его к себе: прежде чем сесть в поезд на Париж, она работала годами, у нее нет денег, живет одна, в мансарде...
      - Вы навсегда останетесь во Франции? - спрашивает он мадемуазель Склодовску, сам не зная почему.
      По лицу Мари пробегает тень. И она говорит своим певучим голосом:
      - Конечно, нет. Если этим летом я выдержу окончательный экзамен, то вернусь в Варшаву. Мне бы хотелось опять приехать сюда осенью, но не знаю, хватит ли на это средств. Позже я стану профессором в Польше и постараюсь быть полезной. Поляки не имеют права бросать отечество!
      Вмешиваются Ковальские, и разговор переходит на тяжкие притеснения поляков. Три изгнанника вспоминают о родной земле, обмениваются новостями о родных, друзьях. Удивленный и чем-то недовольный, Пьер Кюри слушает рассуждения Мари о своих патриотических обязанностях.
      Всецело поглощенный физикой, ученый не понимает, как эта исключительно одаренная девушка может быть занята хоть одной мыслью вне области науки и в своих планах намеревается тратить силы на борьбу с царизмом.
      Ему хотелось бы ее увидеть еще раз. Еще много раз.
      * * *
      Кто такой Пьер Кюри?
      Даровитый французский ученый, малоизвестный в своей стране, но высоко ценимый своими заграничными собратьями.
      Родился в Париже, на улице Кювье, 15 мая 1859 года. Он второй сын врача Эжена Кюри, тоже сына врача. Эта семья эльзасского происхождения и протестантского вероисповедания. Кюри, когда-то скромные мещане, становились из поколения в поколение людьми образованными, учеными. Отец Пьера, вынужденный заниматься врачебной практикой для заработка, был горячим поклонником научных исследований. Он занимал место ассистента в лаборатории Музея естественной истории и написал несколько работ о противотуберкулезных прививках.
      Обоих сыновей, Жака и Пьера, еще с детства влекла к себе наука. Пьер с независимым умом, мечтатель, не мог поладить с дисциплиной и систематическим трудом в лицее. Доктор Кюри понял, что этот своеобразный мальчик никогда не станет блестящим учеником в школе, поэтому сначала занимался его образованием сам, а затем поручил его отличному преподавателю - господину Базиллю.
      Свободное воспитание приносит свои плоды: Пьер в шестнадцать лет сдает экзамен на аттестат зрелости, а в восемнадцать получает диплом лиценциата. Еще через год он занимает место у профессора Дезена на факультете естествознания и остается на этой должности пять лет. Он занимается научными исследованиями вместе с братом Жаком, тоже лиценциатом и препаратором в Сорбонне. Вскоре два юных физика совместно заявляют об открытии очень важного явления - пьезоэлектричества, а экспериментальная работа приводит их к изобретению нового прибора - кварцевого пьезометра, используемого для преобразования электрических процессов в механические и наоборот. В 1883 году братья с грустью расстаются. Жак назначен профессором в Монпелье; Пьер возглавляет практические научные работы студентов в Парижской школе физики и химии. Хотя это и отнимает у него много времени, Пьер продолжает свои теоретические работы по физике кристаллов. Эти работы заканчиваются изложением "Принципа симметрии", который станет одной из основ современной науки.
      Взявшись за свои экспериментальные работы, Пьер Кюри изобретает и конструирует для научных целей ультрачувствительные весы, так называемые весы Кюри, затем предпринимает исследования по магнетизму и достигает блестящего результата, открыв основной закон - "закон Кюри".
      За эти достижения, имевшие блистательный успех, за постоянные заботы о порученных ему тридцати учениках Пьер Кюри в 1894 году, после пятнадцати лет работы получает от французского правительства месячный оклад в триста франков - почти столько же, сколько квалифицированный рабочий на заводе.
      Когда знаменитый английский ученый лорд Кельвин приехал в Париж, он отправился в Физическое общество слушать доклад Пьера Кюри. Этот прославленный старец пишет письмо молодому физику, говорит с восхищением о его работах и просит назначить встречу.
      Лорд Кельвин - Пьеру Кюри, август 1893 года:
      Дорогой господин Кюри, бесконечно благодарен Вам, что Вы потрудились доставить мне созданный Вами с братом прибор, который дает мне возможность так удобно наблюдать великолепное экспериментальное явление пьезоэлектричества.
      Я написал заметку для "Философского журнала", уточнив, что Ваши работы предшествовали моим работам. Эта заметка, вероятно, попадет вовремя, чтобы появиться в октябрьском номере, а если нет, то, уж наверно, в ноябре...
      13 октября 1893 года:
      Дорогой господин Кюри,
      надеюсь завтра вечером приехать в Париж, и был бы Вам очень признателен, если бы Вы могли назначить, в какое время, с этого дня до конца недели, будет вам удобно разрешить мне явиться к Вам в лабораторию...
      Во время их свиданий, когда два ученых часами обсуждали научные вопросы, английский ученый с великим удивлением узнал, что Пьер Кюри работает без сотрудников, в жалком помещении, лучшее свое время отдает плохо оплачиваемым обязанностям и что почти никто в Париже не знает имени физика, на которого он, лорд Кельвин, смотрит как на мастера науки.
      * * *
      Пьер Кюри не только замечательный физик, но и человек совсем особого склада: когда некоторые из сослуживцев предлагают ему выдвинуть свою кандидатуру на должность, которая улучшит его материальные условия, он отвечает:
      - Мне сказали, что один из профессоров, быть может, уйдет в отставку, а в таком случае я должен выставить свою кандидатуру на его место. Быть кандидатом на чье-нибудь место - пакостное дело, я не привык к подобным упражнениям, в высшей мере развращающим человека. Я сожалею, что заговорили со мной об этом. Думаю, что нет ничего более зловредного для души, как отдаваться таким заботам.
      Представленный директором Школы физики к знаку отличия (академическим пальмам), Пьер отказывается в следующих выражениях:
      Господин директор,
      господин Мюзе сказал мне, что Вы намерены снова предложить мою кандидатуру префекту для награждения знаком отличия.
      Очень прошу этого не делать. Если Вы выхлопочете этот орден, я буду вынужден отказаться от него, так как твердо решил не принимать никаких отличий любого рода. Надеюсь, что Вы избавите от поступка, который поставит меня в несколько смешное положение перед многими людьми.
      Если Ваше намерение вызвано желанием доказать Ваше участие ко мне, то Вы это уже доказали и гораздо более действенным путем, предоставив мне средства для работы по моему желанию, чем я был очень тронут.
      Примите уверения в моей преданности.
      Пьер Кюри - и писатель, во всяком случае, мог бы стать писателем. У этого человека, получившего такое оригинальное воспитание, есть свой стиль своеобразный, изящный, уверенный.
      М о т т о :
      Одурять погремушкой ум,
      который хочет мыслить.
      Чтобы я, человек слабый, не пустил мою башку гулять на все четыре стороны по воле малейшего встречного ветерка, необходима полная неподвижность всего вокруг меня или же мне надо самому завертеться так, как крутится гудящий волчок, и тогда уже само движение сделает меня невосприимчивым к окружающим вещам.
      Если же я, стараясь закрутить себя волчком, сначала начинаю кружиться медленно, то в это время какой-нибудь пустяк - одно слово, чей-нибудь рассказ, газета, гость - останавливает меня, не дает мне стать гироскопом или волчком и может задержать или отдалить навсегда ту минуту, когда я, набрав достаточную скорость, мог бы, обретя независимость от окружающего, сосредоточиться на собственных мыслях.
      Нам надо есть, пить, спать, бездельничать, любить, то есть касаться самых приятных вещей в этой жизни, и все же не поддаваться им. Но, делая все это, необходимо, чтобы те противные нашему естеству мысли, которым мы посвятили себя, оставались господствующими и продолжали свое бесстрастное движение в нашей бедной голове. Надо из жизни создавать мечту, а из мечты реальность.
      Словом, в нем совмещались поэт и артист.
      Что будет со мной дальше? - писал он в дневнике за 1881 год. - Я очень редко целиком принадлежу себе; обычно часть моего существа спит. Мне кажется, что с каждым днем мой ум все больше увядает. Прежде я пускался в рассуждения, научные, да и другие, теперь же я чуть касаюсь тем и не даю себе растворяться в них целиком. А как много, много мне надо сделать!
      Бедный мой ум, неужели ты так слаб, что не в силах воздействовать на мое тело? О мои мысли! Отчего вы не можете всколыхнуть мой бедный ум? Значит, вы ничтожны! А вы, самолюбие и честолюбие, разве вы не могли бы хоть подтолкнуть меня, неужели вы позволите мне жить такой жизнью?
      Я больше всего готов поверить в свое воображение, в то, что оно вытащит меня из обычной колеи, быть может, оно прельстит мой ум и увлечет его вслед за собой, но боюсь, что оно умерло...
      * * *
      Поэт, а вместе с ним и физик был покорен Мари Склодовской. Пьер Кюри мягко, но настойчиво ищет сближения с польской девушкой. Два или три раза он виделся с ней на заседаниях Физического общества, где она слушала сообщения ученых о новых исследованиях. В знак уважения он послал ей оттиск своей последней статьи "О симметрии в физических явлениях. Симметрия электрического и симметрия магнитного полей", а на первой странице надписал: "Мадемуазель Склодовской в знак уважения и дружбы автора". Он заприметил ее в лаборатории у Липпманна, где она, одетая в парусиновый халат, стояла, молча склонившись над своей аппаратурой.
      Позже он попросил у нее разрешения явиться к ней с визитом. Мари дала ему адрес: улица Фейянтинок, 11.
      Дружески сдержанно она приняла его в своей комнатке, и Пьер, скорбя душой при виде такой бедности, все же оценил тончайшее созвучие между этой личностью и обстановкой. Никогда еще Мари не казалась ему такой красивой, как в этом убогом жилище, в поношенном платье, с пылким и упрямым выражением лица. Ее юная фигура, похудевшая от аскетического существования, не могла найти для себя лучшего обрамления, чем запустелая мансарда.
      Проходит несколько месяцев. По мере роста их взаимного уважения и симпатии крепнет дружба, растет интимность, взаимное доверие. Пьер Кюри уже пленен этой полькой с ясным и развитым умом. Он подчиняется ей и прислушивается к ее советам. Под ее влиянием он вскоре сбрасывает с себя ленивую беспечность, снова берется за свои работы по магнетизму и блестяще защищает докторскую диссертацию.
      Сама Мари считает себя пока свободной. По-видимому, она не расположена услышать решительный вопрос, а ученый-физик не решается его задать.
      В этот вечер, быть может, в десятый раз сошлись они в комнатке на улице Фейянтинок. Июнь, прекрасная погода, послеобеденное время. На столе среди книг по математике, необходимых для подготовки к наступающим экзаменам, стоит стакан с несколькими белыми ромашками, принесенными Пьером и Мари с совместной прогулки. Мари наливает чай, подогретый на неизменной спиртовке.
      Физик только что рассказывал подробно об одной своей работе, которой сейчас занят. Затем сразу, без перехода, говорит:
      - Мне бы хотелось, чтобы Вы познакомились с моими родителями. Я живу с ними в Со, где снимаем домик. Они чудесные люди...
      И он описывает Мари своего отца, высокого, нескладного старика, с живыми голубыми глазами, очень умного, кипучего, бурливого, как молочный суп, и в то же время на редкость доброго; свою мать, удрученную недугами, но искусную хозяйку, мужественную и веселую. Припоминая свое прекрасное детство, описывает бесконечные блуждания по лесам вдвоем с братом Жаком.
      Мари слушает и удивляется: сколько совпадений, сколько таинственного сходства! Только переменить некоторые детали, перенести домик в Со на одну из варшавских улиц, и семья Кюри превратится в семью Склодовских. Если отбросить религиозный вопрос (доктор Кюри - вольнодумец и антиклерикал, не крестил своих сыновей), это такая же разумная и честная семья. То же уважение к культуре, такая же тесная сплоченность между родителями и детьми, та же любовь к природе...
      Мари веселеет и с улыбкой рассказывает о своих веселых каникулах в польской деревне, в такой же, какую она вновь увидит через несколько недель.
      - Но в октябре вы вернетесь? Обещайте, что приедете опять. Если вы останетесь в Польше, вам будет невозможно продолжать свои занятия. Теперь вы не имеете права бросать науку!
      В этих словах Пьера сказывается глубокое, томительное беспокойство. Мари понимает, что словами: "Вы не имеете права бросать науку" - он хочет сказать: "Вы не имеете права бросать меня".
      Долгое время они молчат. Затем, подняв на Пьера свои светло-серые глаза, Мари отвечает еще нетвердым голосом:
      - Думаю, что вы правы. Мне очень хотелось бы вернуться.
      * * *
      Пьер несколько раз возобновлял разговор о будущем. Наконец он прямо предложил Мари стать его женой. Но эта попытка потерпела неудачу. Выйти замуж за француза, навсегда бросить свою семью, отказаться от патриотической деятельности, расстаться с Польшей - все это казалось панне Склодовской каким-то ужасным предательством. Она не может! Не должна! Она блестяще выдержала экзамены, и теперь надо ехать в Варшаву, по крайней мере на лето, а может быть, и навсегда. При расставании с опечаленным Пьером она предлагает ему дружбу, уже недостаточную для него, и садится в поезд, ничего не пообещав...
      Мысленно он следует за ней. Ему хотелось бы присоединиться к ней или в Швейцарии, где она проведет несколько недель со своим отцом, выехавшим ей навстречу, или же в Польше, в той самой Польше, к которой он ее ревнует. Но это невозможно...
      Тогда он издали продолжает вести начатое дело. Где бы ни была Мари в это лето - в Креттаже, Львове, Кракове или Варшаве - ее настигают письма, написанные корявым, немного детским почерком, они стремятся убедить, вернуть ее обратно, напоминая, что ее ждет Пьер Кюри.
      Письма прекрасные, чудесные...
      Пьер Кюри - Мари Склодовской, 10 августа 1894 года:
      Ничто не доставляет мне такого удовольствия, как вести о Вас. Перспектива ничего не слышать о Вас в течение двух месяцев представлялась мне крайне неприятной, а это значит, что присланное Вами письмецо было желанной вестью.
      Надеюсь, что Вы хорошо отдыхаете и в октябре вернетесь к нам. Что касается меня, то я не отправился путешествовать, а остался в деревне, где целыми днями сижу у окна или в саду.
      Мы дали обещание друг другу (не правда ли?) быть по крайней мере в большой дружбе. Только бы Вы не изменили своего намерения! Ведь прочных обещаний не бывает, такие вещи не делаются по заказу. А все-таки как было бы прекрасно то, чему я не решаюсь верить, а именно провести нашу жизнь друг подле друга, завороженными нашими мечтами: Вашей патриотической мечтой, нашей общечеловеческой мечтой и нашей научной мечтой.
      Из всех них, по моему мнению, только последняя законна. Я хочу этим сказать, что мы бессильны изменить общественный порядок, да если б и могли, не знали бы, что делать, и, начав действовать в том или другом направлении, никогда бы не были уверены, что не приносим больше зла, чем добра, задерживая какое-либо неизбежное развитие. В научной сфере как раз обратно: мы можем рассчитывать на возможность сделать кое-что; в этой области почва крепче и вполне доступна, и как бы мало ни было достигнутое - это приобретение.
      Видите, как все цепляется одно за другое. Мы условились быть близкими друзьями, но если через год Вы уедете из Франции, то дружба двух людей, которым не суждено видеться, будет уж слишком платонична. Не лучше ли остаться Вам со мной? Я знаю, что вопрос этот Вас раздражает, и я не стану больше говорить об этом, да и сознаю, что ни в какой степени не достоин Вас со всяких точек зрения.
      У меня была мысль попросить у вас разрешения встретиться с вами нечаянно во Фрейбурге. Но ведь, наверно, Вы там пробудете только один день, да и весь этот день Вы будете, конечно, принадлежать нашим друзьям Ковальским.
      Будьте уверены в преданности вашего
      Пьера Кюри.
      Я был бы счастлив, если бы Вы соблаговолили написать мне и заверить, что в октябре собираетесь вернуться. Письма доходят до меня быстрее, если написать прямо в Со: улица де Саблон, 13, Пьеру Кюри.
      Пьер Кюри - Мари Склодовской, 14 августа 1894 года:
      Я так и не решился приехать к Вам, целый день я колебался, прежде чем пришел к отрицательному выводу. Первое впечатление от Вашего письма внушило мне, что мой приезд Вам не особенно желателен. Второе, что Вы все-таки очень любезно предоставляли мне возможность провести вместе три дня, и я собирался было ехать. Но затем мне стало как-то стыдно преследовать Вас, почти что против вашей воли, и, наконец, мое решение остаться здесь было вызвано своего рода уверенностью, что мое присутствие будет неприятно Вашему отцу, лишив его удовольствия гулять с Вами вдвоем.
      Теперь, когда время уже ушло, я сожалею, что не поехал. Как знать? Быть может, наша взаимная дружба стала бы прочнее от того, что мы провели бы три дня вместе и укрепились бы в стремлении не забыть друг друга за два с половиной месяца нашей разлуки.
      Вы не фаталистка? Помните день карнавала? Я вдруг потерял Вас в толпе. Мне кажется, что наши дружеские отношения оборвутся так же вдруг и независимо от нашего желания. Я не фаталист, но такой разрыв может явиться следствием наших характеров. В нужный момент я не сумею действовать.
      Впрочем, для Вас это будет хорошо, так как, и сам не знаю почему, я вбил себе в голову удержать Вас во Франции, отнять Вас у родины и семьи, не имея ничего хорошего предложить Вам взамен этой жертвы.
      По-моему, Вы несколько преувеличиваете, уверяя, что вполне свободны. Все мы, по крайней мере, рабы наших привязанностей, рабы предрассудков - не своих даже, а дорогих нам людей, мы должны зарабатывать себе на жизнь и вследствие этого становимся лишь колесиком в машине.
      Самое тяжкое - это те уступки, какие приходится делать предрассудкам окружающего нас общества, больше или меньше, в зависимости от большей или меньшей силы своего характера. Если делаешь их слишком мало, то тебя раздавят. Если делаешь чересчур много, то унижаешь себя и делаешься противен самому себе. Вот и я уже отошел от тех принципов, каких придерживался десять лет тому назад: в то время я думал, что надо держаться крайности во всем и не делать ни одной уступки окружающей среде. Я думал, что надо преувеличивать и свои достоинства, и свои недостатки, носил только синие блузы, как у рабочих, и т.п.
      Словом, Вы видите, я очень постарел и чувствую себя ослабшим...
      Желаю Вам много удовольствий.
      Ваш преданный друг
      П.Кюри.
      Пьер Кюри - Мари Склодовской, 7 сентября 1894 года:
      ...Как Вы и сами можете предполагать, Ваше письмо меня тревожит. Я горячо советую Вам вернуться в Париж в октябре. Меня крайне огорчит, если Вы не приедете в этом году. Не из дружеского эгоизма я говорю Вам: возвращайтесь. Мне только кажется, что здесь Вы будете работать лучше и делать свое дело основательнее и с большей пользой.
      ...Что подумали бы Вы о человеке, если бы ему пришло в голову пробить лбом стену из тесаного камня? А ведь такая мысль может явиться в результате наилучших побуждений, но по существу она нелепа и смешна.
      Я полагаю, что определенные вопросы требуют общего решения и в настоящее время уже не допускают ограниченного, местного решения, а когда вступаешь на путь, который ведет в тупик, то можно наделать много зла. Я полагаю также, что справедливости нет на этом свете и что побеждает наисильнейший. Человек изнуряет себя работой, а все-таки живет нищим. Это возмутительно, но от этого ничего не изменится. А если перемены и будут, то только потому, что человек - своего рода машина: с точки зрения экономии выгодно пользоваться любой машиной, соблюдая нормальный режим работы, не перегружая.
      У Вас удивительные понятия об эгоизме. Когда мне было двадцать лет, меня постигло большое горе - я потерял подругу детства, которую очень любил, при ужасных обстоятельствах; у меня не хватает мужества рассказать Вам все... После ее гибели меня и днем, и ночью преследовали кошмары, мне доставляло какое-то удовольствие терзать самого себя. Затем я стал жить, как живут монахи, потом дал себе обет интересоваться лишь вещами и больше не думать ни о людях, ни о самом себе. Уже впоследствии я часто спрашивал себя, не было ли это отречение от жизни простой уловкой перед самим собой, чтобы иметь право все забыть...
      Можно ли в Вашей стране свободно переписываться? Я сильно сомневаюсь в этом и думаю, что впредь лучше не заниматься в наших письмах такими рассуждениями, которые, несмотря на чисто философский их характер, могут быть дурно истолкованы и причинить Вам неприятности.
      Если Вы соблаговолите мне писать, то адресуйте: улица Саблон, 13.
      Ваш преданный друг
      Пьер Кюри.
      Пьер Кюри - Мари Склодовской, 17 сентября 1894 года:
      Меня очень встревожило Ваше предыдущее письмо, я чувствовал, что Вы смущены и в нерешительности. Но письмо из Варшавы успокоило меня, я рад, что к Вам вернулось спокойствие. Ваш портрет мне очень нравится. Какая хорошая мысль прислать мне его, благодарю Вас от всего сердца.
      Наконец-то Вы приедете в Париж, и это меня очень радует. Я горячо желаю, чтобы мы стали по меньшей мере неразлучными друзьями. Того ли мнения придерживаетесь и Вы?
      Будь Вы французской подданной, Вы легко стали бы здесь преподавательницей в каком-нибудь лицее или школе для девиц. По душе ли Вам эта профессия?
      Ваш преданный друг
      Пьер Кюри.
      Я показал Вашу фотографию своему брату. Не виноват ли я? Он нашел, что Вы очень хороши. И добавил: "Вид у нее решительный, даже строптивый!
      * * *
      Вот и октябрь. Сердце Пьера преисполнено счастьем. Мари сдержала обещание и вернулась в Париж. Ее видят и на лекциях в Сорбонне, и в лаборатории Липпманна. Но в этом году - по ее предположениям, последнем во Франции - она живет уже не в Латинском квартале. Броня уступила ей комнату при своем приемном кабинете, который она открыла на улице Шатодэн, 39. Так как Длусские живут на улице Ля Вийет и Броня приходит на улицу Шатодэн только днем, Мари может работать там совершенно спокойно.
      В этой-то мрачной, немного печальной комнате Пьер продолжает говорить ей о своих чувствах. По-своему он так же упорен, как Мари. В нем сидит та же вера, что и у будущей его жены, но еще более целостная, еще более свободная от всякой примеси. Наука для него - единственная цель. Поэтому его любовная история своеобразна, почти невероятна, поскольку в ней перемешиваются в одно и сердечное влечение, и основное стремление его ума. Человека науки тянет к Мари и порыв страсти, и в то же время высшая духовная потребность.
      Он готов пожертвовать тем, что люди зовут счастьем, ради счастья, известного только ему. Он предложил Мари проект, на первый взгляд до того ошеломляющий, что мог бы сойти за хитрость, но в действительности вполне логично вытекавший из натуры Пьера. Если Мари его не любит, то не согласится ли она на чисто дружескую сделку: работать в его квартире на улице Муфтар, где окна выходят на сады, а всю квартиру можно разделить на две независимые друг от друга половины?
      Или же он, Пьер Кюри, поселится в Польше, но ведь тогда ей неизбежно придется выйти за него замуж. Вначале он будет давать уроки французского языка, а после, худо ли, хорошо ли, он вместе с ней займется научной работой.
      Перед бывшей гувернанткой, когда-то встретившей пренебрежение со стороны семьи польских помещиков, предстает скромным просителем этот единственный в своем роде человек.
      Мари делится с Броней своими колебаниями и рассказывает о предложении Пьера, о его готовности покинуть родину. Она лично не считает себя вправе принять такую жертву, но потрясена самим фактом подобного предложения со стороны Пьера.
      Узнав, что Мари говорила о нем у Длусских, Пьер предпринимает натиск и с этой стороны. Он заходит к Броне, с которой уже не один раз встречался, и всецело привлекает ее на свою сторону и приглашает вместе с Мари в Со, к своим родителям. Супруга доктора Кюри отводит Броню в сторону, настойчиво и проникновенно просит ее подействовать на младшую сестру.
      - Нет в мире человека такого, как мой Пьер, - говорит она. - Пусть ваша сестра не колеблется. Ни с кем она не будет так счастлива, как с ним!
      Но пройдет еще десять месяцев, прежде чем Мари свыкнется с мыслью о замужестве. Как истая "развитая" духовно славянка, она обуреваема всякими теориями о жизни, о своем долге. Некоторые из ее теорий прекрасны и великодушны, другие - одно ребячество.
      Конечно, не они - и Пьер это давно понял - определяют превосходство Мари как человека. Ученый невысоко ценит те жизненные правила, какие у Мари являются общими с несколькими тысячами ее культурных соотечественников. То, что его привлекает и так чарует в ней, - это ее полная преданность научной работе, предчувствие ее одаренности, а также ее мужество и благородство. У этой изящной девушки и характер, и дарования большого человека.
      А ее правила? Но ведь он тоже долго жил по правилам, пока жизнь не взялась показать ему всю их нелепость. Он тоже давал себе слово не жениться. Трагический конец пылкой любви в юности принудил его уйти в самого себя и вычеркнуть женщин из его жизни. Он решил никогда не влюбляться. Это благое желание охранило его от пошлого союза и сберегло для встречи с женщиной редкой, созданной для него. Теперь он не совершит глупости, упустив возможность большого счастья и чудесного сотрудничества. Он хочет, чтобы эта девушка-полька, эта женщина-физик, ставшая для него необходимой, принадлежала ему.