Глава пятая

Брат Макарий не любил одиночество и, когда ему приходилось одному вышагивать по большакам и проселкам, спешил поскорее добраться до жилища, посидеть на завалинке, подышать свежим воздухом после дорожной пыли, переброситься несколькими словами с мужиками и посетовать на свою судьбу. Поэтому он шагал быстро, перекинув через плечо мешок и сандалии, и стрелял глазами по сторонам в поисках подходящего места для отдыха и живого человека для беседы. А для поддержания духа и от полноты душевной он громко распевал, даже птицы на деревьях замолкали и, перепуганные, отправлялись небесными тропинками искать рощи поспокойнее.

Было жарко, квестарь расстегнул на груди рясу. Приятный ветерок лохматил ему бороду, с которой трудно было справиться. Волосы лезли в рот, щекотали язык, брату Макарию из-за этого приходилось часто сплевывать, и поэтому пелось неважно. Тем не менее это не портило ему настроение. Мир был прекрасен, а к вечеру брат Макарий надеялся добраться до постоялых дворов Матеуша и Мойше, где его ждал весело пылающий очаг, жбаны с вином и добрая закуска.

Он запел громче и ускорил шаг, ради этого стоило поспешить.

Следующий куплет он забыл, несколько раз попытался восстановить его, но слова упорно ускользали из памяти. Квестарь посмеялся над своей головой: как это она не могла запомнить молитву, повторяемую ежедневно. В охватившем его приступе веселья он кланялся придорожным деревьям, обращался с нежной речью к липам и, наконец, стал наблюдать за вороной, которая, громко каркая, прыгала по полю. Он погрозил ей кулаком, запустил комом земли и угостил непристойным словцом.

И, поправив мешок на спине, рявкнул во все горло:

Солнце жгло невыносимо, пот ручьями стекал по лицу брата Макария, однако он не присел отдохнуть ни в придорожной канаве, ни на камне, так как долетавший до него запах дыма говорил о близости жилья. К тому же мысль о холодном пиве прибавляла сил и заставляла спешить. Он обтер пот тыльной стороной ладони и ускорил шаг, а манящий призрак полной кружки придал его походке легкость и заставил забыть о трудности пути в знойный день. Наконец и песня затихла, потому что в такую жару горло квестаря пересохло до крайности и оттуда вырывался лишь жалкий хрип, а это могло сильно перепугать людей да к тому же и отогнать прочь ангелов-хранителей, которые, как всем известно, проявляют особую заботу о судьбе слуги божьего, не позволяя ему погибнуть безвременно от жажды.

Послышался громкий лай собак, и за околицу выбежали дети. Квестарь с материнской нежностью поднимал малышей на руки, целовал их, трепал им волосики, строил рожицы и издавал потешные звуки. Все это он проделывал, чтобы завоевать симпатию матерей, с любопытством смотревших на прохожего, вокруг которого детишки подняли такой шум.

– In nomine patris… – благословил квестарь льняные головки. – Будьте здоровы, дорогие баловники, ласковые голубки! Будьте здоровы. Пусть ваши голые задики вырастут и станут мушкетами, изрыгающими огонь и серу. Деточки мои сопливенькие, не бойтесь отца Макария, он сам часто возил задницей по деревенской грязи, и отец не раз драл его лыком. Сиротинки вы божьи! Пусть у вас животики растут во славу рода человеческого, что так обильно плодится на земле-матушке. Ах вы, милые мои паршивцы, хорошие вы бутузы!

Квестарь юлой вертелся среди детей, осеняя святым крестом их головки. Затем он уселся на колоду и вытащил из мешка басурманские лакомства. Каждый кусочек он старательно обнюхал, усердно причмокивая при этом, потом воздел глаза к небу и, вздохнув, разломал лакомства на части, чтобы оделить всех. Ребятишки, как голодные птенцы, разевали рты, а брат Макарий поочередно запихивал туда сладости. Тут же он тщательно облизал липкие от меда и сахара пальцы и покачиванием головы выразил свое преклонение пред Востоком, который создал такие вкусные вещи.

– Жуйте, цыплятки, дар божий, жуйте на здоровье! Пока вы на барщину пойдете, много воды в нашей Висле-матушке утечет. Чем дольше вы останетесь такими несмышленными, тем лучше для вас. Может быть, к тому времени в мире что-нибудь придумают, и эти лакомства станут для вас повседневной пищей. Жуйте, дорогие!

В одно мгновение вокруг квестаря собралось этих птенцов столько, что и сосчитать трудно: деревня изобиловала детьми. Тут же увивались и собаки. Их раздражала одежда квестаря, поэтому они громко лаяли и каждая старалась схватить брата Макария за рясу. А он, словно святой Франциск, переносил это спокойно, с ласковой улыбкой мученика, следя только за тем, чтобы лакомства не попали собакам в зубы. Но когда взрослые не смотрели в его сторону, он меткими пинками защищался от нападения собак.

Запаса лакомств хватило ненадолго. Ребятишки, перепачканные медом, заглядывали в мешок, но там, кроме хлеба и заячьей шкурки, ничего не было.

Квестарь встал, еще раз благословил малышей и направился к хатам. Нос его улавливал запахи стоявших печах кушаний, а желудок требовал пополнения. Дети гурьбой бежали за ним, спотыкаясь на выбоинах и пропахивая носиками борозды в пыли. Около первых домов брат Макарий остановился и окинул деревню внимательным взглядом. Бабы высыпали на улицу. Ребятишки начали рассказывать своим матерям о сладостях, которыми угощал квестарь. Довольные родительницы улыбались и, стыдясь монашеского одеяния, потихоньку вытирали детишкам носы подолами своих юбок. Мужчин не было видно, будто все они повымерли.

Брат Макарий уселся на завалинку ближней избы, положил мешок у стены и облегченно вздохнул. Мухи тут же тучей облепили его, но ему так хотелось спать, что отгонять их уже не было сил.

Из избы выбежала молодая женщина, поздоровалась с братом Макарием, тот благословил ее и вновь задремал. Тем временем баба вынесла горшок кислого молока, лепешку и соль. Дети собрались под стоявшей рядом яблоней и, засунув пальцы в рот, с любопытством смотрели на квестаря. Когда хозяйка подсунула ему горшок прямо под нос, он проснулся и, согнав с лица назойливых мух, жадно принялся за еду. Женщина присела рядом и ласково смотрела на брата Макария. Немного погодя она ушла в избу, вынесла младенца и, обнажив полную белую грудь, начала его кормить.

– Ну, как, здоров? – спросил квестарь, набив полный рот.

– Ничего, здоровенький, – ответила женщина, улыбаясь малютке.

– А где твой муж, Ягна?

– На барщине, – показала женщина пальцем за спину. – Все мужики нынче на барщине.

В это время на дороге послышались отчаянные крики. Ягна подхватила ребенка и скрылась в избе. И прежде чем брат Макарий понял, в чем дело, она выскочила из хаты и побежала по улице.

Брат Макарий поднялся с завалинки и, приложив руку козырьком к глазам, старался разглядеть, что случилось и почему по деревне разнесся такой плач, словно налетели татары или обрушилась какая-нибудь другая напасть. Из панского имения двигалась повозка, которую облепили женщины, оглашая окрестность отчаянными криками. Слуги, охранявшие повозку, еле успевали отбиваться от ударов разъяренных баб. Любопытный от природы квестарь, не разбирая дороги, широко шагая, бросился прямо через огороды к толпе.

Лишь теперь он понял причину шума. На охраняемой верховыми повозке стояло два бочонка, а рядом с ними лежал крестьянин со связанными руками и ногами. Верховые с трудом расчищали плетками дорогу среди раскричавшихся женщин. Слуги на повозке изрыгали мерзкие ругательства и размахивали кулаками. Но бабы не отступали, они настойчиво лезли к телеге, хватая слуг за что попало. Шествие остановилось на лужайке у дороги. Верховые наезжали на женщин, пытаясь оттеснить их от телеги. Бабы визжали, бросали в слуг камнями. Заметив квестаря, женщины окружили его тесным кольцом.

– Святой отец, – старались они перекричать друг друга, – спаси нас от напасти!

– Не дай нам погибнуть, – умоляла Ягна, – ты ведь ничего не боишься!

Самый важный из верховых, с виду эконом, покрикивал на слуг, чтобы те быстрей пошевеливались. Они в один миг стащили крестьянина с телеги и разложили на траве. Эконом, гарцуя на коне, отдавал приказы.

Брат Макарий заткнул уши, чтобы не слышать женщин, визжавших, будто с них кожу сдирали. Наконец, разозлившись, прикрикнул:

– А ну, перестаньте верещать, а то рассержусь да кого-нибудь огрею веревкой.

Эконом, услышав это, разразился смехом и, угрожающе размахивая дубинкой, крикнул:

– Огрей, огрей их, поп, а то они бросаются, как бешеные собаки. Вот такая дубинка – самое лучшее лекарство для них.

– Отец, тиранят они нас! – кричали бабы. – Хуже чумы, хуже огня и голода!

– Тише вы, бабы! – закричал брат Макарий. – А что это у вас, милостивый пан эконом, за молебен тут, что дым коромыслом по всей деревне стоит? Будто в улей кусок вонючего помета засунули.

Эконом ударил коня каблуками, подъехал к квестарю и, ухарски подбоченясь, рявкнул:

– Я выполняю приказы моего пана, а кто будет противиться, получит дубинкой по шее.

– А что же это за приказы, от которых бабы расходились, как молодое вино в погребе?

Верховой вызывающе свистнул плеткой и уселся поудобнее на лошади; ехал он без седла и, видимо, натер зад.

– Они моего пана средь бела дня обворовывают, да еще имеют наглость жаловаться, мужичье окаянное. Ноги бы им повырывать да в рот забить!

– А чем же они провинились, что ты на них так гневаешься?

– Ты, поп, за своим поясом присматривай, а то съезжу тебе по физиономии, тогда перестанешь удивляться.

– Полно, пан эконом, – спокойно сказал квестарь. – Может, тебе кровь в голову ударила, что ты из себя выходишь? Это и нездорово и невежливо.

Эконом огрел дубиной стоявшую поблизости женщину, та от боли согнулась почти до земли. Потом повернул коня и подъехал к слугам, которые расправлялись с крестьянином. Снова в эконома полетел град камней, кто-то сбил шапку с его головы. Разъяренный эконом бросился на женщин и стал гоняться за ними по лужайке. Отогнав их на почтительное расстояние, он выхватил из-за кушака бумагу и, делая вид, что читает, торжественно прокричал заученный им на память приказ:

– Приказываю моему эконому, а также дворовым вылить на землю водку, принадлежащую Яну Брузде, Петру Сливе и Юзефу без прозвища из деревни Мора-вицы, поскольку они не заплатили винного оброка и отказываются пить мое вино. Бартроса Липняка приговариваю к ста ударам палкой за то, что он пил водку у арендатора пана Конопки, нанося этим моему имуществу ущерб и нарушая божественное право, в чем и подписываюсь от своего и божьего имени.

Эконом гордо огляделся и медленно сложил бумагу.

– Ну, что скажешь, поп? Господь бог с моим паном заодно, как ты только что своими ушами слышал.

– Слышать-то я слышал. Только, видать, у твоего пана бог-то иной, чем у меня. Мой бог приказывает поступать по-другому.

Эконом презрительно расхохотался:

– А как по-твоему, монастырское ты дерьмо, для тебя и для знатного пана бог одинаков? Если ты так думаешь, то ты дурак и остолоп.

– Может быть, и так, – мягко согласился квестарь, приблизившись к эконому, – может, я и остолоп, но ты глупее меня, потому что ты глуп как пробка.

Эконом покраснел от злости и дернул коня, который, ничего не подозревая, спокойно пощипывал траву.

– Смотри, поп, получишь! Ну-ка, убирайся попроворней отсюда! Бабы запричитали, умоляюще протягивая руки к брату Макарию.

– Отец, спаси! Мужиков у нас поубивают!

Квестарь еще ближе подошел к эконому.

– Как же иначе можно назвать того, кто хочет вылить, как воду, настоящий божий дар, ниспосланный нам для веселия и радости? Это грех великий и глупость непомерная.

Эконом зло сверкнул глазами и презрительно плюнул квестарю под ноги, потом отвернулся и приказал слугам делать свое дело. Верзилы обступили связанного крестьянина и, сорвав лохмотья, едва прикрывающие спину, обнажили его. Бедняга отбивался руками и ногами, хватался за землю; один из слуг уселся ему на ноги, а другой схватил с телеги длинную плеть и, желая показать свое усердие, так огрел его, что Липняк взвыл от боли, а у баб вырвался крик ужаса. Эконом подъехал к месту истязания и начал громко подсчитывать. Плеть, точно молния, прорезала воздух, оставляя на теле крестьянина кровавые полосы.

– Раз… два… три… Сильней, болван, а то сам получишь! – покрикивал эконом.

Дворовый замахивался и бил изо всех сил, опасаясь, как бы самому не получить. После нескольких ударов крестьянин перестал шевелиться, изо рта у него потекла струйка крови, он умолк. Эконом вел счет не спеша, удобно развалившись на коне. Брат Макарий подвинулся совсем близко, но один из дворовых так толкнул его, что квестарь отлетел на несколько шагов. Эконом тем временем приказал приступить к выполнению второй части приговора: с телеги сняли бочки, на одну из них уселся дворовый и вышиб затычку. Водка струей хлынула на землю. Квестарь потянул носом. Запах спиртного подействовал на него так же, как на рыцаря вид обесчещенной святыни. Сметая все на своем пути, он ринулся вперед.

– Бабы, за мной! – загремел его бас, и он так сильно ударил коня эконома под брюхо, что конь, заржав, присел на задние ноги и сбросил эконома на землю.

Женщины не заставили просить себя дважды. С громкими криками они вырвали крестьянина из рук палачей, затем, схватив колья, набросились в ярости на дворовых, стащили их с лошади и начали избивать. Бабы налетели на эконома, не успевшего подняться после падения. Квестарь предоставил им право осуществить справедливый акт возмездия, а сам молнией бросился к бочке, приподнял, как перышко, сидящего на ней слугу и отбросил его далеко в сторону, ладонью заткнул отверстие в бочке и победоносно огляделся.

– Трофеи захвачены! – радостно воскликнул он, размахивая рукой. – Бейте этих бездельников, бабоньки, лупите, колотите изо всех сил! Никому не спускайте, ведь написано: какой меркой тебе мерят, такой надо и возвращать. Не ленитесь, бабоньки! Всыпьте им как следует за ваших мужиков. Бейте этих собачьих детей!

Женщины рьяно принялись за дело. Дворовых мигом разложили, как снопы, на лужайке, а на тех, кто пытался убежать, взгромоздились бабы и, придавив их своими задами к земле, отдыхали после жестокого боя.

Брат Макарий, воодушевленный победой, плясал от радости, но не мог отойти от бочки: затычка куда-то затерялась и бочонок нечем было закрыть. Тогда он оторвал край рясы, сделал из него кляп и забил отверстие, а ладонь с блаженным видом облизал – уж очень ему пришлась по вкусу эта водка.

– Неплохо вышло, – сказал он, обходя поле боя. Избитые дворовые, скуля, просили о пощаде.

– Так вам, собачьим детям, и надо! Так вам и надо – не выслуживайтесь на чужой беде. Повесить бы вас на сухой осине! Скулите, изверги окаянные, скулите! На кол бы вас посадить, рожей сунуть в муравьиную кучу, подлецы проклятые!

Бабы гордо ходили вокруг. Особенно крепко они избили эконома, у которого все лицо распухло от ударов. Квестарь хвалил женщин, похлопывая их по спинам.

– Ну и задали мы им жару! – потирал он руки.

– Да ведь ты, отец, в это время не помогал нам, а бочкой занимался, – сказала одна растрепанная женщина в сильно порванном платье.

– Ах ты, неблагодарная! – всплеснул руками брат Макарий. – Да кто же вас распалил огнем ангельским? Кто же усмирил гордыню эконома, кто повел вас в этот бой?

Женщина, подбоченившись, вызывающе ответила:

– А бочонок, преподобный отец?

Квестарь молитвенно сложил руки и опустил взор.

– Несчастная! Разве тебе не известно, что нам, духовным лицам, никак не пристало заниматься делами, недостойными монашеской одежды и святого обета.

– А бочонок, преподобный отец?

– Не бочонок, а бочка, душенька. Разве можно было допустить, чтобы дар божий зря пропадал?

– К черту водку! – хором закричали бабы. – В ней все наше горе! Это зараза дьявольская!

Они, размахивая кулаками, подскочили к бочкам, которые спокойно лежали на лугу в зарослях репейника и ромашки.

Квестарь, раскинув руки, собственной грудью прикрывал бочки.

– Не трогать! Это моя военная добыча! In nomine patris! – отгонял он баб, наскакивавших со всех сторон, а ту, которая оказалась поближе, угостил даже веревкой, и она, охнув от боли, отступила.

Вдруг шум усилился – это эконом попытался было бежать, но женщины быстро выбили у него эту мысль из головы, и он покорно съежился, закрыв от стыда лицо руками.

Квестарь, обеспечив сохранность водки, проворно поймал лошадь, которая без присмотра паслась на лугу, и запряг ее в телегу. Все гурьбой вышли на дорогу. Избитого мужика положили на сено. Женщины взяли его на свое попечение. Дворовых гнали впереди, и бабы, злость у которых уже прошла, посмеивались над ними. Квестарь же удачным словцом подзадоривал победительниц.

– А ну-ка, мать, давай сюда похлебку, которую ты оставила ради рыцарского ремесла, – обратился он к Ягне, угощавшей его перед побоищем.

Молодка мигом привела себя в порядок и вынесла брату Макарию дымящуюся миску.

– На, отец, подкрепись с божьей помощью.

Брат Макарий усердно принялся за еду, и в миске показалось дно еще до того, как он сумел послать благодарственный вздох богу. Затем он вытер рот и, наполнив свою кружку для подаяния водкой, завершил трапезу.

Бабы начали проявлять нетерпение. Ребятишки уже хныкали: солнце зашло и приближалась пора ужинать. Поэтому квестарь приказал дворовым подойти к бочкам, налил каждому водки и заставил пить, пока у тех глаза на лоб не вылезли. Затем, взяв плеть, брат Макарий пригрозил слугам:

– Слушайте вы, холуи несчастные. Ради милосердия человеческого я отпускаю вас, но смотрите, чтобы вы в последний раз брались за такую работу. Иначе я приду, всыплю вам по первое число, ноги повыдергиваю и на перекресток выброшу на радость воронам и лесным зверям.

Женщинам не хотелось отпускать своих мучителей, но когда квестарь строго приказал им, пригрозив проклятием, они перепугались и оставили дворовых в покое.

– Отец, отпусти и меня! Я глубоко раскаиваюсь, – взмолился эконом, которого продолжали охранять как зеницу ока.

– С тобой, – заявил ему брат Макарий, – я рассчитаюсь сам, потому что ты неисправимый грешник и негодяй, достойный виселицы. А вы, милые сердцу моему бабоньки, идите по домам и вознесите хвалу небесам, что встретили меня и что я вас вдохновил на такие дела.

– Повесь его! – требовали бабы, собираясь уходить.

Эконом задрожал от страха, как осиновый лист.

– Хорошая мысль, – похвалил квестарь, – ничего лучшего он не заслуживает. Я сам займусь этим, вешать разбойников – моя специальность.

При этих словах он так грозно нахмурился, и голос его зазвучал так строго, что успокоенные женщины разошлись, а эконом для поднятия духа запел молитву.