– Люди, не толкайтесь! Верные прихожане! Я – прокаженный, и вам грозит костлявая смерть, она не пощадит никого.

Ужас охватил зевак при этих словах, они отпрянули, как громом пораженные. А квестарь показал на бородавку, украшавшую его нос, как на явный признак болезни. Все начали в испуге креститься. Ошеломленный купец стоял, раскрыв рот. А квестарь тем временем преспокойно собрал с прилавка все, что ему попалось на глаза, и собрался уходить. Басурман вдруг опомнился и, крича во всю глотку, потребовал платы.

Брат Макарий высунул из-под капюшона нос, украшенный бородавкой. Купец ничего не понимал. Кто-то из толпы начал объяснять купцу на его родном языке. Перепуганный турок схватился за голову и начал биться о прилавок. Квестарь только того и ждал. С милой улыбкой он попытался вернуть взятые лакомства и положить обратно туда, где они лежали. Увидев это, купец стал изрыгать ругательства на своем чертовском наречии, приказал ему уходить со всем взятым прочь и, схватив палку, не подпускал квестаря к прилавку ни на шаг. Брат Макарий, не имея никакого намерения скандалить, конечно, отступил. Он упрятал сладости в мешок и, кусая сладкий фрукт, мягкий и сочный, двинулся дальше. Толпа расступилась, и квестарь спокойно вышел. Лишь позади раздался гул, в котором слышался ужас и отвращение.

Было самое подходящее время закусить: солнце стояло высоко, а пустой желудок напоминал о себе. Поэтому брат Макарий направился на Братскую улицу в один отменный кабачок, где он не раз мочил усы в прекрасном венгерском. Легко, по-юношески сбежал он вниз по ступенькам кабачка и, поздоровавшись, уселся в темном уголке.

Посетителям прислуживала ловкая и расторопная Маргося, дочка хозяина заведения, немца, пана Майера, девица кровь с молоком. Она лишь посмеивалась, если кто-нибудь из посетителей пробовал ее ущипнуть. Кабачок потому всегда был полон, а кошелек хозяина все больше разбухал. Кого привлекали в кабачок прелести Маргоси, а кого – пользовавшиеся заслуженной славой вина и мед, которыми угощал немец. В кабачке стоял невыразимый шум: одни хотели промочить горло, другие под стук кружек обделывали свои дела.

Когда Маргося подошла к квестарю, тот привлек ее к себе и шепнул на ухо такое, от чего та зарделась, а потом скрылась с ласковой улыбкой, и вмиг полный жбан вина стоял перед братом Макарием. В награду он достал из своего мешка басурманское лакомство и преподнес его ветренице, которая тут же сгрызла его, как белка. При этом она так мило и беспечно смеялась, что брат Макарий почувствовал, как у него защемило под ложечкой. Он постарался поскорее вызвать в своем воображении адовы муки и увидел их так наглядно, что его даже в жар бросило. Долго еще ощущал он какое-то смутное желание, поэтому ему пришлось сурово отчитать себя:

– Ах, брат Макарий, брат Макарий! Не видеть тебе больше дна в бочке, и будешь ты пить лишь воду, закусывая кореньями, и замерзнешь ты пред вратами небесными.

А красавица, зная цену своим прелестям, кокетничала с ним: то как бы случайно бедром его заденет, то озорно прижмет к его щеке упругую грудь. Брат Макарий крутился, как подсолнечник за солнцем, и пил вино без особого удовольствия: оно показалось ему невкусным и даже отдавало уксусом. Но когда он лихо ухватил Маргосю за ногу, та прыснула ему в лицо, повернулась юлой и, вспорхнув, как птичка, скрылась в глубине кабака, только ее и видели. Вот тут-то брат Макарий сразу почувствовал, что у него во рту пересохло, в горле першит, а в желудке пусто. Отставив кубок, он приложился к кувшину и не выпускал до тех пор, пока там не осталось ни капли. Затем отер губы тыльной стороной руки и, повеселев, осмотрелся кругом.

Горожане толпились возле столов и галдели, словно находились на еврейском постоялом дворе на Казимеже[22], а не в заведении, расположенном неподалеку от монастыря отцов-францисканцев. Все уже успели изрядно захмелеть, языки развязались, и каждый как умел восхвалял собственную персону, А поскольку в стране были неурядицы, посетители кабачка проезжались по адресу самых знатных людей, которые, как они говорили, отчизну заковали в цепи.

– Эй, поп! – крикнул кто-то из другого угла кабака и начал пробираться сквозь толпу.

Когда незнакомец подошел поближе, брат Макарий узнал пана Тшаску. Не ожидая приглашения, тот уселся за его стол.

– Каким ветром тебя занесло? – воскликнул пан Тшаска, заглядывая в жбан. – Тебя мне сам бог посылает!

– Я всегда там, где во мне нуждаются, – ответил брат Макарий.

– Я вижу, ты не брезгуешь местами, где можно горло промочить, – продолжал пан Тшаска. – Мало тебе, стало быть, слова божьего?

– Я, брат, всегда стараюсь быть там, где люди грешат, чтобы оказать им помощь и вселить в них надежду.

Пан Тшаска нахмурился и хлопнул себя по боку, где висела сабля.

– Ты что, поп, сказал – «брат»?! Может быть, в этом шуме я ослышался?

– Нет, брат, ты расслышал хорошо.

– Брат?

– Брат.

– Да как ты смеешь, монастырская крыса, так разговаривать со шляхтичем?

– А разве, дорогой брат, твой славный пан назвал тебя хоть раз братом?

Пан Тшаска был несколько озадачен таким маневром квестаря, но, по-видимому, ничего не смог придумать в ответ и печально сказал:

– Нет, никогда.

– Но если тебя пан ни разу не назвал братом, разве ты его не достоин? Ведь поскольку я тебя так называю, значит, ты достоин.

– Что-то я ничего в толк не возьму. Знаю лишь одно: мой пан – это пан, и все тут.

– А чем же он от тебя, шляхтича, отличается?

– Вот еще вопрос! Да всем. Запомни это, мерзкий поп.

– А у него десять пальцев на руках?

Шляхтич захлопал глазами и замолчал, пытаясь представить руки своего господина.

– Да, пожалуй.

– Ну и у тебя столько же.

Пан Тшаска посмотрел на свои руки и, растопырив короткие, узловатые пальцы, стал их про себя пересчитывать.

– Столько же.

Квестарь почесал мучительно зудевшую бородавку и ласково спросил:

– А у твоего пана есть деточки?

– Целых пятеро, разрази меня гром.

– А ты можешь похвалиться своими, брат?

– Ого! Еще как! Моя супруга недавно двенадцатого мне подарила.

– Стало быть, и у того и у другого есть все, благодаря чему Речь Посполитая не может пожаловаться на недостаток граждан. Может быть, твоему пану эта работа не по душе?

– Что ты, напротив!

– Таким образом, брат, вот тебе простое доказательство того, что мы братья, и ничего тут не поделаешь.

– Ладно, поп, убедил. Но все же впредь называй меня «пан брат».

Тут Тшаска наполнил кубки и, расправив усы, погрузил в вино мясистые губы.

– Усвоил, брат, мои доказательства?

– У-гу, почтеннейший.

– Ну вот, так-то лучше, – заявил брат Макарий и чокнулся со шляхтичем. – Вижу, что ты на лету усваиваешь основы философии. Шляхтич фыркнул, как напуганный конь, поднял кубок и чокнулся с квестарем.

– Эхма, пей не жалей, где пьют, там и льют!

Брат Макарий выпил и тут же поспешно наполнил свой кубок, затем, страшно фальшивя, запел басом:

– Сла-сла-сла-сла-ва!

Выпив, оба вздохнули, словно после тяжелой работы, а пан Тшаска, покручивая старательно обсосанный ус, заметил:

– Нет ничего лучше духовных песен.

– Правильно, – подтвердил квестарь. – В этих песнях подлинное вино жизни.

Пан Тшаска заглянул в жбан, опрокинул его и, когда оттуда вытекла одна-единственная капля, стукнул кулаком по столу:

– Эй, девка, как же ты оставила нас с пустой посудой? Где у тебя совесть?

Маргося в это время пыталась вырваться из рук купцов, шумевших на весь кабак и пытавшихся обстоятельно изучить ее прелести. Она дала знак пану Тшаске, что сейчас придет и полностью выполнит все его желания, и, поддернув стеснявшую ее движения юбку, смазала одного по физиономии, стукнула другого по затылку, а третьему дала пинок под зад. Купцы, потирая поврежденные места, утихли, как ягнята, тем более что пан Майер грозно посматривал из-за двери. А за этой дверью, как было всем известно, сидел дюжий слуга, исключительный силач, который собирал подвыпившую братию, как пучок редиски, и выбрасывал на улицу. Достаточно было хозяину мигнуть глазом, как Стасько бурей проносился по кабаку и всыпал как следует бездельникам, скандалившим в заведении его патрона.

– Ну и девка! – сказал пан Тшаска, заглядывая к ней за корсаж, где красовались две упругие округлости. Маргося не только не противилась этой экспертизе, но, напротив, принимала такие позы, что шляхтич мог произвести свои исследования самым детальным образом.

– А ты, поп, наверное, считаешь, что посмотреть на эти созревшие яблочки великий грех?

– Ничто из сотворенного не может быть грехом, если только оно не превышает нормальных размеров и не нарушает общих законов гармонии.

– Значит, эта девка достойна небес? Она сложена вполне аккуратно и красива на редкость.

Брат Макарий рассмеялся.

– Этого нельзя сказать. Небеса так далеко отсюда, что по пути туда пропорции могут еще измениться.

– Хе-хе, – рявкнул пан Тшаска, – что верно, то верно. Надо сказать этой моей жене, пани Тшасковой, а то она разжирела, к примеру сказать, как свинья, и думает, что непрерывное высиживание в костеле поможет ей взобраться на небо. Как же, держи карман! Она, бедняжка, считает, что там только ее и ждут. Да она врата райские разворотит до основания.

– Вот это недопустимо, – вставил квестарь, – ведь души, находящиеся в чистилище, через поломанные ворота преждевременно попадут в рай, сея там смуту и соблазн. И никакого порядка там не будет.

– Верно, – подтвердил пан Тшаска, – впрочем, только дураки полезут туда, куда заберется моя половина. Покоя ведь от нее не будет.

Так они вели приятную беседу. Вдруг на улице поднялся страшный шум, и в кабачок ворвались люди с криком:

– Прокаженный! Прокаженный!

Среди гостей поднялась паника… Покатились по полу кубки, из опрокинутых жбанов потекло вино.

Брат Макарий быстро нахлобучил на голову капюшон и схватился за нос, прикрыв волосатой рукой бородавку. Люди, принесшие столь мрачное известие, подбежали к нему, но квестарь повернулся спиной и, нагнувшись, сделал вид, будто копается в мешке.

– Отец святой! – раздался над ним чей-то голос. – Отец святой! Спаси нас от заразы! Надо по-божьему отправить несчастного подальше от людей.

– У-гу-ум, – бормотал брат Макарий.

– Отец, спаси наших детей от погибели!

Пан Тшаска дрожал в углу, боясь даже взглянуть на вошедших. Брат Макарий понял, что надо уходить. Ему, однако, не терпелось узнать, почему пан Тшаска разыскивал его.

– Что ты хотел от меня, брат? – хрипло спросил он перепуганного шляхтича.

– Ничего, ничего, – блеял пан Тшаска.

– Скажи, брат.

– Уйди, уйди! – замахал руками шляхтич, отгоняя от себя квестаря.

Пришедшие теребили брата Макария за рукав, но он не поднимался.

– Если утаишь от меня свои мысли, не миновать тебе заразы.

Пан Тшаска сжался в комочек и пропищал, как крыса:

– Смилуйся, отец, не погуби! – Тут он сорвал с себя саблю, мешавшую ему забиться поглубже в угол, и бросил ее на пол.

– Говори, брат.

– Мой господин хотел, чтобы ты пришел к нему. Он…

– Ах, вот что, – успокоился брат Макарий. – Ну, я еще сегодня исполню его желание. А теперь, брат, пойдем.

– Отойди и сгинь!

– Э, брат, ты все шуточки шутишь, – рассердился брат Макарий. – Ведь надо же помочь несчастному.

Взволнованные гости, сидевшие в кабачке, и те, кто прибежал с улицы, толпились около них с раскрасневшимися лицами, полные страха и любопытства. Глубоко надвинутый на глаза капюшон монаха, его приглушенный, неестественный голос усиливали впечатление. Все в ужасе крестились.

«– Дьявол появился в карете, запряженной шестериком, и поразил нас моровой язвой, – решительно заявил низенький пан в желтом кунтуше. – Я сам видел, как он ехал.

– Ты видел? – изумились остальные.

– Слово шляхтича, – бил себя в грудь пан, – а у коней из-под хвоста так огонь и валил. Своими глазами видел.

Квестарь все-таки добрался до пана Тшаски и насильно вытащил его из угла. А так как брат Макарий обладал незаурядной силой, то шляхтич выскочил оттуда, как пробка.

– Вот что, почтенный, – сказал квестарь, поставив его перед собой, – тому, кто выпил столько, сколько мы с тобой, заразы бояться нечего. – И он подтолкнул пана Тшаску к выходу.

Все гурьбой повалили за ними. Шляхтич озирался кругом и испуганно поглядывал на квестаря, но тот не обращал на него внимания и энергично шагал вперед, перебрасывая мешок с одного плеча на другое. У ратуши стража охраняла несчастного. Он стоял у стены, окруженный стражниками, направившими на него алебарды. В нескольких шагах клокотала разъяренная толпа. Люди грозили кулаками, а школяры бросались грязью и изрыгали омерзительные ругательства. Больше всего изощрялись нищие – хромые калеки на костылях, слепцы, возбуждавшие жалость своими открытыми гноящимися ранами, всклокоченные мегеры, клянчившие около костелов, омерзительные попрошайки, гнусавившие молитвы. Даже покрытые коростой глухонемые что-то угрожающе мычали.

Брат Макарий попробовал протиснуться через толпу к страже.

– In nomine patris, – возглашал он, стараясь перекрыть яростные крики.

Когда люди заметили фигуру с нахлобученным капюшоном, шум немного утих.

Пан Тшаска, пользуясь замешательством, хотел было дать стрекача и скрыться в толпе, но квестарь вовремя разгадал маневр своего спутника и приказал страже следить за ним. Два алебардщика бросились к шляхтичу и, несмотря на отчаянные протесты, схватили его. Брат Макарий подошел к прокаженному. Это был какой-то оборванец, весь в струпьях и чирьях. Еле живой от страха, он дрожал, как побитый пес. Квестарь еще глубже надвинул капюшон, опасаясь, как бы кто-нибудь из присутствующих не узнал в нем виновника переполоха. Его вид привел всех в трепет; стало тихо, как в костеле. Брат Макарий выполнил несколько ритуальных жестов, обошел прокаженного, затем поднял вверх руки и задрал голову, он постоял так с минуту, словно охваченный экстазом. Женщины опустились на колени и жалобно заголосили, дети пронзительно вопили, а мужчины – степенные купцы, богатые горожане в бархатных одеждах, крестьяне в сермягах и остальное простонародье: нищие, воры, бродяги и прислуга – начали откашливаться и сморкаться. Вдруг из груди многих вырвался вопль ужаса: квестарь, не боясь заразы, протянул руку к лицу задержанного и легонько погладил его. Все шарахнулись, сбивая с ног стоящих позади. Но брат Макарий, переждав, пока толпа схлынет, начал срывать с лица прокаженного струпья и чирьи и бросать их на землю. От удивления стражники опустили алебарды, а прокаженный пытался прикрыть руками свое белое и чистое лицо, проступившее сквозь искусно сделанную маску.

– Чудо! Чудо! – разнеслось по толпе.

– Вот вам и прокаженный! – воскликнул брат Макарий, показывая пальцем на свою работу.

У нищего было чистое, здоровое лицо. Когда он попробовал закрыться, квестарь так схватил его за руку, что у того кости затрещали. Остальные нищие, ругавшие до этого пойманного, быстро выбрались из толпы зевак и скрылись.

Брат Макарий поднял с земли одну из отвратительных язв и показал всем. Никто не решился приблизиться, чтобы рассмотреть эту штуку. Тогда квестарь сам пошел к толпе; когда он делал шаг вперед, толпа медленно, как зачарованная, отступила назад.

– Ну-ка, братья, – подсовывал он зрителям под нос язву, – посмотрите на этих окаянных бездельников. Ну, живей!

Один из школяров протиснулся из задних рядов, внимательно рассмотрел искусно раскрашенную глину и бесстрашно притронулся к ней пальцем. Толпа неподвижно замерла. Брат Макарий похлопал храброго юношу по спине.

– Такими прокаженными хоть пруд пруди, – загремел квестарь, – только присмотритесь!

Но нищих уже не было. Даже безногие, с обнаженными культями, попрятались по закоулкам.

– Уже выздоровели, – расхохотался квестарь и, довольный, выпятил живот.

Тут пан Тшаска, растолкав зевак, с гордым видом подошел к брату Макарию.

– Не будь я Тшаска, – воскликнул он радостно, – молодец ты, поп, ей-богу! Я тебе котел меду поставлю за спектакль, который ты устроил, и клянусь пресвятой девой, что ты заслуживаешь большего.

Школяр бегал в толпе и совал всем под нос язву, сделанную весьма искусно и вызывавшую всеобщее любопытство.

– Вот паршивец окаянный, – ругались люди, осматривая ее. – Вот хитрый еретик! Как он у народа грош выманивал! – И оглядывались вокруг, но нищего уже не было. Как только он увидел, что дело плохо, его и след простыл.

Брат Макарий не упустил случая: раскрыл мешок и принялся собирать пожертвования. Очевидцы веселого зрелища не скупились на подаяния. Понемногу толпа разошлась, все отправились по своим делам: купцы – обманывать, бабы – шлепать своих докучливых сорванцов, мужики – глазеть на прилавки, городские советники – разбирать дела о неверности жен. А мешок тем временем наполнился и потяжелел. Поэтому брат Макарий поручил нести его отважному школяру, в награду разрешив ему взять язвы прокаженного, которые паренек тайком подобрал с земли.

Пан Тшаска тянул квестаря в кабачок немецкого купца, господина Майера, но брат Макарий приказал вести себя к ясновельможному пану. Ему не терпелось поскорее узнать, что заставило высокородного шляхтича разыскивать его по городу. Пан Тшаска упирался: так закончить сегодняшнее приключение ему не хотелось. Лишь когда квестарь пообещал спрыснуть дело после свидания с вельможей, шляхтич быстро согласился проводить брата Макария.

Они пришли на Гродскую улицу и добрались до великолепного дома с закрытыми наглухо деревянными воротами. Школяр, весело подмигивая, поставил мешок на крыльцо. Брат Макарий бросил ему медяк, и тот, довольный, забавно кривляясь и подпрыгивая, побежал по улице. Был полдень, только что проиграли хейнал[23] – это трубачи с Марьяцкой башни поведали миру о тленности человеческой жизни, так быстро поглощаемой бесконечным временем. Пан Тшаска постучал в ворота.

По улице двигались крестьянские телеги, скрипя и громыхая по неровной булыжной мостовой. Было жарко и душно. Когда проносился всадник – богато одетый рыцарь в позолоченной кольчуге или шляхтич, – пыль столбом поднималась высоко вверх. Но, несмотря на жару и пыль, середина улицы была покрыта густой липкой грязью, смешанной с отбросами и нечистотами, стекавшими из дворов и издававшими нестерпимое зловоние.

Пану Тшаске и брату Макарию не пришлось долго ждать. Дверь приоткрылась, и из нее выглянул старый слуга с обвислыми, как у татарина, усами. Увидев пана Тшаску, он открыл дверь пошире и впустил их в сени, темные, как душа язычника.

– А его ясновельможность дома? – резко спросил пан Тшаска.

– Дома, дома, где же ему быть в столь ранний час, – пробормотал старик.

– Ну, идем.

Миновав сени, они вошли в низкую комнату, очевидно, приемную, потому что в ней, кроме стульев и скамей, ничего не было. Шляхтич знаком предложил квестарю сесть, а сам едва слышно постучал в дверь, которая вела в другую комнату, затем приставил ухо и стал прислушиваться. Так как никто не отзывался, он постучал вторично и снова приник к двери. Наконец он жестом дал понять квестарю, что все в порядке, и через полуоткрытую дверь протиснулся в соседнюю комнату, Не успел брат Макарий прочитать «Богородицу», как пан Тшаска возвратился и пригласил его с собой.

– Только ты, поп, оставь это здесь, – он пренебрежительно указал на мешок.

Брат Макарий отрицательно покачал головой и поправил мешок на спине.

– Нет, брат, не оставлю.

Пан Тшаска сжал кулаки, зло сверкнул глазами и проворчал:

– Оставь, иначе не впущу.

Брат Макарий показал язык и сделал шаг вперед.

– Не пущу, не будь я Тшаска!

Квестарь быстро повернулся, намереваясь уйти, откуда пришел.

– Ты куда это? – завопил шляхтич.

– А я, брат, пойду назад. Мне твой вельможа не нужен.

– Да ведь он ждет тебя.

– Ну и пусть ждет. Оставайся с богом.

Пан Тшаска рванулся и схватил квестаря за рясу.

– Ты с ума сошел?

– Не я, а ты, ваша милость, раз хочешь отобрать у квестаря его боевое снаряжение.

– Да ведь мешок грязный, а ясновельможный – чистюля и страшно брезглив.

– Ну, если он хочет разговаривать с напудренным чистоплюем, пусть поищет себе другого собеседника.

Пан Тшаска, держа квестаря за край рясы, тянул его что было силы к себе. Тот сердито упирался, и дело дошло бы до драки, но тут в дверях появился рассерженный шумом вельможа и топнул ногой.

– Что за свалка? – спросил вельможа, стоя в дверях. Он был раздет, видимо, только что поднялся с кровати, и щурился от резавшего глаза дневного света.

Пан Тшаска почтительно склонился, не выпуская из рук рясы квестаря.

– Да вот поп со мной спорит, не хочет входить к вельможному пану.

– Что это ты, отец, скандалишь? – спросил магнат, зевая во весь рот.

– Сказать вам правду? – ответил вопросом квестарь.

Шляхтич надулся, как индюк, надул щеки и с шумом выпустил воздух, затем, хлопая по ножнам, надменно выпалил:

– Только, брат, не завирайся, а то мы поговорим!

– Рассказывай, отец, – разрешил вельможа.

Квестарь поправил веревку на животе, сбившуюся при возне, потянул носом и, почесывая бородавку, заявил:

– Его милость пан Тшаска – слуга верный, но, пожалуй, не знаком с основами гостеприимства.

– Ты что, поп, городишь? – вспыхнул пан Тшаска, хватаясь за саблю. – Я, Тшаска, герба Слепая Лошадь, не знаю основ гостеприимства? Да это такая обида, которую можно смыть только кровью.

Выведенный из себя тирадой прислужника, вельможа нетерпеливо хлопнул в ладоши. Пан Тшаска умолк, но не переставал бросать уничтожающие взгляды на квестаря. А тот, поставив мешок у ног, сложил руки, как подобает слуге божьему, и сказал, придав голосу ангельскую кротость:

– С позволения вашей милости я должен объяснить все с самого начала. Вот этот шляхтич привел меня в твой дом, сказав, что ты, ваша милость, хочешь говорить со мной. Верно ли это?

– Верно, – подтвердил вельможа.

– Мне очень приятно, что почтенный пан Тшаска свою задачу выполнил, однако он не хотел допустить меня перед твои ясные очи.

– Клевета! – закричал пан Тшаска, ударяя себя в грудь. – Врет он, собачий сын, как нанятой. Да разве я посмел бы не выполнить твою волю, всемилостивый пан…

Тут квестарь, мило улыбаясь магнату, незаметно толкнул шляхтича локтем под ребро.

– Ой! – закричал тот, хватаясь за бок.

А квестарь тем временем быстро выпалил:

– Все дело-то вышло из-за моей нищенской сумы. Он, безбожник, не знает, что тому, кто собирает для монастыря, ни в коем случае нельзя расставаться с мешком. А вдруг в ваших покоях будет проявлено благородное желание оказать мне милость? Разве можно лишать ближнего возможности проявить эту добродетель? Нет, стократ нет!

– Так войди же, отец, – светским жестом пригласил вельможа квестаря в свою комнату.

Пан Тшаска скрипнул зубами и прикусил губу. Брат Макарий, проходя мимо, показал ему язык и игриво подмигнул. Шляхтич сжал кулаки и тоже сделал попытку проскочить в комнату, но вельможа захлопнул дверь перед самым его носом.

Они вошли в комнату, служившую магнату спальней. Теплое ложе манило, обещая сладкий сон. Широкая кровать была накрыта турецким ковром, на ней лежали большие подушки, набитые сеном, и богатое, но довольно грязное одеяло. Над ложем на расшитой золотом шелковой ткани висели, по рыцарскому обычаю, сабли, турецкие кинжалы, охотничьи трубы. На полу лежала медвежья шкура. Под окнами стояли низкие сундуки, около которых суетился молодой парень, вытаскивая оттуда одежду для вельможи.

Брат Макарий бросил мешок в угол и остановился посреди комнаты. Вельможа потянулся так, что хрустнули суставы, и зевнул. Видно было, что он недоспал.

– Прости, ваша милость, за ранний приход, – сказал полунасмешливо квестарь. – Но уже играли хейнал, и мне пора в путь.

– Ничего, – ответил любезно вельможа, – я досплю после завтрака. А теперь, отец, расскажи-ка, был ли ты у моей родственницы в Тенчине? Меня это очень интересует.

– Нет такой ограды в Речи Посполитой, куда бы путь мне был закрыт.

– Так рассказывай же скорее. Промедление лишь вред мне принесет.

Квестарь откашлялся, почесал бородавку и сложил руки на животе.

– Замок Тенчинский взят! – с гордостью начал он. – Иезуиты отнеслись к моей скромной особе, как к римскому легату, и все, что мне хотелось, я видел своими глазами. А они у меня, слава всевышнему, зоркие, как у сокола, так что я свою любознательность удовлетворил полностью.

– Да ты либо отродье дьявольское, либо упырь, или же святой – перед тобой ничто не может устоять! – воскликнул вельможа.

Слуга уронил какую-то принадлежность туалета своего господина и в ужасе перекрестился, готовый при первой возможности дать стрекача.

– Если бы я был упырем или имел дело с нечистой силой, то я, с вашего позволения, спал бы на такой вот постели, а не носил бы нищенское одеяние, пил бы мальвазию, а не прокисший уксус, которым шляхетская братия потчует бедного квестаря.

– Петрек, приготовь одеваться, – приказал вельможа, – а ты, отец мой, рассказывай, потому что известия твои поистине удивительны.

Слуга вскочил, поднес широкие шаровары из сукна, помог своему господину одеть их и красиво опоясал шнурком с серебряными кистями. Потом вельможа уселся на сундук, а Петрек натянул на него желтые сафьяновые сапоги, старательно собрав в складки голенища.

Брат Макарий рассказал вельможе о том, как он пробрался в замок.

Свой рассказ он ловко приукрасил, придав всем своим действиям оттенок геройства. Иезуиты были для него сущим пустяком – он их легко положил на обе лопатки в научном споре. Значительную часть своего рассказа брат Макарий посвятил псам, которые, подобно кровожадным зверям, хозяйничают в замке, то и дело пожирая кого-нибудь из слуг или гостей. Но квестарь обратил их в овечек, лизавших ему пятки и ходивших за ним, как цыплята за наседкой.

– Упырь, в самом деле упырь! – восклицал вельможа, отпуская время от времени подзатыльники Петреку, который, весь дрожа, слушал рассказ квестаря и поэтому прислуживал своему господину с меньшим вниманием.

Потом брат Макарий, не жалея красок и восторгов, рассказал про пир и общение со святыми. Приподняв рясу, он заодно показал, как танцуют в замке, как отвешивают друг другу поклоны, и даже для лучшей передачи настроения затянул веселую песенку. При этом он так забавно подпрыгивал, что вельможа не мог удержаться от смеха, но тут же пришел в себя и съездил Петреку по затылку, чтобы тот не забывал своих обязанностей. Слуга бросился за жупаном из белой шерсти, украшенным золотыми пуговицами, в которых, как птичьи глаза, сверкали рубины. Вельможа несколько раз повернулся на каблуках, одел жупан и встал перед слугой, который застегнул жупан на все пуговицы.

– А моя родственница тоже танцует? – спросил магнат.

– Порхает по залу, как птичка.

– Видно, она не думает о грехах перед смертью.

– Да она еще может воз соломы перепрыгнуть.

– Значит, думать о наследстве рано?

– Я этого не сказал бы, – заметил квестарь, – иногда у людей сил прибывает перед смертью.

– Эх, – вздохнул вельможа, – только бы не догадались об этом отцы-иезуиты.

Брат Макарий весело рассмеялся.

– Если иезуиты так за ней ухаживают, значит, недолго ей осталось жить, иначе они ни минуты бы не сидели там.

– Что же делать? Что делать? Ее состояние мне нужно позарез. Петрек, разиня, позови сюда пана Тшаску.

Парень выбежал. Вельможа сидел опечаленный, опершись подбородком на руку.

– Состояние там большое, – подтвердил квестарь. – А сколько прислуги, а скота, а крепостных – не сосчитать.

Из груди магната снова вырвался вздох:

– Что же делать, отец?

– Надо иезуитов как-нибудь похитрее обойти.

– Как же это устроить?

– Есть такие способы, ваша милость.

– Разве что заключить союз с дьяволом?

– Дьявол дурак, может засыпаться на пустяке. Иезуиты не боятся таких мазуриков. Я сам многим дьяволам горячее сало за шкурку заливал, так что они только голым задом сверкали да визжали.

– Ах, жаль ее богатство терять.

– Жаль, конечно, очень жаль.

– Так посоветуй же, отец мой, у тебя ум острый. Я тебе деревню подарю и сто душ в придачу. Или такой турецкий пояс справлю, хоть к королевскому двору поезжай.

– Мне деревня ни к чему, а пояс только давить будет: брюхо велико, даже святая веревка, которой я опоясываюсь, такое для меня наказание, что из-за нее я неминуемо на тот свет отправлюсь.

– Я тебе кабак открою, чтобы ты мог день и ночь круглый год пить там вино в свое удовольствие.

– Нет такого кабака в нашем государстве, который не был бы открыт для меня. Чужого добра никогда не жаль. А будь у меня свой кабак, чего доброго, я стал бы скупцом и не пользовался бы им.

– Значит, нет ничего, что могло бы тебя прельстить?

– В святом писании говорится, что один покаявшийся грешник вызывает в небе больше радости, чем сто праведников.

– Так что же?

– Стоит ли быть благочестивым, если мошенник к концу жизни пользуется таким почетом в небесах?

– Я что-то не понимаю тебя, отец мой.

– Лучше быть вольной птицей, шататься по деревням, чем лезть в райские кущи. Позволь мне, ясновельможный пан, жить по-своему. У меня свои расчеты.