Слуга низко поклонился и повел гостя, пропуская его перед каждой дверью вперед в знак особого уважения. Так они миновали несколько крытых галерей и очутились в большой комнате, уставленной длинными скамьями и столами из грубо отесанных досок. За столами сидели слуги, уплетая из огромных мисок похлебку так, что за ушами трещало. Они приветствовали здоровяка радостными криками.

– Вот вам гость, – сказал толстяк, – да такой разговорчивый, просто на удивление.

Слуги перестали есть и недоверчиво поглядывали на брата Макария.

– Что, Ясько, – спросил один из них, – разве наш замок стал постоялым двором?

Тот, кого звали Ясько, улыбнулся во весь рот.

– Наверное, так, если сам отец Игнатий разрешил.

Из угла поднялся заросший до глаз великан в грязной одежде из холстины. Тяжело дыша, он подошел к квестарю и посмотрел ему в глаза. Брат Макарий глянул на детину, и тут же молитвенное выражение появилось у него на физиономии, это очень понравилось великану. Он взвыл от радости, повернулся к остальным и закричал:

– Это тот самый, что пробрался через толпу и отца Игнатия опутал.

Замковые слуги оживились. Один за другим подходили они к квестарю и тут же, не выдержав, покатывались со смеху: брат Макарий строил уморительные рожи и сразу же лицо его принимало невинно-ангельское выражение. Даже самые усталые и мрачные смеялись до коликов в животе.

– Садись, брат. – Слуги очистили ему место за столом и подвинули блюдо с похлебкой.

Брат Макарий зачерпнул раз-другой жидкую бурду и огляделся вокруг.

– Потерял что-нибудь? – спросил Ясько, весело подмигивая.

– Терять не терял, – ответил квестарь, – зато с удовольствием что-нибудь нашел бы.

– Видно, брат, тебе наша похлебка не по вкусу! – пробормотал кто-то из слуг.

– Никак я в толк не возьму, откуда у вас еще сила берется мост поднимать, если вас так плохо кормят? – ответил квестарь.

Ясько захохотал, за ним рассмеялись и остальные.

– У нас, брат, чудеса творятся. Преподобных отцов – хоть пруд пруди, да еще сама наша пани со святыми дружбу водит.

– Странные святые, что изысканные блюда превращают в постную похлебку.

– Как это? – удивился Ясько.

Квестарь расположился поудобнее, с отвращением отодвинул миску и вытер бороду.

– Повсюду говорят – и я не от одного слышал, – будто вы тут, милые мои, такие лакомства кушаете, такие вам деликатесы отцы-иезуиты под нос подсовывают, что видеть никто не видел и слышать никто не слышал. Вот я и спросил, нет ли у вас сегодня какого-нибудь особого поста, а может быть, вы плоть свою умерщвляете для душевного совершенствования и получения вечного блаженства?

– Эх, – вздохнул Ясько, – ты, отец, просто в глаза смеешься!

Квестарь молитвенно сложил руки и вознес очи кверху.

– Говорю вам сущую правду. Спросите мужиков, что они думают об этом.

– Врешь, братец! – закричал лохматый слуга. Брат Макарий повернулся к нему и елейным голоском ответил:

– Говорят, что у вас даже чудеса творятся. А священное писание и наша вера учат, что там, где много святости, там и всего вдоволь.

– Похлебки-то у нас вволю, – сказал Ясько.

– Ну, я тогда всем расскажу, что о вас неправду говорят и никаких чудес здесь не бывает.

– Бывают чудеса! Да еще какие! – засмеялся Ясько.

– Молчи! – оборвал лохматый толстяка. – Покажет тебе отец Игнатий, если дойдет до его ушей.

– Это чудо совершить нетрудно, – показал брат Макарий на блюдо с похлебкой, – а я хотел бы узнать секрет и других чудес.

– А ты кто таков, что в это дело нос суешь? – недоверчиво спросил волосатый слуга.

– Я бедный квестарь, брожу по миру, собираю подаяние для своего монастыря.

– Он бесов умеет изгонять, – похвалил его Ясько.

При этих словах все перекрестились и отступили от брата Макария. Теперь на него смотрели с суеверным страхом. Ясько, видя, что слова квестаря произвели сильное впечатление, заискивающе начал просить:

– А ты не расскажешь нам, отец, как бесов-то из человека изгоняют, очень это нам любопытно.

– Слушать и то страх берет, – вздохнул кто-то.

– Ладно, будь по-вашему, – сказал брат Макарий. Он встал, достал из-под рясы плеть и взмахнул ею несколько раз в воздухе с криком: – Apage, satanas![12]

Ужас охватил всех, слуги начали искать, куда бы унести ноги. Брат Макарий выкидывал странные коленца: то приседал, то вдруг выпрямлялся, потом крутился волчком, и ряса его при этом надувалась, как шар. Проделав несколько таких упражнений, сопровождаемых бессвязными возгласами, он встал посредине людской и мрачно произнес:

– В ком из вас сидит бес? Давайте сюда, я мигом его выгоню. – При этом он так взмахнул плеткой, что все онемели от страха. – Ну, милые мои, пусть подойдет тот, кто одержим дьяволом.

Наступила мертвая тишина, только слышно было, как. звенят мухи у печи. Никто не решался даже дух перевести, а вдруг квестарь именно с него начнет.

Брат Макарий спрятал плетку, но продолжал неподвижно стоять посредине комнаты, сощурив глаза и прикрыв руками лоб.

– Во всех вас, братья мои, – произнес он как бы с трудом, – сидят бесы. Я чувствую, как они гнездятся в вас. О! – закричал он так страшно, что слуги вскочили со скамей, дрожа в испуге, как овцы.

– Ничего, ничего, – поднял руку квестарь, – сидите спокойно.

Все послушно уселись.

Брат Макарий тихо стонал. Слуги, как загипнотизированные, не сводили с него глаз,

– О! – снова дико выкрикнул квестарь. Все как один опять вскочили со своих мест дрожа как в лихорадке.

– Ничего, ничего, – успокоил их брат Макарий.

Слуги присели на скамьях, измеряя глазами расстояние до двери, куда можно было бы в случае чего тихонько улизнуть. Квестарь неслышно, как кошка, подкрался к лохматому силачу. Тот со страху чуть не продавил спиной стену, а колени у него ходуном заходили.

– Ты, преданный слуга, – квестарь заговорил глухим, замогильным голосом, бесстыдно бьешь людей. Бьешь или нет?

Тот, словно подавившись горячей картошкой, едва выговорил:

– Ох, бью, преподобный отец.

Подбоченясь, брат Макарий грозно засопел и впился взглядом в лохматого.

– Это бесовские штучки, сучий ты сын. Черти-то схватили тебя в свои коготки и не выпускают. Будешь ты теперь в котле с кипящей смолой вариться тысячу лет.

Тут слуга быстро-быстро начал перебирать ногами да так визгливо захныкал, так завертелся на скамье, что брат Макарий погрозил ему и даже руку занес над ним, чтобы осенить его крестным знамением. Внезапно слуга вскочил, упал ничком и стал биться головой оземь.

– Видишь ты, бараний хвост, как тебя Вельзевул бросает в разные стороны. Apage, apage! – Брат Макарий приподнял рясу и дал лохматому пинка в толстый зад.

– Ой, смилуйся, отец, – извивался слуга, – смилуйся!

– А зачем ты по всяким пустякам к отцам-иезуитам бегаешь, наговариваешь на своих товарищей, правда это или нет? – Квестарь остановился, ожидая ответа, так как не был уверен, не перегнул ли он палку, изгоняя так ревностно беса из этого наймита.

– Ох, бегаю, преподобный отец!

– Тогда слушай, дьявольское отродье, – брат Макарий гордо выпятил грудь. Каждый раз, когда ты языком своим наговоришь на своих товарищей, в тебя влезут тридцать бесов и расползутся, как червяки, по всему твоему телу.

Один из присутствующих, не помня себя от страха, попытался неслышно пробраться вдоль стены к выходу, пользуясь тем, что внимание квестаря было чем-то отвлечено, и даже поставил ногу на порог, но тут брат Макарий заметил беглеца и шуганул его от двери.

– Ну зачем же ты убегаешь? – ласково спросил он.

Слуга опустил голову и молчал. Он не решался произнести ни единого звука, боясь, как бы из него не начали изгонять бесов.

Ясько, который до той поры сидел словно воды в рот набрал, хоть и был известным горланом, не выдержал и спросил:

– А откуда, брат, эти дьяволы родятся? Квестарь ухватил лохматого слугу за волосы и рывком поставил на ноги.

– Вот я сейчас отвечу тебе на этот философский вопрос, – бросил он Ясько, – дай только докончу беседу с этим одержимым.

Лохматый великан трепетал, как осиновый лист.

– Знаешь ли ты теперь, баран проклятый, своих бесов?

– Ох, знаю! Квестарь вытащил плетку и сунул ее под нос слуге.

– А ты знаешь, чем это пахнет? Лохматый понюхал плетку, громко по-собачьи взвыл, но не сумел ответить, чем она пахнет.

– Пахнет она небесным блаженством. Вот если я когда-нибудь узнаю, что ты бьешь людей без жалости да морочишь головы отцам-иезуитам мирскими делами, я этой плеткой так выгоню из тебя беса, что век будешь помнить мою духовную заботу.

– Смилуйся, отче преподобный!

– А теперь садись да в наказание съешь всю похлебку. Займемся следующим. Ведь в каждом из вас бесов-то сидит немало.

Ясько почесал голову.

– Ты, отец, хотел рассказать мне о том, откуда дьяволы родятся.

Квестарь хлопнул себя по лбу.

– Хорошо, что напомнил. Ну, ладно, больше я не буду изгонять из вас бесов: устал очень да, кроме того, на пустой желудок этого еще никому не удавалось. Поэтому, брат мой, я удовлетворю твое любопытство. Слушай внимательно: дело это простое, только запомнить трудно. Ну, ты слушаешь?

Ясько кивнул головой. Все придвинулись к нему поближе. Квестарь сел на скамейку против сбившихся в кучу слуг, внимательно посмотрел на каждого, почесал бородавку и с ученым видом начал:

– От бесов Валаама, Исаакарона, Грезиля, Амана, Бегерита, Асмодея рождаются бесы меньших степеней, поражающие внутренности человека. В желудке сидят водочные бесы: они поглощают всякий напиток, выпитый человеком. В кишках сидят свинские бесы, особо падкие на свинину и всякие жирные кушанья, в пальцах помещаются бесы, которые того только и ждут, чтобы ущипнуть какую-нибудь красотку, и от них исходит сладострастие. Это бесы-щипатели или, как их называют, бесы укромных уголков. А из связи этих бесов выходят и другие, наполняющие тебя, как мешок, ленью и любострастием. Запомнил?

Слуги переглянулись, а потом уставились на Ясько.

– Нет, не запомнил, – с глупой улыбкой произнес Ясько.

– Это хорошо, – похлопал его по плечу квестарь, – иначе у тебя голова пошла бы кругом и больше ни под каким видом ума не прибавилось бы. А ты мужик не дурак, сразу видно и спорить об этом не приходится.

Слуги начали о чем-то перешептываться между собой, удивленно посматривая на квестаря, который приветливо им улыбался.

– А теперь, братья мои милые, бегите-ка, да поскорее, за какой-нибудь едой, чтобы я смог запечатлеть в своей памяти пребывание у вас. Иначе у сонмища дьяволов будет великая радость по поводу того, что вы одурачили известного заклинателя бесов и врага дьяволов.

Поднялся шум. Слуги растерялись: похлебку за это время лохматый великан съел, и миска была совсем пуста.

– А где же взять еду-то? – покорно спросил Ясько.

– Где брать? – удивился квестарь. – Да разве отцы-иезуиты каждый день одну похлебку едят?

– Нет, – возразил Ясько, – отцы-иезуиты кушают с нашей госпожой. По окончании вечерних молитв она приглашает их в парадную залу и устраивает пир.

– Так почему же вы не можете принести мне оттуда кусочек жирной ножки? Можно дикой козы или баранью, телячьей я тоже не побрезгую, лишь бы была она жирная и хорошо приготовлена.

Ясько хитро усмехнулся.

– А как же со свинскими бесами в твоем брюхе, святой отец?

– Это очень умный вопрос, – сказал поморщившись брат Макарий, – однако у меня есть средство против размножения подобной дряни. Перед каждым вкуснейшим угощением я громко испускаю воздух, и этот звук так оглушает этих страшных бесов, что они приходят в себя лишь тогда, когда мясо уже совершенно переварено. Поэтому бесы эти вынуждены пробавляться самыми гадкими и непристойными харчами.

Ясько захлопал в ладоши.

– Дорогой отец, да ведь каждый из нас сумеет ухнуть не хуже крепостной пушки.

Квестарь жестом остановил его.

– Радость твоя напрасна. Это искусство удается лишь выдающимся заклинателям бесов, искушенным в схоластике, к которым я без лишней скромности причисляю и себя.

– Да, – вздохнул Ясько, поняв, очевидно, в чем дело, и сожалея, что не приобрел подобной святости, так как причин для оглушения бесов у него было хоть отбавляй.

В дверях послышались громкие крики, – это вошедший староста звал слуг в покои пани Фирлеевой. Ясько вскочил, оправил свой кафтан и крикнул остальным:

– А ну, живо! Отец Иероним ждет!

– А кто он, этот отец Иероним? – схватив Ясько за руку спросил брат Макарий.

– Отец Иероним управляет всем замком, – объяснил Ясько, сгоняя со скамей опешивших работников.

– И что же вы теперь будете делать? – расспрашивал квестарь.

– Окончились вечерние молитвы. Сейчас начнется пир. Мы будем подавать кушанья и всякие напитки.

– Хо-хо! – крякнул брат Макарий. – И, наверное, понесете все это с бесами, а?

Ясько улыбнулся, растянув рот до ушей.

– Наверное с бесами, если они сидят там.

– Эх вы, глупцы, только вред приносите почтенной госпоже: ведь ее внутренности определенно стали вместилищем этих мерзких бесов.

Ясько почесал затылок. За ним в недоумении, не зная что делать, остановились и другие. Староста же, стоя в дверях, метал громы и молнии.

– Ну, я могу дать совет, – сказал брат Макарий. – Когда вы понесете кушанья из кухни в залу, проходите через эту комнату. Я лишь взгляну на ваши лакомства и сразу скажу, которые из них больше всего заполонили дьяволы. У меня на них глаз куда как наметан.

– Ладно! – радостно улыбнувшись, воскликнул Ясько. – Этим мы поможем нашей госпоже не хуже иезуитов.

– Поможем! – повторили слуги и побежали на кухню.

Когда комната опустела, квестарь осторожно вынул из-за пазухи кошелек и пересчитал деньги. Одна монета показалась ему сомнительной, он попробовал ее на зуб, но в комнате было так темно, что нельзя было заметить, остался ли на ней какой-нибудь след. Тогда он бросил талер на стол, чтобы определить качество металла по звуку, но монета покатилась и упала. Брат Макарий с тяжким вздохом опустился на колени и полез под скамью. Там было совсем темно, хоть глаз выколи, и квестарь начал поиски, ощупывая руками пол. Вдруг кто-то коснулся его плеча. Брат Макарий немного приподнялся. Сзади стоял отец Игнатий.

– Молишься, брат?

Недолго думая, квестарь ударил себя кулаком в грудь и пополз на коленях к иезуиту.

– По твоим указаниям, отец мой, я ищу пути в царствие божие.

Иезуит был доволен. Он выпрямился и замер, засунув руки в рукава рясы, как святые на иконах.

– Не посещают ли тебя греховные мысли?

– О, отец мой, сподобившийся венца святости, после нашей беседы одни лишь ангелы витают над моей головой.

Отец Игнатий прикрыл глаза.

– Иногда проклятые бесы принимают ангельский образ, чтобы ввести душу в соблазн, – сказал он. – Ты произнеси «apage», и если после этого они не исчезнут, значит, это настоящие ангелы.

– А у меня, преподобный отче, нет никаких сомнений в их подлинности.

Иезуит иронически усмехнулся.

– Почему ты так уверен, брат мой?

– Да ведь каждый из них лицом похож на тебя, – льстиво сказал брат Макарий.

Монах покраснел, словно его поймали с поличным.

– Похож лицом на меня? – повторил он нерешительно, затем вытянул руки и прикоснулся к своему лицу. – Ты в этом уверен, брат мой?

Квестарь еще немного придвинулся на коленях к монаху, затем поднял руки, закрыл глаза и воскликнул:

– Вот я их ясно вижу в ангельском ореоле пред собой, и у каждого – твое лицо, отец, окруженное лучистым сиянием, у каждого твой благородный нос, а глаза как бусинки из четок святого Антония, в этих глазах видна мудрость святого Августина и страсть первых мучеников. Ни у кого на свете нет таких глаз! Я узнал бы их на краю света, куда бы ни завели меня мои немощные ноги. Отец мой, я готов жизнь за тебя отдать!

Иезуит заморгал, будто его стегнули кнутом по глазам. Он то отступал от квестаря, то вновь приближался к нему. Вся суровость сбежала с его лица, он размяк и ослаб. А квестарь тем временем продолжал свое:

– У меня в келье, в монастыре отцов-кармелитов, есть горсть земли, пропитанной потом святого Иосифа. Позволь мне подарить эту реликвию тебе, святой отец. Ведь твое благочестие – лучшая пристань для нее.

Монах так и присел от восторга. Он схватил квестаря и привлек к себе. Брат Макарий едва не упал, запутавшись в рясе. Не смея поднять глаз, он ждал ответа иезуита.

– У тебя есть столь священная реликвия?

– Есть, отец мой.

– И ты не лжешь?

– Пусть ангелы, что пляшут передо мной, ниспошлют на меня самую страшную кару, если я говорю неправду.

– Ведь есть реликвии, – шепотом продолжал монах, – которые придуманы костелом для поднятия религиозного духа в народе. Не о такой ли реликвии ты мне рассказываешь, брат мой?

– Да что ты, отец святой! – обиделся брат Макарий. – Я это дело досконально знаю и не раз, чтобы вывести людей на путь веры, продавал многим святые сувениры, да еще по хорошей цене, чтобы не думали, что святые предметы легко можно приобрести за бесценок. Ведь чем дороже люди платят за вещь, тем больше они ее ценят. Таким образом, отец мой, многие обрели спасение. А тебе я дарю свое величайшее сокровище. Не какую-нибудь ступеньку от лестницы Иакова и не кусок кишки кита, проглотившего Иону, – такими реликвиями хоть пруд пруди, – а кусок земли, по которой ходили наши учителя.

– Я тебе верю, – сказал отец Игнатий, – ведь, если бы ты надругался над религией, тебя бы давно поглотил адский огонь.

– Безусловно, – подтвердил брат Макарий. – А теперь, отец мой, я открою тебе одну тайну: только ты достоин ее. Когда ты застал меня молящимся, кто-то из ангелов бросил в меня небольшим, круглым и звонким предметом. Я хотел бы найти этот подарок.

– Что ты говоришь? – заинтересовался иезуит. – А тебе не померещилось это во время молитвы? У меня тоже бывают такие видения, а потом начнешь искать и ничего не находишь.

– О нет, мне не померещилось, отец мой. Это был первый знак моего единения с ангелами, поэтому я должен найти его.

– А где же искать этот предмет?

Брат Макарий показал под скамью.

– Дух указывает – здесь! – Он опустился было на колени, но отец Игнатий умоляюще воскликнул:

– Брат, позволь мне поискать!

– Отец мой, а будут ли ангелы этим довольны? Монах гордо выпрямился.

– По-твоему, я недостоин этого?

– Избави боже, – всплеснул руками квестарь. – Я даже думаю, что предмет этот в твоих руках превратится в нечто более ценное.

Иезуит упал на колени и залез под скамью. Он долго шарил руками по полу, не находя ничего.

– Может быть, полевее? – подсказывал брат Макарий.

Монах послушался и подвинулся влево. Спустя минуту он восторженно застонал:

– Есть!

И торжествующе вытянул руку, потрясая большой обглоданной костью.

Брат Макарий посмотрел на находку и решительно возразил:

– Нет, отче преподобный, тот предмет совсем по-другому выглядел.

Монах с отвращением швырнул кость в сторону и продолжал поиски. Квестарь направлял его то в ту, то в другую сторону, пока вконец измученный монах не нашел монету. Брат Макарий воскликнул, захлебываясь от счастья:

– Оно самое, святой отец! Вот то, чем ангелы бросили в меня. Как ты думаешь, серебряная она или нет?

Иезуит подбросил монету на ладони.

– Ангелы имеют дело только с серебром, – убежденно заявил он.

В эту минуту послышался шум, и в дверях появился Ясько с огромным блюдом в руках. Увидев отца Игнатия на коленях перед квестарем, он от неожиданности даже выронил блюдо. Шедшие за ним слуги, толкая друг друга, старались получше рассмотреть такое чудо. Иезуит вскочил с коленей и, дико вскрикнув, бросился в другую дверь. Брат Макарий последовал за ним.

– Отец, ты забыл вернуть мне дар небесный!

Монах бросил талер и скрылся за дверью.

Ясько, собирая с пола куски жаркого, бормотал:

– Ну, ты настоящий святой, раз сам отец Игнатий тебе такие почести воздает!

Остальные слуги стояли разинув рты и вытаращив глаза, а колени у них дрожали, как у пугливых жеребят. Брат Макарий поднял монету, спрятал ее в кошелек под рясой, потом расселся на скамье и приказал:

– Ну, а теперь приступим к освящению блюд. Меня просто мутит от бесовских запахов, издаваемых этими лакомствами. Становитесь в очередь и подходите по одному, чтобы я мог все тщательно исследовать.

Ясько следил за порядком. Он уже не сомневался в необыкновенном могуществе квестаря и ревностно подчинялся ему. Слуги подходили с блюдами к столу, а брат Макарий оценивал кушанья.

– Этот кусок, – сказал он, показывая на корейку, – положите здесь. В нем заключено особенно много бесов, и его нельзя подавать вашей госпоже.

Отложив большой кусок корейки на стол и поправив гарнир, чтобы не было заметно, брат Макарий отпустил слугу. Затем он понюхал корейку, но не подал и виду, что она ему особенно пришлась по душе.

– Следующий! – распорядился он, и Ясько подтолкнул другого слугу, державшего блюдо с только что зажаренной филейной вырезкой, ласкавшей глаз приятным розовым цветом. Брат Макарий и здесь обнаружил в одном месте скопище бесов. Так он просмотрел одно за другим все блюда, тщательно оберегая святую чистоту пани Фирлеевой. От каждого сорта вина он также отливал в кувшины и произносил над ними заклинания: ведь известно, что бесы больше всего любят напитки и именно через них наносят особенно чувствительные удары роду человеческому. Когда все было проверено и слуги гуськом удалились в залу, где происходило пиршество, брат Макарий, оставшись в блаженном одиночестве, принялся уничтожать бесовское отродье. Глаза его светились радостью, а борода, по которой крупными каплями стекал жир, сверкала всеми цветами радуги. Он давно был голоден и теперь отводил душу, заглатывая крупные куски с мастерством, изобличавшим в нем крупного специалиста по части поглощения пищи. После каждого куска он отпускал на один узел веревку, которой был подпоясан, это дало ему возможность абсолютно точно измерить количество принятой им еды. Нежно воркуя, он то и дело прикладывался к разным кувшинам, чтобы еще более улучшить вкус пищи и заодно освежить рот.

Когда стол опустел, а вина не осталось даже на дне, брат Макарий набожно перекрестился, почмокал, извлекая при этом из зубов остатки мяса, несколько раз рыгнул, установив при этом, что пища переваривается нормально, и вдруг почувствовал себя одиноким, ощутил острую тоску по обществу. Но в людской, кроме него, не было ни души, и лишь далекие голоса, доносившиеся через раскрытые окна, свидетельствовали о том, что в замке течет жизнь. Поэтому, не раздумывая, он нахлобучил капюшон на голову и вышел во двор. Уже смеркалось. Вдали сияли ярко освещенные окна замка. Осторожно продвигаясь вдоль стены, квестарь добрался до ворот, в нескольких шагах от которых высилась громада замка. Из верхних окон нежно лились звуки лютни; шум голосов смешивался с лаем собак. В замке происходило какое-то торжество.

Квестарь оперся о каменную стену. Потянул носом. Его предположения подтвердились! Нос его еще никогда не подводил, он прекрасно различил все ароматы, доносившиеся через открытые окна, – запах баранины, филейной колбасы, каплунов и прежде всего вина. Брат Макарий блаженно улыбнулся: он еще ясно ощущал во рту вкус выдержанного венгерского, и он даже причмокнул от удовольствия. Затем поглубже втянул воздух и настороженно вытянул шею.

– Ах, негодники! – сердито пробормотал он, судорожно потянув носом. – Ах, нехристи проклятые, а этот мускат они мне не показали! Пусть же небо покарает их за обман!

И он стал пробираться по лестнице на галерею.

Вдруг мимо него пробежал гайдук, видимо, торопясь куда-то с приказом госпожи. Брат Макарий прижался к стене, а когда шум шагов смолк, вышел из укрытия, подкрался ближе к окну и заглянул одним глазком. Перед ним был просторный, богато украшенный зал, какие встречаются в шляхетских замках; яркий свет ослепительно отражался на блестящем полу. В конце зала полукругом были расставлены столы, за которыми пировали многочисленные гости, там были отцы-иезуиты в праздничных одеяниях и весело смеявшиеся дамы из свиты владелицы замка. На почетном месте, одетая в скромное платье, сидела сама пани Фирлеева, а по обе стороны от нее – двое юношей в голубых рясах, и этим юношам она оказывала особое внимание. Тут же бродили собаки в ожидании подачек.

Квестарь увидел, как Ясько, стоя за креслом старой госпожи, с сосредоточенным видом подносил кушанья и едва заметными жестами давал указания остальным слугам. За всем следил сидевший в конце стола толстый иезуит, очевидно мажордом и главный распорядитель в замке. Он лишь взглядом отдавал Ясько приказы, которые тот схватывал на лету. Брат Макарий залюбовался пиршеством. При каждом тосте он судорожно делал сухим ртом глотательные движения, как бы помогая пьющим. Когда старый иезуит с трясущейся головой, сильно закашлявшись, не допил своего бокала, квестарь чуть не влез в окно, чтобы спасти драгоценную жидкость, но вовремя опомнился, закусил губу и застонал в отчаянии. Одна из собак вскочила и подбежала к окну. Квестарь отшатнулся в темный угол и затаил дыхание. Собака уперлась передними лапами о подоконник и тявкнула. Какая-то молодая женщина нежным голоском позвала ее и бросила большую кость. Собака завиляла хвостом, схватила подачку, но продолжала коситься на окно, ощетинившись и сердито рыча.

Брат Макарий снова осторожно высунулся из убежища и стал наблюдать за тем, что происходило в зале, не спуская глаз с собаки, которая, расправляясь с костью, не переставала поглядывать на окно. К счастью, совсем стемнело, и брат Макарий почувствовал себя увереннее.

Пани Фирлеева переводила благоговейный взгляд с одного юноши на другого. Сама она от сильного волнения почти ничего не ела, но юноши с аппетитом уплетали все, что им подкладывали, и, набив полные рты, пытались что-то говорить. Старая госпожа при этом краснела, как невинная девушка, и молитвенно складывала руки.

Квестарю не понравились розовощекие лица молодых людей. Он охотно отнял бы у них горой лежавшие перед ними яства, которые те с аппетитом поглощали. Злость брала брата Макария за живое, но стоило ему взглянуть на собаку, как он быстро успокаивался.

Иезуиты тоже ухаживали за юношами, что приводило квестаря в недоумение, ведь иезуиты всегда были надменны и весьма пренебрежительно относились к посторонним особам.

Спустя некоторое время в зале все замерли, слуги застыли с кувшинами в руках, пани Фирлеева и ее придворные дамы скрестили руки на груди и склонили головы. Отцы-иезуиты выпрямились на скамьях и руки запрятали в рукава ряс; даже собаки утихомирились. Сидевший за столом худой, как скелет, иезуит с прыщеватым лицом встал и обвел собравшихся суровым взглядом. Все еще ниже склонили головы. Лишь молодые люди не обращали никакого внимания, они оправили полы своих богатых голубых ряс, вытерли губы и, опершись подбородками о ладони, с интересом уставились на монаха.

Тот многозначительно кашлянул и произнес резким, не терпящим возражения голосом:

– In nomine…

Все как по команде перекрестились, от этого прошелся ветерок, пригасивший свечи, и лишь через некоторое время свет их снова разогнал расползшийся по залу мрак.

Монах обвел вокруг рукой, как соборный проповедник, и разразился потоком слов:

– Мы знаем разные чудеса, miracula, и наш убогий мир находится во власти божьей. Мы ощущаем на себе в разных видах благодать вследствие наших молитв и праведной жизни наших благочестивых и любезных сердцу божьему, cordi Dei, дам, из коих наша госпожа в Тенчине – самая благочестивая, самая добродетельная и самая милостивая.

Молодчики отвесили старушке по поклону, а она закрыла лицо руками, как бы стыдясь этих похвал.

– Отец мой, не заслужила я милости божьей, – залепетала она.

– Заслужила, и бог внял тебе.

– Велик бог наш, – воскликнула госпожа, ударив себя в грудь.

– И он знает, что делает, – ответил иезуит. Пани Фирлеева испустила громкий стон, а монах продолжал:

– Известны жизнь и смерть, vita et mors, преподобного Якова Альвареса де Пас, прославившегося при жизни и ставшего святым после смерти.

Из тела его, ex corpore, истекала чудесная и прекрасная жидкость наподобие бальзама. Это знаменитое чудо, miraculum, происшедшее на свете, in mundi, означает, что господь наш не запрещает никаких возлияний, лишь бы они внушали нам возвышенные мысли и ani-mare, воодушевляли нас на богоугодные дела. Другой же святой иезуит – ибо наш благочестивый орден дает небесам огромное число святых – тем приобщился к милости божьей, что из ушей своих изливал в обе стороны самое лучшее вино, чтобы избавить бедных от мора и засухи. Поэтому за госпожу нашу, которой силы небесные показывают наглядно, ad oculos, чудеса при ее жизни, провозгласим тост ad maiorem Dei gloriam.[13]

Монах схватил бокал и чокнулся с пани Фирлеевой, а молодчики встали и в один голос воскликнули:

– Аминь!

Все присутствующие встали и хором повторили вслед за ними:

– Аминь!

Оркестр только и ожидал этого сигнала, сразу же зазвучала чудесная музыка. Юноша, сидевший по правую сторону пани Фирлеевой, подал ей руку и вывел на середину зала. Та, кокетничая и жеманясь, запылала от радости. Позади них встали отцы-иезуиты с придворными дамами. Юноша, подхватив одной рукой облачение, а другой держа старушку за руку, низко поклонился и шаркнул ножкой, на что пани Фирлеева грациозно сделала реверанс. Перевернувшись, как юла, юноша рванулся вперед, вытянул руку и повел госпожу, выкидывая смешные коленца. За ним пустились в пляс и остальные иезуиты. Пары, танцуя, прошли через весь зал, галантно приседая при поворотах. У дам дыхание перехватывало от восторга, когда духовные отцы отпускали им какие-нибудь комплименты, а старая пани Фирлеева сияла от радости.