Пани Фирлеева разрыдалась от восторга, дамы из ее свиты не смели поднять глаз. Мужчины находились в страшном волнении.

Балдахин отнесли в угол, а юношей подвели к столу. Когда они проходило мимо сидевших за столами, те медленно и робко поднимали головы, провожая небожителей нежными приветливыми взглядами, пока юноши не уселись по правую и левую руку старой вдовы. Пани Фирлеева благоговейно поцеловала святым руки и стала прислуживать, исполняя все их желания.

Первый бокал был выпит во славу божию, но предварительно по обычаю сплеснули немного вина на Пол – во славу веры христианской. Ясько, распоряжавшийся прислугой, жестами приказал подавать кушанья. Чего тут только не было! На стол одно за другим подавали огромные блюда и кувшины с запотевшими боками. Слуги, освободившись от груза, бежали к буфету, хватали посуду и минуту спустя возвращались с новыми блюдами.

Юношам подавали особо изысканные кушанья, чтобы не оскорблять небо слишком грубой пищей. А небожители, совершив дальний путь, нагуляли, надо сказать, неплохой аппетит. Просто удивительно было, откуда в этих тщедушных телах берется место, куда легко можно упрятать целого вола, да и еще что-нибудь в придачу. А святые тащили на свои тарелки куски, так скромно потупив глаза и с такой ангельской улыбкой, что вызывали восхищение пани Фирлеевой и ее свиты.

Беседа, завязавшаяся вскоре за столом, часто прерывалась тостами. Управитель любил крепкие напитки, от которых шумело в голове, и все время изыскивал любой повод, чтобы выпить. Пили за здоровье юношей вместе и за каждого в отдельности, потом за всех святых, за предков пани Тенчинской, за ее придворных дам, отличавшихся особой набожностью. Замок славился умелыми виноделами и богатыми погребами, изобиловавшими разнообразными напитками, поэтому ликеры, наливки, настойки и заморские вина лились рекой из жбанов в желудки и заедались острыми и жирными закусками. Волшебное состояние понемногу охватывало всех, языки начали развязываться, и неловкость, вызванная прибытием небожителей, полностью рассеялась.

Даже пани Фирлеева осушила рюмочку за здоровье блаженного Станислава Костки, сидевшего от нее по правую руку, и блаженного Алоизия Гонзаги, сидевшего по левую руку. Когда у владелицы замка зашумело в голове, она, сложив молитвенно руки, обратилась к блаженному Станиславу Костке:

– Святой юноша, сокровище мыслей моих, скажи мне, счастлив ли на небе муж мой Миколай, воевода краковский?

Юноша, уплетавший за обе щеки жаркое, проглотил кусок и заверил:

– Счастлив, пани.

– А отец мой, Анджей, воевода краковский?

– И он, пани, счастлив также.

– Знают ли они, что я молюсь за них ежедневно?

– Знают, пани, и просят не забывать их.

– Слава, слава небесам!

Пани Фирлеева радостно взвизгнула и захлопала в ладоши.

. – Жаль, что у меня нет больше близких родственников, которые отошли к жизни вечной, а то я и за них стала бы горячо молиться, и они получили бы спасенье.

Блаженный Станислав Костка воздел руки к небесам.

– Молись, молись, пани, небо довольно твоими жертвами.

– Благодарю тебя, святой юноша, краса и гордость польской молодежи. Я и впредь буду продолжать свои духовные труды.

Управитель, будучи человеком любопытным, наклонился и спросил у блаженного Алоизия Гонзаги:

– Скажи, пожалуйста, блаженный Алоизий, почему ты так же хорошо говоришь по-польски, как и я?

Юноша залился краской и что-то пробормотал под нос. Управитель наклонился к нему еще ближе.

– Ничего не слышу, а хотелось бы узнать.

Но отец Игнатий был настороже и, улыбаясь, ответил за юношу, который внезапно принял важный вид и больше не вымолвил ни слова:

– Наш гость, конечно, происходит из Италии, но для святых не составляет никакого труда говорить на чужеземных языках. Как апостолы во время оно заговорили под влиянием духа святого на разных языках, так и эти святые с помощью его силы могут выражать свои мысли на том языке, на каком им заблагорассудится.

Небожитель поспешно подтвердил мнение отца Игнатия и уже с большей уверенностью осушил бокал, который старая вдова наполнила ему перед этим.

Управитель, желая сделать гостю приятное, предложил:

– У нас тут есть один итальянец, человек он, правда, незнатный, но ты, блаженный Алоизий, можешь поговорить с ним в любое время, чтобы насладиться родным языком.

Блаженный Алоизий вытаращил глаза, съежился в кресле и пробормотал что-то невразумительное.

– Ясько! – закричал управитель, – Ясько! Живо давай сюда того самого, из Италии!

– Нет! – закричал отец Игнатий. – Как может святой разговаривать с низким человеком, слугой, да еще в присутствии такой высокородной пани? Почтенный управитель, ты проявляешь неуважение к этой святой трапезе.

Пани Фирлеева насупилась.

– Пан управитель, – сказала она, – так не годится. – А потом, обращаясь к юношам, попросила у них извинения за назойливость своего слуги.

Отцы-иезуиты беседовали с дамами, тонко льстя и превознося их красоту и добродетель. Дамы отвечали шутками. В зале стоял приятный уху говор, и причин для удовольствия было достаточно.

Толстый отец Бертольд, подвыпив, призывал начать танцы. Ясько кивнул музыкантам. И из угла послышались звуки музыки, такой приятной, что ноги сами пускались в пляс. Однако все ждали примера святых гостей. Но блаженный Станислав Костка увлекся бокалом и отцу Игнатию пришлось оторвать его от этого занятия сильным толчком в бок. Юноша незамедлительно вскочил и, грациозно склонившись перед хозяйкой замка, подал ей руку, приглашая к танцу. Он проделал это так мило и просто, что сам отец Игнатий пришел в восхищение от его грации и начал притопывать ногой в такт музыке.

Пани Фирлеева, хотя и была стеснена тяжелым одеянием, не смогла отказаться от танца. Выкрутасы и подскоки вызывали у нее всегда одышку, но она тем не менее бодро вышла на середину комнаты. За ней в паре с первой придворной дамой двинулся блаженный Алоизий, потом отцы-иезуиты – каждый с той дамой, которая ему больше всех нравилась. Пары медленно, одна за другой прошли по залу, обходя столы, обмениваясь улыбками и поклонами, перебрасываясь шутками и острыми словечками.

Лишь отец Игнатий не принимал участия в танцах. Он стоял в углу, внимательно наблюдая за развлечениями. Улучив момент, он дал знак блаженному Станиславу, который, перехватив его кивок, послушно наклонил голову. Отец Игнатий, подойдя к столу, выбрал себе кубок побольше и осушил его до дна, удовлетворенно поглядывая на танцующих.

А блаженный Станислав, проделывая различные фигуры и па, завел беседу с пани Фирлеевой.

– Пани, небеса довольны твоими пожертвованиями, постами и отречением от мирских благ. Ты являешь собой яркий пример набожности и самоотречения.

– О святой Станислав, я не заслужила подобной похвалы.

– Вполне заслужила.

– Нет, не заслужила, мой святой Костка.

– Заслужила, почтенная пани. Однако у тебя много врагов, которые завидуют твоему земному счастью.

Пани Фирлеева всплеснула руками.

– Скажи мне, святой Станислав, неужели и на небе у меня есть враги, неужели и там есть люди, которым я не по душе?

– На небе, пани, все тебя любят, как родную, как будущую святую.

Пани Фирлеева остановилась и схватилась за сердце.

– Как ты сказал? Как будущую святую? И я не ослышалась?

– Продолжим танец, пани, – ответил юноша. – Ты не ослышалась. Враги у тебя есть на земле, в этой юдоли слез, где добродетель колет глаза людям.

– Ты пугаешь меня, почтенный святой.

– Но мы внимательно следим, и пока иезуиты охраняют тебя, ничего с тобой не случится. Это самый любимый небесами орден, и его значение исключительно велико.

– Спасители вы мои! – Пани Фирлеева окинула взволнованным взглядом плавно двигавшиеся пары, среди которых сплошь чернели рясы иезуитов.

– И наши высокие небеса желают, чтобы для спасения своей души ты и дальше продолжала осыпать благодеяниями милосердных отцов-иезуитов, чтобы они жили в полном достатке и всяческом изобилии. Это им поможет лучше служить богу и тщательно заботиться о твоем благе.

– Так и будет, мой дорогой святой.

– Иначе, милостивая пани, тебе будет трудно заслужить великую милость небес.

– Я и сама это понимаю.

Во второй паре придворная дама пыталась вовлечь в разговор блаженного Алоизия, но тот был серьезен и не произносил ни слова. Только раз, приблизившись к ней в танце, он не смог больше сдерживаться и хотел что-то сказать, но пробормотал только: «Я… я… я…» – и, не осилив далее ни единого звука, махнул рукой и умолк.

– У кого прекрасные глазки похожи на лепестки роз? – нашептывал в третьей паре отец Бертольд пожилой даме, которая, склонив голову, млела от восторга.

– Не знаю, преподобный отец.

– У тебя, у тебя, милостивая панна. Они, как звезды, как бриллианты, как капли росы.

– Ах, – вздыхала дама, – как удивительно вы говорите!

В следующей паре даму вел управитель. Он танцевал несколько тяжелее, чем другие, страшно потел, но строил глазки не хуже остальных. Дама изо всех сил тянула его и заставляла повторять па, которые она сама делала.

– Сто чертей и одна пушка, – ворчал управитель, – вот позволила бы ты обнять себя в спальне, а не во время какой-то дурацкой забавы, было бы другое дело. Стыдно мужчине, закаленному в боях, прыгать козлом.

– Такие кавалеры, как вы, пан управитель, завоевывают женщин и в парадных залах.

– К дьяволу эти прыжки! Тут девку и не почувствуешь в руках. Все равно, что сахар через стекло лизать. Только кишки надорвешь. Вышла бы ты со мной во двор, я показал бы тебе, что храбрый мужчина может сделать с вашей сестрой.

Дама хлопнула его по руке.

– Глупости говоришь, пан управитель.

Тот пошевелил усами, и глаза его при этом дико сверкнули.

– А ты попытайся, пани, увидишь, что я и мортире не уступлю. Как выпалю, ни одна башня не устоит.

Измученные музыканты перестали играть. Потные танцоры, тяжело дыша, вернулись на свои места. Пар так и валил от платьев и ряс. Запах пота смешивался с винными испарениями.

– Ох, святые, ну и святые! – тихонько охала старая вдова. – Мне бы еще лет сто такого отречения от мира.

Жбаны вновь были наполнены до краев, возбуждая желание утолить жажду. Гости снова осушили кубки.

Вдруг издали, из покоев пани Фирлеевой, донесся какой-то звон и громкое хлопанье дверьми. Шум этот постепенно приближался, все присутствующие с беспокойством стали переглядываться, Кто-то, позвякивая ключами, шел по замку. Отец Игнатий жестом послал Ясько узнать, в чем дело. Тот послушно подбежал к двери, но остановился на пороге, как бы удерживаемый невидимой силой, потом закричал в испуге, выскочил на крыльцо и бросился бежать. Смертельно перепуганная пани Фирлеева схватила за руку блаженного Станислава. Святой Гонзаго испуганно глядел то на дверь, то на отца Игнатия и блеял:

– Э… э… э…

Дамы замерли от страха. Управитель хотел выхватить саблю, но, вспомнив, что оставил ее в своей комнате, подкрутил ус и принял боевую позу.

Дальше произошло нечто ужасное. В дверях появился лысый человек высокого роста, с вьющейся бородой, красиво лежавшей на груди. Он был одет в голубую рясу и держал в руках два огромных ключа. Стало так тихо, что слышно было вырывавшееся со свистом дыхание отцов-иезуитов. Это продолжалось до тех пор, пока тишину не нарушил звук упавшей лютни. Это музыканты, бросая свои инструменты, выскакивали во двор.

– Святой Петр! – завопил Гонзаго и упал на колени.

– Святой Петр! – пронеслось по комнате.

Блаженный Станислав Костка выпустил руку старой вдовы и последовал примеру своего товарища. Вслед за небожителями все преклонили колени. Прислуга, столпившаяся в углу зала, пала ниц. А святой Петр, сделав шаг вперед, загремел басом:

– До каких же пор вы намерены развлекаться здесь, святые юноши? Я открыл небесные врата и жду вас, как дурак, а вы тут танцульки устраиваете? Меня, старика, оставили на небесном сквозняке, а в это время всякие бродяги в небеса лезут. Марш сейчас же на небо и оставайтесь там навечно. Марш, говорю вам, молодчики! – и, вытянув руку, он указал на дверь.

Отцы-иезуиты позеленели. С пани Фирлеевой, наверное, случился бы удар, если бы не холодный пол, которого она касалась лбом.

– Пан! – воскликнул, щелкая зубами, блаженный Станислав Костка. – Пан!…

– Никакой я тебе не пан, мошенник, злоупотребивший небесным доверием. А ну, марш на небо!

– Святой Петр, прости!

– Я тебя прощу, собачий сын!

Святой Петр подскочил к юноше и начал его колотить ключами по голове, по спине и пониже спины.

– Вот тебе бездельник! Вставай и иди за мной!

Святой юноша, уклоняясь от ударов, ухватился за рясу апостола.

– О святой Петр, никуда я не пойду, я вовсе не святой, это они меня подговорили прийти сюда. Мне еще рано на небо. Смилуйся, святой Петр, надо мной несчастным!

– Ты хоть в глаза-то мне не лги: я хорошо тебя знаю. Стыдно, святой человек, а отказываешься возвращаться на небо. Позор, и слушать этого не желаю.

И он так огрел юнца ключом пониже спины, что тот взвыл от боли и стал еще громче причитать:

– Я вовсе не Станислав Костка, я послушник монастыря святого Мартина.

– Что такое? – притворно удивился святой Петр. – Ты не святой? Ну-ка, объясни, да как следует.

– Меня, – расплакался послушник, как дитя, – отцы-иезуиты уговорили приехать сюда, чтобы разыграть чудо перед госпожой этого замка. Отец Игнатий привез меня из Кракова.

– Отец Игнатий? – удивился святой Петр. – Это кто?

Юноша указал на отца Игнатия, который закрыл лицо руками, не смея поднять глаз.

– Это ты, паскудный чудотворец?

Святой Петр погрозил ему пальцем.

– Ну-ка, почтенный монах, давай побеседуем. А ты, – тут святой Петр повернулся к блаженному Алоизию Гонзаго, – ты возвращайся со мной.

Юнец, побелев, как полотно, в отчаянии вырвал у себя на голове Клок волос.

– Свя… свя… той… Петр… я… я…

– Что этот щенок скулит? – строго спросил апостол.

– Я… я… я…

– Да он, святой Петр, тоже не святой. Он, как и я, – послушник, – услужливо пропел бывший блаженный Станислав.

– Ах, и ты тоже? Ну, ладно! – и святой Петр огрел его ключом по спине. – Вот как вы меня обманывали! Я насквозь промерз у врат райских, а вы дурачков разыгрываете! *

– Я… я… я…

– Поякай мне еще, так я с тебя шкуру спущу!

Послушники били себя в грудь.

– Мы не святые, мы послушники из монастыря святого Мартина. Он – Стасек, а я – Юзек. Нас уговорили изображать перед госпожей этого замка святых юношей:

– Э-т-т-о п-п-правда, – с трудом выдавил из себя заика.

– Ну раз так, то и я расскажу кое-что интересное. Отец Игнатий, это правда, что они говорят?

Монах трясся, как в лихорадке, и молчал, боясь проронить хоть слово.

– Ты смотри, а то я тебя живо на небо заберу. Всех вас, отцы, захвачу с собой на вечные муки.

Тут отец Бертольд закричал на отца Игнатия:

– Ну, говори, а то мне совсем не хочется на тот свет попасть!

– Говори, говори, – испуганно забормотали монахи.

– Правда, – тихо ответил отец Игнатий.

Пани Фирлеева, пристально смотревшая на него, вскрикнула. Святой Петр подошел к ней и поднял ее с коленей. Когда она, опустив взор, встала перед ним, апостол Петр начал речь:

– Раз ты больше не блаженный Станислав Костка, а ты, гнусный заика, – не блаженный Алоизий Гонзаго, то и я больше не святой Петр. Теперь я расскажу ясновельможной пани, кто я и почему выдал себя за святого Петра. Я – квестарь, служу монастырю кармелитов, зовут меня брат Макарий, – тут он распахнул голубую рясу и показал холщовую рубаху, – ловкостью и хитростью проник в этот замок. Я узнал, что за фокусы отцы-иезуиты выделывают перед ясновельможной пани, видел, что они злоупотребляют не только ее добротой, но и вводят в соблазн фальшивыми чудесами.

Иезуиты подняли крик, слышны были их стоны и скрежет зубов. Брат Макарий продолжал:

– Далеко за пределы замка разнесся слух о том, что они обманывают ясновельможную пани, и все смеются над этим. Теперь я ухожу и предоставляю ясновельможной пани поступить так, как ей заблагорассудится. А вас всех беру в свидетели бесчинств отцов-иезуитов.

Квестарь галантно отвесил поклон пани Фирлеевой и бросил отцу Игнатию под ноги железные ключи. Он уже собрался уходить, но тут старая вдова остановила его.

– Останься, отец мой, – сказала она со слезами в голосе. – Останься, ты открыл мне глаза на поступки этих монахов.

– Пани, – возразил квестарь, – это был мой долг. Мой орден славится своей честностью.

Иезуиты заволновались и начали перешептываться. Отец Бертольд, сложив руки на груди, подошел к пани Фирлеевой.

– Ясновельможная пани, этот мирянин грешит…

Старая вдова вспылила.

– Убирайтесь с глаз моих, лжецы! – указала она на дверь. – Чтобы сей же ночью тут никого из вас не было!

Отец Игнатий упал ей в ноги.

– Прости, ясновельможная пани, мы полностью искупим это преступление.

Пани Фирлеева гордо подняла голову.

– Почтенный управитель, проследи, чтобы моя воля была выполнена.

Управитель, стоя навытяжку, загремел доспехами.

– Эй, – крикнул он слугам, – взять их!

Но отцы-иезуиты не стали ждать, пока за них возьмутся слуги. Они поспешили скрыться, чтобы не попасть в руки дворни. Несолоно хлебавши, они бросились в дверь и затопали по галерее. Управитель вышел за ними и, проходя мимо квестаря, с улыбкой бросил ему:

– Неплохо сделано.

Дамы, сбившись в кучку, как голуби на крыше, с любопытством рассматривали брата Макария. А тот не сводил глаз со столов и причмокивал, не в силах бороться с голодом. Дамы наперебой начали приглашать его к столу. Они ухаживали за братом Макарием, подавали все, что ему хотелось и что ему нравилось.

– Вот это, – показывал квестарь на оленью ножку. – А теперь пожалуй, я попробую вот то, – и он указывал пальцем на щуку в тесте с миндалем и изюмом.

Пани Фирлеева плакала. Уронив голову на руки, она содрогалась от боли, огорчения и обмана. Все придворные были опечалены и подавлены.

Браг Макарий, поглощая пищу, не переставал говорить:

– Вы предавались гнусным делам. Святым на небе не давали покоя.

Дамы со стыда прикусывали губки и, чтобы поскорей загладить свою вину, ухаживали наперебой за квестарем. Одна подкладывала ему самые вкусные кусочки, другая подливала в бокал, следя, чтобы тот не оставался пустым, третья угощала заморскими фруктами. У брата Макария зашумело в голове от шелеста шелков и стука каблучков. Квестарь все глубже проваливался в кресле, а глаза его блестели веселее и веселее. Старая вдова стонала и качала головой от великого отчаяния.

– Отец мой, – сказала она наконец, – что же мне делать, ведь я совершила такой большой грех?

– Надо искупить его, милостивая пани.

– Как же мне его искупить, если у меня нет духовных отцов и некому будет направить мою душу?

– За духовными отцами задержки никогда не будет.

Пани Фирлеева с надеждой посмотрела на квестаря и вытерла слезы. Затем умоляюще сказала:

– Отец, будь моим руководителем до конца дней моих.

Квестарь поднял руки в знак того, что вынужден отклонить это предложение.

– Разве ты не слышала, пани, что я мирянин, квестарь, и недостоин выслушивать такие просьбы?

– Однако мудрость твоя выше мудрости иезуитов.

– Спорить не буду, милостивая пани, но душу твою я спасать не могу. Сам я грешник и человек слабый, – проговорив это, он положил в рот последний кусок жаркого, а пальцы вытер о край голубой рясы.

– Так укажи, кто может избавить меня от адских мук.

– Отцы-кармелиты славятся милостями небесными.

– А захотят ли они прибыть ко мне, старухе?

– Захотят, захотят, если я их попрошу об этом.

– Отец мой!

– Милостивая пани, у меня сердце замирает при виде раскаяния, которое ты испытываешь. Поистине прекрасна у тебя душа, если она способна на такое чувство. Я скажу об этом отцам-кармелитам.

– Отец мой!

– На меня отцы-кармелиты возложили эту обязанность, так как я в людях хорошо разбираюсь и обо всем им сообщаю точно, а сами они живут, постоянно умерщвляя свою плоть и душу, поэтому не имеют времени подумать о людях.

– Так поезжай же скорее, теперь же, не медля, за ними. Меня ни на минуту не оставляет мысль: не осуждена ли я на вечные муки, а уходить с этого света с такой мыслью мне бы не хотелось.

– Я так измучен, что в пути протяну, пожалуй, ноги, стало быть тебе от того, что я поспешу, никакой пользы не будет. Я и сижу-то с трудом, а ногами двигать уж совсем не могу.

– Я прикажу запрячь карету шестериком.

– О нет, милостивая пани, я чувствую, что засыпаю.

– Так пошли нарочного, пусть поскорее привезет отцов-кармелитов.

– Вот это другое дело, пани. Нарочного можно послать. Отцы-кармелиты не откажутся помочь тебе.

Пани Фирлеева хлопнула в ладоши. Словно из-под земли перед ней вырос Ясько.

– Возьми коня порезвее и поезжай к отцам-кармелитам, пусть они немедленно приедут и помогут мне в моем горе.

Ясько внимательно слушал госпожу.

– Будет исполнено, ясновельможная пани.

– И скажи отцу-настоятелю, – вставил квестарь, – что тебя послал брат Макарий, – пусть они всем табором едут сюда. Только я не знаю, – обратился он к старой госпоже, – могут ли они быть уверены, что отцы-иезуиты не испортят дела.

– Не хочу больше видеть иезуитов в своем замке, – твердо сказала пани Фирлеева. – Никто из владельцев Тенчина не потерпит, чтобы кто-нибудь насмехался над ними и задевал их родовую честь.

– А какую же гарантию будут иметь преподобные отцы?

– Обещаю, что они будут пользоваться у меня всеми благами.

– Благами, находящимися во временном пользовании, не прельстишь никого, тем более – благочестивый орден, который нуждается в более прочных основах.

– Я дам им в вечное владение несколько деревень.

– Это уже лучше. И какие же деревни, пани?

– Дам им Пачулковицы, Седлец, Жбик, еще добавлю Дуб.

– Хорошие места, – подхватил квестарь, – и мужички там старательные.

– Они будут вам верно служить. Я прикажу им.

– А не думаешь ли ты, милостивая пани, что расположенная вблизи них деревня Черна составляет с ним одно целое?

И Черну отдам, отец мой, лишь бы душу мою поскорее спасли.

– В этом можешь не сомневаться. Спасут, и еще как спасут!

– Ты, отец мой, заслуживаешь великих милостей, – обрадовалась старуха. – Не знаю, чем тебя отблагодарить.

– Слышал, что сказала милостивая пани? – обратился брат Макарий к Ясько.

– Слышал.

– Так седлай лошадь и поезжай в Краков. Да смотри не застрянь по дороге в какой-нибудь корчме.

Пани Фирлеева кивком головы подтвердила, что Ясько должен немедленно выполнить ее приказ. Слуга повернулся на каблуке и проворно выбежал из зала.

– Ну, а что касается меня, – сказал квестарь, – я хотел бы осмотреть замок, он очень красив и построен с большим мастерством.

– Я покажу тебе все сама или прикажу моим придворным дамам провести тебя по замку.

– Не утруждай себя, милостивая пани, я сам осмотрю то, что меня больше всего интересует. А особенно привлекает меня нижние части строения.

– Там кухни и людские.

– Еще пониже, – засмеялся брат Макарий, – яруса на два пониже.

– Подвалы? – удивленно воскликнули дамы.

– Вот именно. Разве неудивительно искусство, с которым сооружены стены, выдерживающие всю тяжесть замка.

– Там тьма кромешная, всюду стоят огромные бочки с вином. И шагу шагнуть нельзя, чтобы на них не наткнуться.

– У меня глаз зоркий, а между бочками я дорожку найду.

– Отец мой, я страшно устала. Пойду помолюсь о милости отцов-кармелитов.

Квестарь встал с кресла и низко поклонился.

– Ступай, пани, ты пережила тяжелые минуты. Но, как я сказал, все поправится.

Пани Фирлеева поклонилась. Несколько дам бросились к ней, чтобы проводить ее в спальню. Но старуха Отстранила их рукой.

– В наказание за грехи я сегодня лягу спать без чьей-либо помощи. Но прежде паду ниц и буду молить бога о прощении.

– Не падай ниц, пани, на холодный пол. Богу это удовольствия не доставит, а ты можешь схватить горячку или какую-нибудь другую гадость. Твой час настанет, отцы-кармелиты позаботятся об этом.

Старая вдова вздохнула и, тяжело ступая, направилась в свои покои. Квестарь схватил кусок жаркого и мечтательно принялся его жевать. Потом рассеянно осушил кубок и взялся за фазана, а поскольку мясо уже остыло, он потянулся за водкой, чтобы погреть кишки.

– Значит, у вас хорошие подвалы? – спросил он придворных дам, не отходивших от него.

– Мы там никогда не были, – ответила одна из них.

– Это недопустимо, – назидательно поднял палец брат Макарий.

Дамы очень опечалились.

– Значит, ни одна из вас не была в подвале? Не интересовалась этим укромным местом, полным ароматов? Э-э, тут что-то не так.

Самая младшая из придворных, девушка с русой косой, покраснела и опустила голову.

– А ну, признавайся, ведь я все равно вижу.

– Я была, – прошептала девица.

– Посещать винный погреб не грех, любезная панна, – сказал брат Макарий, взяв девушку за подбородок и поднимая ее голову. У нее были розовые щечки и большие испуганные голубые глаза. – Может быть, ты, ваша милость, ходила туда для того, чтобы познакомиться с архитектурой?

Девушка выскользнула из рук квестаря и спряталась за подруг. Квестарю хотелось узнать, какая же из придворных дам приходила в спальню и развлекалась с ним. Тут были пожилые дамы, были и молодые, только что оперившиеся, красивые и кокетливые девушки. Поскольку ошибка была совершена и квестарь героически перенес это попущение божие для спасения пани Фирлеевой, ему было бы приятно, если бы той, которая так полюбила Ясько, оказалась одна из этих молоденьких девушек, но, к своему неудовольствию, он заметил туман и мечтательность, которые дают минуты наслаждения, в глазах дамы довольно почтенного возраста. Он засопел от отвращения, почесал лысину и решил преподать ей на старость урок добропорядочной жизни. Приблизившись, он нахмурил брови и долго всматривался в нее. Женщина смутилась и, бессильно опустив руки, дрожала всем телом.

– Здесь царит разврат, – начал брат Макарий. – Под боком у благочестивой пани Фирлеевой творятся дела, стыд и позор за которые ложатся на благородных дам.

На совести у почтенной дамы, очевидно, были и другие, менее благовидные делишки, потому что при этих словах квестаря она успокоилась и смерила его надменным взглядом.

– А ты сам, отец, без греха?

Брат Макарий был огорошен таким ответом. Он неуверенно крякнул и опять почесал лысину.

– Что же, и я не свят.

– Даже святые грешили по семь раз на день.

– Это верно.

Дама повернулась к остальным и с насмешкой в голосе сказала:

– Знавала я одного такого, не хуже тебя мораль читал, а сам не сумел побороть греха. Мне рассказывала одна дама, какое с ней приключилось событие. Шла она на тайное свидание к своему милому в одно надежное и укромное местечко. Ночь была темна, хоть глаз выколи. Она сразу догадалась, что в этом местечке спрятался кто-то другой и выдает себя за ее любовника. А вырвалась она на свидание с большим трудом и, не желая возвращаться ни с чем, воспользовалась услугами этого обманщика. Правда, эти услуги были не такими приятными и любезными, как те, какие ей оказывал любовник, но они не были и неприятными. Затем она ушла, довольная разыгранной шуткой, потому что смельчак-то тот был уверен, что дама так и не узнала, с кем провела время. А она после лишь посмеивалась, слушая, как этот мужлан громил порок и искал виновную. Дама показала мне его, и поэтому я его знаю. Это старый, малосообразительный и неотесанный мужик.

– Ну, нет! – воскликнул брат Макарий. – Наверное, он не был несообразительным, раз нашел для себя такое укромное местечко. А как же он мог быть неотесанным, если ни словом не прервал этой шутки.

– Может быть, и не был, но казался по внешнему виду.

– Если бы пани видела изображения некоторых философов, она сказала бы, что по внешнему виду нельзя судить ни об их уме, ни о ловкости.

– Расскажи еще что-нибудь, расскажи, – стали просить свою подругу дамы, – разгони тоску сегодняшнего вечера.

– Это скорее может сделать гость, – ответила старая греховодница с плутовским видом, – он ведь стал ругать наши нравы. Может быть, он закончит то, что начал.

– Отец наш, мы ждем, – стали упрашивать дамы, располагаясь за столом.

Квестарь подвинул, к себе жбан и перевернул его вверх дном. Оттуда не упала ни одна капля. Он взял другой – тот же результат. Все было пусто. Огорченный квестарь махнул рукой.

– Вы хотите, чтобы я вам что-нибудь рассказал, ждете удовольствий, забыв о том, что случилось здесь недавно. Да, да, дорогие мои. Это неудивительно, ведь в писании говорится: «И нашелся в городе муж убогий, но мудрый, и спас город мудростью своей, и никто не вспомнил потом этого убогого человека». Так и теперь. Разве не я избавил вас от иезуитов? И разве не вы забыли обо мне? – И он показал на пустые жбаны. – Так не годится выполнять библейские заповеди, написанные людям в назидание и для исправления нравов.

– Я не сомневаюсь, – заметила пожилая дама, – что ты, отец мой, вознаградишь себя за пустые жбаны завтра, когда будешь любоваться архитектурой винных погребов. Надо было пораньше прекратить развлечения отцов-иезуитов, тогда бы уцелело все вино до капли.