Он насел на меня. Инга тоже: как же, она еще ни разу в жизни не была в обществе живого капиталиста!
И я сдался.
Лишь в машине обнаружилось, что нас только трое.
— А Эллен?
— Она не поедет.
— Почему?
Вальтер хмыкнул:
— Даже сказать смешно: ревность! В нашем-то возрасте!.. Рози — жена Киннигаднера — моя первая чистая любовь. Боже, как давно это было!.. Потом я ушел к партизанам в горы, а она осталась внизу. Хотя тоже, как и многие, активно плевалась вслед гитлеровцам. А в отряде я встретил Эллен…
Инга моментально зажглась. Это было в ее вкусе.
— Как интересно!.. А когда она вышла за того… мебельного капиталиста?
— Много позже. Они женаты всего лет десять. Собственно, даже не женаты, просто живут вместе…
— Какая романтическая история!
Мы уже выехали за город и следовали широкой альпийской трассой. Напряженного водительского внимания, как в городе, тут не требовалось, и, придерживая одной рукой руль, Вальтер стал рассказывать.
— Романтики здесь не так уж много, должен тебя разочаровать, моя радость. Больше, пожалуй, трезвого математического расчета. У него мебельные фабрики и торговые фирмы по продаже мебели. Так вот, Рози — управляющая и совладелица этих торговых фирм. Если они поженятся, то тем самым автоматически объединятся их капиталы, а значит, возрастут и налоги: у нас система прогрессивного налогообложения. А так капиталы у каждого свои, и налоги намного меньше. Другими словами, им просто материально невыгодно жениться… Разумеется, Рози, как каждая женщина, предпочла бы официальный брак, пусть даже за счет части доходов. А вот он… Тяжелый человек! Грубый, даже хамоватый. Ни в грош не ставит чувства других. Но сильный! Личность!
— А как же тогда его музыка? — спросила Инга.
— Очень просто. Музыка для своего удовольствия. А уж в удовольствиях он себе не отказывает.
— Брак по-австрийски! — Инга, обманутая в своих лучших чувствах, испытывала необходимость язвить. — Донести на него никак нельзя?
— Почему же нельзя? Доносить никому не возбраняется. И письменно и устно.
— Вот я бы и донесла. Не анонимно, не по телефону, а пошла бы куда следует и написала бы заявление с указанием своей фамилии и адреса.
— Ну и что? — рассмеялся Вальтер. — Ведь даже если их застанут вместе в постели, все равно никто не сможет обязать их жениться.
— Но это же обман государства!
— Совершенно легальным образом.
— Данте и Беатриче! Ромео и Джульетта! — продолжала возмущаться Инга. — Рози и… Как его, этого зверя в клетке?
— Гейнц.
— Кошмар! Рози и Гейнц!.. Как низко пало человечество!..
Мы приближались к автомобильному мосту «Европа». Широкой белой лентой, в три ряда движения в каждом направлении, пролегал он от вершины одной горы до другой. Высоченные опоры, стройной колоннадой поднимавшиеся из долины, отсюда, сверху, казались тонкими и ненадежными. Под мостом змейкой вилась не то река, не то ручеек — головокружительная высота скрадывала и искажала истинные размеры.
Не доезжая моста, Вальтер остановил машину. Подошел мужчина в форменной фуражке, с сумкой автобусного кассира. Вальтер через окно подал ему сотенную.
— За что? — поинтересовалась Инга.
— За право проезда по мосту. Его строили с привлечением частных капиталов, и долгое время с каждой проезжающей машины будут взимать сбор. Впрочем, кто не хочет платить, может ехать по старой дороге, по склонам гор, в объезд.
Вальтер медленно тронул «шкоду», и мы покатили по светло-серому с желтыми разграничительными линиями полотну.
— А почему вы не поехали в объезд, дядя Вальтер? Сэкономили бы сто шиллингов, — съязвила Инга.
— Невыгодно, — ответил Вальтер на полном серьезе. — Во-первых, намного дальше. Во-вторых, дорога хуже, трясет. В-третьих, бензина уходит больше. Я уже проверял. А бензин у нас все дорожает — топливный кризис.
— Вы еще не все учли, дядя Вальтер.
— Да?
— Амортизация машины. Если дорога хуже, то, значит, быстрее изнашиваются покрышки и подвеска.
Вальтер, как всегда, спокойно реагировал на ее подначки.
— В самом деле, как же я раньше не сообразил? Спасибо, Инга. Ты увеличила мою статью прихода самое малое на двадцать шиллингов.
— Внесет себе в книжечку, — шепнула мне Инга.
— Перестаньте шептаться, это неприлично.
Вскоре за мостом наша «шкода» свернула на боковое ответвление дороги. На обочине стоял полосатый столб с табличкой:
«Внимание! Вилла „Горный орел“. Частная собственность. Въезд без разрешения владельца карается по закону!»
Все виллы, и даже невзрачные хижины крестьян-тирольцев, носили здесь громкие названия: «Эдельвейс», «Розамунде», «Горная лилия»…
Примерно через километр перед нами вдруг выросла высокая каменная ограда. Заскрипели тормоза.
— Теперь что? Будем карабкаться через стену? — спросила Инга.
— Чуточку терпения!
Прошло несколько секунд, и часть ограды медленно сдвинулась в сторону, открывая продолжение шоссе. Вальтер нажал педаль газа. Я обернулся. За нами опять стояла стена.
— Вот мы и в клетке, — вздохнула Инга.
— Клетка еще впереди.
Вилла стояла возле самой вершины лесистой горы, в неглубоком распадке. Она была построена в необычной форме вытянутого шестигранника.
Моложавая, спортивного вида хозяйка с длинными узкими кистями рук, улыбаясь, встречала нас у закругления дороги. Она была черна, как цыганка, с такими же, как у цыганок, блестящими, чуть навыкате, быстрыми глазами.
— Вы уверены, дядя Вальтер, что она Рози, а не Мирабель?
Вальтер не успел ответить, да и, скорее всего, не понял. Хозяйка шла нам навстречу.
— Рада вам! — сказала она коротко и просто и крепко, по-мужски, пожала мне руку. — Гейнц еще с рассветом отправился на охоту. Он хочет угостить вас горной дичью. Но если рассчитывать на его козлов, то вообще можно остаться без обеда. Пойдемте, я покажу пока наши владения.
Вилла и внутри была необычной и походила больше на гимнастический зал, чем на жилое помещение. Не менее трехсот квадратных метров площади — и ни одной поперечной или продольной стены. Их роль выполняли легкие решетчатые перегородки, обвитые плющом или какой-то другой ползучей зеленью. Потолок тоже был не совсем обычный: не ровный, а весь покрытый какими-то треугольниками, маленькими и побольше, — вероятно, за ними скрывались люминисцентные светильники. И мебели никакой, лишь выступы в стенах.
— Нравится? — Хозяйка явно гордилась своим необычным жильем. — Как тебе, милочка? — обратилась она к Инге. — Ты ведь, кажется, говоришь по-немецки?
— Недурно, — весьма сдержанно отозвалась моя дочь. — Только, знаете, я как-то не очень люблю спать на полу. Да и есть почему-то предпочитаю, сидя за столом.
Рози рассмеялась:
— Я тоже.
Она подошла к одному из выступов возле окна, что-то нажала или подвинула — и к нам прямо из стены выплыла необъятная, фантастических расцветок тахта.
— Другое дело! — Рука Инги утонула в мягчайшем поролоне. — И такое можно купить в ваших лавках?
Она употребила именно слово «лавки» вместо более респектабельного «магазины», и я уверен, сделала это нарочно.
— Нет, милочка, тут, в «Горном орле», все сделано по прихоти заказчика.
Легкое изменение в тоне свидетельствовало, что тоненькая едва заметная шпилька Инги попала в цель.
— Жаль! А то мы с отцом могли бы вам дать заработать.
Рози засмеялась, чуть натянуто, а я мысленно похвалил свою дочь. Хозяйка «Горного орла», видимо, ожидала, что если не меня, пожилого человека, то уж эту простенькую русскую девушку она наверняка сразит наповал.
Инга продолжала держаться независимо и даже чуточку надменно, когда хозяйка продемонстрировала нам шикарный плавательный бассейн с раздвижной крышей, и оранжерею, и кухню, которая, так же как и комната, казалась совершенно пустой, а потом вдруг, когда пускались в ход невидимые кнопки и рычаги, наполнялась и мебелью, и всевозможными никелированными агрегатами, назначение которых было даже трудно угадать.
— Я тут обхожусь одна, без всякой прислуги.
А потом перед нами внезапно возник сам хозяин — господин Гейнц Киннигаднер. В охотничьем костюме, с двустволкой за плечом. Он держал за задние ноги окровавленного зайца, которого преувеличенно небрежным жестом кинул на пол перед своей управляющей-женой:
— Тебе, Рози!
— У нас гости, Гейнц.
— А! Неужели те самые русские, которых обещал Вальтер? Очень мило!
Он оглядел нас довольно бесцеремонно. Статный, ладный, круглолицый, моего примерно роста, он был бы даже по-мужски красив, если бы не излишняя мясистость румяных щек и круглые, желтые, как у птицы, глаза, которые придавали лицу неприятное, хищное выражение.
— Вальтер, скажи, пожалуйста, своему профессору, что я когда-то начинал учить русский язык, но запомнил, к сожалению, всего-навсего лишь одну забавную фразу. Даже не знаю толком, что она означает.
И он произнес, улыбаясь и нещадно коверкая слова:
— Бабы — право! Мушики — лево!
Меня словно ударило в грудь ниже сердца, туда, куда при первом ранении угодил осколок мины. Я даже ощутил острую физическую боль.
«Бабы — вправо! Мужики — влево!..» Перед глазами сразу встала бесконечная вереница людей, ограда из колючей проволоки и вот такие упитанные молодчики в черных мундирах.
Меня захлестнула волна давно уже позабытой холодной ярости, когда палец сам, непроизвольно, начинает жать на спусковой крючок автомата, а голова при этом остается ясной, какой-то даже пронзительно ясной, куда более ясной, чем в обычном состоянии.
— Инга, переведи, пожалуйста, этому господину, — сказал я по-русски, сам удивляясь тому, как ровно звучит мой голос. — В то время, как он изучал ту самую забавную фразу, я со своими разведчиками без лишних слов колошматил фашистов на фронте… Переведи, потом я добавлю еще.
Инга смотрела на меня растерянно.
— Я… Я не знаю, как будет по-немецки «колошматить».
— Переведи: «бил»!.. Нет: «убивал»!.. И еще скажи, что у меня в концентрационном лагере в Саласпилсе погибли отец и мать. По всей вероятности им тоже командовали: «Бабы — вправо, мужики — влево!» Переведи, слышишь?
Она кивнула послушно:
— Хорошо!..
И стала переводить. Очень добросовестно, медленно, подбирая слова поточнее. С лица Киннигаднера сползал румянец, оно стало мертвенно-бледным, почти зеленым.
— Но… Но позвольте… — залепетал, заикаясь. — Скажите господину профессору… это была шутка… Это была просто неудачная шутка…
Вальтер, тоже посеревший, стоял в стороне, у двери.
— Поехали! — сказал я ему.
— Арвид…
— Если ты не поедешь, мы с Ингой уйдем сами.
У Киннигаднера хватило соображения помолчать.
Рози, ломая пальцы, проводила нас к машине.
— Простите! Ради бога, простите! — произнесла она с убитым видом, и мне стало ее жаль: уж она-то здесь совсем ни при чем. — До сих пор еще война стоит между людьми. Какое несчастье, что нельзя ее забыть! Какое несчастье!
«Бабы — вправо! Мужики — влево!»… Вот так, наверное, разлучили и моих стариков. Мать увели с женщинами — вправо, отца — влево…
Как это можно забыть?
Всю обратную дорогу мы не произнесли ни слова. До самой гостиницы. Там, высадив нас и сокрушенно разведя руками, Вальтер сказал:
— Ничего не поделаешь, я вынужден признать, что сморозил величайшую глупость. Но я ничего не знал. Просто не знал, веришь? Рози говорила, конечно, что он воевал где-то там, в России. Но воевали сотни тысяч австрийцев. Их заставили насильно, что они могли сделать?
Я молчал.
— Пойдем в ресторан, поедим. Не умирать же теперь с голоду.
— Иди ты с Ингой, я не хочу.
Я пошел к себе в номер и лег.
«Бабы — вправо! Мужики — влево!» А дети? Они вправо или влево?..
А киннигаднеры и прочие гады все еще топчут землю!
ИЗ ИНСБРУКА В ВЕНУ
мы выехали на следующий день ровно в шесть часов утра.
Я сел впереди, рядом с Вальтером. Эллен тихонько попросила меня об этом, улучив момент, когда он проверял давление в шинах. Вальтер ночью спал плохо, и она опасалась, как бы снова чего не случилось дорогой.
Эллен заразила своим беспокойством и меня, и поначалу я внимательно присматривался к действиям Вальтера. Но он, как обычно, вел машину спокойно и уверенно. Никакой суеты, никакой торопливости, ни одного лишнего движения.
Наша «шкода» шла на большой скорости, с легкостью одолевая крутые подъемы и почти не притормаживая на спусках. Горная автострада была наводнена массой машин. Громоздкие, как старинные шкафы, уложенные на колеса, американские «крайслеры» с затемненными стеклами, длинные, приземистые японские «тоеты», горбо-спинные маленькие «ситроены», жукообразные «фольксвагены», юркие австрийские «штейеры» — вся эта разномастная разноцветная урчащая лавина катилась в направлении Вены.
Каждый новый поворот трассы открывал удивительные пейзажи. Горы медленно проплывали мимо нас, лениво поворачиваясь то нарядными лесистыми пологими склонами, то обнаженными крутыми, без признаков растительности вершинами, с которых серебристо-белыми улитками сползали сверкающие глетчеры.
И всюду отели, всюду пансионаты. От маленьких, двухэтажных на пять-шесть комнат домиков вдоль автострады до внушительных современных многоэтажных сооружений из стекла и бетона где-нибудь высоко-высоко под облаками, с игрушечными вагончиками на тоненьких ниточках собственных подвесных дорог.
Инга все с нетерпением ждала, когда же наконец появится Целль-ам-Зее со сказочным озером, которое так поэтично описал нам Карл. Но, как это нередко бывает в горах, погода вдруг сломалась. Из-за склона горы со снежной шапкой выползли рваные ватные чудовища и быстро забили всю долину. Сначала они поглотили солнце, а затем принялись жадно слизывать яркие краски с окружающих склонов. Сразу все посерело, потускнело, подернулось пеленой.
Вальтер надел противотуманные очки, широко разрекламированные во всех газетах.
— Помогает? — спросил я.
— Как лекарство. Если очень в него веришь, то какая-то польза есть.
— Психотерапия?
— Что-то в этом роде.
Сам Вальтер, видимо, не слишком верил в чудодейственные способности очков, так как основательно сбросил скорость. Если раньше мы со свистом обгоняли одну машину за другой, то теперь ползли в общем потоке.
Туман сгущался с каждой минутой. В этой унылой серятине Целль-ам-Зее показался заурядным дачным поселком, а само озеро — ничем не примечательной пресной лужей.
— О! — Инга разочарованно откинулась на сиденье. — Совершенно ничего интересного!
— Ты не совсем права, Инге, — мягко возразила Эллен. — Здесь изумительное место. Нам просто не повезло с погодой.
— Но и дачи тут тоже не блещут. Вот эта, например, — что хорошего? Или эта.
Она указала на небольшие, вполне приличные коттеджи, мимо которых мы проезжали.
— У Инги теперь один только критерий — «Горный орел», — не удержался Вальтер от подковыки.
Инга среагировала мгновенно:
— Знаете, дядя Вальтер, на вашем месте я вообще не стала бы напоминать о вчерашнем!
— Инга!
Я резко повернулся к ней. Это уж слишком! При любых обстоятельствах надо уметь держать себя в рамках приличия.
Но ее уже понесло.
— А что касается самой виллы… Претенциозность, безвкусица, бахвальство!.. Словом, — она презрительно фыркнула, — симфония ля-мажор!
— Замолчи сейчас же!
— Оставь ее!
Непривычная для Вальтера угрюмость, прозвучавшая в голосе, заставила меня воззриться на него с удивлением. Обычно на такие щенячьи наскоки Инги он отвечал ироническими репликами, снисходительно улыбаясь при этом.
— Оставь! — повторил Вальтер. — Она права…
Дорога пошла резко вверх. Туман стал редеть, и Вальтер прибавил скорость. Опять мы увидели горные пики, ярко высвеченные солнцем. Рваные комья ваты торопливо расползались по ущельям.
Проехали Зальцбург — далеко в стороне шоколадным тортиком промелькнул зубчатый квадрат крепости — и покатили по холмистой равнине. Я заметил, как Вальтер, таясь от Эллен, сунул в рот маленькую оранжевую таблетку.
— Как самочувствие?
— Теперь уже все в порядке.
— Может быть, мне сесть за руль?
— А у тебя права с собой?
— Ну кто же знал…
— Вот видишь… Да ты не беспокойся, Арвид, ничего не случится. До Вены осталось каких-нибудь две сотни…
И все-таки случилось. За Санкт-Пельтеном. От этого тихого городка до австрийской столицы меньше семидесяти километров. Сначала я заметил, что наша машина слегка вильнула, заехав правым передним колесом на обочину, но тотчас же выпрямилась, продолжая ровное движение по асфальту. Я с тревогой посмотрел на Вальтера. Глаза его были скрыты за темными стеклами очков, но мне показалось, что ни в его посадке, ни в положении рук, твердо державших рулевое колесо, ничего не изменилось.
И тут же, едва я отвел взгляд, машина вильнула снова.
— Арвид! — услышал я позади себя отчаянный крик Эллен и, почувствовав, как на меня слева навалилось тяжелое тело Вальтера, моментально, не глядя, перехватил руль, одновременно нажав на педаль тормоза.
Мне удалось остановить «шкоду» буквально в нескольких сантиметрах от дорожного барьера.
Вместе с Эллен и Ингой мы вытащили бесчувственного Вальтера, уложили на траву, в тень машины. Эллен поднесла к его носу ампулу с нашатырем.
Он медленно качнул головой и, не раскрывая рта, протяжно застонал.
— Что с тобой, Вальтер? — Эллен держала его голову на своих коленях. — Что с тобой?
— Голова… — едва слышно прохрипел он. — В клинику… Надо в клинику…
— Что делать? — Эллен в кровь искусала губы. — Клиника Бреннера совсем рядом, сразу за Шенбрунном.
— Едем!
Я обхватил Вальтера с одной стороны, Эллен с другой; он не мог стоять, у него подгибались ноги. Кое-как усадили на заднее сиденье.
— Держись, старина! Сейчас будем в Вене.
Не знаю, слышал ли он меня. Глаза у него были закрыты, рот плотно сомкнут.
Я включил мотор, тронул потихоньку машину. «Шкода» шла очень легко, скорости переключались без всяких усилий, одним лишь толчком пальцев.
— Пожалуйста, побыстрее, Арвид! — Голос Эллен прерывался от беспокойства. Мне кажется, он опять потерял сознание… Вальтер, ну, Вальтер!..
Машина быстро набирала скорость. На спидометре шестьдесят… Восемьдесят… Девяносто…
За нами послышалось прерывистое завывание сирены. Я посмотрел в зеркальце. Машину настигал полицейский мотоцикл с коляской. Подают мне знак остановиться!
Я сбросил скорость.
— Что такое, Арвид? — В глазах у Эллен металась тревога.
— Полиция.
Остановил машину по всем правилам: включил правый сигнал поворота, съехал с полотна.
Мотоцикл приблизился к нам вплотную. Рослый полицейский в шлеме слез с сиденья и медленно, в перевалочку, но в тоже время грозно и неотвратимо, словно многотонный танк, направился ко мне. Второй остался в коляске.
— Дорожная полиция! — Полицейский небрежно отдал честь. — Добрый день! Вы превысили разрешенную скорость движения по трассе.
— Разве? На спидометре было девяносто.
Он понимающе усмехнулся:
— Все так говорят. У нас локатор, понимаете?.. Разрешите ваши водительские права?
Я подал свой паспорт.
— Это что такое? — Он полистал удивленно мою красную книжицу. — А права?
— У меня их нет с собой.
— Послушайте! — вмешалась Эллен. — Мы везем больного, тяжелобольного. Взгляните! Он без сознания. Его надо поскорее в больницу.
Полицейский сунул голову в машину.
— Мои самые искренние сочувствия, мадам. Но водить машину без прав — это большое нарушение. Вам придется проследовать со мной в полицейский участок, господин… — он заглянул, в паспорт, — господин Ванаг.
Эллен возмутилась:
— Вы с ума сошли! А мой муж пусть умирает здесь, на дороге? Да? Это не будет нарушением?
— Успокойтесь, мадам! Что-нибудь придумаем… Курт! — позвал он второго полицейского. — Иди сюда, Курт!
Тот, недовольный, выкарабкался из коляски.
— Ну что там еще?
Первый полицейский кратко и толково объяснил ему возникшую ситуацию.
— Поведешь «шкоду» до больницы…
— Нет, в клинику! — сказала Эллен. — Нам надо в клинику доктора Бреннера на Левегассе.
— Хорошо, хорошо, мадам! В клинику так в клинику — это еще ближе. Слышишь, Курт? В клинику. А потом, если потребуется, доставишь женщин домой… Вас же прошу со мной.
— Может быть, проще все-таки разрешить мне довести машину до клиники.
— Нет! — заупрямился он. — Поедете со мной в полицейский участок.
— Но вы же сами видите, как сложились обстоятельства. Я только поэтому и сел за руль.
— Вижу, но отпустить не имею права — нарушение слишком серьезное. Я обо всем доложу начальнику, а отпустить вас или не отпустить, пусть решает он сам. Разобраться во всем и принять решение — это его служебная обязанность.
Мне не оставалось ничего другого, как подчиниться.
Второй полицейский уже уселся на место водителя.
— Инга, жди меня дома. Никуда не уходи. Меня должны сразу же отпустить.
Она кивнула:
— Хорошо, отец!
«Шкода» тронулась. Мы на мотоцикле поехали следом. Но потом, видно, моему полицейскому надоело плестись позади в струе едкого выхлопного газа. Он включил сирену и, сразу набрав скорость, помчался посередине трассы, обгоняя одну за другой все попутные автомашины.
— Что с ним случилось, с тем господином? — спросил он, когда мы уже въехали в Вену и по обеим сторонам автострады замелькали первые строения.
— Трудно сказать. Потерял сознание; до этого жаловался на головную боль.
Полицейский сразу же поставил диагноз:
— Солнечный удар! Жарища. Обыкновенное дело.
— Вряд ли. У него уже раньше несколько раз случалось нечто похожее.
— Значит, ему ни в коем случае не следовало садиться за руль. В правилах движения на этот счет сказано четко и определенно.
Он на всем ходу лихо развернул мотоцикл у неказистого пятиэтажного здания и резко затормозил.
— Прошу!
Над дверью висела вывеска: «Полицейский участок».
Он прошел вперед, держа в руке мой паспорт в ярко-красной обложке. Я за ним. В коридоре на скамьях сидели посетители. Из комнат доносился стук пишущих машинок, обрывки разговоров. Какой-то молодой высокий голос кричал, очевидно в телефонную трубку:
— Повторяю приметы: мятая снизу золотая коронка на верхнем правом резце…
В конце коридора мой провожатый открыл неприметную дверь и, придерживая ее, пропустил меня в замкнутый внутренний двор.
— Налево, пожалуйста.
Мы поднялись по лестнице на второй этаж и прошли по галерее вдоль стены в самый конец здания.
— Прошу!
И только в этот момент я сообразил, что полицейский участок может занимать в доме лишь часть первого этажа. Зачем же он повел меня в какую-то квартиру на втором?
Не может ли это быть тонким, заранее рассчитанным психологическим ходом? В частную квартиру я бы не пошел. А так как он провел меня через помещение полицейского участка, мне и в голову не пришло усомниться.
А теперь…
Что это все может означать? Да и полицейский ли он вообще? Форма еще ничего не доказывает.
Но уже было поздно.
Полицейский захлопнул за мной входную дверь. Я находился в прихожей. Пустая вешалка, трюмо, подставка для обуви.
— А теперь сюда.
Просторная комната, в которую он меня привел, была буквально набита зачехленной мебелью. Ее, вероятно, как обычно перед ремонтом, стащили сюда со всей квартиры. Горело электричество, сквозь плотно прикрытые шторами окна дневной свет пробивался лишь узенькими лучиками.
В комнате было несколько человек. Все они располагались на зачехленных стульях, кушетке, креслах. Похоже, здесь шло совещание. Было сильно накурено, в пепельницах высились горы окурков.
Совещались?
Или поджидали кого-то?
Меня?
Полицейский направился к человеку, который сидел против двери, в проеме между двумя окнами, у новенького полированного письменного стола — снятый с него чехол висел рядом на спинке стула.
— Вот, — полицейский положил на стол мой паспорт. — Отсутствие водительских прав и превышение скорости.
— Мне пришлось сесть за руль, — стал разъяснять я. — Водителю стало плохо и…
— Это неважно, это совершенно неважно! — остановил меня жестом человек за столом. — Обождите в передней, — приказал он полицейскому.
— Слушаюсь!
Тот повернулся и вышел.
Человек за столом стал меня молча разглядывать. Он был в очках. Дымчатые стекла, словно жестянки, заслоняли взгляд. Глаза прятались за ними, не давая возможности себя рассмотреть. А не видя глаз, очень трудно судить о человеке. Глаза в человеке — главное, все остальное — невыразительные, мало что говорящие детали. Ну, короткий, словно обрубленный, нос. Ну, щегольские, шнурком, усики, ну, твердая прямая линия рта… Этого слишком мало, чтобы сделать хотя бы предварительный вывод.
Одно мне стало ясно с первого же взгляда. К австрийской полиции сидевший передо мной человек не имеет ни малейшего отношения.
Как, впрочем, и униформированный мотоциклист, который заманил меня сюда. Номерной знак, выбитый на его нагрудной бляхе, я запомнил. Но что это даст? Наверняка под этим номером в австрийской полиции числится совсем другой человек.
Молчание затягивалось. Я не считал нужным заговаривать первым.
— Садитесь! — предложил наконец он. — Разговор будет не короткий.
— Мне бы желательно завершить его побыстрее. Дочь будет ждать, волноваться. Если необходимо заплатить штраф — я готов. Если одного штрафа недостаточно, а мои объяснения вас не устроят — звоните в советское посольство.
Он рассмеялся.
— А знаете, как раз этого мне и хотелось бы избежать в наших с вами общих интересах.
— Я не понимаю…
— Ладно, господин Ванаг. Не будем играть в детскую игру: «Я не знаю тебя, ты не знаешь меня».
— Но я вас действительно не знаю.
— Это неважно.
— А что же важно?
Он пропустил мой вопрос мимо ушей.
— Можете называть меня Шмидтом.
— Шмидтом или Смитом?
Брови над роговой оправой очков поползли вверх.
— Почему такой странный вопрос?
— Для Шмидта у вас слишком ощутимый акцент.
— Да? — Кажется, я его слегка уязвил. — А ведь и у вас тоже.
— Но я не прошу называть меня Шмидтом.
Он снова рассмеялся.
— Что ж, вы правы. И все-таки пусть будет Шмидт, если не возражаете… Итак, как вы уже догадались, ваше появление здесь никак не связано с нарушением правил дорожного движения. Просто мы использовали это обстоятельство как подходящий повод, чтобы встретиться с вами. Да вы садитесь, садитесь! Я же сказал: разговор не минутный.
— Я предпочитаю уйти. Надеюсь меня выпустят?
— О да! Но, уверяю вас, вы заинтересованы в этом разговоре больше, чем кто-либо. На вашей совести есть одно темное пятнышко.
Вот! Наконец-то!
— Нет у меня никаких темных пятнышек.
— Таких людей вообще не бывает. У всех есть пятна, маленькие или большие. Разница только в том, что одним их удается до поры до времени скрыть, другим нет. Вам, например, до сих пор просто везло. А теперь… Словом, вам грозит большая опасность, господин Ванаг.
— И вы вознамерились меня от нее спасти!
Я вложил в эту фразу изрядную порцию сарказма.
— Все будет зависеть от вас.
— Что же я должен сделать? — Взяв иронический тон, я уже не отступил от него.
— А что за опасность? — спросил он и посмотрел на меня победителем. — Видите, вот ваша оплошность номер один. Этот вопрос должны были задать вы.
Я изобразил секундное замешательство. Не знаю уж, как там у меня получилось, но он сделал вид, что сжалился надо мной.
— Ну ладно, начнем лучше все сначала. А то вдруг выяснится, что вы вовсе не тот, за кого мы вас принимаем.
И стал, держа в руке мой паспорт, задавать один за другим обычные стандартные вопросы: как зовут, где родился, когда родился… Словно он служил инспектором местного отдела кадров и принимал меня на работу.
Он спрашивал, я отвечал — неохотно, односложно, кривя губы. Остальные по-прежнему хранили молчание, не издавая ни единого звука, будто их здесь, в комнате, и не было. Действующими лицами являлись двое: он и я, а другие были только статистами или же, возможно, актерами на выходах с одной-двумя репликами и терпеливо ждали, когда настанет их черед выйти на сцену и произнести свои слова.
И я подумал: не он ли был режиссером того несостоявшегося спектакля на территории ФРГ? Тем более, что лица некоторых из сидевших в комнате казались мне знакомыми.
Где, например, мог я видеть вон того толстого старика в кожаной куртке?..
Но вот, кажется, исчерпались, наконец, все вопросы из листка по учету кадров.
Настало самое время возмутиться.
— Не понимаю!.. — начал я в повышенном тоне.
— Минуточку, — он не дал мне договорить. — Посмотрите, пожалуйста! Не знаком ли вам случайно этот симпатичный молодой человек?
И протянул через стол небольшую фотокарточку.
Мне не пришлось наигрывать удивление: я и в самом деле удивился.
— Но ведь… Черт побери, это ведь я! Гимназический снимок, еще довоенных лет. Как он у вас очутился?
Шмидт, или Смит, или не знаю еще как, удовлетворенно улыбнулся:
— Секрет фирмы… Ну, а это?
Кончиками пальцев он достал из вытянутого ящика стола, как фокусник из цилиндра, плотный лист бумаги. Это была фотокопия известного мне документа, начинавшегося со слов:
«Начальнику отдела политической полиции господину Дузе от Ванага Арвида, сына Яниса…»
