— В присутствии богачей я всегда испытываю благоговейный страх, — пробормотал Эллери, — пока не вспомню Прудона.
      — И что сказал твой Прудон?
      — La propriete, c’est le vol .
      Судья хмыкнул.
      — После чего я начинаю чувствовать себя гораздо увереннее. Даже будучи застенчивым, могу не теряться в компании... э... воров. Следовательно, мы можем чувствовать себя как дома.
      — Ты жить не можешь без софистики! А я не могу забыть, что в здешнем воздухе витает запах смерти.
      — Очевидно, кое-кто из той почтенной публики тоже. Ты знаешь кого-нибудь из них?
      — Ни души. — Пожилой джентльмен пожал плечами. — Судя по кислому выражению физиономии Годфри, если этот подозрительный жулик и есть Годфри, боюсь, нам тут не больно рады.
      Роза устало поднялась с плетеного кресла.
      — Простите, судья. Я... я немного расстроена. Мама, папа, это судья Маклин. Он предложил нам свою помощь. А это мистер Эллери Квин — детектив. Я... где он? — надломленным голосом неожиданно воскликнула она и разразилась рыданиями. Никто не понял, кого она имела в виду: Дэвида Каммера или Джона Марко.
      Загорелый молодой человек вздрогнул. Он выскочил вперед и протянул руки к ней:
      — Роза...
      — Детектив, — пробормотал Уолтер Годфри, отряхнув свои грязные брюки. — Мне кажется, их тут целая свора. Роза, прекрати шмыгать носом! Что за манеры! Должен сказать, что этот негодяй получил по заслугам, и я надеюсь, что этот благодетель человечества, который прикончил его, останется безнаказанным. Если бы ты чаще слушала своего отца, вместо того чтобы...
      — Премилый тип, — пробормотал Эллери, повернувшись к судье, когда Стелла Годфри бросила гневный взгляд на мужа и поспешила к дочери. — Полюбуйтесь на нашего юного героя. Вездесущий обожатель, явно чувствительный к слезам. Хотя не могу сказать, что в данном случае я его осуждаю. Как вы думаете, та дама, похожая на баржу, часом, не буйная миссис Констебль, о которой упоминала Роза?
      Лаура Констебль, облаченная в утреннее платье ослепительно красного цвета, неподвижно восседала неподалеку. Она не видела ни двоих мужчин, ни Стеллу Годфри, сопровождавшую Розу, ни Эрли Корта, кусавшего губы, ни Уолтера Годфри, недоброжелательно взиравшего через патио на детективов. Эта женщина была невероятно толста, даже несмотря на утягивающий ее под платьем корсет; ее грудь казалась просто необъятной.
      Но размеры этой женщины были ничто по сравнению с безмерностью охватившего ее ужаса. Ее безжизненное, обрюзгшее лицо, покрытое толстым слоем косметики, выражало не просто страх, а настоящую панику. Вряд ли это объяснялось присутствием целой толпы полицейских и даже близостью мертвого тела. Эллери внимательно рассматривал ее. На заплывшем жиром горле нервно пульсировала жилка, а левый глаз непроизвольно подергивался. Толстуха дышала медленно, с трудом, как если бы страдала астмой.
      — Все как в плохом спектакле, — хмуро буркнул он. — Интересно, что ее так тревожит?
      — Трудно сказать... А это, полагаю, сидят Мунны? — пробормотал судья Маклин. — Прелюбопытный зверинец, сынок.
      Эту женщину не узнать было трудно. Ее красивое лицо не сходило со страниц газет и журналов. Будучи родом из грязной провинциальной дыры Среднего Востока, она заблестела в лучах ненадежной славы прежде, чем ей исполнилось двадцать, став победительницей многочисленных конкурсов красоты. Какое-то время она была моделью — обладая прелестным лицом, с необыкновенно белой кожей и стройной фигурой, она была на редкость фотогенична. Потом она исчезла и через некоторое время появилась в Париже в качестве жены американского миллионера. Двумя месяцами позже выгодно развелась и заключила контракт с Голливудом на съемку в фильме.
      Этот эпизод ее жизни был одновременно скоротечным и бурным. Не обладая особыми талантами, она успешно прогремела в нескольких громких скандалах и, оставив Голливуд, вернулась в Нью-Йорк, почти одновременно с этим заключив другой контракт, на этот раз возникнув в схожей роли на Бродвее. И вот тут-то Сесилия Болл и в самом деле нашла себя, ибо ее скандальная слава переходила из одного ревю в другое с той космической скоростью, какая возможна лишь на Бродвее и в балканской политике. Потом она встретила Джозефа А. Мунна.
      Мунн был тот еще крепкий орешек. Парень с Дальнего Запада, в тяжелые времена забивавший скот за тридцать долларов в месяц, он вступил в карательную армию Першинга во время войны с Панчо Вильей, потом попал в водоворот европейского конфликта. Заслужив звание сержанта и две медали во Франции, он вернулся в Штаты героем без гроша в кармане и с тремя шрамами от шрапнели. Однако эти раны не уменьшили геркулесовой силы Мунна, что следует из его дальнейшей истории. Почти сразу же он покинул Нью-Йорк и исчез на видавшем виды лайнере. Много лет о нем не было ни слуху, ни духу. Затем, неожиданно, он вернулся в Нью-Йорк — уверенный в себе сорокалетний мужчина, смуглый как метис, с такими же курчавыми, как и в молодости, волосами и состоянием в несколько миллионов долларов. Как он их заработал, не знал никто, кроме его банкира; но слухи утверждали, будто источником его богатства послужили революция, скот и рудники Южной Америки.
      Джо Мунн прибыл в Нью-Йорк, одержимый одной идеей: как можно скорее наверстать упущенное им за годы странствий, рискованных кампаний и связей с женщинами-полукровками. В том, что он наткнулся на Сесилию Болл, нет ничего странного. Их встреча произошла в модном ночном клубе, где хмельное веселье было в самом разгаре, а музыка будоражила кровь. Мунн беспрестанно пил, швыряя деньгами с бездумной легкостью махараджи. Он показался ей таким большим, таким властным и таким непохожим на других бледнолицых мужчин, к которым она привыкла, и, самое главное, был так набит деньгами, что Сесилия, само собой, нашла его просто неотразимым. На следующий день Мунн проснулся в полдень в номере отеля «Коннектикут» и обнаружил рядом с собой жеманно улыбающуюся Сесилию; на бюро лежал брачный контракт.
      Другой устроил бы скандал, пригрозил самыми страшными карами или обратился бы к адвокату — в зависимости от темперамента. Но Джо Мунн лишь рассмеялся и сказал:
      — Хорошо, детка, ты меня подловила; но я сам виноват, и, надеюсь, ты не из тех, кого надо долго уламывать. Однако помни лишь одно: отныне ты жена Джо Мунна.
      — Как я могу это забыть, красавчик? — проворковала она, прижимаясь к нему.
      — Это будет закрытая корпорация, усекла? Я не собираюсь выпытывать о твоем прошлом или о том, с кем ты тут развлекалась, — у меня и у самого прошлое с душком. Бабок у меня полно, больше, чем кто-либо мог когда-то предложить тебе. И я надеюсь, что смогу ублажить тебя. Так что смотри, никаких любовников. — И он быстро изложил ей свою точку зрения.
      Сесилия немного поежилась; она и по сию пору помнила жесткий взгляд его черных глаз.
      Произошло это несколько месяцев назад.
      Сейчас Мунны, муж и жена, сидели рядышком в патио гасиенды Уолтера Годфри — немые как рыбы и едва дышали. Состояние Сесилии Мунн нетрудно было угадать: под слоем косметики она была смертельно бледна, ее руки сплелись на коленях тугим узлом, а огромные серо-зеленые глаза выражали страх. Ее грудь медленно вздымалась и опускалась сдерживаемыми волнами. Она явно была напугана — напугана не меньше, чем Лаура Констебль.
      Мунн возвышался рядом с женой, его черные глаза под прикрытыми смуглыми веками бегали, словно крысята, ничего не упуская. Большие, мускулистые руки были спрятаны в карманы спортивного пиджака. Его лицо оставалось бесстрастным, словно лицо профессионального игрока. Где-то в глубине сознания Эллери мелькнула мысль, что загорелые мышцы этого ковбоя, скрытые свободным костюмом, напряглись, как если бы он готовился к решительному прыжку. Казалось, он что-то знал... и был готов... ко всему.
      — Чего они все так боятся? — прошептал Эллери судье, когда в дверях дальнего конца патио появилась мощная фигура инспектора Молея. — Никогда не видел компании напуганной сильнее, чем эта.
      Пожилой джентльмен какое-то время молчал. Потом медленно произнес:
      — Меня больше интересует тот парень, которого убили. Я хотел бы взглянуть на его лицо. Интересно, он тоже был чем-то напуган?
      Взгляд Эллери скользнул по неподвижной фигуре Джо Мунна.
      — Я бы не удивился, — шепнул он судье.
      Детектив широкими шагами поспешил к ним.
      — Почти ничего нового, — доложил он тихим голосом. — Я проверил в телефонной компании. Вчера ночью они зарегистрировали звонок из коттеджа Уоринга.
      — Замечательно! — воскликнул судья.
      — Не так уж и замечательно. Потому что это все. Никакой возможности узнать ни кто звонил, ни кому звонили. Однако звонок был местным.
      — А!
      — Да, признаю, это уже кое-что. Похоже на то, что великан рапортовал кому-то сюда, в дом. Однако попробуйте это доказать. — На челюсти инспектора выступили тугие желваки. — Но теперь мне известна личность этого громадного господина.
      — Похитителя?
      — Я знал, что до меня это дойдет, так вот теперь я все выяснил. — Молей сунул в рот мятую итальянскую сигару. — Так слушайте... вы мне просто не поверите. Это субъект по имени капитан Кидд!
      — Чепуха! — запротестовал Эллери. — Так можно дойти черт знает до чего. С повязкой на одном глазу? Ну знаете ли! Капитан Кидд? Удивительно, что у него не было козлиных копыт.
      — Возможно, повязка на глазу, — сухо заметил судья, — и навела на это имя, сынок.
      — Скорее размер его копыта, — усмехнулся инспектор, выпуская ядовитую струйку дыма. — Кстати, насчет копыт, мистер Квин... мисс Годфри, описывая нам его, среди прочего упомянула невероятный размер ноги похитителя. Кажется, у него самые огромные башмаки на свете. Кое-кто из тех, кто знаком с ним, называет его Буксир Энни, когда хотят достать. Помог также шрам на шее, о котором она также говорила. От пулевого ранения, я думаю.
      — Настоящий гладиатор, — пробормотал Эллери.
      — И еще кое-что. Никто не знает его настоящего ранга. Просто капитан Кидд. Повязка на глазу настоящая. Десять лет назад ему выбили глаз, полагаю, в какой-нибудь потасовке на берегу.
      — Тогда он хорошо известен в этих краях?
      — Достаточно хорошо, — мрачно подтвердил Молей. — Живет один в лачуге на обнажаемом при отливе участке берега по пути на Барам. Зарабатывает на жизнь тем, что нанимается кем-то вроде рыбака-лоцмана. У него есть маленькая грязная шлюпка или что-то вроде этого. Выпивает по нескольку кварт клопомора в день и при этом умудряется оставаться на ногах. Пользуется репутацией скандального посетителя. Отирается в здешних краях лет двадцать, но никто, кажется, ничего толком о нем не знает.
      — Шлюпка, — задумчиво протянул Эллери. — Тогда за каким лешим он угнал яхту Уоринга, если только это не полный кретинизм.
      — Она намного мощнее. На ней можно далеко уйти. К тому же там есть кабина. На самом деле один из моих ребят доложил, что он продал свою шлюпку не далее чем в прошлую среду. Любопытная деталь.
      — Продал, — повторил судья, неожиданно помрачнев.
      — Такова история. Я разослал сигнал тревоги по всему побережью. Береговая охрана предупреждена и будет начеку. Он настоящий кретин, если надеется улизнуть после всего, что натворил вчера ночью. Кто-то обошелся с ним как с сосунком. С таким каркасом, как у него, ему спрятаться не легче, чем слону в цирковой палатке. И обратите внимание! — Инспектор попыхтел сигаретой. — Он угнал машину. Ее хозяин узнал свою тачку сразу же. Она была угнана с дорожной обочины, где он оставил ее около шести вечера. Миль за пять отсюда.
      — Странно, — пробормотал Эллери. — Его действия не такие уж идиотские, как может показаться на первый взгляд. Такой субъект, как ваш пиратский капитан Кидд, мог с легкостью решиться на последнее отчаянное дело и сделать ноги. Судя по тому, что он продал свою посудину — единственный способ заработать себе на жизнь, то похоже на то. — Он медленно зажег сигарету. — Теперь этот тип на быстроходной яхте, на которой, по вашим словам, может уйти далеко. И если Кидду заплатили вперед, то ему ничего не стоит выбросить тело Каммера за сотни миль от берега, где оно никогда не будет найдено, и двинуть в любом направлении, в котором вздумается. И даже если вы его поймаете, то где пресловутый и такой неуловимый «corpus delicti»? Мне это кажется более чем вероятным. Он исчез, и, боюсь, навсегда. Пташка прочирикала мне, инспектор, что вы к этому придете.
      — Сбежал от меня? — усмехнулся Молей. — В любом случае еще вопрос, убил ли он вчера Марко. По всему видно, он приволок Каммера к морю, думая, что это Марко. А тот тип, которому он отчитался по телефону, вероятно, к своему великому удивлению, после звонка Кидда встретил Марко, догадался, что Кидд все перепутал, схватил не того, кого надо, и той же ночью сам пришил Марко, пока Кидд увозил Каммера за множество миль отсюда.
      — Не исключено, — заметил судья, — что Кидд причалил где-нибудь к берегу ночью и позвонил своему боссу еще раз. Он мог получить инструкцию вернуться назад и закончить работу.
      — Возможно, но я убежден, что мы расследуем два убийства, а не одно, с двумя разными убийцами.
      — Но, Молей, они должны быть связаны!
      — Ну да, ну да, — заморгал инспектор. — Видите ли, Кидд должен будет причалить где-нибудь, чтобы пополнить запас горючего, тут-то мы его и схватим.
      — Горючего для яхты? — Эллери пожал плечами. — Несмотря на всю свою тупость, он справился с заданием. Я сомневаюсь, что из-за такой ерунды, как заправка горючим, Кидд совершит ошибку. Возможно, у него где-нибудь в укромном месте припрятан запас топлива. Я не стану повтор...
      — Хорошо, хорошо. У нас еще черт знает сколько дел. Пока я так и не удосужился осмотреть дом. Пойдемте, джентльмены. Хочу показать вам нечто поразительное.
      Эллери извлек сигарету изо рта и жестко уставился на детектива.
      — Поразительное?
      — Это нечто. Такое вы видите не каждый день. Мистер Квин... даже вы. — В голосе Молея прозвучал скрытый сарказм. — Это должно находиться прямо по тропинке.
      — Идемте, идемте, инспектор, вы нас нарочно интригуете. Поразительное — что?
      — Труп.
      — О! Замечательно, — усмехнулся Эллери. — Насколько я слышал, он был кем-то вроде Адониса.
      — Вам надо посмотреть на него сейчас, — мрачно заявил инспектор. — Адонис по сравнению с ним был просто деревенщиной с бельмом на глазу. Готов поспорить, что не одна девица пожелала бы взглянуть на него хотя бы одним глазком, даже если он мертвее мертвой макрели. Это самое поразительное зрелище, которое мне доводилось видеть за все те двадцать лет, что я смотрю на мертвецов.
 

* * *

 
      Самое поразительное заключалось в том, что на террасе за одним из столиков сидел мертвый Джон Марко, слегка съехав на стуле и продолжая держать в правой руке черную трость, почти горизонтально лежащую на плитке пола. Его темные кудри покрывала черная фетровая шляпа, немного сдвинутая набок, с плеч спадал черный театральный плащ, перехваченный металлической застежкой и стянутый у горла шнуром, под которым он был голым.
      Не полуголым и не почти голым. Он был гол как в день своего рождения.
      Оба мужчины разинули рот в изумлении, словно деревенщины на сельской ярмарке. Затем Эллери моргнул и посмотрел еще раз, дабы убедиться, не чудится ли ему это.
      — Боже мой, — произнес он таким тоном, к какому прибегает эксперт, который с благоговением созерцает произведение искусства.
      Судья Маклин смотрел молча, будучи не в состоянии что-либо сказать. Инспектор Молей стоял в стороне, с невеселой улыбкой наблюдая за их потрясенными лицами.
      — Как вам такое, судья? — хрипло спросил он. — Готов побиться об заклад, что за всю вашу службу вам доводилось много раз слушать дело, когда была раздета женщина, но раздетый мужчина... Представить себе не могу, куда катится эта чертова страна.
      — Не хотите ли вы сказать, — начал судья, скорчив гримасу отвращения, — что какая-то женщина...
      Молей пожал могучими плечами и запыхтел сигарой.
      — Чушь, — возразил Эллери, хотя не слишком уверенно. Он не мог оторвать глаз от поразительного зрелища.
      Голый! Под плащом не было ни единого клочка одежды. Синевато-белый гладкий торс мерцал в лучах утреннего солнца, словно мраморная статуя, высветленная и отполированная временем; смерть оставила неизгладимый след на этой упругой коже. У Марко была худая, плоская грудь, широкие сильные плечи и тонкая талия. Округлые мышцы на длинных боках уже затвердели. На стройных и гладких, как у мальчика, ногах не было видно вен, а ступни были изящны почти по-женски.
      — Красив, дьявол! — вздохнул Эллери, скользнув взглядом по лицу убитого. Это было лицо римского бога с полными губами и прямым носом, лишь с легким намеком на орлиный, — гладко выбритое лицо соблазнителя, апатичное и насмешливое, даже мертвое. На нем не было ни малейшего признака страха, о котором упоминал судья Маклин. — Его нашли в таком виде?
      — Точно в таком, в каком вы его видите, мистер Квин, — подтвердил Молей, — если не считать, что плащ не был обернут вокруг плеч, как сейчас, а спадал вниз, полностью закрывая все тело. Мы отвернули полы и едва не потеряли дар речи... Черт знает что, а? Но мы не сдвинули его ни на дюйм. Убийца начитался книжек или съехал с катушек... А вот и наш окружной коронер. Привет, Блэки, давай поживее, ладно?
      — Любопытно, — пробормотал судья Маклин, отодвигаясь в сторону, чтобы освободить место костлявому мужчине с усталым лицом, спускающемуся к ним по ступеням террасы. — Этот джентльмен, инспектор, он что, имел привычку разгуливать в чем мать родила или вчера вечером выдался особый случай? Кстати, я правильно понял — это произошло вчера вечером?
      — Похоже на то, исходя из того, что мне пока удалось нарыть, судья. А что до его привычек, то тут остается только гадать, — с кислой миной пояснил Молей. — Если это так, то здешних дамочек должно было бросить в дрожь. Глянь, Блэки. Премиленькое зрелище для церковного хора воскресным утром, а?
      У коронера отвисла челюсть.
      — Почему этот парень голый? Вы его так и нашли? — Черная сумка Блэки скользнула по плитке, когда он наклонился, недоверчиво разглядывая труп.
      — И в сотый раз, — устало ответил инспектор, — ответ да. Давай действуй, Блэки, ради всего святого. Тут сам черт ногу сломит, так что я хотел бы получить от тебя самый полный отчет, и как можно быстрее.
      Трое мужчин отступили немного назад, наблюдая за действиями коронера. Какое-то время ни один из них не проронил ни слова.
      Потом Эллери спросил, медленно выговаривая слова:
      — Вы не нашли его одежду, инспектор?
      Его глаза пробежались по небольшой террасе, недостаток пространства которой компенсировался цветом и атмосферой. Она словно манила отдохнуть — маленький интимный храм для ничегонеделанья. Открытая белая крыша террасы позволяла лучам солнца проникать между балками внутрь и падать на разноцветные плиты на полу полосками света и тени.
      Здесь во всем чувствовалась рука и глаз искусного декоратора, воссоздавшего атмосферу моря и Испании. Тут были пляжные зонтики, расписанные испанскими цветами красных и желтых тонов, над маленькими круглыми столиками. На столиках стояли ракушки-пепельницы, оправленные в медь кожаные коробочки с сигарами и сигаретами, а также разные настольные игры. На самом верху ведущих на террасу ступеней красовались два огромных испанских кувшина для масла с цветами, а у подножия на плитах — еще два. Невероятных размеров — почти в рост человека, со сладострастно выпяченными боками, — они словно были позаимствованы из арабских сказок Шахерезады. В тени высокой скалистой стены стоял на подпорках миниатюрный испанский галеон (который, как потом выяснил Эллери, был поделен надвое и служил довольно практичным баром). Несколько великолепных цветных мраморных статуй занимали вырубленные в скалистой степе ниши, а поверху самих стен чья-то искусная рука изваяла барельефы испанских исторических фигур. На двух противоположных балках открытой крыши возвышались, словно на страже, два огромных прожектора, на бронзе и призмах которых сверкало солнце. Они смотрели прямо вперед, в пространство между образующими бухту скалами.
      На круглом столике, за которым сидела обнаженная фигура покойника, лежали письменные принадлежности: причудливой формы чернильница, восхитительно инкрустированная коробка для ручек из ракушечника и изящный контейнер для писчей бумаги.
      — Одежду! — нахмурился инспектор Молей. — Пока нет. Из-за этого все и кажется таким нелепым, мистер Квин. Можно, конечно, сказать, что парень спустился на этот лоскут пляжа ночью, снял с себя все и немного охладился в океане; но что, черт возьми, случилось с его вещами? И где его полотенце? Как он мог обсохнуть ночью без полотенца? Только не говорите мне, что кто-то стянул его шмотки, пока он тут плескался, как это делают ребятишки! Во всяком случае, я так думаю... пока чего-нибудь не найду.
      — Полагаю, вряд ли он купался, — негромко предположил Эллери.
      — Да, да. Вы совершенно правы! — На честном красном лице служаки отразилось отвращение. — В любом случае купание исключается. На нем был этот идиотский плащ, а в руке — ручка. Черт, ведь он писал письмо, когда его убили!
      — А вот это, — сухо заметил Эллери, — уже кое-что. Теперь они стояли позади застывшей фигуры. Тело Марко было обращено лицом к маленькому пляжу, а широкая спина в плаще — к ступеням террасы. Казалось, он погрузился в раздумья, глядя поверх сверкающего песка и легких волн синего моря, наполнявших устье бухты. Море ушло, хотя даже сейчас Эллери мог наблюдать почти незаметное отступление воды. Тридцать футов песка оставались совершенно гладкими, без каких-либо чужеродных следов.
      — Кое-что? — хмыкнул Молей. — Наверняка что-то да значит. Поглядите сами.
      Эллери высунул голову поверх плеча трупа; коронер, трудившийся по другую сторону, проворчал что-то и отступил назад. Но Квин разглядел то, что имел в виду инспектор. Левая рука Марко свисала вниз рядом со столом, и прямо под ней на плите, куда насмешливо указывал окостеневший палец, лежала цветная ручка, точно такая же, как и остальные в коробке из ракушечника. На кончике пера засохли черные чернила. Лист писчей бумаги, на котором было выведено несколько строчек, — кремовый лист бумаги с гербом, тисненный красным и золотым по верху, а чуть ниже герба на узкой полоске старинными буквами было выведено «Годфри» — лежал на столе всего в нескольких дюймах от мертвого тела. Очевидно, Марко был убит в тот момент, когда писал, поскольку последние слова — явно незаконченная буква — резко обрывались, и вниз листа шла жирная черная линия, которая продолжалась по поверхности стола до самого его края. На среднем пальце левой руки Марко осталось черное чернильное пятно.
      — Выглядит вполне натурально, — заметил Эллери, выпрямляясь. — Но не кажется ли вам это странным, хотя бы потому, что он писал только одной рукой?
      Инспектор Молей уставился на лист, а судья нахмурился.
      — А сколько, черт побери, — взорвался Молей, — нужно человеку рук, чтобы написать письмо?
      — Мне кажется, я знаю, что имел в виду мистер Квин, — проговорил судья, сверкнув молодыми глазами. — Обычно мы не задумываемся над тем, что человеку требуется две руки, чтобы написать письмо, но на самом деле это так. Одну — чтобы писать письмо, вторую — чтобы придерживать лист бумаги.
      — Однако Марко, — продолжил Эллери, одобрив кивком понятливость пожилого джентльмена, — в правой руке держал эбонитовую трость, судя по тому, что мы теперь видим, и одновременно писал левой рукой. Я бы сказал, что это... э... ерунда. — Потом торопливо добавил: — Исходя из поверхностного суждения. Однако этому может быть найдено объяснение.
      Инспектор позволил себе быструю улыбку.
      — Вы считаете это неприемлемым, мистер Квин? Не могу сказать, что вы не правы, хотя сам я так не думаю. Однако все вполне объяснимо. Возможно, трость лежала на столе рядом с Марко, пока он писал. Когда же он услышал позади себя звук, его левая рука проехалась по странице, а первая схватила трость для защиты. Но прежде, чем Марко успел что-то сделать, его прикончили. Вот и все.
      — Звучит достаточно убедительно.
      — Это вполне может служить объяснением, — продолжил Молей, — поскольку письмо не вызывает сомнений. Его писал Марко. И если вы думаете, что оно подложное, то забудьте об этом. Это не так.
      — Вы уверены?
      — Более чем. Это первое, что я проверил сегодня утром. По всему дому полно образцов его почерка — он был из тех, кто повсюду царапает свою подпись, — и письмо, которое писал вчера вечером, написано его почерком. Вот, посмотрите сами...
      — Нет-нет, — поспешно возразил Эллери. — Я не собираюсь оспаривать ваше мнение, инспектор. Мне вполне довольно вашего слова, что письмо подлинное. — Затем, вздохнув, уточнил: — Он был левша?
      — Да. Это я тоже проверил.
      — Тогда тут и вправду нечего возразить. Согласен, это сплошная головоломка. И все же маловероятно, чтобы человек сидел на улице в чем мать родила, прикрывшись лишь театральным плащом, и писал письмо. На нем должна была быть одежда. Э... Испанский мыс довольно обширный участок Господней земли, инспектор. Вы уверены, что одежда не спрятана где-нибудь?
      — Я ни в чем не уверен, мистер Квин, — откровенно признался инспектор. — Но у меня есть целая команда парней, которые ничем больше не занимались, кроме как поисками одежды Марко с самого нашего приезда сюда, однако так ничего и не нашли.
      Эллери пожевал нижнюю губу.
      — А как насчет тех острых камней у подножия скал, инспектор?
      — Разумеется, я подумал, что кто-то мог бросить шмотки Марко со скалы в воду — там двадцать футов глубины и даже больше у основания скал. Не спрашивайте меня почему, но на камнях ничего нет. Как только у меня будет аппарат, я пошлю парней прочесать дно.
      — Что именно, — требовательно спросил судья, — заставляет вас обоих придавать такую важность несуществующему наряду Марко?
      Инспектор пожал плечами:
      — Я полагаю, мистер Квин согласится со мной, что одежда погибшего существует. В таком случае у убийцы должна была быть чертовски важная причина, чтобы упрятать ее подальше или даже избавиться от нее.
      — Или, — пробормотал Эллери, — как нескладно выразился наш друг Флуэллен: «Есть случай и причина, зачем и почему, для всего на свете». Прошу прощения, инспектор. Я уверен, вы выразились бы точнее.
      Молей внимательно посмотрел на него:
      — Скажем... О! Ты уже закончил, Блэки?
      — Почти.
      Инспектор осторожно взял листок бумаги со стола и протянул его Эллери. Судья Маклин скосил глаза через плечо Эллери — он никогда не носил очки и, хотя в семьдесят шесть лет его зрение стало сдавать, продолжал упорствовать.
      Справа и ниже от герба стояла дата: «Воскресенье, 1.00 ночи». Слева четко выведено:
 
       «Лукасу Пенфилду, эсквайру.
       11-я Парк-роу
       Нью-Йорк».
 
      Далее шло само послание:
 
      «Дорогой Люк!
      На письмо нужно черт знает сколько времени, но у меня есть пара минут для себя самого, и, пока я жду, я решил написать тебе о своих делах. В последнее время я не мог писать тебе, поскольку должен был соблюдать осторожность. Ты же знаешь, в каком зверинце я нахожусь. Не хочу подогревать страсти раньше времени, пока не буду готов, а потом пусть кипят! Мне это не повредит.
      Все выглядит в самом радужном свете, и теперь лишь вопрос нескольких дней, когда я смогу сорвать последний большой куш...»
 
      И все. От буквы «ш» шла жирная линия, рассекающая кремовый лист бумаги словно ножом.
      — Какой такой «последний большой куш» имела в виду эта обезьяна? — тихо пробурчал инспектор. — Если за этим ничего не стоит, мистер Квин, то тогда я родной дядя этой самой обезьяне.
      — Замечательный вопрос... — начал было Эллери, но восклицание коронера заставило их столпиться вокруг него.
      Поначалу Блэки разглядывал тело с озадаченным видом, как если бы в застывшей позе убитого крылось нечто такое, чего он не мог понять. Но теперь нагнулся и сдвинул шнурок петли с металлической застежки на вороте театрального плаща Марко. Плащ соскользнул с мраморных плеч, и коронер, взявшись пальцем за подбородок убитого, высоко поднял его голову.
      На шее Марко обнаружилась глубокая тонкая полоса красного цвета.
      — Задушен! — воскликнул судья.
      — Похоже на то, — откликнулся коронер, изучая рану. — След идет вокруг шеи. Рваная рана на затылке того же происхождения; должно быть, тут затянули петлю. Судя по всему, это проволока. Но здесь ее нет. Вы нашли ее, инспектор?
      — Теперь нужно искать еще и проволоку, — буркнул Молей.
      — Тогда, выходит, на Марко набросились со спины? — спросил Эллери, задумчиво вертя в руках свое пенсне.
      — Если вы имеете в виду тело, — с кислой миной ответил коронер, — то да. Убийца встал сзади, обвил проволоку вокруг шеи под расстегнутым воротом плаща, затянул посильнее и закрутил в узел на затылке... На это не понадобилось много времени. — Он наклонился, подхватил плащ и небрежно накинул его на плечи убитого. — Что ж, я закончил.
      — Но даже в таком случае, — возразил инспектор, — нет никаких признаков борьбы. Должен же он был, по крайней мере, выгнуть спину, дернуться в сторону, ну хоть что-нибудь! Но, судя по твоим словам, наш парень даже не шелохнулся и не попытался обернуться.
      — Позволь мне закончить, — парировал костлявый коронер. — Он был без сознания, когда его задушили.
      — Без сознания?!
      — Вот смотрите. — Коронер приподнял плащ и открыл взору черные кудри Марко. Затем ловко разделил пряди почти на самой макушке; на коже черепа просматривался синевато-багровый синяк. Затем дал плащу лечь на место. — Аккурат по темени ему нанесли удар каким-то тяжелым предметом, не настолько сильно, чтобы проломить кость, но вполне достаточно, чтобы он вырубился. После этого просунуть проволоку под воротник и удушить его было проще простого.
      — Но почему тогда убийца не довел дело до конца дубиной? — проворчал судья Маклин.
      Коронер подавил смешок.
      — О, по множеству причин. Может, его тошнит от окровавленных трупов. Или, может, он прихватил с собой проволоку и не хотел, чтобы она осталась неиспользованной. Не знаю, но он именно так и поступил.