Вы поражены? А окружной прокурор Сэмпсон сделал вид, что совсем не удивлен. Остаток того суматошного вечера он твердил, что подозревал Нокса с самого начала. С другой стороны, немедленно возникшая у него жажда объяснений говорила о многом. Почему? Как? Сэмпсон даже встревожился. Доказательства... где доказательства? Его неутомимый мозг уже погрузился в организацию обвинения по этому делу... но мешали возникающие вопросы и сомнение, сможет ли он расколоть этот крепкий орешек.
      Инспектор смолчал. Он несколько успокоился, но тайком поглядывал на профиль не склонного к общению сына. Шок от разоблачения, мгновенный обморок Нокса и то, как он быстро, почти чудом пришел в себя, возглас ужаса и недоверия Джоан Бретт...
      Без лишнего ликования Эллери господствовал на этой сцене. Инспектор Квин вызвал подкрепление, и Джеймса Дж. Нокса без шума увели, но Эллери упрямо отказывался давать объяснения. Нет, сегодня он не хочет ничего говорить. Завтра утром... да, возможно, завтра утром.
      Итак, утром в субботу, 6 ноября, собрались все действующие лица этой запутанной драмы. По настоянию Эллери были приглашены не только официальные лица, жаждавшие выслушать его рассказ, но также все те, кто был вовлечен в дело Халкиса, и, разумеется, шумные джентльмены из прессы. В субботу утром газеты вышли с громадными заголовками, объявлявшими об аресте великого человека. Прошел слух, что к мэру Нью-Йорка лично обратилась некая высокопоставленная персона, близкая к президенту, — и это, вероятно, было правдой, поскольку мэр все утро названивал по телефону. Он требовал объяснений от комиссара полиции, который знал еще меньше, чем сам мэр; от окружного прокурора Сэмпсона, который мало-помалу сходил с ума; от инспектора Квина, но тот устало качал старой головой и всем официальным лицам отвечал: «Подождите». Холст, извлеченный из фальшивой секции батареи Нокса, был вверен заботам Пеппера и должен был храниться в ведомстве окружного прокурора вплоть до процесса. Скотланд-Ярд уведомили, что картина необходима как вещественное доказательство для юридического поединка, неясно маячившего впереди, но будет возвращена со всеми должными мерами предосторожности, как только суд присяжных решит судьбу мистера Джеймса Дж. Нокса.
      Размеры кабинета инспектора Квина не позволяли вместить многочисленных предполагаемых критиков, которых потребовал пригласить Эллери. Группа избранных репортеров, Квины, Сэмпсон, Пеппер, Кронин, миссис Слоун, Джоан Бретт, Алан Чини, Вриленды, Насио Суиза, Вудраф, а также очень скромно появившиеся комиссар полиции, заместитель главного инспектора и чрезвычайно беспокойный, постоянно поправлявший воротничок господин, в котором узнали ближайшего политического сподвижника мэра, — все эти люди постепенно собрались в просторном помещении, специально выделенном для этой встречи. Получилось так, что главным здесь оказался Эллери, — такая практика, конечно, была для всех в новинку, поэтому Сэмпсон смотрел на Эллери раздраженно, представитель мэра — уныло, а комиссар полиции — нахмурился.
      Но Эллери ни с кем не собирался пререкаться. В зале имелось возвышение, тут он и стоял, нацепив только что отполированное до блеска пенсне, словно школьный учитель, готовый обратиться к классу, — за спиной у него даже висела черная доска. В заднем ряду помощник окружного прокурора Кронин прошептал Сэмпсону:
      — Генри, старина, хорошо бы все это как-то утряслось. Нокс нанял юристов Спрингарна, и от одной мысли о том, как они расправятся с этим вшивым делом, меня бросает в дрожь.
      Сэмпсон ничего не сказал — сказать ему было нечего.
      Чтобы ввести в курс дела тех, кто еще не был знаком с его содержанием, Эллери начал с обстоятельного рассказа обо всех основных фактах и выводах, полученных в результате проведенного ранее анализа. Объяснив происшествия, сопутствующие получению писем с шантажом, он сделал паузу, увлажнил пересохшие губы, перевел дух и погрузился в изложение новых аргументов.
      — Как я только что показал, — сказал он, — единственным человеком, который мог послать письма с угрозами, был тот, кто знал, что похищенная картина находится у Джеймса Нокса. К счастью, тот факт, что Джеймс Нокс владеет этой картиной, хранился в тайне. Итак, кто же, не считая группы следователей — то есть нас самих, — об этом знал? Два, и только два человека. Во-первых, партнер Гримшоу, который, как было доказано предыдущим анализом, убил Гримшоу и Слоуна и к тому же знал, что картина находится у Нокса в силу его партнерских отношений с Гримшоу и в силу признания самого Гримшоу, что партнер, и только он, знает всю историю. Вторым человеком, конечно, был сам Нокс, но в то время никто из нас не принимал его в расчет.
      Очень хорошо. Письма шантажиста были напечатаны на половинках долгового обязательства, и это полностью доказывает, что их отправителем был убийца Гримшоу и Слоуна — то есть партнер Гримшоу, — поскольку лишь убийца мог завладеть долговым обязательством, взяв его с тела мертвого Гримшоу. Прошу вас запомнить этот вывод — он является важным блоком в логической конструкции.
      Пойдем далее. Что мы обнаруживаем при рассмотрении самих писем? Первое из них было напечатано на «ундервуде», на той же самой машинке, между прочим, которая использовалась убийцей при подготовке анонимного письма, открывшего, что Слоун и Гримшоу — братья. Второе письмо с шантажом было напечатано на «ремингтоне». Во втором письме бросалась в глаза ошибка, допущенная при печатании. Автор сделал ошибку, печатая группу символов $30 000, и эта ошибка показала, что на верхнем регистре клавиши с тройкой находилась не та литера, что на стандартной клавиатуре. Позвольте мне показать графически, как выглядело написание $ 30 000 в самом письме, это поможет объяснить, что из этого следует.
      Он повернулся к доске и мелом быстро выполнил на ней рисунок.
 
 
      — Теперь прошу вас заметить, — сказал Эллери, снова повернувшись к слушателям, — что, напечатав знак доллара, автор не до конца отпустил клавишу регистра, и в результате следующая клавиша, которую он нажал, — а это была клавиша с тройкой, — оставила на бумаге расщепленный оттиск. Естественно, автор вернул каретку на один символ назад и заново напечатал цифру 3, но не это важно. Для нас важен сохранившийся на бумаге расщепленный оттиск. Что же происходит при этой распространенной ошибке — если при печати символа нижнего регистра нажатая перед этим клавиша регистра отпускается не до конца? А вот что: место, где должен быть напечатан символ нижнего регистра, остается пустым, несколько выше этого места вы получаете отпечаток нижней части символа верхнего регистра, а немного ниже пустого места получаете оттиск верхней части символа нижнего регистра. Результат вы можете наблюдать на рисунке, небрежно выполненном мной на доске. Пока все понятно?
      Сидевшие перед ним слушатели ответили дружными кивками и нестройным ропотом.
      — Превосходно. Давайте представим себе клавишу с цифрой 3 в том виде, в каком она встречается на всех пишущих машинках со стандартной клавиатурой, — продолжал Эллери. — Разумеется, я говорю об американских пишущих машинках. Какая это клавиша? Цифра 3 на нижнем регистре и символ «номер» на верхнем регистре. Сейчас я покажу. — Он снова повернулся к доске и начертил символ №. — Просто, да? — сказал он, развернувшись обратно к аудитории. — Но я хочу, чтобы вы заметили: ошибка на втором письме с шантажом показывает нестандартную клавиатуру, во всяком случае для клавиши с цифрой 3. Ведь хотя обезглавленный символ над повторно напечатанной тройкой должен бы представлять собой нижнюю часть знака «номер», он — как можно видеть на доске — не имеет с этим знаком ничего общего! Напротив, это весьма странный символ — изогнутая горизонтальная линия с петелькой слева.
      Эллери прочно завладел аудиторией: слушатели словно были прикованы к нему цепями. Он наклонился вперед:
      — Таким образом, становится очевидно, что у машинки «Ремингтон», на которой, как я сказал ранее, печаталось второе письмо с шантажом, был какой-то странный символ над тройкой, где следовало быть привычным знаку «номер». — Он показал на знак № на доске. — Также ясно, что этот значок «петелька на изогнутой линии» — это просто нижняя часть другого символа. Какая у него могла быть верхняя часть? Каков общий вид этого символа? — Он спокойно выпрямился. — Подумайте об этом минуту. Посмотрите на значок, который я нарисовал мелом над цифрой 3
      Он подождал. Аудитория напряженно вглядывалась в доску. Но никто не ответил.
      — А ведь это имеет решающее значение, — наконец произнес Эллери. — Я изумлен, что никто из вас — и даже репортеры — не понял, что это за символ. Заявляю абсолютно твердо, и пусть кто-либо попробует опровергнуть мое утверждение — я заявляю, что эта петелька с хвостиком может быть нижней частью лишь одного символа, который встречается на клавиатурах. Этот знак напоминает рукописную заглавную букву «L», пересеченную посредине горизонтальной чертой... Иначе говоря, это символ английского фунта стерлингов!
      Слушатели по достоинству оценили этот пассаж, и по комнате пронесся шепот одобрения.
      — Что же, очень хорошо. Нам нужно лишь найти машинку «Ремингтон» — американскую, конечно, — в которой на верхнем регистре клавиши с тройкой стоит символ английского фунта. Прикиньте вероятность, чтобы у американского «ремингтона» оказался такой несвойственный для американских пишущих машинок знак — и именно на этой конкретной клавише, — я думаю, получится один шанс на миллион. Иначе говоря, если бы мы смогли найти пишущую машинку с символом фунта на тройке, я имел бы право — математически и логически — утверждать, что именно на этой машинке печаталось второе письмо шантажиста.
      Эллери повел рукой:
      — Это предварительное объяснение существенно для понимания последующего. Прошу особенного внимания. Разговаривая с Джеймсом Ноксом еще в тот период, когда Слоун считался самоубийцей, до появления первого вымогательского письма, я узнал, что у Нокса новая пишущая машинка, причем одна клавиша на ней заменена. Я услышал это случайно. Нокс давал указание мисс Джоан Бретт оформить оплату счета за новую машинку и предупредил, чтобы не забыла включить в счет стоимость замены одной клавиши. Примерно тоже я узнал от мисс Бретт. Что эта машинка марки «Ремингтон» — она особо это упомянула; мне стало известно также, что это единственная пишущая машинка в доме, а старую мистер Нокс в моем присутствии распорядился отправить в благотворительный фонд. По моей просьбе мисс Бретт начала печатать записку с перечнем номеров банкнотов, но скоро остановилась, выдернула лист и воскликнула: «Мне приходится писатьслово «номер»!» Ударение, разумеется, мое. И хотя в тот момент для меня это ничего не значило, тем не менее я так понял, что у Ноксова «ремингтона» — единственной машинки в доме — отсутствует символ «номер» — иначе зачем бы мисс Бретт печатать слово «номер»? — и что одна клавиша на этой машинке заменена. Ну и поскольку в новой машинке была заменена одна клавиша и недоставало знака номера, который обычно находится на одной клавише с тройкой, следовательно, была заменена именно клавиша со знаком номера наверху и цифрой 3 внизу! Элементарная логика. Итак, мне требовалось установить еще лишь один факт, и моя аргументация была бы завершена. Если бы на замененной клавише я обнаружил знак английского фунта над цифрой 3, там, где должен быть знак «номер», тогда я имел бы право с полным основанием сказать, что эта машинка «Ремингтон» могла быть использована для подготовки второго письма с шантажом. То есть после получения второго письма мне оставалось лишь взглянуть на клавиатуру машинки. Да, этот символ там был. Фактически окружной прокурор Сэмпсон, помощник окружного прокурора Пеппер и инспектор Квин вспомнят, что если бы они знали, что нужно искать, то увидели бы этот символ, даже не глядя на саму пишущую машинку. Ведь инспектор Квин передавал в Скотланд-Ярд из кабинета Нокса телеграмму, в которой упоминалась сумма «сто пятьдесят тысяч фунтов», и когда мисс Бретт перепечатала написанную карандашом телеграмму инспектора — слушайте! — она употребила не слово «фунты», а символ — рукописную заглавную букву «L», перечеркнутую горизонтально! Даже если бы я никогда не видел саму машинку, один лишь тот факт, что мисс Бретт смогла напечатать знак фунта, в совокупности с другими, известными мне фактами неизбежно привел бы меня к выводу... Доказательство, математически безупречное, как и любое другое доказательство, полученное путем логического вывода, лежало прямо передо мной: машинка, на которой печаталось второе письмо с шантажом, принадлежит мистеру Джеймсу Дж. Ноксу.
      Репортеры сидели в переднем ряду, и их записи все росли и уже достигли объема «Алисы в Стране чудес». Никаких других звуков не было слышно — только пыхтение и шорох ручек по бумаге. Эллери загасил сигарету ногой, открыто презрев инструкции Главного полицейского управления и обычные нормы поведения.
      — Eh bien, — с довольным видом произнес он, — nous faisons de progres . Мы знаем, что с момента получения первого письма Нокс не принимал посетителей, не делая исключения даже для мистера Вудрафа, своего временного поверенного, — с ним он общался только по телефону. Это означает, что второе письмо с требованием денег могли напечатать только следующие лица: сам Нокс, мисс Бретт и слуги, проживающие в доме Нокса. Далее, поскольку оба письма были написаны на половинках долгового обязательства, — которое, в свою очередь, могло находиться только у убийцы, — это означает, что одно из вышеназванных лиц и есть убийца.
      Эллери шел в атаку так быстро, что незначительное движение в заднем ряду — а точнее, на том стуле, где устроился инспектор Ричард Квин, — осталось незамеченным, только Эллери чуть скривился в усмешке при виде этого сдержанного проявления возможной критики.
      — Давайте сузим этот перечень, — форсировал Эллери. — Возьмем сначала последнюю категорию. Мог ли нашим писателем быть кто-либо из слуг? Нет. Никто из них не бывал в доме Халкиса в ходе начального расследования — точный список посетителей вела служба окружного прокурора, значит, никто из них не мог подбрасывать ложные уники против Халкиса, а позднее и против Слоуна, а это интриганство является основной характеристикой убийцы.
      Снова в задних рядах кто-то раздраженно задвигался, и снова Эллери моментально возобновил свои рассуждения:
      — Могла ли это быть мисс Бретт? Простите меня, мисс Бретт, — извиняющимся тоном сказал Эллери, — что упоминаю и вас, но логика не признает галантности... Нет, это не могла быть мисс Бретт. Хотя в то время, когда были подброшены ложные улики, она находилась в доме Халкиса, но все-таки не могла быть партнером Гримшоу, то есть она не обладает другой необходимой характеристикой убийцы. Откуда мы знаем, что она не могла быть партнером Гримшоу, если не обращать внимания на очевидную нелепость этой мысли? Ответ довольно прост. — Он умолк, поискал взгляд Джоан, встретил одобрение и быстро продолжил: — Мисс Бретт мне призналась, что она была и остается оперативным агентом, работающим по заданию музея Виктории.
      То, что он собирался сказать дальше, потонуло в потоке изумленных возгласов. Еще какое-то время собрание захлебывалось в собственном возбуждении, но Эллери, как опытный школьный учитель, постучал по доске, и гам стих. Не обращая внимания на Сэмпсона, Пеппера и отца, которые смотрели на него со смешанным выражением упрека и гнева, он продолжил:
      — Повторю еще раз. Мисс Бретт мне призналась, что, будучи нанята музеем Виктории в качестве тайного агента, она получила доступ в дом Халкиса первоначально с единственной целью — найти какие-либо следы пропавшего Леонардо. Мисс Бретт рассказала мне это после мнимого самоубийства Слоуна и до получения первого письма с шантажом. Тогда же она мне показала билеты на пароход: она решила вернуться в Англию. Почему? Потому что она почувствовала, что потеряла следы картины и не может продолжать работу детектива, ставшую для нее слишком сложной. Что означает покупка билетов для выезда из страны? Очевидно, она не знала, где в тот момент находилось полотно, — иначе она бы оставалась в Нью-Йорке. Одно лишь ее намерение вернуться в Лондон доказывает, что она этим знанием не обладала. А какова главная характеристика нашего убийцы? Он знал, где находится картина! Если быть точным, он знал, что она у Нокса. Иными словами, мисс Бретт не могла быть убийцей и не могла написать второе письмо с шантажом — и коли на то пошло, и первое тоже, поскольку оба письма написало одно и то же лицо.
      Очень хорошо. Если мисс Бретт и слуги исключены из списка подозреваемых, то в нем остается только Нокс. Только Нокс мог написать второе письмо, и, следовательно, только он мог быть партнером и убийцей Гримшоу.
      Как это проверить? Нокс обладает всеми характеристиками убийцы: он бывал в доме Халкиса в то время, когда против Халкиса были сфабрикованы ложные улики, — это во-первых. Однако здесь нам нужно отвлечься на минуту и разобраться, зачем Нокс явился в полицию и опроверг собственные фальшивые улики, признавшись, что был третьим участником встречи, — и это после того, как ему пришлось пережить столько треволнений в попытке создать видимость, что третьего участника не было? По очень убедительной причине: мисс Бретт уже опровергла теорию третьего участника, рассказав в его присутствии историю о чайных чашках... поэтому он ничего не терял, а выиграть мог все, представив дело так, будто пришел на помощь следствию, — дерзкий шаг, поддерживающий его якобы невиновность. Нокс также вписывается в модель дела Слоуна: он мог быть тем человеком, который пришел вместе с Гримшоу в отель «Бенедикт» и там узнал, что Слоун и Гримшоу — братья, после чего послал нам анонимное письмо, желая повернуть расследование в сторону Слоуна. Раз он убийца, то он владел и завещанием, взятым из гроба Халкиса, и мог подбросить его клочок в подвал своего же пустующего дома, мог и положить дубликат ключа в коробку Слоуна. И наконец, если он убил Гримшоу, то мог и взять его часы и потом положить их в сейф Слоуна, убив свою вторую жертву в галерее Халкиса.
      Но зачем бы Ноксу писать самому себе письма и фабриковать похищение собственной картины? У него была очень веская причина: самоубийство Слоуна публично опровергнуто, и он знал, что полиция продолжает искать убийцу. Кроме того, на него оказывали давление, чтобы он вернул Леонардо в музей, и, сочинив эти письма, он представил дело так, будто их написал убийца, остававшийся на свободе, — кто угодно, но во всяком случае не Нокс. Разумеется, он ни в коем случае не стал бы писать этих писем, если бы подумал, что они могут привести следствие к его пишущей машинке.
      Итак, похитив картину у себя самого, Нокс способствовал возникновению иллюзии, будто воображаемое постороннее лицо намеренно отвлекло полицию от дома, чтобы выкрасть картину. Заранее выведя из строя охранную систему, он, несомненно, ожидал, что, когда мы вернемся из «Таймс» с пустыми руками, испорченная сигнализация нам докажет, что картина исчезла, пока мы без толку поджидали убийцу. Хитроумный план, ведь похищение картины освобождало его от необходимости вернуть ее в музей, и он тайно продолжал бы владеть своим Леонардо, обезопасив его от всех внешних угроз.
      Эллери послал задним рядам широкую улыбку:
      — Я вижу, что достопочтенный окружной прокурор кусает губы от досады и тревоги. Дорогой Сэмпсон, очевидно вы предвидите вопросы адвокатов Нокса. Нет никаких сомнений, что работающий на него дивизион светил юриспруденции попытается доказать, представив образцы обычного стиля машинописи самого Нокса, что они отличаются от стиля двух писем с шантажом, которые, как вы будете утверждать, он написал себе сам. Не беспокойтесь об этом: любому жюри присяжных будет очевидно, что, печатая письма с шантажом, Нокс намеренно изменил свой обычный стиль использования машинки — интервалы, пунктуацию, силу удара по определенным клавишам и прочее, — стараясь тем самым усилить впечатление, что их печатал не он, а другой человек...
      Теперь о картинах. Существуют две возможности: у Нокса были обе картины, как он утверждает, или только одна — та, которую он купил у Халкиса. Если у него была одна картина, то он лжет, что она украдена, поскольку я нашел ее у него в доме после того, как он заявил, что ее украли. И, увидев, что я нашел картину, он спешно изобретает историю о двух картинах, пытаясь заставить нас поверить, что у него были обе, что я нашел копию, а подлинник украден мифическим вором. Таким способом, если это правда, он жертвовал картиной, но спасал собственную шкуру — во всяком случае, так он думал.
      С другой стороны, если у него были две картины, то, значит, я нашел или подлинник Леонардо, или копию, и точнее сказать нельзя, пока мы не найдем второй холст, который Нокс, несомненно, где-либо спрятал. Но какая бы картина ни находилась сейчас у окружного прокурора, вторая остается у Нокса — при условии, что у него их было две, — и эту вторую картину Нокс не сможет предъявить, поскольку он уже связал себя словом, утверждая, что она похищена кем-то неизвестным. Дорогой Сэмпсон, если вы сможете найти другую картину где-либо в помещениях, принадлежащих Ноксу, и докажете, что он ее туда поло жил, тогда дело против него станет еще крепче, чем теперь.
      Судя по кислому выражению лица Сэмпсона, он был готов поспорить с этим утверждением, явно считая, что дырок в этом деле больше, чем в решете. Но Эллери не позволил ему озвучить такие мысли и без паузы продолжал:
      — Подведем итог. Убийца должен обладать тремя основными характеристиками. Первое: он имел возможность сфабриковать улики против Халкиса и Слоуна. Второе: он написал письма с шантажом. Третье: он находился в доме Нокса, когда печатал второе письмо. Это последнее применимо лишь к слугам, мисс Бретт и Ноксу. Но, как я показал ранее, слуги отпадают из-за первой характеристики. Я также показал, что мисс Бретт отпадает по второй характеристике. Остается только Нокс, и, поскольку он прекрасным образом удовлетворяет всем трем характеристикам, убийцей должен быть именно он.