— Когда вы видели Гримшоу в последний раз, мистер Нокс? — спросил инспектор.
      — Тогда же. Рад был отделаться от него. Дошел до угла Пятой, поймал такси и поехал домой.
      — Где находился Гримшоу?
      — Он стоял на тротуаре и смотрел мне вслед. Клянусь, он еще злорадно усмехался.
      — Прямо напротив дома Халкиса?
      — Да. Есть еще кое-что. На следующий день — это была прошлая суббота, — уже зная о смерти Халкиса, я получил от него письмо. Судя по штемпелю, отправлено оно было утром, перед смертью. Должно быть, он написал его в пятницу вечером, сразу после нашего ухода, а отправил с утра Оно у меня с собой.
      Нокс залез в карман и достал конверт. Он протянул его инспектору, а тот вынул из него листок почтовой бумаги и прочитал вслух написанный каракулями текст.
 
      «Дорогой Дж. Дж. Н.
      События этого вечера должны были представить меня в дурном свете. Но с этим я ничего не мог поделать. Я потерял деньги, и обстоятельства давили на меня. Я не думал вовлекать вас в эту историю, не предполагал, что этот мошенник Гримшоу подберется к вам и попытается вас шантажировать. Заверяю вас, что с этого момента он никоим образом не сможет вас впутать. Я постараюсь заставить замолчать Гримшоу и его партнера, хотя это будет означать, что мне, вероятно, придется продать мой бизнес, выставить на аукцион предметы из моих галерей и, если это будет необходимо, взять заем под страховку. Во всяком случае, вы в безопасности, поскольку о том, что картина у вас, знаем только мы с вами и Гримшоу — и, конечно, его партнер, но этих двоих я заставлю молчать, как они просят. Ни одной живой душе я ничего не говорил об этом Леонардо, даже Слоуну, который управляет моими делами...
      X».
 
      — Должно быть, это то самое письмо, которое Халкис велел тогда отправить этой девчонке Бретт, — проворчал инспектор. — Не почерк, а каракули. Но для слепого довольно прилично.
      Эллери тихо спросил:
      — Вы никогда никому не говорили об этом деле, мистер Нокс?
      — Ни одной живой душе. До прошлой пятницы я, натурально, верил в байки Халкиса, что, дескать, музей не хочет огласки и прочее. Мою личную коллекцию, которая хранится у меня дома, смотрят очень часто — друзья, коллекционеры, эксперты. Но Леонардо я прятал. И никогда никому о нем не говорил. С прошлой пятницы оснований для болтовни стало у меня еще меньше. От меня никто не узнал о Леонардо и о том, что он находится у меня.
      Сэмпсон забеспокоился:
      — Вы, конечно, понимаете, мистер Нокс, что оказались в необычном положении?
      — Да? Что такое?
      — Я о том, — запинаясь, продолжил Сэмпсон, — что владение похищенной собственностью по природе своей...
      — Мистер Сэмпсон имеет в виду, — пояснил инспектор? — что формально вы соучаствовали в уголовном преступлении.
      — Чепуха. — Нокс внезапно расхохотался. — Какие у вас доказательства?
      — Ваше собственное признание, что картина находится у вас.
      — Тьфу! А если я стану отрицать эти свои басни?
      — Ну нет, вы не станете, — спокойно заметил инспектор. — Я уверен.
      — Картина докажет, что это не басни, — сказал Сэмпсон, нервно покусывая губу.
      Нокс не утратил бодрости духа.
      — А вы можете предъявить картину, джентльмены? Без этого Леонардо вам не на что опереться.
      Инспектор прищурился:
      — Вы хотите сказать, мистер Нокс, что намеренно спрячете эту картину, откажетесь передать ее в руки властей, откажетесь признать, что владеете ею?
      Нокс помассировал челюсть, поглядывая то на Сэмпсона, то на инспектора.
      — Послушайте. Что вы за это ухватились? Это что — убийство или уголовное присутствие? — Он улыбался.
      — Мне кажется, мистер Нокс, — сказал, поднимаясь на ноги, инспектор, — что вы заняли весьма странную позицию. Расследование любого криминального аспекта отношений в обществе находится в нашей компетенции. А если вы это понимаете, то зачем рассказали нам все это?
      — Вот сейчас вы задали правильный вопрос, инспектор, — живо откликнулся Нокс. — По двум причинам. Во-первых, я хочу помочь раскрыть убийство. Во-вторых, у меня есть личные корыстные цели.
      — Что это значит?
      — Меня надули, вот что это значит. Этот Леонардо, за которого я заплатил три четверти миллиона долларов, никакой не Леонардо!
      — Вот как. — Инспектор уставился на него пронизывающим взглядом. — Значит, это была наживка? Когда выяснилось?
      — Вчера. Вчера вечером. Попросил исследовать картину моего личного эксперта. Его благоразумие гарантируется — болтать он не станет. Только он один о ней знает, и узнал только вчера. Он считает, что картину написал ученик Леонардо или, возможно, Лоренцо ди Креди, один из современников Леонардо, — они оба были учениками Верроккьо. Его слова я ценю. Несмотря на превосходную технику, напоминающую Леонардо, некоторые особые признаки, в которые я сейчас не буду вдаваться, позволили ему составить это мнение. Проклятая картина стоит несколько тысяч... Вот что я купил. Меня просто накололи.
      — В любом случае картина принадлежит музею Виктории, мистер Нокс, — стоял на своем окружной прокурор. — Ее следует вернуть...
      — Откуда мне знать, что она принадлежит музею Виктории? Откуда мне знать, что я купил не копию? Предположим, что Леонардо из Виктории и правда украли. Это не значит, что мне предложили именно его. Может быть, Гримшоу смошенничал — в этом нет ничего удивительного. А может быть, Халкис. Кто знает? И что вы собираетесь с этим делать?
      Эллери сказал:
      — Я предлагаю, чтобы каждый из присутствующих сохранил всю эту историю в тайне.
      На том и порешили. Хозяином положения был Нокс. Правда, окружной прокурор все никак не мог успокоиться. Он что-то горячо шептал инспектору, но тот лишь пожимал плечами.
      — Позвольте мне вернуться к сцене моего позора, — с несвойственной ему скромностью проговорил Эллери. — Мистер Нокс, что именно произошло в прошлую пятницу вечером в отношении завещания?
      — Когда Гримшоу отказался, Халкис машинально прошел к стенному сейфу, убрал завещание в лежащий там стальной ящик, запер его и закрыл сейф.
      — А чайная посуда?
      Нокс отрывисто произнес короткими, рублеными фразами:
      — Мы с Гримшоу вошли в библиотеку. Посуда стояла на столике у письменного стола. Халкис спросил, хотим ли мы чаю. Как я заметил, чайник он включил. Мы оба отказались. Во время разговора Халкис сам налил себе чашку...
      — Взял заварочный пакетик и ломтик лимона?
      — Да. Потом пакетик опять вынул. Но, взволнованный разговором, пить не стал, и чай остыл. Пока мы там были, Халкис к нему не прикасался.
      — Всего на подносе было три чашки с блюдцами?
      — Да. Две чашки остались чистыми, и воду в них никто не наливал.
      Эллери горько сказал:
      — Мне необходимо уладить определенные недоразумения. Говоря откровенно, умный противник выставил меня настоящим ослом. Я думал, что веду игру в макиавеллиевском стиле, а вышло просто нелепо.
      Однако нельзя позволить, чтобы личные соображения затуманили более важный вопрос. Будьте, пожалуйста, внимательны — вы, мистер Нокс, ты, папа, вы, Сэмпсон, и вы, Пеппер. Если я поскользнусь где-либо, поймайте меня.
      Меня обвел вокруг пальца изобретательный преступник. Будучи осведомлен о склонности моего ума к сложным логическим конструкциям, он в назидание мне намеренно состряпал ложные улики, за них я и ухватился при построении «умного» решения — то есть решения, которое вело к разоблачению Халкиса как преступника. Поскольку мы знаем, что в течение нескольких дней после смерти Халкиса на подносе стояла лишь одна грязная чашка, то привлечение внимания ко всем трем чашкам было наверняка ловушкой, поставленной убийцей. Чтобы испачкать две чистые чашки, преступник намеренно пользовался только чаем из полной, но нетронутой чашки Халкиса, а потом куда-то вылил чай, оставив первоначальное количество воды в чайнике, чтобы дать отправную точку для ложной дедукции. Свидетельство мисс Бретт, устанавливающее время, когда она видела чашки в их исходном состоянии, полностью освобождает Халкиса от обвинения в фабрикации улик. Ведь в это время Халкис был не только мертв, но и похоронен. Есть только одно лицо, имевшее мотив для создания этих фальшивых меток, и это сам убийца — человек, который обеспечивал меня ложными догадками, отводя подозрения от себя.
      Теперь, — так же нудно продолжал Эллери, — улика, которая имела целью показать, что Халкис не был слепым... Преступник воспользовался случаем. Он узнал — или уже был в курсе, — для чего предназначено расписание Халкиса, и он же нашел пакет от Баррета на столике в холле, причем тогда же примерно, когда устроил ловушку с чашками. Решив сыграть на разнице цвета галстуков, он положил пакет в ящик комода у Халкиса в спальне, чтобы я обязательно его нашел и использовал в своем дедуктивном методе. Встает вопрос: Халкис действительно был слепой, вне зависимости от ловушки, или нет? Какой информацией обладал преступник? Я пока оставлю этот вопрос и вернусь к нему позже.
      Один момент все же очень важен. Преступник не мог так устроить, чтобы Халкис надел не тот галстук утром перед смертью. Вся цепочка умозаключений, на которой я основывал вывод, что Халкис обрел зрение, была в чем-то ошибочной. Поэтому нам нужно поработать с теорией, что Халкис действительно оставался слепым, хотя все же возможно, что и нет...
      — Возможно, но не вероятно, — прокомментировал Сэмпсон, — иначе, как вы указывали, почему же он хранил молчание, если внезапно обрел зрение?
      — Совершенно верно, Сэмпсон. Похоже, Халкис и правда слепой. А моя логика была ошибочной. Но как объяснить, что слепой Халкис знал, что на нем красный галстук? Есть ли вероятность, что Демми, Слоун или мисс Бретт сказали Халкису о красном галстуке? Это объяснило бы известные нам факты. С другой стороны, если их показания правдивы, то объяснение нужно искать где-то еще. Если мы не сможем найти удовлетворительного объяснения, мы будем вынуждены заключить, что один из этих троих солгал в своих показаниях.
      — Эта девчонка Бретт, — заворчал инспектор, — далека от моего идеала надежного свидетеля.
      — На одних ощущениях, не подкрепленных фактами и анализом, мы ничего не достигнем. — Эллери покачал головой. — Тогда нам придется признать недостаточность умозаключений, чего мне бы не хотелось... Во время рассказа мистера Нокса я внимательно изучил все возможности, и теперь понимаю, что в первоначальном анализе пропустил одну возможность — довольно ошеломляющую, надо сказать, если она верна. Дело в том, что есть один способ, с помощью которого мистер Халкис мог бы узнать, что надел красный галстук, и для этого ему не нужно было видеть цвет... Довольно легко ее подтвердить или опровергнуть. Извините, я на минуту отвлекусь.
      Эллери подошел к телефону и вызвал дом Халкиса, остальные ждали в молчании. Ясно было, что это своего рода тест.
      — Миссис Слоун... Миссис Слоун? Это Эллери Квин. Мистер Деметриос Халкис дома?.. Превосходно. Пожалуйста, передайте ему, чтобы он немедленно пришел в Главное полицейское управление на Сентр-стрит, в кабине! инспектора Квина... Да, я понимаю. Очень хорошо, тогда пусть Уикс его проводит... Миссис Слоун, скажите вашему кузену, чтобы захватил с собой один из зеленых галстуков вашего брата. Это важно... Нет, пожалуйста, не говорите об этом Уиксу. Спасибо. — Он постучал по рычагу и сказал полицейскому телефонисту: — Найдите, пожалуйста, Триккалу, грека-переводчика, и попросите зайти в кабинет инспектора Квина.
      — Я не совсем понимаю... — начал Сэмпсон.
      — Прошу вас. — Твердой рукой Эллери закурил новую сигарету. — Позвольте мне продолжить. Что мы имеем? А вот что — теперь должно быть ясно, что все решение с Халкисом в роли убийцы рухнуло. Это решение базировалось на двух моментах: первое, что Халкис на самом деле не был слепым, и второе, что в прошлую пятницу вечером в его кабинете было только два человека. Мистер Нокс и мисс Бретт уже опровергли второй пункт, и у меня есть все основания полагать, что через некоторое время я смогу опровергнуть пункт первый. Иначе говоря, если мы сможем продемонстрировать, что в тот вечер Халкис действительно был слепым, то у нас не останется резонов подозревать его в убийстве Гримшоу. То есть мы сможем вывести Халкиса из списка подозреваемых. Только убийце нужны были ложные улики. Эти улики появились после смерти Халкиса и, более того, должны были создать впечатление, что он и является преступником. Следовательно, Халкис, по крайней мере в смерти Гримшоу, не виновен.
      Из рассказа мистера Нокса стало очевидно, что Гримшоу был убит по мотивам, связанным с похищенным Леонардо, и это не слишком сильно отличается от моих прежних предположений, — продолжал Эллери. — Один момент, кажется, служит подтверждением мотива похищенной картины: когда Гримшоу нашли в гробу, то долгового обязательства, которое, по словам мистера Нокса, передал шантажисту Халкис, ни в бумажнике, ни в одежде Гримшоу не обнаружилось. Очевидно, убийца присвоил документ, как только задушил Гримшоу. Убийца мог грозить этим долговым обязательством Халкису, поскольку, как мы помним, Гримшоу был убит до смерти Халкиса. Однако Халкис неожиданно умирает, и обязательство становится практически бесполезным для убийцы, поскольку подобный документ, предъявленный к оплате кому-либо другому, кроме самого Халкиса, уже покойного, был бы равносилен признанию в убийстве. Таким образом, забирая долговое обязательство у Гримшоу, убийца имел в виду, что Халкис жив. И Халкис своей смертью в некотором отношении оказал хорошую услугу законным наследникам, сохранив в своей истощившейся собственности значительную сумму в полмиллиона долларов.
      Но встает еще более важный вопрос.
      Эллери замолчал и окинул взглядом кабинет. Он встал, подошел к двери, распахнул ее, выглянул наружу, снова закрыл и вернулся на место.
      — Настолько важный, — жестко сказал он, — что даже секретарю не следует это знать.
      Прошу внимания. Как я только что говорил, единственным лицом, имевшим основания перевести вину на умершего Халкиса, был, естественно, сам убийца. Вследствие этого убийца должен обладать двумя характеристиками. Первое: чтобы устроить ловушку при помощи ложных улик с чашками, он должен был иметь доступ в дом Халкиса после похорон между вторником, когда мисс Бретт видела две чистые чашки, и пятницей, когда мы обнаружили три грязные чашки. Второе: вся эта хитрость с грязными чашками, которая должна была убедить, что участвовали лишь два человека, целиком зависела — подчеркнем этот момент — от молчания мистера Нокса о том факте, что он был третьим.
      На последнем пункте позвольте остановиться подробнее. Как мы теперь знаем, в тот вечер встретились три человека. Кто бы позднее с помощью чайных чашек ни представил дело так, будто на этой встрече присутствовали лишь двое, он, очевидно, знал, что их было трое, и знал, кто именно. Но заметьте! Он хотел, чтобы в полиции считали, что присутствовали двое, следовательно, нужно обеспечить молчание каждого из троих, реально присутствовавших на встрече, иначе обман был бы раскрыт. Но в интервале между вторником и четвергом, когда автор идеи о двух участниках изменил картину на подносе, он мог положиться на молчание только двоих — убитого Гримшоу и умершего естественной смертью Халкиса. Оставался третий потенциальный информатор, мистер Нокс, чьи показания могли бы разрушить его схему. Однако, несмотря на то что мистер Нокс жив, здоров и невредим, интриган осуществил свои намерения. Иначе говоря, он был убежден, что мистер Нокс будет хранить молчание. Пока все ясно?
      Все покивали, внимательно следя за каждым звуком. Нокс наблюдал за движением губ Эллери до странности напряженно.
      — Но что дало ему повод думать, что можно рассчитывать на молчание мистера Нокса? — решительно шел вперед Эллери. — Только одно: если он знал всю историю с Леонардо, только если он знал, что мистер Нокс получил в собственность это полотно при незаконных обстоятельствах. Тогда, и только тогда он мог быть уверен, что мистер Нокс в целях самозащиты должен умолчать о том, что был третьим на встрече, состоявшейся в прошлую пятницу вечером в доме Халкиса.
      — Круто, молодой человек, — сказал Нокс.
      Эллери не улыбнулся.
      — Самый важный вывод из этого анализа еще впереди. Кто же мог знать всю историю с похищением Леонардо и вашей связи с ним, мистер Нокс?
      Давайте методом исключения.
      Халкис, судя по его письму, никому не говорил, а теперь он умер.
      Вы, мистер Нокс, не говорили никому, кроме одного человека, и мы можем его исключить чисто логически. Вы рассказали о картине вашему эксперту, который вчера исследовал для вас эту картину и объявил, что эта работа другого художника, не Леонардо да Винчи. Но он узнал о картине лишь вчера вечером — слишком поздно, чтобы сфабриковать улики! Улики подбросили раньше, ведь я их обнаружил вчера утром. Таким образом, мы исключили вашего эксперта, единственного человека, узнавшего от вас, что владелец этой картины — вы, мистер Нокс. Эти рассуждения могут показаться необязательными, поскольку ваш эксперт никак не вписывается в эту схему и бессмысленно считать его преступником, но я решил быть очень аккуратным и строить умозаключения на основе неопровержимой логики.
      Он буравил взглядом стену.
      — Кто остается? Только Гримшоу, а он убит. Но, согласно вашей передаче собственных слов Гримшоу, сказанных в тот вечер у Халкиса, он заявил, что говорил об этом лишь одному человеку. «Одному-единственному на свете» — так, кажется, он поведал о похищенной картине. По признанию Гримшоу, это его партнер. И это единственное лицо, следовательно, является единственным посторонним, в достаточной мере осведомленным и о похищении картины, и о вашем владении ею, чтобы, во-первых, подбросить ложные улики о трех использованных чашках, а во-вторых, рассчитывать на ваше молчание!
      — Верно, верно, — пробормотал Нокс.
      — Какой же отсюда вывод? — монотонно продолжал Эллери. — Поскольку партнер Гримшоу был единственным человеком, кто мог подстроить ложные улики, а убийца был единственным человеком, имеющим основания подстроить ложные улики, следовательно, партнер Гримшоу должен быть убийцей. Согласно рассказу самого Гримшоу, партнер провожал его в номер отеля «Бенедикт» вечером накануне роковых событий, и, как мы можем предположить, он же встретил Гримшоу после того, как вы с ним вышли из дома Халкиса вечером в пятницу. В это время партнер мог узнать о предложенном новом завещании, о долговом обязательстве и обо всем остальном, что случилось во время вашего визита к Халкису.
      Инспектор произнес задумчиво:
      — Несомненно, мы продвинулись вперед, но в данный момент это продвижение ничего нам не дает. Человек, сопровождавший Гримшоу вечером в прошлый четверг, — это может быть кто угодно. Его описания у нас нет.
      — Это правда. Но мы, по крайней мере, ответили на некоторые вопросы и знаем, куда двигаемся. — Эллери погасил сигарету и устало посмотрел на своих собеседников. — До сих пор я намеренно обходил один важный момент. А именно: как случилось, что убийца обманулся, и мистер Нокс не стал хранить молчание. Так почему же вы не сохранили все это в тайне, мистер Нокс?
      — Я вам говорил, — откликнулся банкир. — Мой Леонардо — вовсе не Леонардо. Практически ничего и не стоит.
      — Точно. Мистер Нокс заговорил, обнаружив, что картина практически ничего не стоит. Грубо говоря, нашел, как себя вывести из неприятной ситуации, и решил рассказать всю историю. Но он ее рассказал только нам, джентльмены! То есть убийца, партнер Гримшоу, до сих пор считает, что раз мы клюнули на ложные улики, то версия с Халкисом для нас приемлема. Очень хорошо — мы угодим ему в одном и не станем делать одолжение в другом. Мы не можем публично принять версию, что убийцей был Халкис, — мы знаем, что это не так. Но надо и скормить что-то нашему убийце, дать ему свободу действий: посмотрим, что он предпримет дальше. Можно и подстегнуть его, пусть он продолжит как-то себя проявлять. То есть давайте откажемся от версии Халкиса и огласим свидетельство мисс Бретт, из-за которого мыльный пузырь с версией Халкиса лопнул; но вместе с тем мы ничего не будем говорить о том, что на первый план вышел мистер Нокс со своей историей, — ни единого слова. Тогда убийца поверит, что мистер Нокс промолчал, и будет по-прежнему рассчитывать на его молчание, даже не подозревая, что картина не является подлинником Леонардо ценой в миллион долларов.
      — Заставим его защищаться, — пробормотал окружной прокурор. — Ведь он поймет, что мы еще гонимся за убийцей. Да, Эллери, идея хороша.
      — И тут нет риска спугнуть добычу, — продолжал Эллери. — Убийца просто будет вынужден принять новое положение дел, поскольку он с самого начала допускал, что кто-то заметит различия во внешнем виде чашек. И то, что эти различия все-таки были замечены, он воспримет не как гибельное обстоятельство, а просто как неудачу.
      — А как насчет исчезновения Чини? — спросил Пеппер.
      Эллери вздохнул:
      — Конечно, мое блистательное умозаключение, что Алан Чини похоронил тело Гримшоу, целиком базировалось на гипотезе, что убийство совершил его дядя, Халкис. Обладая новыми фактами, мы получили основания считать, что Гримшоу был похоронен тем же человеком, который его убил. Во всяком случае, имеющиеся у нас данные не объясняют исчезновения Чини, остается только ждать.
      Зазвонил аппарат внутренней связи, и инспектор поднялся, чтобы ответить.
      — Давай его сюда. А другого подержи за дверью. — Он повернулся к Эллери: — Вот, сын, пришел твой человек. Уикс его доставил.
      Эллери кивнул. Дверь открылась, пропуская нескладную фигуру Деметриоса Халкиса в скромном и строгом костюме. Он кривил рот в пугающе бессмысленной усмешке, отчего выглядел еще идиотичней, чем всегда. Через дверь был виден дворецкий Уикс, прижимая котелок к груди, он беспокойно пристраивался на стул в приемной. Почти сразу в приемной показался и Триккала, грек-переводчик.
      — Триккала! Входите! — крикнул Эллери и повернулся посмотреть на тощий пакет в костлявых пальцах Демми.
      Триккала всем своим видом выражал вопрос. Дверь, ведущая в приемную, закрылась, и Эллери сказал:
      — Триккала, спросите его, принес ли он то, что ему велели.
      Триккала выпалил в ухмылявшегося слабоумного несколько слов. Лицо Демми осветилось, он энергично закивал и поднял пакет повыше.
      — Очень хорошо. — Эллери был очень сдержан, следил за словами. — Теперь спросите его, Триккала, что ему велели принести.
      Последовал короткий и горячий обмен непонятными звуками, и Триккала ответил:
      — Он говорит, что должен был принести зеленый галстук, один из зеленых галстуков из гардероба его кузена Георга.
      — Превосходно. Попросите его вынуть этот зеленый галстук.
      Триккала бросил Демми что-то резкое, тот опять кивнул и принялся копошиться со шнурком на пакете. Процедура эта оказалась довольно продолжительной, и все это время взгляды присутствовавших были устремлены на его неумелые руки. Наконец он справился с упрямым узелком, аккуратно свернул шнурок в кольцо и положил в карман, затем развернул пакет. Бумага упала на пол — Демми держал в руках красный галстук...
      Эллери как мог успокоил поднявшийся вслед за этим галдеж, образуемый возбужденными возгласами обоих юристов и умеренно крепкими ругательствами инспектора. Демми уставился на них со всегдашней своей пустой улыбкой, молча ожидая одобрения. Эллери повернулся, выдвинул верхний ящик отцовского стола, быстро там все перерыл и выпрямился с блокнотом в руках — с зеленым блокнотом.
      — Триккала, — сказал он, — спросите его, какого цвета этот блокнот.
      Триккала перевел. Ответ Демми по-гречески звучал весьма решительно.
      — Он говорит, — удивленно сообщил переводчик, — что блокнот красный.
      — Отлично. Спасибо, Триккала. Проводите его в приемную и скажите человеку, который там дожидается, что им можно идти домой.
      Триккала взял слабоумного за руку и вывел из кабинета. Эллери закрыл за ними дверь.
      — Ну вот, кажется, и объяснилось, почему я сбился в своих слишком самоуверенных умозаключениях, — произнес он. — Я не учел самой незначительной вероятности, что Демми может быть дальтоником!
      Все дружно кивнули. А он продолжал:
      — Я исходил из того, что если Халкису никто не говорил, что на нем красный галстук, и если Демми одел его по расписанию, то Халкис знал цвет галстука, потому что его видел. Я не учел, что само расписание может ввести в заблуждение. Согласно расписанию, в субботу утром Демми должен был подать Халкису зеленый галстук. Но теперь мы узнаем, что для Демми слово «зеленый» означает красный цвет, потому что он дальтоник. Иначе говоря, Демми страдает распространенным отклонением — частичной цветовой слепотой, при которой красное воспринимается как зеленое и наоборот. Халкис знал об этом недостатке Демми и учел его, составляя расписание — в отношении этих двух цветов. Желая надеть красный галстук, он говорил Демми, чтобы тот принес зеленый. И расписание служило той же самой цели. Итак, можно подытожить: в то утро, несмотря на то что Халкис повязал галстук другого цвета, чем было указано в расписании, он знал — и не потому, что ему кто-либо сообщил или он сам увидел, — просто знал, что на нем красный галстук. Он не «сменил» галстук, он уже был в красном в девять часов утра, когда Демми вышел из дому.
      — Что ж, — промолвил Пеппер, — это значит, что Демми, Слоун и мисс Бретт говорили правду. Уже что-то.
      — Совершенно верно. Мы должны обсудить еще один отложенный вопрос: знал ли убийца-интриган, что Халкис был слепым, или он все-таки поверил, на основании данных, которые и меня сбили с толку, что Халкис прозрел. Но теперь это бесплодная затея. Хотя более вероятно последнее: он не знал, что Демми дальтоник, и, возможно, считает, что на момент смерти Халкис слепым не был. В любом случае из этого нам ничего не выжать. — Эллери обратился к отцу: — Кто-нибудь записывал посетителей дома Халкиса от вторника до пятницы?
      Отозвался Сэмпсон:
      — Кохалан. Мой сотрудник, он там постоянно. Ты захватил список, Пеппер?
      Пеппер достал листок с машинописным текстом. Эллери быстро пробежал его глазами.
      — Я вижу, тут есть новые имена.
      Список содержал имена посетителей, упомянутых на том листе, который Квины изучали в четверг утром перед эксгумацией, плюс всех тех, кто входил в дом с момента начала расследования после эксгумации. В это дополнение были включены все проживающие в доме Халкиса, а также следующие лица: Насио Суиза, Майлс Вудраф, Джеймс Дж. Нокс, доктор Дункан Фрост, Ханивел, преподобный Элдер, миссис Сьюзен Морс. В нем были перечислены несколько старинных клиентов покойного — помимо Роберта Петри и миссис Дьюк, внесенных в предыдущий список, упоминались также некто Рубен Голдберг, миссис Тимоти Уокер и Роберт Актон. Еще в дом Халкиса заходили служащие галереи: Саймон Брекен, Дженни Бом и Паркер Инсал. Завершался перечень именами газетных репортеров.
      Эллери вернул бумагу Пепперу.
      — Похоже, каждый житель города заглядывал в этот дом... Мистер Нокс, вы точно сохраните в тайне всю историю с Леонардо и вашим приобретением картины?
      — Никому ни слова, — ответил Нокс.
      — И держитесь настороже, сэр, — если возникнут новые обстоятельства, сразу же сообщите инспектору.
      — Буду рад. — Нокс поднялся, и Пеппер вскочил подать ему пальто. — Работаю с Вудрафом, — произнес Нокс, пытаясь попасть в рукав. — Нанял его заниматься юридической информацией об имуществе. Без завещания такая мешанина... И все-таки надеюсь, что новое завещание не всплывет где-нибудь. Вудраф говорит, оно только осложнит дело. Получил от миссис Слоун, как ближайшей родственницы, разрешение на управление имуществом, если новое завещание не будет найдено.
      — Будь оно проклято, это украденное завещание! — раздраженно воскликнул Сэмпсон. — Хотя я считаю, у нас достаточно оснований, чтобы заявить о принуждении. Поднимется дикий скандал, но мы, вероятно, сумели бы его отменить. Вот интересно, а нет ли родственников у Гримшоу?
      Нокс хмыкнул, махнул всем рукой и вышел. Сэмпсон с Пеппером посмотрели друг на друга.
      — Понимаю, шеф, — тихо сказал Пеппер. — Вы думаете, что история Нокса о том, что его картина — не Леонардо, — это просто история, верно?
      — Меня бы это не удивило, — признался Сэмпсон.
      — Меня тоже! — рявкнул инспектор. — Пусть Нокс большая шишка, но он играет с огнем.
      — Весьма вероятно, — согласился Эллери, — хотя для меня это не имеет особого значения. Но он-то коллекционер-фанатик, и ясно, что захочет сохранить картину любой ценой.
      — Да, — вздохнул старик, — поганые дела.
      Сэмпсон и Пеппер кивнули Эллери и вышли из кабинета. Инспектор тоже удалился, ему надо было на пресс-конференцию для полицейских журналистов.
      Эллери остался в одиночестве — праздный молодой человек с деятельным умом. Он уничтожал сигарету за сигаретой, время от времени морщась от кое-каких воспоминаний. Когда инспектор вернулся, один, без прокуроров, Эллери рассеянно и неодобрительно созерцал свои ботинки.
      — Ну, утечка пошла, — пробурчал старик, погружаясь в кресло. — Передал ребяткам версию с Халкисом, а потом свидетельство Джоан Бретт, которое опрокинуло нашу телегу. Через несколько часов эта информация разлетится по всему городу, и нашему приятелю-убийце придется зашевелиться.
      Он что-то пролаял в селектор, и через мгновение в кабинете возникла секретарша. Инспектор продиктовал телеграмму, которую следовало адресовать директору музея Виктории в Лондоне с пометкой «Конфиденциально». Закончив писать, секретарша исчезла.
      — Ну, посмотрим, — рассудительно произнес старик, потянувшись к табакерке. — Выясним, что у нас за дела с этими художествами. Мы только что переговорили об этом с Сэмпсоном. Нельзя это бросить только потому, что так сказал Нокс... — Он насмешливо понаблюдал за своим молчаливым сыном. — Ладно, Эл, прекрати. Это же не конец света. Ну, лопухнулся ты с Халкисом — что за беда? Забудь об этом.
      Эллери медленно поднял голову:
      — Забыть? Вот уж о чем нельзя забывать, папа. — Он сжал кулак и посмотрел на него невидящим взглядом. — Если дело Халкиса, помимо всего прочего, и научило меня чему-нибудь, то как раз этому — и если ты поймаешь меня на том, что я нарушу свой обет, лучше пристрели меня на месте. Слушай: никогда впредь, пока я не соберу в единое целое все разрозненные элементы преступления, пока не объясню каждую, даже несущественную, непонятную деталь, я не буду выдвигать решение интересующего меня дела .