Окружной прокурор опаздывал в свой офис, поэтому требовал ехать быстрее. Харпера высадили по его просьбе в Вест-Сайде для срочного звонка по телефону. Полицейская машина взвизгивала тормозами, пробираясь через напряженное движение полуденного Нью-Йорка.
      В дергающейся на ходу машине инспектор Квин мрачно подсчитывал на пальцах те вопросы, в которые он обязан вникнуть по приезде в управление... Поиски таинственного посетителя Дженни; исследование найденной хирургической униформы для того, чтобы обнаружить ее истинного владельца; кроме того, нужно было определить магазин, который продал проволоку, которой удушили миссис Дорн; исследовать в лаборатории нитки, собранные с униформы...
      — ...И большинство из этих манипуляций — совершенно бесполезны! — прокричал старик через шум мотора и вой сирены.
      Машина остановилась у парапета Голландского мемориального госпиталя, чтобы высадить Эллери, затем сразу же набрала скорость и исчезла в направлении Даун-тауна.
      Второй раз за этот день Эллери Квин поднялся по ступеням госпиталя — и во второй раз в одиночестве.
      Айзек Кобб нес дежурство в вестибюле, переговариваясь с полицейским. Напротив главного лифта Эллери обнаружил доктора Минхена.
      Он кинул взгляд вдоль коридора. При входе в кабинет анестезии стоял детектив, оставленный час тому назад. Полицейские сидели и в комнате ожидания. Тут же подскочили трое, тащившие тяжелое фотооборудование.
      Эллери и доктор Минхен повернули за угол налево и вошли в восточный коридор. Они прошли мимо телефонной будки, в которой был найден брошенный хирургический костюм. Будка была теперь запечатана клейкой лентой. Несколькими шагами дальше по коридору они свернули в северный коридор, подошли к закрытой двери.
      — Подожди, Джон. Это — внешняя дверь к лифту предоперационной, так? — насторожился Эллери.
      — Да. Здесь двойная дверь, — ответил Минхен. — В лифт можно войти либо из коридора, либо через предоперационную. Коридорной дверью пользуются, когда пациент поступает через больничную палату на этом этаже.
      — Прекрасно продумано, — прокомментировал Эллери. — Как и все вокруг. И, как я вижу, наш сержант опечатал здесь дверь.
      Минуту спустя, когда они были в кабинете Минхена, Эллери вдруг попросил:
      — Расскажи мне подробнее о взаимоотношениях Дженни с остальным штатом. Мне нужно знать, как его воспринимали люди.
      — Дженни? С ним нелегко поладить; поначалу его приняли настороженно, однако скоро стали уважать, и это уважение заслужено. Его репутация хирурга неоспорима. Профессионализм — прежде всего, Эллери.
      — Ты утверждаешь, — уточнил Эллери, — что у него не было врагов в госпитале?
      — Враги? Вряд ли. Если только какая-то личная вражда укрылась от моего взгляда. — Минхен задумчиво поджал губы. — Правда, но если подумать, то есть в госпитале один человек, который всегда был в оппозиции к Дженни...
      — Да? И кто же он?
      — Она... Доктор Пеннини. Заведующая — впрочем, бывшая заведующая — родильным отделением.
      — Почему «бывшая»? Сама подала в отставку или уволена?
      — Ах, нет-нет. Просто в госпитале недавно была перетасовка кадров, и Пеннини была назначена главой ассистентского совета. А вместо нее, пока номинально, назначен Дженни.
      — А почему?
      — Это произошло не по воле самой Пеннини, — поморщился Минхен. — Просто воля покойной... видишь ли, еще одно из ее проявлений любви и уважения к Дженни.
      — Понятно. — Эллери нахмурился. — Говоришь, была в оппозиции? Просто профессиональная ревность, я полагаю.
      — Не просто. Ты не знаешь личности доктора Пеннини, иначе бы так не говорил. Итальянская кровь, страстный темперамент, да еще, как мне кажется, налицо определенная мстительность.
      — И что из того?
      — Я сказал тебе — это мстительная женщина. Вот, собственно, и все. — Минхен выглядел слегка удивленным.
      Эллери церемонно, медленно зажег сигарету.
      — Естественно. Глупо с моей стороны. Ты не упомянул... Я бы хотел видеть эту Пеннини, Джон.
      — Конечно. — Минхен набрал номер. — Доктор Пеннини? Джон Минхен. Рад, что быстро нашел вас. Вы всегда заняты в этот час... А не можете ли прийти прямо сейчас в мой кабинет, доктор?.. Нет, ничего особо важного. Несколько вопросов к вам, познакомитесь с одним представителем... Да. Будьте добры.
      Эллери разглядывал свои ногти, пока в дверь не постучали. Оба встали, Минхен крикнул:
      — Войдите!
      Вошла коренастая женщина в белом облачении. Взгляд приковывали ее нервные движения.
      — Доктор Пеннини, позвольте мне представить вам мистера Эллери Квина. Мистер Квин помогает расследовать дело об убийстве миссис Дорн.
      — Понятно. — Голос доктора был грудным, глубоким, почти мужским. Она подошла к одному из кресел и села.
      Женщина оказалась примечательной внешности. Царственная осанка. Оливкового цвета кожа; над верхней губой заметный пушок. Пронзительные черные глаза. Лицо с идеально правильными чертами. Совершенно черные волосы, на которых поражала яркостью одна седая прядь, безупречно разделены на прямой пробор и зачесаны назад. Возраст определить невозможно: ей могло быть и тридцать пять, и пятьдесят.
      — Я так понял, доктор, — мягко начал Эллери, — что вы прослужили в госпитале достаточно много лет.
      — Совершенно верно. Позвольте сигарету. — Видно было, что Пеннини импонировал взятый Эллери тон.
      Эллери предложил ей свой позолоченный портсигар, любезно подержал спичку у ее сигареты. Она глубоко затянулась и расслабилась, с любопытством разглядывая его.
      — Понимаете, — продолжил Эллери, — расследуя данный случай, следствие зашло в тупик. Все выглядит совершенно необъяснимым. Я опрашиваю всех и задаю всем самые разнообразные вопросы... Как хорошо вы знали миссис Дорн?
      — Как? — Черные глаза доктора блеснули. — Вы подозреваете меня в убийстве?
      — Дорогой доктор...
      — Послушайте, мистер Квин. — Она решительно сжала полные красные губы. — Я не знала миссис Дорн, почти не знала. И ничего не знаю об убийстве. Если вы полагаете, что я вам что-то открою, — вы напрасно тратите время. Вас удовлетворил мой ответ?
      — Нет, конечно, — с сожалением сказал Эллери, и глаза его настороженно сузились. — Но я никогда не делаю заключений так стремительно. Причина, по которой я задал вам этот вопрос, следующая: если бы вы хорошо ее знали, вы бы могли назвать ее предполагаемых недоброжелателей.
      — Простите. Я не могу этого сделать.
      — Доктор Пеннини, давайте перестанем сооружать на своем пути преграды. Я буду совершенно откровенен. — Он закрыл глаза и откинул голову на подголовник. — Скажите, вы когда-либо... — он резко выпрямился и уперся в нее взглядом, — угрожали миссис Дорн в присутствии свидетелей?
      Пеннини была так изумлена, что несколько мгновений смотрела на него, не мигая. Минхен вытянул ладонь, протестуя, и пробормотал какие-то извинения. Он досадовал на Эллери.
      — Так отвечайте на вопрос: угрожали ли вы ей? — Эллери говорил нарочито резко. — Здесь, в этом именно здании?
      — Совершенно невероятное предположение. — Она искренне рассмеялась, откинув голову назад. — Кто вам сказал такую глупость? Я никак не могла себе позволить угрожать старой леди. Я ее почти не знала. И никогда не делала в чьем-то присутствии замечаний о ней. Я вам ответила. Я... — И вдруг она остановилась, смутилась и кинула взгляд на доктора Минхена.
      — Что?.. — переспросил Эллери. Он отбросил всякую суровость и теперь улыбался.
      — Ну... видите ли... я позволяла себе критические замечания о докторе Дженни, — смущенно объяснила она. — Но это были не угрозы, и, уж конечно, они не были направлены против миссис Дорн. И не могу понять, как...
      — Хорошо! — Эллери лучезарно улыбался. — Итак, против Дженни, а не против миссис Дорн. Хорошо, доктор Пеннини. А что вы имели против доктора Дженни?
      — Ничего личного. Полагаю, вы уже слышали... — И она снова взглянула в сторону Минхена. Он вспыхнул и пытался уйти от ее взгляда. — Меня отстранили по желанию миссис Дорн от руководства родильным отделением. Естественно, я была обижена — и обижена до сих пор. Я полагаю, что именно доктор Дженни нашептал обо мне на ушко миссис Дорн. Конечно, в пылу обиды я говорила, наверное, гадости, а доктор Минхен и еще некоторые могли слышать это. Но какое все это имеет отношение к...
      — Естественно, естественно, — с симпатией сказал Эллери. — Я понимаю вас. — Пеннини фыркнула. — А теперь, доктор, некоторые рутинные моменты... Пожалуйста, дайте мне полный отчет о ваших передвижениях по госпиталю этим утром.
      — Дорогой мой, — холодно сказала она. — Вы так прямолинейны! Мне нечего скрывать. Рано утром я вовсе не могла передвигаться по госпиталю, поскольку оперировала в родильном отделении. Близнецы — трудные роды, если только вас это интересует. Кесарево сечение, но один из детей умер. Жизнь матери тоже под угрозой... Операция закончилась в восемь. Я позавтракала и пошла с традиционным обходом по родильному отделению. Вы же знаете, очевидно, — с сарказмом подчеркнула она, — что доктор Минхен не затрудняет себя обыденными делами. Его должность исключительно почетная. Я обошла около тридцати пяти пациенток и еще целую армию орущих младенцев. Большую часть утра я посвятила работе.
      — Но вы не находились достаточно долго на одном месте, чтобы обеспечить себе алиби.
      — Если бы я нуждалась в алиби, я бы позаботилась о том, чтобы обеспечить его, — моментально среагировала она.
      — Не факт, — пробормотал Эллери. — Скажите, вы покидали здание госпиталя до полудня?
      — Нет.
      — Вы нам так помогли, доктор... И вы не можете дать никакого объяснения этому ужасному убийству?
      — Опять-таки нет.
      — Вы ответственно это заявляете?
      — Если бы я могла дать объяснение — я бы вам его дала.
      — Это я буду иметь в виду. — Эллери встал. — Благодарю.
      Доктор Минхен, чувствуя себе неловко, встал — и все трое стояли в напряженной тишине. Затем Пеннини вышла, громко хлопнув дверью. Минхен опустился в кресло и, отклонившись назад, задумчиво покачался в нем.
      — Вот это женщина, не правда ли?
      — Замечательная! — согласился Эллери, закуривая. — Между прочим, Джон, не знаешь ли, здесь Эдит Даннинг? Я не разговаривал с ней утром, поскольку она повезла Хильду Дорн домой.
      — Сейчас узнаем. — Минхен набрал несколько номеров, что-то спросил. — В госпитале ее сейчас нет, выехала по вызову некоторое время тому назад.
      — Ну, теперь это не важно. — Эллери глубоко затянулся. — Интересная женщина... — Он выдохнул облако дыма. — Послушай, Джон, а? Еврипид был недалек от истины, когда изрек: «Ненавижу ученых женщин». И как он был близок к классическому заявлению Байрона...
      — Бога ради, — простонал Минхен, — о какой из них ты говоришь — о мисс Даннинг или о Пеннини?
      — Это тоже не важно. — Эллери вздохнул и взял со стула пальто.

      Особые отношения между инспектором Квином и его сыном — скорее товарищеские, чем патернально-сыновние — никогда не были яснее, чем во время общих трапез. Час еды, будь то завтрак или обед, был часом шуток и острот, воспоминаний, живого и добродушного разговора. Трещал в камине огонь, Джуна подавал блюда и кофе; ветер завывал в каньонах длинной Западной Восемьдесят седьмой улицы; порой трещали окопные рамы. Такие семейные вечера были бережно хранимы в памяти отца и сына и явились позже достойной частью летописи Главного полицейского управления Нью-Йорка.
      Однако в тот трагический январский вечер, когда Абигейл Дорн ушла к праотцам, традиция была нарушена.
      Не было ни счастливого смеха, ни атмосферы мира и покоя небольшой сплоченной семьи. Эллери сидел, поглощенный думой и мрачный, сигарета дымилась над недопитой чашкой кофе. Инспектор поеживался от холода в своем большом кресле напротив камина; несмотря на три старых поношенных жакета, память о холоде прошедшего дня пробирала до костей. Джуна, всегда без слов понимавший настроение хозяев, молча убрал со стола.
      Первый произведенный допрос ничего не дал. Фигура Свенсона, главного подозреваемого в деле, все еще оставалась нераскрытой и маячила вокруг будто призрак. Сержант Вели со своими клевретами не преуспели в деле его отыскания, несмотря на объявленные поиски всех возможных Свенсонов во всех возможных направлениях. В управлении царила сутолока, сходная с переполохом; инспектор заперся в собственном кабинете, сославшись на внезапную простуду. Предварительные отчеты от детективов, прочесавших лечебные учреждения города, не внесли ясности в вопрос о происхождении врачебного облачения, брошенного в телефонной будке. Справка поставщика проволоки, которой была задушена жертва, вовсе ничего не дала. Химический анализ образца ее был полным и исчерпывающим, но настолько же бессмысленным. Исследование с целью выявления финансовых соперников Абигейл Дорн не принесло полезных плодов. Бумаги покойной не изобличали никого и не давали никакого намека — в них все выглядело невинно, как в записной книжке ребенка. И будто бы чтобы еще более запутать следствие, окружной прокурор Сэмпсон позвонил сообщить сведения о двух поспешно созванных конференциях в близлежащих штатах. Все губернаторы и важные официальные лица были крайне встревожены случившимся и требовали ясного и быстрого расследования. Газетчики осаждали управление, а также госпиталь — место преступления.
      При таком положении дел инспектор сидел в своем кресле в состоянии близком к истерике. Ярость душила его; ощущение беспомощности обессиливало. Эллери молчал, погруженный в думы...
      Зазвонил телефон. Инспектор крикнул «возьми!», но с такой силой, что Джуна подпрыгнул.
      — Это вас, папаша Квин.
      Инспектор поспешил к телефону, облизывая пересохшие от волнения губы.
      — Да. Кто? Томас? Ну что там... — Голос его окреп, стал настойчивым. — Так. Так. Что? О боже! Подожди у трубки. — Лицо его стало белым и напряженным. — Итак, сынок, удача показала нам задницу. Дженни улизнул от Риттера.
      Эллери, пораженный, вскочил на ноги.
      — Вот глупец! — пробормотал он. — Узнай подробности, отец.
      — Алло! Алло! — злобно кричал инспектор в трубку. — Томас, скажи от меня Риттеру, пусть потрудится объяснить, как это случилось, или у него будут неприятности... Никаких новостей о Свенсоне? А?.. Работайте, работайте хоть всю ночь, чтобы были факты... Что?! Хорошо, молодец Хессе... Да, знаю. Он был наверху в доме, пока мы там разбирались... Хорошо, Томас. Прикажи Риттеру оставаться в отеле, где Дженни... Черт побери!
      — Что там? — спросил Эллери, когда старик прошаркал обратно к креслу и протянул зябнущие руки к огню.
      — Много всего... Дженни проживает в Тэрейтоне, на Медисон-авеню. Риттер выслеживал его весь день. Он околачивался возле здания, когда Дженни в половине шестого вышел, в большой спешке, сел прямо у дверей в такси и поехал на север. Риттер допустил большую оплошность... несколько минут он не мог поймать машину, да и вообще... все произошло так быстро, что он был словно парализован... А когда, наконец, поймал кеб, то засек было в потоке цель, но скоро снова потерял ее на улице... Наконец, на Сорок второй улице снова выследил их — и увидел только, как Дженни выпрыгнул из кеба, заплатил водителю и исчез в переходе... Вот так: Дженни, счастливчик, для нас потерян!
      Эллери казался озадаченным.
      — Намеренно нарушил данные ему инструкции? Растворился в толпе... Конечно, единственное предположение...
      — Естественно! Поехал предупредить Свенсона. — Старик искренне скорбел о таком повороте событий. — Риттера закрутила толпа возле Центрального вокзала, а когда он выбрался — Дженни растворился. Риттер тут же мобилизовал полицейских, чтобы отследить людей у отходящих поездов, но бесполезно. Это как искать иголку в стоге сена.
      — Ну что ж, — нахмурясь, пробормотал Эллери, — практически ясно: первое — Дженни предупредит Свенсона, и второе — Свенсон проживает где-то в пригороде.
      — Здесь уже все схвачено. Томас организовал группу, работающую в этом направлении... — Тут инспектор, внезапно что-то вспомнив, сверкнул глазами. — А знаешь, что сделала эта лунатичка Фуллер?
      — Сара Фуллер! — мгновенно среагировал Эллери. — Нет, а что?
      — Пропала из дома Дорнов приблизительно час назад. Хессе выслеживает ее весь день. Он шел за ней по пятам — и куда же она его привела? К дому доктора Даннинга! Что ты думаешь обо всем этом?
      Эллери пристально посмотрел на отца.
      — Доктора Даннинга? Интересно, — медленно проговорил он. — Что-нибудь еще от Хессе?
      — Ничего дельного. Но сам по себе факт... Она оставалась там в течение получаса. Выйдя от Даннингов, она взяла такси и поехала домой. Хессе еще там — работает, а о Фуллер доложил по телефону.
      — Сара Фуллер и доктор Люциус Даннинг, — пробормотал Эллери. Глядя на огонь, он присел к столу и задумчиво забарабанил по нему пальцами. — Сара Фуллер и Люциус Даннинг. Вот комбинация... — Неожиданно он улыбнулся отцу. — Религиозная фанатичка, пророчица — и врач. Нелепое сочетание.
      — Забавное, ты прав, — ответил инспектор. Он поплотнее закутался в халат. — Нужно будет это обдумать утром.
      — Наверное, и здесь ты прав, — с чувством странного удовлетворения сказал Эллери, — если верить славянской пословице, то «утро вечера мудренее». Ну хорошо... посмотрим.
      Старик ничего не ответил. Так же неожиданно, как и появилось, выражение удовлетворения и спокойствия исчезло с лица Эллери. Он быстро поднялся и пошел в спальню.

      Взрыв интереса прессы произошел на следующий после убийства день. Информация, излившаяся на страницы газет, потрясла весь мир.
      Во вторник утром любое издание в Соединенных Штатах поражало яркими заголовками, раздутыми до размеров слона подробностями в передовицах, слезливыми и фальшивыми биографическими описаниями. Пресса Нью-Йорка в особенности налегала на яркость и живописность в подаче фактов, в том числе — характеризующих взлет финансовой карьеры Абигейл Дорн, признавая ее финансовую гениальность. Далее шло красочное перечисление благотворительных актов и фондов — как неоспоримой заслуги покойной, а также преподнесение деталей ее романа с давно ушедшим Чарльзом Ван дер Донком. Один газетный синдикат даже запустил наспех сработанный газетный сериал под названием «Жизнь и смерть Абигейл Дорн».
      Начиная с полуденных изданий, разразились громы и молнии якобы общественного гнева. Стрелы были направлены, разумеется, против Главного полицейского управления, лично против инспектора Квина, и даже одна — сдобренная политическим ядом — против мэра города.
      «Двадцать четыре драгоценных часа времени было упущено впустую, а нет еще даже и намека на разоблачение убийцы, чья кровавая рука нанесла вчера удар нашей великой современнице, жизнь которой оборвалась до обидного преждевременно. Тень ее взывает к отмщению», — писалось в одной из статей.
      «Нет сомнений, что слава знаменитого сыщика и ловца криминала инспектора Квина закатилась, — пророчествовалось в другой. — Он подорвал народное доверие на одном из самых важных дел своей карьеры».
      Третья газета язвительно проходилась по адресу Главного полицейского управления, «которое из года в год доказывало свою некомпетентность в порученном ему деле и способствовало падению морали нашего города, но теперь доказало это согражданам как нельзя более ясно».
      Единственной газетой Нью-Йорка, которая не торжествовала и не угрожала, была, как ни странно, та, в которой нес свою репортерскую службу Пит Харпер.
      Но не потребовалось ни инсинуаций, ни обвинений ядовитой городской прессы, чтобы вывести из привычной летаргии официальных представителей государства. Политические и социальные сферы были потрясены до самых основ; на чувствительном сейсмографе полицейского управления толчки этого землетрясения отразились сразу же. Значимые публичные фигуры со всех сторон забрасывали мэра телеграфными, телефонными и персональными требованиями справедливости и возмездия. Уолл-стрит, встревоженная неизбежными падениями котировок и нарастающей паникой, требовала финансовой стабильности. Федеральное правительство продемонстрировало необычайную заинтересованность в этом уголовном деле. Сенатор, в чьем штате Абигейл Дорн владела немалой собственностью, произнес в конгрессе пламенную речь.
 

* * *

 
      Нью-йоркский Сити-Холл стал центром всяческих дебатов и акций.
      Центральная улица гудела, как гигантский пчелиный рой. Инспектор Квин стал неуловим; сержант Вели напрямую отказал репортерам в интервью. Слухи, подпитывающие атмосферу тайн и неуверенности, сгустились над городом и непрерывно циркулировали в его атмосфере. Из уст в уста передавалось, что некий неназванный и находящийся под могущественным протекторатом финансист собственноручно задушил миссис Дорн в отместку за проигранную финансовую схватку. Явная абсурдность слухов не только не мешала их распространению, но и подстегивала нагнетание новых подробностей.
      Поздним вечером во вторник у мэра в кулуарах собралась торжественная и молчаливая группа официальных лиц. Сидя за круглым конференц-столом в густом табачном дыму, собственно мэр, комиссар полиции, окружной прокурор Сэмпсон с помощниками, глава района Манхэттен и полдюжины секретарей обсуждали состояние дел. Инспектор Квин отсутствовал.
      Лица находившихся в комнате были мрачны. Они обсудили случай под этим и тем углом, в то время как бешено галдящая орда репортеров осаждала двери мэрии в ожидании интервью или кратко брошенной реплики. Мэр держал в руках толстую пачку отчетов, все как один подписанные инспектором Квином, который дал точную оценку каждому факту, детали и разговору, собранным к настоящему часу. Все подозреваемые персоналии были обсуждены и расставлены в порядке возрастания важности; председатель округа Манхэттен выразил особое удовлетворение тем фактом, что обозначена причастность к убийству «ирландской руки» в лице Большого Майка — Кадахи; было высказано предположение, что таинственный заказчик убийства только использовал Майка и его подручных. И отсутствие в городе доктора Дженни, и безуспешные поиски Свенсона также стали предметом горячих и бесполезных дебатов.
      Конференция казалась обреченной на провал. Не было раскрыто ничего нового; не обнаружено ни одной нити, ведущей к возможному результату. Телефонный аппарат выделенной линии связи с полицейским управлением стоял у локтя комиссара; он звенел непрерывно, то и дело докладывая о поэтапном, но полном провале раскрытия дела. Ключиков к раскрытию было немного; они отпадали один за другим.
      Именно в этот критический момент личный секретарь мэра вошла с объемным запечатанным конвертом в руках и подала его комиссару полиции.
      Тот вскрыл печать на конверте и быстро пробежал глазами первую из нескольких страниц машинописного текста.
      — Специальный отчет инспектора Квина, — едва слышно сказал он. — Приписка: полный отчет придет позже. Посмотрим...
      В комнате воцарилась тишина. Комиссар полиции начал было читать, но, внезапно обернувшись, вручил бумаги секретарю:
      — Ну-ка, Джейн, почитай это вслух.
      Девушка принялась читать ясным невыразительным голосом:
 

«ОТЧЕТ О СОСТОЯНИИ МАЙКЛА КАДАХИ

      10.15 утра, вторник. В соответствии с медицинским заключением Майкл Кадахи способен дать показания под присягой в отношении случая убийства Абигейл Дорн. Допрос произведен в комнате 328 в Голландском мемориальном госпитале, где Майкл Кадахи находится после операции по удалению аппендикса. Слабость, сильные боли.