— Как видите, — сказал Эллери по окончании процедуры, — человек, умеющий читать отпечатки пальцев, не может ошибиться при их сравнении. Отпечатки на молотке оставлены рукой Учителя.
      Он не смотрел на патриарха, который во время демонстрации не проронил ни слова.
      Снова они отошли посовещаться в дальний конец стола. Снова Эллери смотрел на них затуманенным взором, поддерживая голову дрожащими руками. Вскоре Ткач заплакала. Летописец встал, поманил к себе Управляющего и заговорил с ним так тихо, что тому пришлось наклониться, чтобы слышать.
      Бледный Управляющий медленно вернулся к Эллери, который с трудом заставил себя заговорить.
      — Каков их вердикт? — спросил он. — Если только они смогли его вынести.
      И тут же ему показалось глупостью воображать, что они способны обвинить своего лидера. Все это выглядело напрасным фарсом.
      — Они пришли к единому мнению, — хрипло отозвался Управляющий. — Учитель виновен в смерти Кладовщика Сторикаи.
      Внезапно самообладание покинуло его, он закрыл лицо руками и начал раскачиваться взад-вперед.
      Это послужило сигналом для остальных. Две женщины — Ткач и Ева — разразились бурными рыданиями; старуха рвала на себе волосы и била себя кулаками в грудь. Из глаз мужчин текли слезы, падая в бороды. Некоторые опустили голову на стол, стиснув ее руками.
      Юный Преемник рыдал поистине душераздирающе. Его тело судорожно дергалось. Учитель утешал его, словно испуганного ребенка, гладя по волосам и что-то шепча на ухо. Постепенно рыдания перешли в всхлипывания, а потом прекратились вовсе.
      Когда наступила тишина, Эллери снова обратился к Управляющему.
      — И каков же приговор? — спросил он. Управляющий смотрел на него влажными покрасневшими глазами:
      — Хотя решение Совета не может быть отменено, Совет не вправе выносить приговор.
      — Тогда кто же... — начал Эллери.
      — Только Учитель, — прошептал Управляющий.
      «Господи! — подумал Эллери. — Я забыл об этом!»
      Учитель выпрямился и посмотрел на них. Все сразу же встали. Учитель жестом благословил их, и они вновь заняли свои места. Воцарилось молчание.
      — Да будет благословен Вор'д, — начал старик, — на всей земле и в сердцах населяющих ее людей. Вор'д был милостив ко мне. Я прожил много лет, у меня много жен, детей и внуков. Но и помимо этого, я могу считать себя богатым, ибо я наслаждался дождем и радугой, солнцем и звездами. Да будет благословен Вор'д за пение птиц, за сладкие голоса женщин, за пот, выступающий на телах мужчин во время усердной работы, за бег антилопы и дружеские разговоры, за запах травы и сырой земли, за ягнят, сосущих мать, за покой, который приносят молитвы, за зерно, из которого произрастает хлеб, за тысячи запахов цветов, за тень деревьев и за улыбки детей. И да будет благословен Вор'д за то, — голос Учителя отозвался звонким эхом в длинном зале, — что ни один человек, не задерживается на земле так долго, чтобы устать от ее богатств. Луна исчезает в положенное время, но после тьмы рождается новая луна.
      Старик выдержал паузу и продолжал совсем другим тоном:
      — Вот приговор, который я вынес себе. Завтра на закате солнца я должен буду прекратить существование среди вас... — действительно ли спокойный голос слегка дрогнул? — так, как предписывает закон.
      Одну секунду — секунду бездонного ужаса, в течение которой все кружилось перед глазами Эллери, — никто не издавал ни звука.
      Но затем Преемник крикнул «Нет!», и к его голосу присоединился жалобный голос Ткача.
      — Немедленно перестаньте, ибо вы огорчаете не только себя, но и меня. — Мягкий голос Учителя заставил их умолкнуть быстрее, чем крик. — Не горюйте, ибо так должно быть. Так было написано, и значит, этого не миновать. Да будет благословен Вор'д.
 

* * *

 
      Неделями, месяцами Эллери жаждал отдыха. Но этой ночью он не мог заснуть. Что-то здесь не так — твердила каждая клеточка его истощенного мозга. Но что именно, он не мог понять. Неужели сама простота случившегося сделала его таким беспечным, способным не заметить за деревьями леса?
      Эллери метался на соломенном тюфяке, пока не пришло время выбирать между маленьким пузырьком с красными капсулами и прекращением попыток заснуть. Он выбрал второе, поднялся, включил фонарик, но потом решил поберечь батарейку, поэтому зажег свечи в подсвечниках из глины, покрытий глазурью.
      Где-то существовала деталь, которую он упустил. Мысль о ней грызла его, как лисенок — живот маленького спартанца . Он должен был привести в порядок свои мысли. Что-то в конце суда... нет не в самом конце, но ближе к концу беспокоило его. Произошло ли это, когда он говорил о мотиве? Не было ли неверным его изложение мотивации?
      Продолжая думать об этом, Эллери надел пиджак и сунул ноги под одеяло — ночь была холодной. Его беспокойство усиливалось. Даже учитывая то, что Сторикаи был повинен в великих прегрешениях против Квинана, что его преступление было первым почти за полувековой период существования общины, что религиозная вера иногда приобретает формы фанатизма (совсем недавно паломник в Мекку был разорван на куски обезумевшей толпой единоверцев, когда его в приступе тошноты вырвало на священную Каабу), — даже учитывая все это и многое другое, мог бы Учитель — самый терпимый и дисциплинированный из всех людей — поддаться импульсу насилия? В то, что старик нанес удар не в приступе гнева, а хладнокровно, с заранее обдуманным намерением, Эллери просто не мог поверить.
      Но корень его сомнений, безусловно крылся здесь: мотив, казавшийся таким убедительным во время суда, перестал быть таковым. Учитель был человеком, чья натура не позволяла прибегнуть к насилию, — он просто не мог ударить Сторикаи по голове, да еще кувшином со свитками. Как Эллери хоть на миг мог поверить, что такой человек осквернил священный сосуд, даже с целью покарать грешника?
      А молоток? Разве Учитель был способен ударить им хотя бы самую паршивую овцу в своем стаде и не один, а два раза? Даже из самозащиты — спасая жизнь, которую он сам приговорил отнять у себя завтра? Невероятно!
      Вопросы теснились, толкая друг друга, в попытке вырваться из темной клетки, в которую Эллери заключил их.
      Почему Учитель оставил такой четкий демонстративно ведущий к нему след?
      Спустя десять минут после смерти Сторикаи старик пришел в мастерскую Гончара за новым кувшином для свитков.
      Еще через пятнадцать минут он открыто явился к Ткачу с целью заменить «потерянную» пуговицу, зная что, кроме него такие пуговицы не носит никто.
      И каким образом, аккуратно выметая черепки разбитого, кувшина в санктуме, Учитель пропустил один из них, который Эллери заметил почти сразу же?
      А как он отвечал на прямые вопросы? Когда его спросили, пошел ли он сразу из дома Раба в Дом Священного Собрания, Учитель ответил: «Это так». На вопрос, был ли он в священном доме перед тем, как убили Сторикаи, он ответил то же самое. На вопрос, оторвалась ли пуговица, найденная в руке мертвеца, от его одежды, Учитель снова ответил: «Это так». Собрал ли он черепки и отправился ли после убийства к Гончару за новым кувшином? Это так. Держала ли его рука молоток? Это так.
      Однако на вопрос, убил ли он Кладовщика, Учитель ответил: «Ты так говоришь». Как сказали Старейшины, Учитель не стал бы лгать даже ради спасения своей жизни. Это был уклончивый ответ человека, который не мог лгать, но в то же время не хотел говорить всю правду.
      Эллери поежился — прохладная комната от его мыслей стала еще холоднее.
      Следовательно, вся правда еще не сказана. Придется начать все заново.
      Обследуя под лупой при свете свечи пуговицу с таинственным «N», Эллери увидел то, чего не видел ранее, и выругал себя за слепоту.
      Кончики ниток на пуговице не были грубо оторваны, какими были бы, если бы оторвались в борьбе. Их аккуратно отрезали ножом или ножницами.
      Эллери перевернул пуговицу. Лупа тотчас же продемонстрировала ему еще одно доказательство его небрежности. На поверхности мягкого металла виднелась свежая царапина, очевидно оставленная острым инструментом, перерезающим нить.
      «Боже мой! — подумал Эллери. — Я думал, что расследую примитивное преступление в примитивной общине, а столкнулся с изощренной подтасовкой улиr! Пуговицу намеренно оторвали от мантии и вложили в руку мертвеца!
      Но, слава богу, еще не слишком поздно!
      Эллери вскочил с тюка и начал одеваться. Теперь нужно действовать осмотрительно — нельзя недооценивать противника. На карту поставлена жизнь Учителя, который предпочел пожертвовать ею, чтобы не разоблачать грешника в своем стаде.
      Мозг Эллери вновь работал четко. Он вспомнил свое первое утро в Квинане — Учителя на складе, меняющего сломанный карманный нож на новый...
      Эллери задул свечи и, сжимая в руке фонарик, зашагал по ночной улице. Ветер шелестел в деревьях. Ни в одном окне не было света, но он был уверен, что весь поселок бодрствует в темноте.
      У Дома Священного Собрания Эллери остановился. Его освободили от обязанности звонить в колокольчик и ждать ответа, так почему же он всегда колеблется, прежде чем войти? «Возможно, потому, что я так легко ошибаюсь», — подумал Эллери и шагнул внутрь.
      Он прошел через зал собраний к комнате Учителя. Лампа над дверью освещала безмятежное лицо патриарха с открытыми глазами. Старик лежал на соломенном тюке в центре комнаты, заложив руки за голову и глядя в потолок, как будто видел звезды, мерцающие в ночном небе.
      Когда Эллери вошел, Учитель не сдвинулся с места и не заговорил.
      «Он знает, что я здесь, и не удивлен, — подумал Эллери. — Неужели он ожидал меня?»
      С обеих сторон двери были симметрично расположены крючки, на одном из которых висела верхняя одежда Учителя. Игнорируя старика на его ложе, Эллери обыскал мантию и в одном из потайных карманов в складках нашел то, что надеялся найти.
      Это был новый нож Учителя, который тот получил на складе на глазах у Эллери, — с костяной ручкой и в деревянных ножнах, связанных с ножом кожаным ремешком. Эллери включил фонарик, вынул нож из ножен и внимательно обследовал лезвие.
      На режущей грани у самого острия виднелась щербинка, где застрял крошечный кусочек мягкого металла, из которого была сделана пуговица.
      Значит, пуговицу не только намеренно срезали ножом с мантии Учителя — ее срезали ножом, принадлежащим Учителю!
      Эллери снова посмотрел на неподвижно лежащую фигуру, но не увидел никаких признаков тревоги. Старик продолжал смотреть в потолок, хотя отлично знал, что делал посетитель.
      Выйдя из комнаты Учителя и священного дома, Эллери направился к себе, сопровождаемый шумом ветра и кваканьем лягушек. В своей комнате он вновь обследовал молоток. Одну подтасованную улику он уже обнаружил — пуговицу. Не содержал ли и молоток доказательства попытки оклеветать Учителя?
      Теперь ему казалось, что молоток выглядит слишком новым, чтобы соответствовать характеристике, данной ему Учителем во время разговора с Эллери после находки тела Кладовщика, — «молоток из моего ящика с инструментами».
      Эллери окунул уголок полотенца в кувшин с водой и осторожно вытер кровавые пятна с бойка. Он оказался прав — на металле не было ни единой царапинки. Этим молотком никогда не пользовались для забивания гвоздей или другой обычной цели. Возможно ли, что молотки поменяли? Но если это новый молоток, то его, по всей вероятности, взяли на складе. Тогда, возможно, Учитель...
      И снова Эллери зашагал по темным улицам деревни — на сей раз к складу. Он не нуждался в ключе — склад был защищен от мародерства со стороны животных задвижкой на внутренней стороне двери, которую Эллери отодвинул, просунув руку в щель.
      Ему показалось, что на складе уже ощутима атмосфера заброшенности. Им лучше поскорее выбрать нового Кладовщика, подумал Эллери, иначе здесь будет пахнуть как в могиле. Он с усилием переключил свои мысли на предстоящую ему миссию.
      Пошарив лучом фонарика среди бочек, корзин и полок, Эллери наконец обнаружил отделение, где лежали молотки.
      Их было всего три. Он обследовал их, держа через носовой платок. Два были совершенно новыми, а третий содержал несомненные признаки использования.
      Был ли он подлинным орудием убийства? Если так, то кто-то поменял молотки после преступления — счистил с этого молотка кровь Сторикаи, поместил его на складе с новыми молотками, взял один из новых, окунул его во все еще не засохшую кровь жертвы и положил рядом с телом.
      Но почему? Каким образом подмена молотка помогала оклеветать Учителя (кто на каком-то этапе, безусловно, догадался о подтасовке)?
      Вопрос звенел в голове у Эллери, пока он не почувствовал тошноту.
      Эллери вернулся к себе, неся оба молотка и думая о самураях, носивших два меча в знак их ранга, и о воинственных средневековых священниках, которым запрещалось использовать мечи и которые шли на битву с язычниками, разя их martels-de-fer — огромными боевыми молотами.
      Снова открыв несессер, Эллери принялся за работу. На молотке, принесенном со склада, он обнаружил, как и ожидал, отпечатки пальцев двух человек и сравнил их со своими пятнадцатью наборами отпечатков.
      Когда Эллери увидел, кому они принадлежат, разрозненные фрагменты правды заняли свое место, вызвав у него тошноту.
 

* * *

 
      Второй раз за эту ночь Эллери вошел в комнату патриарха. Ничего не изменилось. Старик все еще лежал неподвижно. Не погрузился ли он в какой-то мистический транс? Но на первый же вопрос, с трудом заданный Эллери, Учитель ответил сразу же. Их диалог начал; приобретать форму литании , как будто в этой мрачной комнате, происходил акт богослужения.
      — Это вы, Учитель, срезали ножом пуговицу с вашей мантии и вложили ее в руку мертвеца?
      — Да.
      — Вы отнесли на склад молоток, которым убили Кладовщика, почистили его и оставили там, а сюда принесли другой молоток, испачкали его боек кровью Сторикаи и положили рядом с телом?
      — Да.
      — Вы намеренно посетили Гончара и Ткача, оставив след, ведущий к вам?
      — Да.
      — Вы хотели, чтобы я нашел улики только против вас и ни против кого больше?
      — Да.
      И тогда Эллери спросил, с трудом удерживаясь, чтобы не закричать:
      — Но ради бога, Учитель, почему?
      — Потому что так написано.
      — «Так написано, так написано»! Где все это написано?
      Ему показалось, что борода старика слегка дрогнула в улыбке.
      — В книге, которая была утеряна или которая еще не появилась, где говорится о всем, что существовало и существует на Земле.
      — Давайте лучше поговорим о том, что я в состоянии понять, Учитель. Теперь мне ясно, что вы хотели быть обвиненным в убийстве Кладовщика, предстать перед судом и быть признанным виновным. Это так?
      — Я действительно виновен, — спокойно ответил старик.
      — Но не в том, что нанесли человеку смертельный удар!
      Некоторое время старик молчал.
      — Нет, не в том, — сказал он со вздохом.
      — Значит, вы защищаете того, кто это сделал!
      Учитель снова помедлил перед ответом.
      — Это так, Элрой.
      — Выходит, вы знаете, кто убил Сторикаи?
      Старик торжественно кивнул.
      — Было написано, что это должно произойти.
      — Об этом я не знаю, Учитель. Но на молотке, который лишил Сторикаи жизни, я нашел отпечатки пальцев подлинного убийцы. Мне назвать его имя?
      — Назовешь ты его или нет, Вор'д знает его.
      — Знает, но не скажет. Тогда придется сказать мне. Сторикаи убил Преемник,
      Впервые патриарх посмотрел Эллери в глаза.
      — Элрой, — сказал он, — я ничего не знал об отпечатках пальцев до твоего рассказа о них. Но я знал, что Преемник... держал этот молоток. И я боялся, что каким-то таинственным путем, лежащим за пределами моих знаний, можно доказать, что он нанес удар, поэтому для мальчика будет безопаснее, если молоток не найдут рядом с телом. Я почистил его и заменил молотком, который побывал не в его, а в моей руке. Увы! Мне следовало знать, что обман всегда раскрывается.
      «Не всегда, старик», — подумал Эллери.
      — Значит, я прав в том, о чем догадался только теперь, Учитель? Вы вернулись из дома Раба в этот священный дом как раз к тому времени, чтобы увидеть убийство Сторикаи в двадцать минут пятого, но слишком поздно, чтобы предотвратить его. Вы увидели, как Сторикаи и Преемник борются возле стола, как Преемник хватает молоток и наносит два удара...
      — Все было так, как ты говоришь.
      — Но в таком случае, Преемник не был заперт в скрипториуме во время преступления. — В голосе Эллери послышалось удивление. — Разве вы не говорили мне, что он был заперт?
      — Думай, Элрой, думай, — сказал Учитель.
      — Хорошо, я буду возвращаться назад шаг за шагом. Вы сказали мне, что заперли Преемника в скрипториуме в два часа дня, увидев, что он бездельничает в дверях священного дома с мыслями о молодой женщине вместо того, чтобы заниматься своей работой. Поэтому вы заперли его в скрипториуме и забрали ключ. Это правда?
      — Да.
      — Но вы также сказали мне, что после убийства Сторикаи в зале собраний вы отперли дверь скрипториума, выпустили Преемника и отправили его на поиски меня. Отперли дверь скрипториума после убийства Кладовщика. Это тоже правда?
      — Да.
      — Тогда я спрашиваю себя: каким образом это возможно? Чтобы Преемник оказался в зале собраний и убил Сторикаи, дверь скрипториума должны были отпереть до убийства, однако вы сказали, что отперли ее после... Ах да, понимаю. Вы хотели снабдить Преемника алиби, освобождавшим от подозрений в убийстве. Но когда вы незадолго до трех часов покидали Дом Священного Собрания, чтобы навестить Раба, вы отперли дверь скрипториума и напомнили Преемнику, чтобы он починил ножку стола. И на сей раз вы оставили эту дверь открытой.
      Учитель закрыл глаза.
      — Это так.
      — Я не спрашивал вас об этом, и вам не пришлось мне лгать.
      Учитель кивнул.
      — Но вы знали, что я буду задавать вам другие вопросы, на которые вам придется отвечать правдиво. Поэтому, Учитель, первое, что вы сделали, поняв, что Сторикаи мертв — сразу после двадцати минут пятого, — это отправили Преемника назад, в скрипториум, и заперли его там второй раз. Это дало вам возможность сказать мне чистую правду — что после четырех двадцати вы отперли дверь скрипториума, выпустили Преемника и послали его искать меня. Таким образом, вы защитили Преемника от последствий его вины и указали на себя как на убийцу.
      — Все было так, как ты говоришь, Элрой, — сказал Учитель.
      Эллери начал бродить по комнате — его неритмичные шаги были эхом беспокойных мыслей.
      — Мне непонятно, почему вы это сделали, Учитель. Неужели вы, пастырь своего стада, готовы пожертвовать жизнью лишь для того, чтобы этот лисенок с окровавленными лапами продолжал жить?
      Учитель собирался ответить, но передумал, и на некоторое время воцарилось молчание.
      — Это правда, — сказал наконец старик и добавил менее твердо: — Но только отчасти.
      Только отчасти? Озадаченный Эллери тщетно ждал объяснений.
      — Учитель, — заговорил он, — безусловно, есть другой выход. Вам незачем умирать, ибо Преемник не умрет, если вся правда станет известна. Когда его будут судить, Совет проявит милосердие, ведь Сторикаи повинен в трех великих грехах, и Преемник поймал его во время их свершения. То, что он сделал, было импульсивным поступком молодого человека с недостатком самообладания. Его возмутило святотатство Кладовщика, он схватил первый попавшийся предмет — им оказался кувшин со свитками — и нанес удар вслепую. А когда Сторикаи пришел в себя и погнался, за ним, он, несомненно, хотел убить юношу — человек, осквернивший священный дом и замысливший кощунственные действия, не остановился бы Перед убийством, стремясь, чтобы о его преступлениях не стало известно. Поэтому, когда Преемник, защищаясь, схватил молоток и нанес им удар, он вовсе не хотел убивать. В мире, откуда я прибыл, суд счел бы это самозащитой, и обвиняемого бы освободили. Совет должен это понять.
      — Это ты не понимаешь, — печально промолвил старик.
      — Я все понимаю, в отличие от вас! Даже если Совет признает Преемника виновным, члены Совета, не имеют права выносить приговор — это обязанность Учителя. А вы едва ли почувствуете себя обязанным приговорить мальчишку к смерти. Вы проявите милосердие, и Совет будет пристыжен состраданием их Учителя, Преемник не умрет, а в таком случае вам незачем умирать вместо него!
      — Элрой, — пробормотал старик, — я сделал это не только, ради Преемника,
      Эллери уставился на него:
      — Что вы имеете в виду?
      — Раб вчера попросил меня прийти к нему не только потому, что был болен. У него были срочные известия только для моих ушей. С чего мне начать?.. Начну с того места, где мы впервые встретились — ты, я и Кладовщик. Только с прошлого года Сторикаи стал сопровождать меня в магазин «Край света». Это было величайшей ошибкой, ибо я открыл, что Сторикаи — слабый и алчный человек. Покуда он знал только нашу долину, нашу простую жизнь и наши простые вещи, его алчность была не так очевидна. Но в лавке Отто Шмидта Сторикаи впервые увидел говорящий ящик, сверкающие безделушки, красивые ткани, изысканную пищу — чудеса, о существовании которых он не подозревал. И будучи слабым, он не мог противостоять желанию обладать ими.
      Эллери, вспоминая изумление Кладовщика при виде «дюзенберга», его детскую радость золотым наручным часам, понял, что Учитель прав.
      — Я не должен был снова брать его с собой в магазин, — продолжал патриарх. — Но тогда я не знал глубину его алчности. Он скрывал ее от меня — но поведал о ней Совету.
      — Что?!
      — Сторикаи соблазнял их у меня за спиной, рассказывая им об этих чудесных вещах. Сначала они не верили ему, но потом им ничего другого не осталось. Старики смутно припоминали мир за пределами Квинана, вещи, которыми наслаждались в детстве, а когда они добавили свои воспоминания к рассказам Сторикаи, более молодые не могли им не поверить. Сторикаи продолжал искушать их, и постепенно они начали жаждать тех же вещей, которых жаждал Кладовщик.
      — Даже... — пробормотал Эллери.
      Учитель прочитал его мысли.
      — Даже Ткач, — печально кивнул он. — Хотя она убеждала себя, что жаждет всего этого ради меня, а не ради себя. Ей хотелось, чтобы я перед смертью разделил обладание чудесами, о которых рассказывал Сторикаи. Как будто я нуждался в этих безделушках и суетных удовольствиях и был готов отринуть ради них смысл моей жизни и жизни Квинана!
      Впервые Эллери слышал, как старик возвышает голос, и видел, как его глаза пылают гневом. Но пламя погасло, и голос вновь стал спокойным.
      — Сторикаи знал, что в наказание за свою алчность может быть лишен своего поста. Поэтому он стал убеждать своим елейным языком других членов Совета присоединиться к нему. Он говорил им, что сам сделает все необходимое и разделит чудесные вещи со всеми в Квинане, но Совет должен получить большую долю в знак высокого положения. Что значило в сравнении с этим право носить роговые пуговицы?
      — Все члены Совета были подкуплены! — простонал Эллери.
      — Все, кроме одного... — прошептал старик. — Сторикаи начал осуществлять свой план — украл ключ от санктума из моей комнаты и сделал такой же, чтобы похитить серебряные доллары и купить на них бесполезные вещи, которых он так домогался. Хотя я говорил тебе, Элрой, — голос Учителя вновь окреп, — что в Квинане нет преступлений, я ошибался. Мои возлюбленные братья и сестры жаждали того, что им не принадлежит, допустили кражу, преступили закон и отринули Вор'д, а я ничего об этом не знал.
      Во всем Совете Двенадцати лишь один Раб не вошел в сговор с Кладовщиком. Сердце его болело, но он хранил молчание, молясь, чтобы остальные вовремя поняли, какой великий грех они совершают, и остановили руку Сторикаи. Но когда он почувствовал близкую кончину, то послал за мной и все рассказал... Я возвращался из его дома, ничего не чувствуя и ни о чем не думая. Ноги сами несли меня.
      Войдя в священный дом, я увидел, как Преемник боролся со Сторикаи, схватил молоток, чтобы защитить себя — ибо он всего лишь юноша, а Сторикаи был сильным мужчиной, — и сразил его. Я не успел предотвратить великое бедствие в Квинане, но знал, что должен делать.
      Я стар, Элрой, и дни мои сочтены. Мальчика с детства воспитывали как моего преемника, ибо так у нас принято. Помни, он не участвовал в заговоре. Его возмутило то, что пытался сделать Сторикаи, и он хотел сохранить в целости священное сокровище и наказать преступника.
      У Преемника, как у всех молодых, горячая кровь, но он всей душой верит в Вор'д. Когда его кровь остынет, он обретет разум и станет проводить свои дни достойно того, чтобы быть Учителем нашего народа. В любом случае здесь нет никого, кто мог бы занять его место.
      Старик с трудом привстал и сел на своем ложе.
      — Все это промелькнуло у меня в голове в один миг. Я знал, что Преемник должен оставаться незапятнанным в глазах общины, чтобы внушать доверие. Поэтому я взял его грех на себя.
      Ветер говорил с деревьями, а лягушки — с ветром, но в полутемной комнате царило молчание.
      — Учитель, — сказал наконец Эллери, — я не могу этого одобрить. Даже принимая ваши объяснения, я это осуждаю. Как-то вы говорили мне, что мы должны искать истину, что истина спасет нас...
      Старик спокойно кивнул:
      — Ибо так написано,
      — Как же мы можем искать истину и как она может нас спасти, если мы лжем? — взорвался Эллери. — Какое зло вы совершили, что должны жертвовать жизнью?
      Учитель глубоко вздохнул:
      — Ты заблуждаешься, Элрой. Я совершил великое зло. Ибо если Совет грешен, то разве я не грешен более? Разве не я был их Учителем? Их грехи падают на мою голову; их вина, которая разрывает мне сердце, — это моя вина. Не они обманули мои надежды, а я обманул надежды их. Иначе они бы не совершили такого. Но поскольку я все еще их Учитель, то должен научить их ныне не словами — ибо слова мои оказались бессильны, — а примером. И пример состоит в том, что я возьму их грех на себя. Если вера в Вор'д исчезнет, то будет потеряно все, и Квинан станет подобным окружающему миру, откуда мы бежали... нет, еще хуже, ибо мой народ не имеет опыта взаимодействия с грехом и во внешнем мире будет как стадо овец без пастуха. Я люблю их, Элрой, а как иначе я могу доказать им свою любовь? Это должно свершиться.
      — Я скажу им правду, — упрямо заявил Эллери.
      Учитель улыбнулся и задал древний вопрос:
      — Что есть истина? Сегодня на суде ты уверял членов Совета, что сообщишь им правду, и они поверили тебе. А теперь ты хочешь сообщить им совсем другое. Думаешь, они поверят тебе снова?
      Старик вздохнул, и его худощавое тело слегка дрогнуло.
      — Если ты скажешь им правду, Элрой, я буду отрицать ее, и они поверят мне, как верили всегда. Чего ты хочешь добиться?
      Эллери стиснул кулаки.
      — Вы не сможете отрицать правду — не сможете лгать им!
      — Тогда умоляю, не заставляй меня делать это впервые после семи десятилетий. Но, — и старик опять повысил голос, — я совершу предписанное. Ты явился предвестником, которого я ждал, и моя любовь к тебе велика, но некоторые вещи я знаю лучше тебя, несмотря на все твои знания. Если ты любишь меня, молю тебя: верь мне и ничего им не говори.
      Эллери сидел неподвижно. Что ему делать? Бежать к своему автомобилю и отправляться на поиски полиции, шерифа, губернатора, армии — любого, кто может остановить завтрашнее жертвоприношение? Но таким образом он откроет Квинан миру, который уничтожит долину. Хотя она уже уничтожена. Или нет? Учитель готов отдать свою жизнь, лишь бы этого не произошло. Кто такой он, Эллери, чтобы чинить препятствия возвышенной душе старика?
      Эллери почувствовал, что им вновь овладевает странная усталость. В ушах у него зашумело.
      — Уже поздно, — мягко заговорил старик, — а в этом шкафу есть хлеб и вино. Ты поужинаешь со мной?
      Эллери молча закрыл за собой дверь комнаты старика и остановился. В зале собраний единственная лампа отбрасывала свет, уже не казавшийся золотистым. «Чего я жду?» — подумал Эллери.
      Он прижал ладони к глазам. Странные рисунки передвигались, как в калейдоскопе, и внезапно образовали человеческое лицо. Эллери сразу почувствовал облегчение, опустил руки, подошел к двери скрипториума и постучал; но не получил ответа. Дверь была не заперта, и он вошел. Скрипториум был пуст. Тогда Эллери включил фонарик и постучал в другую дверь. Снова не дождавшись ответа, он вошел в спальню Преемника, но и там его не оказалось.
      Слыша собственный стон, Эллери вернулся в зал. Каждый атом его тела молил об отдыхе, но расстояние до его дома казалось непреодолимым. Скамья манила к себе, и он решил сесть.
      Ноги уже двинулись к скамье, когда странный звук снаружи парализовал их. В тот же миг лицо вновь возникло перед его мысленным взором. Эллери с трудом вышел из Дома Священного Собрания и задержался у двери.
      В темноте что-то издавало звуки, похожие на уханье совы или плач ребенка, но то, что Эллери едва различал в темноте, явно не было совой и было куда больше ребенка.
      Взяв себя в руки, Эллери, чьи ноги были словно налиты свинцом, двинулся к таинственному существу. Только позже ему пришло в голову, что он мог бы воспользоваться фонариком, который сжимал в руке.
      Страх капал с Эллери, как тающий лед, когда он присел на корточки и коснулся того, что лежало на влажной земле, давясь от рыданий. Это был человек, облаченный в мантию и прижимающий руки к лицу так сильно, что Эллери с трудом удалось оторвать их. При этом он нащупал мягкую курчавую бородку, окаймляющую подбородок.
      Преемник...
      В темноте послышался шепот, и Эллери наклонился ближе, чтобы разобрать слова:
      — Скажи им, скажи им, скажи им...
      — Не могу, — отозвался голос Преемника. Кому же тогда принадлежал шепот? Открытые глаза юноши казались темными ямами. — Я не могу им сказать.
      Эллери попытался выпрямиться, но пошатнулся. Преемник инстинктивно протянул руку, поддержав его, и они поднялись вместе.