Слушатели сидели молча и неподвижно.
      — Прежде чем обвинить кого-либо в убийстве, необходимо продемонстрировать три фактора, связывающие это лицо с преступлением. Эти три фактора — возможность, средства и мотив. Возможностью, — Эллери поднял палец, — в случае смерти в результате физического нападения на жертву — является доказательство, что обвиняемый или подозреваемый присутствовал на месте преступления во время его совершения или что он мог там присутствовать. Под средствами, — он поднял второй палец — подразумевается доказательство, что обвиняемый или подозреваемый располагал орудием, которым было совершено убийство. Мотивом, — Эллери поднял третий палец, — служит доказательство того, что обвиняемый или подозреваемый имел причину желать смерти жертвы.
      Он сделал паузу. По бесстрастным лицам слушателей было трудно судить, понимают ли они его.
      — Сначала я попытаюсь доказать возможность, — продолжал Эллери. — Пусть Мельник подойдет и сядет на это место. — Он указал на табурет, который Преемник по его просьбе поставил возле места во главе стола.
      Мельник поднялся и шагнул вперед. Это был крепкий, могучий и широкоплечий мужчина с рыжими бровями и бородой, испачканными мукой. Тяжело дыша, он опустился на табурет.
      — Что произошло вчера, когда вы закончили помол? — обратился к нему Эллери.
      Мельник потер руками виски, словно это были жернова, и ответил громким голосом человека, привыкшего перекрикивать поток воды, приводящий в движение мельничное колесо, и хлопанье крыльев ветряка:
      — Я упаковал первую порцию новой муки в белый мешок, как велит обычай, взвалил его на плечо... — он неуклюже это продемонстрировал, — и понес в священный дом, чтобы Учитель благословил его.
      — В котором часу это было?
      В котором часу? Незадолго до четверти пятого. Откуда он знает? Потому что посмотрел на водяные часы, прежде чем покинуть мельницу.
      — Отлично. Что вы сделали, когда принесли первый мешок новой муки к Дому Священного Собрания?
      Мельник уставился на него:
      — Позвонил в колокол — что же еще? Но ответа не было, поэтому я не мог войти. Так как Учителя не было здесь — иначе он бы подошел к двери, — я начал возвращаться на мельницу.
      — Начали?
      Мельник объяснил, что успел пройти только небольшое расстояние и свернуть к деревьям, когда услышал шаги и обернулся. Это был Кладовщик Сторикаи, спешащий к священному дому.
      — Я собирался окликнуть его и предупредить, что Учитель не отвечает на звонок, но прежде, чем успел заговорить, Сторикаи подошел к двери, огляделся вокруг, как будто...
      — Как будто не хотел, чтобы его заметили?
      Мельник с благодарностью кивнул:
      — Это так, Гость.
      — Сторикаи видел вас?
      — Не думаю. Я был в тени деревьев.
      В тени... Желтоватые фитили тлели, и воск стекал по свечам, подобно слезам. Тени извивались на стенах помещения.
      — И что же тогда сделал Сторикаи?
      Мельник переводил взгляд с одного лица на другое. Его голос стал хриплым и дрожащим. Кладовщик совершил грех. Он открыл дверь священного дома, не позвонив в колокол, и вошел, не дожидаясь разрешения — фактически, когда Учителя не было в доме.
      — Он совершил грех, — повторил Мельник.
      — Благодарю вас, — сказал Эллери. Мельник тяжело поднялся и вернулся на свое место. — Водовоз?
      Водовоз встал и шатнул вперед. Он был высоким, молодым и худощавым, его смуглое бородатое лицо, загорелые руки и одежда поблескивали от влаги. Его внешний облик напомнил Эллери саламандру.
      — Вчера во второй половине дня, — ответил Водовоз на вопрос Эллери, — я начал чистить колодец напротив священного дома. Находясь в колодце, я слышал, как звонил колокол, и стал подниматься, чтобы попросить звонившего помочь мне вытянуть ведро. Но я поскользнулся и услышал, как этот человек — очевидно, это был Мельник — уходит. Потом я услышал, как подошел кто-то еще, высунул голову из колодца и увидел... — Он остановился, чтобы вытереть мокрый лоб влажной рукой.
      — И что же вы увидели, Водовоз? — спросил Эллери.
      — То, о чем говорил Мельник. Я увидел, как Сторикаи вошел в священный дом, не позвонив и не дожидаясь, пока его впустит Учитель.
      Эллери посмотрел на патриарха. Казалось, старик не замечает никого и ничего. Его лицо выражало великое спокойствие, глаза, отражающие пламя свечей, словно сосредоточились на чем-то, находящемся за пределами каменных стен дома.
      Подобное отсутствие интереса удивляло Эллери. Неужели Учитель равнодушен к цели этой беспрецедентной процедуры? Или же это была покорность судьбе?
      — Водовоз, в котором часу вы видели Сторикаи, входящего без разрешения в Дом Священного Собрания?
      — Около четверти пятого, Гость.
      — Вы говорите так потому, что такое время назвал Мельник, или потому, что знаете его сами?
      — Знаю сам, — спокойно ответил Водовоз, — по наклону тени в колодце.
      — Можете вернуться на ваше место, Водовоз. — Подождав, пока «саламандра» скользнет назад на скамью, Эллери обратился к неподвижным фигурам за столом: — Итак, благодаря показаниям Мельника и Водовоза мы знаем, что Кладовщик вошел в священный дом в четверть пятого. Спустя сколько времени он был убит? Через пять минут. Я знаю это, так как на запястье Кладовщика были мои часы, которые я одолжил ему на время своего пребывания в Квинане. Эти часы разбились от удара молотком, когда Сторикаи поднял руку, защищаясь от убийцы.
      Эллери вынул из кармана часы и показал их.
      — Как видите, стрелки остановились на двадцати минутах пятого — как я говорил, спустя пять минут после того, как Сторикаи вошел в священный дом.
      Убедившись, что все разглядели положение стрелок, он спрятал часы в карман.
      — Теперь я вызываю Плодовода.
      Плодовод был мужчиной средних лет, долговязым, как кукурузный стебель, с черными ногтями от постоянного копания в земле. Он говорил неуверенно, как могло бы говорить растение, имей оно дар речи.
      Вчера во второй половине дня, сказал Плодовод, он навестил больного Раба и пробыл у него около четверти часа, молясь вместе с ним и рассказывая ему о посевах. Плодовод покинул дом Раба, когда туда пришел Учитель. Благодаря имеющимся в доме часам он знал, что пришел в три и ушел в четверть четвертого.
      — Ты знаешь, Гость, что в часах Раба живет маленькая птичка? — продолжал Плодовод. — Она должна выходить и называть время, но уже давно этого не делала.
      — Я этого не знал, Плодовод, — серьезно отозвался Эллери. — Благодарю вас. А теперь я вызываю Скотовода.
      Скотовод был согбенным стариком с большой окладистой бородой и кожей цвета сушеного абрикоса. Его глаза щурились под кустистыми бровями, словно от яркого солнца. На вопросы Эллери он отвечал либо мычанием, либо хрюканьем.
      — Что вы делали вчера во второй половине дня, Скотовод?
      Мычание.
      — Вы навещали Раба?
      Хрюканье, сопровождаемое кивком.
      — Когда вы вошли в дом Раба?
      Хрюканье.
      — До четырех или после?
      Неразборчивое мычание.
      — Насколько я понял вчера, вы пришли туда незадолго до четверти пятого. Это так?
      Кивок.
      — Вы застали там Учителя?
      Кивок.
      — И Учитель ушел из дома Раба после вашего прихода?
      Кивок.
      — Сразу же?
      Хрюканье, мычание, кивок.
      — Спасибо, это все. — Эллери повернулся к Учителю: — Можно доставить сюда Раба?
      Теперь он видел, что, несмотря на отстраненный вид, патриарх наблюдает за происходящим. Старик сразу же кивнул Преемнику, который быстро вышел из священного дома. Должно быть, Раба уже приготовили к доставке, так как через пару минут дверь открылась снова, впустив запыхавшегося Преемника. Он что-то сказал, Мельник и Водовоз поднялись, вышли наружу и тотчас же вернулись, неся Раба. Кто-то — вероятно, Плотник-Кузнец — соорудил для него подобие паланкина, в котором полулежал больной.
      Преемник указал на место в конце стола, Мельник и Водовоз поставили туда носилки, и все трое вернулись на свои места.
      Раб казался таким же старым, каким был (но не казался) Учитель. Изрытая глубокими морщинами темная кожа, словно натянутая на скелет, придавала ему вид полумертвой, растрескавшейся земли пустыни. Только глаза — черные, блестящие, как у птицы, и немигающие — были живыми. Рабу, который больше не был рабом, оказались присущи достоинство и любопытство. Птичьи глаза, пробежав по собравшимся, остановились на лице Эллери.
      — Благодарю тебя. — Эллери понял, что тихий шепелявящий голос выражает благодарность за то, что его обладателя доставили в Дом Священного Собрания на заседание Совета, явно последнее для него. — Я готов.
      — Я не утомлю вас... — Эллери собирался сказать «Раб», но слово застряло у него в горле. — У меня всего несколько вопросов.
      Он быстро расспросил старца о вчерашнем визите к нему Плодовода, Учителя и Пастуха и получил подтверждение времени их прихода и ухода.
      — Еще один вопрос, — сказал Эллери. — Вы больны и прикованы к постели. Как же можете замечать и запоминать время с такой точностью?
      Ему показалось, что поблекшие губы старика тронула едва заметная улыбка.
      — Мне осталось так мало времени, — ответил Раб, — что я слежу за ним, как молодой человек следит за своим врагом.
      — Больше у меня нет вопросов. Если хотите, чтобы вас отнесли домой...
      — Я бы хотел остаться. — Раб посмотрел на Учителя, и во взглядах, которыми они обменялись, было столько боли и сострадания, что Эллери отвернулся.
      — А теперь, — обратился он к Совету, — мы переходим к алиби Учителя.
      — А-ли-би? — переспросил Управляющий. — Такое слово нам незнакомо, Гость.
      Эллери увидел подтверждение на лицах остальных. Он объяснил им смысл слова в простейших терминах и, видя, что они поняли, продолжал:
      — Алиби Учителя окончилось в тот момент, когда он вышел из дома Раба, что произошло в пятнадцать минут пятого. Оттуда всего несколько шагов до Дома Священного Собрания, и если бы Учитель вернулся сюда сразу же, то пришел бы незадолго до двадцати минут пятого — времени убийства Кладовщика. Я расспрашивал всех. Никто не помнит, что видел Учителя между пятнадцатью и двадцатью минутами пятого.
      Эллери старался не смотреть на патриарха.
      — Если кто-нибудь из присутствующих теперь вспомнил, что видел Учителя в это время, или слышал, что кто-то другой видел его, пусть скажет об этом немедленно.
      Он умолк. Ни в длинном зале, ни снаружи не раздавалось ни звука. Эллери слышал только биение собственного сердца.
      Почувствовав щекотание в носу, он достал носовой платок и вытер вспотевший лоб.
      — Таким образом, установлено, что Учитель мог находиться здесь, в этой комнате, на месте преступления, в двадцать минут пятого — в тот момент, когда Кладовщик Сторикаи получил смертельный удар.
      Никто не шелохнулся — все словно окаменели. «О чем ты говоришь? — казалось, вопрошали их лица. — Что ты имеешь в виду? В твоих словах должен быть какой-то смысл, хотя для нас они ничего не значат».
      Все тяжкое бремя происходящего легло на плечи Эллери. Никто из них не мог помочь ему сдвинуть его хотя бы на один дюйм вправо или влево.
      Оставалось обратиться к источнику проблемы.
      — Учитель, — заговорил Эллери, — вчера из дома Раба вы сразу отправились в священный дом?
      Взгляд старика устремился на него.
      — Это так, Квинан, — спокойно ответил он.
      Все разом вздохнули.
      — И вы находились в священном доме до того, как Сторикаи был убит молотком?
      — Это так, Квинан.
      Снова всеобщий вздох.
      Чувствуя головокружение, Эллери оперся ладонями на стол. Все это выглядело излишне театрально и напыщенно. К чему это собрание, допрос свидетелей, утомительная реконструкция графика передвижений Учителя, когда было достаточно задать патриарху простой вопрос: «Вы убили Сторикаи, Учитель?» — и получить правдивый ответ? Учитель не смог бы солгать.
      Эллери уже повернулся к старику и открыл рот, но вовремя спохватился. Какова бы ни была причина — странность места и населяющих его людей, его собственная усталость, близость окружающей долину пустыни, — он стал другим человеком с тех пор, как прибыл сюда. Обвинение, основанное только на свидетельстве обвиняемого против самого себя, было не цивилизованной процедурой, а инквизицией. Ведь это не дуэль между Учителем и Гостем, а поиски истины. Ибо что есть истина? «Если я буду убеждать тебя, обращай больше внимания на истину, нежели на Сократа, а если тебе покажется, что я говорю правду, соглашайся с этим, но, если нет, возражай мне, дабы в своем рвении я не обманул самого себя и тебя и, подобно пчеле, не оставил за собой свое жало» . А ему предстояло убедить Совет и народ Квинана. Истина может дойти до их сердец с помощью веры, но в таком ужасном деле она должна дойти и до их ума, а это возможно только с помощью доказательств.
      Эллери окинул взглядом лица сидящих за столом.
      — Установлено, что Сторикаи вошел в священный дом в четверть пятого и получил смертельный удар в двадцать минут пятого. Установлено также, что Учитель появился здесь между приходом и гибелью Сторикаи. Следовательно, Учитель имел возможность совершить преступление. Есть и другие доказательства этого.
      Эллери достал из кармана целлофановый конверт с металлической пуговицей, которую нашел в руке Сторикаи.
      — Эту пуговицу я изъял из мертвой руки Кладовщика. Я передам ее вам, чтобы вы могли рассмотреть ее как следует.
      Он вручил пуговицу Управляющему, который передал ее Преемнику так быстро, словно она обжигала ему пальцы. Эллери наблюдал, как пуговица переходит из рук в руки, оставляя за собой боль.
      Когда она вернулась к нему, он сказал:
      — Само присутствие металлической пуговицы в руке убитого говорит о ее значении. Обрывки ниток свидетельствуют, что Сторикаи оторвал пуговицу от одежды, к которой она была пришита, во время борьбы, стоившей ему жизни, — оторвал от одежды человека, с которым боролся. — И Эллери добавил, ненавидя самого себя: — Это помещает обладателя пуговицы на место преступления в тот момент, когда оно происходило. А кто в Квинане носит металлические пуговицы на одежде? И кто недавно пришивал новую пуговицу?
      Кто-то издал сдавленный возглас.
      — Я вызываю свидетелем Ткача.
      Женщина, опустив голову, медленно подошла к табурету, но осталась стоять. Эллери вновь пришлось озвучивать не только вопрос, но и ответ. Да, она пришивала новую металлическую пуговицу со священным символом «N» на мантию Учителя без четверти пять — всего через двадцать минут после убийства. Женщина нехотя произнесла «да» и вернулась на свое место походкой старухи.
      Эллери тоже ощущал дрожь в ногах и с трудом заставил себя повернуться к Учителю.
      — Вы признаете, Учитель, что пуговица, найденная в руке Сторикаи, оторвалась от вашей одежды?
      — Да, — спокойно ответил патриарх.
      Оглядевшись вокруг, Эллери увидел, что собравшиеся разделяют его чувства. Лица их уже не были окаменевшими — на них отражались понимание, боль и страх. Страх за себя? Нет. Они страшились за своего Учителя.
      Эллери вынудил себя снова посмотреть на старика, и увиденное потрясло его куда сильнее того, что он ожидал увидеть. Ибо чеканное лицо обвиняемого выражало безмятежность, которая могла быть только следствием душевного покоя.
      Эллери отвернулся, все еще испытывая ненависть к самому себе.
      — А теперь, — заговорил он и сделал паузу, чтобы унять дрожь, — теперь мы должны взвесить второй из трех факторов подтверждения вины — средства.
 

* * *

 
      Чтобы установить свои умозрительные весы, Эллери реконструировал res gestae — ночные кражи ключа Учителя, доказательства попытки проникновения в санктум с помощью не подошедшего к замку дубликата ключа и так далее, — а также некоторые детали самого убийства. Он описал раны на лбу и затылке Кладовщика, рассказал о крошках обожженной глины в его волосах, об окровавленном молотке рядом с телом, о дубликате ключа в кармане Сторикаи, о незапертой двери санктума, о сдвинутом кувшине, о неровных стопках монет в ковчеге, о пурпурном осколке под ним и пятне крови в углу.
      — Позвольте суммировать то, что все это означает, — продолжал Эллери. — Кладовщик тайно изготовил дубликат ключа от санктума, чтобы проникнуть в комнату, запретную для него и для всех, кроме Учителя. Делая это, он мог преследовать лишь одну цель — украсть казну Квинана. Сторикаи подошел к двери священного дома, огляделся вокруг, не заметил наблюдающих за ним Мельника и Водовоза и вошел, не позвонив и не дожидаясь разрешения. После этого он поспешил к двери запретной комнаты, отпер ее дубликатом ключа, вошел и начал доставать серебряные монеты из ковчега.
      Теперь все склонялись к нему, как растения к солнцу.
      — В этот момент некто — будем называть его Очевидцем — заметил открытую дверь санктума и кого-то внутри, подошел к комнате, увидел Кладовщика, крадущего монеты, в приступе гнева схватил с подставки один из кувшинов со свитками и обрушил его на голову Сторикаи — точнее, на затылок, так как Очевидец нанес удар сзади. Кувшин разбился, осколки рассыпались вокруг, а один из них отлетел под ковчег. Сторикаи рухнул на пол и, падая, задел головой угол ковчега.
      По залу пронесся медленный свистящий вздох.
      — После этого, — продолжал Эллери, — Очевидец, должно быть, выбежал из санктума, возможно, чтобы позвать на помощь. Но Кладовщик почти сразу же пришел в себя от удара кувшином, вскочил на ноги, побежал за Очевидцем, догнал его возле этого стола и, боясь разоблачения совершенного им акта святотатства, попытался убить Очевидца. Они боролись молча, и во время борьбы Очевидец смог схватить молоток, оставленный Учителем для Преемника на этом столе, и, защищая свою жизнь, ударить им Кладовщика. Обороняясь, Сторикаи поднял руку, и удар пришелся на часы на его запястье, остановив их в двадцать минут пятого. Второй удар обрушился на лоб Сторикаи. Третьего не понадобилось.
      От горящего фитиля отделился кусочек и упал в лужицу разжиженного воска, из которой поднималось пламя, где продолжал гореть сам по себе, словно живя самостоятельной жизнью.
      — Такова картина преступления, — снова заговорил Эллери. — Теперь что касается происшедшего потом. Будем двигаться шаг за шагом. Первое, что должен был сделать Очевидец, убив Кладовщика, — это вернуться в санктум, чтобы привести комнату в порядок. Он подобрал осколки кувшина и избавился от них, не заметив кусочек под ковчегом. Также он должен был заменить разбитый кувшин целым и наполнить его рассыпавшимися свитками. Кто же это сделал? Я прошу Гончара подойти сюда.
      Гончар двинулся вперед. Он уже не походил на Бернарда Шоу; еле волоча ноги, словно сгибаясь под тяжким грузом, старик обошел стол и с трудом опустился на табурет.
      — Кое-кто приходил к вам вчера за молитвенным кувшином, чтобы заменить им разбитый. Кто это был?
      Борода Гончара дрогнула, и он открыл рот, но ничего не сказал.
      — Кто, Гончар? — От напряжения голос Эллери звучал резко.
      На этот раз раздался сдавленный, нечленораздельный звук.
      — Кто?! — крикнул Эллери.
      — Учитель!.. — с трудом вырвалось из горла Гончара.
      Послышался негромкий плач, похожий на причитание по покойнику, и Эллери, которому хотелось присоединиться к этому плачу, вынужден был ждать, когда он стихнет. Никто не смотрел на Учителя — даже Эллери.
      — В котором часу Учитель пришел в вашу мастерскую, Гончар, и попросил новый молитвенный кувшин для санктума?
      — В половине пятого.
      — Через десять минут после убийства Сторикаи.
      Эллери махнул рукой, и Гончар поплелся на свое место,
      — Таким образом, — продолжал Эллери, — мы связали Учителя с оружием, которое всего лишь оглушило жертву, — с разбитым кувшином. Теперь подумаем об оружии, лишившем Сторикаи жизни, — о молотке.
      Он поднял с пола завернутый молоток и начал разворачивать его, но ткань прилипла к засохшей крови, и ему пришлось оторвать ее с треском, от которого остальные вздрогнули. На молотке все еще виднелись кровавые пятна.
      — Вчера в этой комнате я снял отпечатки пальцев у всех присутствовавших — у мертвого Кладовщика, Учителя, Преемника, Управляющего и одиннадцати оставшихся членов Совета. Вы это помните?
      Да, они не могли забыть эту маленькую тайну внутри большой тайны. Но понимали ли они значение отпечатков?
      — Вы знаете, почему я заставил каждого из вас приложить пальцы к штемпельной подушечке, а потом к листу бумаги?
      Этого они не знали.
      — Тогда я объясню вам. Поднимите руки и посмотрите на кончики ваших пальцев. — Члены Совета с сомнением смотрели на Эллери, но, когда Летописец поднял руки и посмотрел на них, сделали то же самое. — Смотрите внимательно. Видите маленькие линии, петельки и завитки, складывающиеся в определенный рисунок? — Все кивнули. — Этот рисунок можно перенести с пальцев на другую поверхность — особенно легко на сухую и гладкую. Вероятно, вы видели отпечатки ваших пальцев или пальцев ваших детей на стене?
      — Все это нам известно, Элрой, — внезапно заговорил Летописец. — Но что это означает?
      — Смысл в том, Летописец, что отпечатки любых двух человек в мире не могут оставить одинаковый рисунок — даже если они однояйцевые близнецы. Во внешнем мире были собраны миллионы отпечатков пальцев людей всех народов, рас и цветов кожи, и никогда отпечатки одного человека не совпадали в точности с отпечатками другого. Таким образом, можно сказать, что каждый человек носит на пальцах со дня рождения до самой смерти и даже после нее, пока тело не рассыплется в прах, серию признаков, по которым его можно отличить от всех других людей в мире. Теперь вы понимаете, что я имею в виду?
      Судя по их сдвинутым бровям, они действительно пытались понять. Или поверить? Ибо все могло свестись к вопросу не понимания, а веры.
      — Вы должны верить мне, — сказал Эллери. — Ведь я Элрой Квинан, чей приход во время великого бедствия был предсказан. — «Да простит меня за это Бог», — подумал он. — Теперь мы переходим к взвешиванию средств и сначала должны положить на весы отпечатки пальцев.
      Эллери поднял молоток, держа его за края бойка и дно рукоятки.
      — Вы увидите, что, когда я посыплю рукоятку белым порошком и осторожно сдую его, на рукоятке останутся отпечатки пальцев руки, которая сжимала ее, убивая Кладовщика.
      Он положил молоток на стол и потянулся за своим несессером. Отпечатки забелели на темном дереве рукоятки. Эллери взял лист черной бумаги.
      — Учитель, вы позволите мне снять отпечатки пальцев вашей правой руки?
      Молчание было таким напряженным, что царапало слух. Но лицо Учителя оставалось безмятежным.
      — Пусть будет так, как ты хочешь, Элрой, — ответил он.
      Эллери взял руку старика — она была теплой и спокойной. «Если я забуду тебя, Иерусалим...» Квин прижал пальцы патриарха к черной бумаге, проявил отпечатки белым порошком, положил бумагу рядом с молотком и достал лупу.
      — Я хочу, чтобы вы все встали и по очереди посмотрели через увеличительное стекло на отпечатки, которые я снял у Учителя, а потом на отпечатки убийцы на молотке. Вы увидите, что они одинаковые.
      Но увидят ли они? Примитивные народы, ранее не знакомые с фотографией, часто не могли узнать близких людей или предметы, запечатленные камерой. Здесь могло произойти то же самое. Когда члены Совета и остальные обследовали друг за другом отпечатки через лупу, некоторые из них кивали, а некоторые качали головой. Тем не менее Эллери подождал, когда они снова сядут, и сказал:
      — Таким образом, благодаря отпечаткам Учителя на молотке мы знаем, что он, и только он, мог воспользоваться им для убийства Кладовщика. Это доказано. Но так ли это?
      Удушливая пелена усталости вновь сковала Эллери, и ему приходилось бороться, освобождаясь от нее. Он повернулся к старику:
      — Учитель, это вы после убийства собрали осколки разбитого кувшина и отправились к Гончару за новым?
      — Это так, Элрой, — ответил старик.
      — И ваша правая рука держала этот молоток?
      На сей раз последовала небольшая пауза, прежде чем Учитель повторил тем же спокойным голосом:
      — Это так, Элрой.
      Рот Эллери наполнился желчью, и он судорожно сглотнул.
      — Итак, мы установили, что Учитель имел возможность и средства для убийства Кладовщика — что он был здесь и его рука держала молоток. Теперь мы должны взвесить третий и последний фактор виновности — мотив.
 

* * *

 
      Украв ключ Учителя от санктума и сделав по нему дубликат, Сторикаи согрешил намерением, — продолжал Эллери. — Но после этого он стал грешить фактически, совершив три преступления против Квинана и Учителя.
      Сторикаи вошел в священный дом, не позвонив в колокол и не будучи впущенным туда Учителем, — это было первое преступление. Он вошел в запретную комнату, куда имел право входить только Учитель, — это второе преступление. И он наложил свои алчные руки на казну — это третье преступление.
      Таким образом, на протяжении пяти постыдных минут Кладовщик Сторикаи согрешил против всех вас, его братьев в Квинане, в целом, а также против своего и вашего Учителя в частности. Надеюсь, вы понимаете, что Учитель, каким бы мудрым и почтенным он ни был, остается человеком из плоти и крови, подверженным тем же слабостям, что и все мы. Что, застав Сторикаи в процессе свершения трех грехов против законов и обычаев Квинана, ваш Учитель не справился с великим гневом и обрушил его на грешника с помощью тех орудий, которые оказались под рукой, — кувшина и молотка.
      Эллери посмотрел на два ряда лиц, уверенный, что теперь, наконец, он увидит на них согласие и даже облегчение. Но перед ним были те же смущенные и испуганные люди.
      В чем же дело?
      — И теперь, — снова заговорил он, — я больше не могу откладывать самый важный вопрос.
      — Найди правду, и мы будем... — сказал Учитель. Он добавил что-то еще, но Эллери не был уверен, сказал ли старик «в безопасности» или «спасены».
      Ладно, это не имеет значения. Эллери набрал воздух в легкие:
      — Учитель, вы убили Кладовщика Сторикаи?
      Патриарх ответил сразу же, и его ответ так потряс Эллери, что ему пришлось опереться на стол.
      — Ты так говоришь, — прозвучал глубокий голос Учителя.
      Члены Совета собрались в конце стола, о чем-то вполголоса споря. Очевидно, им не удалось прийти к согласию, так как Летописец подошел к Управляющему и что-то шепнул ему на ухо. Управляющий кивнул и обратился к Эллери:
      — Меня попросили сказать тебе, Элрой, что некоторые члены Совета в недоумении насчет рисунков на молотке, которые ты называешь отпечатками пальцев. Они говорят: «Элрой утверждает, что отпечатки на молотке те же, что Учитель оставил на бумаге, но мы не можем быть уверены, что эти черточки и петельки одинаковые. Как же Элрой может быть в этом уверен? В таком серьезном деле не должно быть сомнений».
      Эллери устало повернулся к Преемнику, который почти все время сидел неподвижно, как окаменелый.
      — Пожалуйста, дайте мне несколько листов бумаги.
      Ему пришлось повторить просьбу, поскольку Преемник, кажется, не только окаменел, но и оглох. Молодой человек вздрогнул, густо покраснел, поспешил в скрипториум и вскоре вернулся с бумагой.
      Эллери раздал по листу каждому члену Совета. Теперь их было только десять, так как Раба отнесли домой — он был слишком болен, чтобы и дальше оставаться в зале собраний.
      Обойдя вокруг стола и сняв у всех членов Совета отпечатки пальцев, Эллери сказал:
      — Теперь перед каждым из вас лежит лист бумаги с отпечатками его пальцев. Я прошу вас сделать следующее. Пусть каждый нарисует на своем листе под отпечатками тайный знак — круг, крест, маленькое дерево, — какой угодно. Только не говорите и не показывайте мне, какой знак вы нарисовали. — Он полез в несессер и бросил на стол несколько карандашей. — Можете передавать карандаши друг другу. А сейчас я повернусь спиной, чтобы не видеть, что вы делаете. — Эллери осуществил свое намерение. — Поставьте на бумаге знаки и запомните, какой именно вы нарисовали.
      Он терпеливо ждал, слыша за спиной шарканье ног, тяжелое дыхание и шелест одежды.
      — Готово?
      Звуки прекратились.
      — Да, — ответил Управляющий. Эллери не стал поворачиваться.
      — А теперь, Управляющий, соберите листы с отпечатками.
      — Я сделал это, — вскоре сообщил Управляющий.
      — Перемешайте листы, чтобы я не мог догадаться по их порядку, кому какой принадлежит.
      — Это тоже сделано, Элрой, — после очередной паузы сказал Управляющий.
      Эллери повернулся. Десять листов лежали на столе аккуратной стопкой. Под озадаченными взглядами присутствующих он придвинул табурет, сел и достал из кармана пятнадцать наборов отпечатков пальцев, снятых вчера, — на каждом была обозначена должность обладателя отпечатков. Эллери взял верхний лист из стопки с неидентифицированными опечатками и сравнил его с верхним листом идентифицированной серии. Отпечатки не совпали, и он перешел ко второму, а затем к третьему листу из старого комплекта. Отпечатки на четвертом листе были теми, которые он искал.
      Эллери поднял лист с неидентифицированными отпечатками и тайным знаком. Все смотрели на него затаив дыхание.
      — Здесь у меня лист с отпечатками пальцев и знаком из восьми линий, образующих квадрат в квадрате. Утверждаю без всяких сомнений, что отпечатки на этой бумаге оставлены Ткачом! Этот так? Говорите, Ткач, это ваши отпечатки?
      — Да, — испуганно выдохнула женщина, — так как квадрат в квадрате — мой знак.
      За длинным столом послышался удивленный шепот, но Эллери прекратил его властным жестом:
      — Я только начал, — И он стал сравнивать второй лист из пачки с тайными знаками с идентифицированной серией. Все снова затаили дыхание. Наконец Эллери поднял второй лист. — Эта бумага помечена волнистой линией, какую рисуют дети, изображая воду. Боюсь, нарисовавший этот знак пытался ввести меня в заблуждение, ибо вода наводит на мысль о Водовозе. Но в действительности это ваши отпечатки, Летописец. Не так ли? Говорите!
      Летописец смущенно почесал бороду.
      — Ты прав, Элрой.
      Остальные отпечатки были идентифицированы так же легко. Водовоз нарисовал маленький домик, Плодовод — два сцепленных круга, Гончар — три креста, Мельник — животное, в котором Эллери по огромному вымени опознал: корову, и так далее.