Что-то остается
ModernLib.Net / Кузнецова Ярослава / Что-то остается - Чтение
(стр. 14)
Автор:
|
Кузнецова Ярослава |
Жанр:
|
|
-
Читать книгу полностью
(735 Кб)
- Скачать в формате fb2
(497 Кб)
- Скачать в формате doc
(326 Кб)
- Скачать в формате txt
(307 Кб)
- Скачать в формате html
(495 Кб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25
|
|
— Уже было, — помрачнел Стуро, — Ты поймаешь. Чему учиться? — Уворачиваться. Ты ведь слышишь меня. Научишься слышать «хватаю», сможешь увернуться. — Ты говорил — будет не один, больше. — Ничего, двоих или троих ты тоже слышишь, так ведь? — Слышу, — кивнул, потом слабо улыбнулся, — Я услышу «хватаю» — и сам укушу. — Правильно. Ну, пошли на улицу.
Альсарена Треверра
— Хорошо срослось, — Леттиса ощупала освобожденное Мотыльково крыло. — Даже следа не осталось. Чисто, гладко, любо-дорого поглядеть. Потрогай, Иль. Да не здесь, ниже. Вот тут был перелом у самого сустава. И второй — на пядь ниже. А? Как тебе? — Ровно и не было ничего, — хмыкнула Ильдир. Мотылек переминался с ноги на ногу и все оглядывался через плечо — что там девицы шушукаются? — Вот здесь и здесь, — перешла Летта на старый найлерт. — Чувствуешь что-нибудь, Мотылек? Вот здесь болит? — Нет. И здесь нет. Все хорошо. Я знал, что хорошо. Давно знал. В голосе его слышалось упрямство. Мол, проклятые трупоеды заставили проболеть лишние несколько суток. Вас бы так помариновать, мол. — Пошевели крылом, Мотылек, подвигай. Парень тут же выполнил просьбу. В комнатке стало тесно — мы отступили в углы. Задетая крылом табуретка опрокинулась, раскатились чурбачки у печи, кочерга, а за ней совок для углей грохнулись на железный лист. — Эй! — всполошился Сыч. — Хозяйство мне порушишь! Растопырился на радостях! Давай во двор. — И то правда, сказала я, — пойдемте на улицу. Летта предостерегающе подняла ладонь. — Только, Мотылек, имей в виду. Сегодня — никаких полетов. Помахаешь крыльями и довольно. Парень что-то неопределенно буркнул и решительно вышел за дверь. За ним выскочили собаки, а следом — мы. Снег заметно осел. Сугробы, поеденные солнцем, поросли косыми слоистыми кристаллами. Пронзительно тенькала синица в ельнике. Мотылек дошагал до середины двора и замер, будто испугавшись открывшегося простора. — Эй, Мотылек! Распускай паруса. Места хватит. Я побежала к нему — а он, закинув голову, глядел на небо. Потом оглянулся и махнул рукой. Черный складчатый груз за плечами его надулся горбом и вдруг взорвался с сухим треском, мгновенно развернув опрокинутый гигантский острозубый веер. И веер этот тотчас задрожал напряженно, поймав в лопасти свои воздушный поток. Я уловила странный томительный отзвук — так невидимая гроза грохочет далеко за горами, волнуя, и пугая, и смущая контрастом угрозы и ясного неба. Так на грани слуха звенела мембрана распахнутых крыл, оказавшихся в своей стихии. Так звенит серебро о серебро, хрусталь о хрусталь — чистый и точный камертон, обнаруживающий истинную связь. Звук чуть сменил тональность — черный веер раскрылся еще шире, выбрал иную плоскость, и по плоскости этой разлилась глазурью сияющая небесная синева. Тонкая ломкая фигурка между звенящих крыл сделала шаг, второй, потом побежала — вниз по склону, увязая в зернистом снегу, и тут ее мотнуло, подломив не поспевающие ноги, оторвало от земли и потащило — вверх, вбок, и опять — вверх, вверх… — Стой, глупец! Стой! Вернись, ненормальный! Кричала Леттиса, к ней присоединилась Ильдир. Они голосили — а я онемела. Я глядела, забыв дышать, глядела, как он летит, наискось пересекая блеклый размытый пейзаж. Летит — черный, синий, золотой. И снова — черный, и снова — синий, и опять — золотой… Глаза заслезились. Я принялась ожесточенно тереть их, а потом озираться, потому что потеряла Мотылька из виду. А найдя наконец, поняла, что все переменилось. Он двигался теперь рывками, неуклюже заваливаясь вправо. Близкая стена Алхари служила фоном его полету — или уже падению? Солнце щедро лупило в ледники. В их свечении совсем пропадала уже не парящая, а порхающая черная бабочка. Вот ниже, ниже, через область тени протянулся ее прерывистый путь. Мотылек снижался, замыкая круг. Вот прямо над нашими головами пронеслась странно ныряющая в воздухе угловатая фигура, похожая на гигантский кленовый лист. Еще несколько судорожных нырков — и она канула за ельник. Пауза. — Редда, ищи! — голос Сыча хриплый, словно бы сорванный. Я оглянулась, чуть не грохнувшись на землю. Кажется, я все это время не дышала. У девчонок были совершенно перевернутые белые лица. Мимо них пробежал Сыч — Редда и Ун уже скрылись среди елок. — Дурак… Что за дурак, — проговорила Летта и прижала пальцы к губам. Я подобрала юбки и припустила следом за Сычом. Елки росли на гребне невысоких скал, окружавших дом с тыла. За елками начинался глубокий овраг; противоположный его склон поднимался гораздо выше нашего, и был, собственно, уже частью Алхари. Здесь я столкнулась с Сычом. Он спешил назад. — Где?! — В овраге. Туда не спуститься. Я за лыжами. Кое-как я добралась до края оврага. Собачьи следы вели вниз. Там, частично затянутая под снежную поверхность, чернела неподвижная клякса. Около нее, как рыбы около коряги, плавали спины собак. Я напрягала зрение до рези. Никакого движения. Редда вылизывала невидимое отсюда Мотыльково лицо. Ун кружил, раздвигая боками снег, поскуливал. Скулеж был слышен. — Мотылек! — крикнула я. — Эй! Ничего, только Редда подняла голову. — Мо-ты-ле-ок! Загуляло эхо, ехидно возвращая мне «ок-ок-ок». Я всхлипнула. — Не надсаживайся, — сказал над ухом Сыч. — Сейчас я его выволоку. Он с шелестом пронесся мимо, плавно завернул, остановился точно около черной кляксы. Наклонился. — Что там, Сыч? Ну что там?! — Живой. Дышит. Не пойму… — Что? Поломался? Смотри крылья! Осторожней, Сыч! Осторожней! — Да не ори ты так. Уши закладывает. Я перевела дыхание, утерла нос. Чего он там возится? Что он там не поймет? Ага, поднимает. Тащит наверх. Сыч взбирался на крутизну, ставя лыжи боком, словно по лестнице. И медленно-медленно. Собаки его не опережали. Забрался. — Мотылек! Мотылечек… — Идем. Идем в дом. Мельком я увидела облепленное волосами бледное лицо. Глаза широко открыты. Рот запачкан кровью. Сыч легко скользнул дальше, оставив меня по колено в снегу. Я побрела следом. Когда я доплелась до дома, все уже были внутри. Разумные девушки не теряли времени даром — печка гудела, на плите грелась вода. В закутке было тесно. Через спины и головы я наблюдала, как Мотылька раздевают, ощупывают с ног до самой макушки. — Что там, Летта? — Целехонек, — Летта выпрямилась. — Это шок, — сказала Ильдир, — Скоро пройдет. Шок не от боли, скорее от испуга. Ничего страшного. Сыч спросил: — А глаза почему открыты? — Сейчас закроем, — Летта провела ладонью по мокрому, землисто-бледному лицу. Веки опустились. Я протиснулась поближе. — Господи, что у него с губой! Нижняя губа кровоточила. Выглядела она так, словно ее пропороли ножом. — Просто прокусил. Клычищи-то, что твои сабли. — Надо зашить, Летта. — Само собой, — она села в изголовье кровати, — Я подвешу его. С Богом. Ильдир оглянулась. — Как там вода, Сыч? Согрелась? Мне надо вымыть руки. — Может, я зашью, Иль? Она смерила меня снисходительным взглядом. — Куда тебе. Вся трясешься. Меня действительно била дрожь. Пока Ильдир мылась, я приготовила инструменты. Обтерла губкой Мотыльково лицо, промокнула кровь. Почему я так волнуюсь? Совсем ведь недавно ассистировала девочкам при гораздо более сложной операции. А теперь все из рук валится. Да что же это, Господи Боже мой! Вернулась Иль, взяла иглу. — Отверни ему губу. Вот так, придерживай. Сыч, подыми лампу повыше. Так, хорошо. Сейчас мы этому клыкастику пасть зашнуруем… А то ишь, разлетался. Ты ему всыпь, Сыч, когда проснется. — Всыплю, не беспокойтесь. Уж я ему всыплю, мало не покажется. — Крыло долго бездействовало, мышцы ослабли, их тренировать надо. Понятно, что такой нагрузки не выдержали. Ему еще повезло, что в снег упал. А то бы о камни расшибся. Как бы мы его тут собирали по частям? Альса, ты что зеваешь? Иголку в палец воткну. Кстати, обрати внимание. Да, да, на зубы. Коренные отсутствуют, потому и щеки у парня как у голодающего. Резцы, как ты там у себя писала, по сравнению с человечьими и впрямь маловаты. А коренные совсем атрофировались. Что, стангревовед? Поглубже поленилась заглянуть? Не зевай, говорю. Вот так. Еще немножко… Давай ножницы. Ну, вот и все. Ильдир разогнулась. Я стала собирать аптечку. Зашевелилась Леттиса. — Ну, что? Она потерла ладонями лицо, посмотрела на нас озадаченно. — Что? — настаивала я. — То же самое, — она покачала головой, — Как и в прошлый раз. Тень, понятно, стала сильнее. А фон — один к одному. Внутри у меня что-то сжалось. То же самое. То же самое. Проклятье! Девочки и Сыч ушли в комнату. Иль и Летта наперебой бубнили, наставляя Сыча в том, как разрабатывать ослабленное крыло. Я беспомощно глядела на Мотылька. — Дурак ты, — сказала я тихо. Его лицо, юное, странное, осталось неподвижным. Освобожденная от повязок грудь со всем ее сумасшедшим такелажем мерно вздымалась в такт дыханию. Я подсунула ему под голову подушку, натянула одеяло. Нагнулась и поцеловала в скособоченный рот. На губах остался привкус заживляющей смолы. — Пойдем, Альса. Хватит слезы лить. — Я задержусь. — Пойдем-пойдем. Парень спит, Сычу тоже отдохнуть надо, — Иль сунула мне в руки плащ. — Сыч. Он поднял глаза. — Держись, Сыч. Он улыбнулся. И хлопнул меня по плечу.
Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник
Мы поужинали. Ун — с обычным аппетитом, Редда — как-то вяловато, все время оглядываясь на печку. На закуток, то есть. И мне кусок в горло не лез. Чуяло мое сердце, добром все это не кончится. Представляю, что будет, когда эта тварь, побратим мой, проснется. Кстати, надо бы опять глянуть, может — уже?.. Ага. Так и есть. Проснулся. Он лежал на спине, уперев невидящий взгляд в потолок, придавив всей сомнительной своей тяжестью тщательно оберегаемые раньше крылья. — Стуро, — сказал я. Повернул голову и поглядел сквозь меня. Губища на сторону, под глазами темные круги. — Ирги… — хрипло, жалобно, как поддых сунул, — Отпусти меня, Ирги. Пришло время. О чем он, какое время?.. То самое. Он обещал подождать. Ради тебя. И без твоего позволения уйти не может. — Слушай, это глупость. Крыло просто отвыкло. Мышцы ослабли. Марантины то же сказали. Печальная улыбка тронула левую сторону рта, с незашитой губой. — Нет, Ирги. Нет. Отец Ветер не принимает меня. Я не аблис больше. Совсем. И трупоедом мне не стать. Не аблис, не трупоед — изгнанник. Никто. Я не хочу. Отпусти меня. Ах ты, козявка губастая-зубастая! — А ну, вставай! — заорал я, с трудом сдерживаясь, чтобы не сбросить его с койки, — Встать, говорю! Чуть шевельнулись брови, дескать, зачем кричать? Стуро откинул одеяло, медленно спустил с кровати ноги, поднялся, голый, тощий… — Ты — не никто, — сказал я, — Ты — идиот. Маленький сопливый идиот, понял? Ты ведешь себя, как трус, как слабак! — Я и есть трус и слабак, — усмехнулся он. Черт, я сейчас с ним чего-нибудь сделаю… — Сволочь ты, ясно?! Руки опустил? Нюни развесил? Ах, Отец Ветер не принял! Ах, мы бедные, несчастные! Не позволю, мать твою так! Я тебя, щенка… Прекрати. Что ты орешь на него, в самом-то деле… Но меня уже несло — напряжение сумасшедшего этого дня требовало выхода. Стуро пытался сохранять спокойствие, но описание водопада соплей из его носа кажется, подействовало. Наконец я смог взять себя в руки. И сказал: — Я знаю упражнения. Чтобы мышцы быстро вспомнили, зачем они нужны. И ты будешь их делать. — Зачем? — он посмотрел на беснующегося трупоеда с жалостью, — Зачем, Ирги? Ты хочешь обмануть меня? Или — себя? Отец Ветер подал свой знак. — Нет, дружок, — ледяная ярость вскипела во мне, прорываясь горлом, — Ты будешь делать. Все, что я скажу. А вот если и после этого не сможешь взлететь, тогда я поверю, что Отец Ветер на тебя наклал. Тогда я сам тебя убью, хочешь? Вот этой рукой, — и, только сказав, понял, что сказал, и запоздало продрало холодом… А Стуро взял мою ладонь, внимательно изучил и проговорил тихонько: — Спасибо, Ирги. Кажется, он усвоил одну последнюю посылку. — Вот и замечательно, — я отобрал у него руку. А, черт, здесь же не развернуться. Ладно, — Одевайся, быстро. Пошли на улицу. — Зачем? — Тренироваться. Стуро вздохнул, демонстрируя покорность. Пусть, пусть упрямый трупоед убедится, что он, Стуро, прав. И тогда трупоеду придется выполнить свое трупоедское обещание. Боги, нет, неужели — снова?.. Одно к одному… Тьфу ты, тысяча демонов Кастанги! Хватит. Лучше подумай, как приспособить комплекс Красавицы Раэли для рук и ног к аблисскому крылу. Вместо груза возьмем чурбачок. А закрепим его как? Да подвяжем к пальцу, и нет проблем. Поминая про себя всех предков Стуро по женской линии, я притащил из сеней чурбак, соорудил веревочное крепление, примерил. Подогнал. — Пошли. В темнотище взгромоздил козявку на дроворубочную колоду. — Напряги крыло. Будет больно, скажешь, — взял его, завел, раскрытое… — Больно. — Хорошо. Задержи дыхание. Крыло — так. И — раз, и — два, и — три, и — четыре, и — пять. Опускай. Дыши. Не забыть Альсе сказать, что дыхательных упражнений у них тоже нету. У аблисов, то есть. — Готов? Повторим. Мы повторили десять раз, и у Стуро закружилась голова. — Как летишь, — прошептал он, — Высоко. Дышать трудно. Ох, парень, парень… — Ладно. Теперь — с грузом, — нацепил лямку с чурбаком, — Давай. — Что давать? — Шевели махалкой своей, — взялся за второе крыло, — Ну? Ишь, опахало лираэнское. — Давай-давай. Он быстро умаялся. И, кажется, поверил, что не судьба ему подохнуть от моей руки. Пока, по крайней мере. — Пошли в дом. — Как долго… мы будем делать это? Ага, как же. Он просто собирается подождать, пока мне не надоест с ним возиться. Ну-ну. Неделю на два… — Три дня. Уж что-что, а результат за три дня будет. За три дня результат и у человека виден. У, коз-зявка, черт тебя дери.
Альсарена Треверра
— Все-таки не понимаю такой спешки, — ворчала Ильдир, нервно дергая козий поводок. — Всего три дня прошло, сегодня не считаю. Хочешь сказать, что за это время парень полностью восстановил ослабленные мышцы? — Сыч тренировал его по какой-то своей системе. — Иль, успокойся. Не забывай, с кем мы имеем дело. Стангревы — не люди. Они приспособлены к жизни в очень жестких условиях. Им нельзя долго болеть. Они или быстро выздоравливают, или так же быстро погибают. Валяться и болеть могут себе позволить любители комфорта, люди, например. Ильдир, подняв бровь, смерила взглядом Летту и меня. — Это вы, лираэнцы — любители комфорта, — заявила она, — Своей гребенкой всех не гребите. Иные живут в таких местах, где и жить-то невозможно. «Жесткие условия»! А когда вообще никаких условий нет? Что, думаете, там не болеют? Болеют, и еще как! И мрут ничуть не реже любителей комфорта! Иль — девушка флегматичная, как и большинство ингов. Но в редких случаях она заводится. Сладить с ней тогда весьма проблематично. Леттиса сказала мягко: — Умирают они гораздо чаще, я не сомневаюсь. Дело в том, что Единый создавал людей не для жизни без условий. У людей свое место в мире, и наши тела соответствуют этому месту. И если бы люди жили по заповедям Господним, никому бы не приходилось умирать от ран или недоедания. Ты сама это прекрасно знаешь. Ильдир знала. И я тоже знала. Все вокруг знали, как изменить мир к лучшему. Некоторым даже удавалось кое-что привнести или переделать. Но вот насчет улучшений… мнения расходились. День сегодня был пасмурный. На востоке, над гребнем Алхари, собиралась какая-то сизая мгла. Она обещала снег или дождь, но с тем же успехом могла рассосаться. В Кадакаре трудно быть в чем-то уверенным. Тропинка сделала последний поворот, и мы вышли к Сычовой избе. Навстречу уже несся развеселый Ун. Редда поздоровалась издали. Мотылек дожидался нас в дверях. Выглядел он взволнованно. — Здравствуйте, — нам с Леттой, — Здравствуйте, — на лиранате, Ильдир и козе. — Ну, что? — спросила Летта, — Ты настаиваешь на полете именно сегодня? — Да, — Мотылек облизал зашитую губу. Из комнаты выдвинулся Сыч. — День добрый, барышни. Ну-коть, осмотрите торопыгу нашего. Он у меня вчерась тягал без малого фунтов восемьдесят. Мотылек вышел на дорожку. Девушки развернули крыло и принялись дотошно его обследовать. Крыло разделяло их, как забор. Девчонки смешно приседали, возили носами по крылу, каждая со своей стороны, будто две соседки пытались подглядеть друг за другом в щелочки. — Крыло в идеальном состоянии, — заключила Леттиса, — Вынуждена согласиться, что откладывать дальше бессмысленно. Мотылек весь подобрался при этих словах. Глаза у него были отчаянные, испуганные, по скуле ползла капелька пота. Сейчас или никогда. — Может, он поест сперва? — спросила Ильдир, — Переведите ему. Сыч перевел. Мотылек помотал головой. Потом. Все потом. Я хотела сказать — будь осторожен, береги себя, постарайся не упасть… Ничего я не сказала. Никто ничего не сказал. Мотылек молча поглядел на каждого из нас, и мы молча расступились, освобождая дорогу. Он пошел вперед, потом побежал. Звучный хлопок — и вибрирующее полотнище пересекло опушку от края и до края. Воздух пронизал томительный, на грани слышимости звон. Плавно, без толчка Мотылек взмыл прямо на стену елок и сосен, пошел вертикально вверх — и вот уже косой широкий треугольник выводит роскошную дугу по облакам, клубящимся над Алхари. Потом он снизился, и стало видно вытянутое в струну тело, пятно лица и волосы, бьющиеся, как флаг. Он махнул рукой и что-то крикнул — ветер отнес его голос в долину и разбил там на несколько гортанных «ра-ра-ра». Я завопила в ответ, что-то вроде «давай-давай!» «Вай-вай-вай!» — потешался ветер. Справа что-то проорал Сыч, залаяли собаки. Мотылек завернул на второй круг. Пейзаж неожиданно задернула подвижная сетка дождя пополам со снегом. Мотылек наискось рассек снежную ленту — она оборвалась и сейчас же срослась, как живая. — Спускайся-а-а! Нас хлестнуло мокрой ледяной кашей. Шквал унесло в долину. Воздух на несколько мгновений очистился. Черный парус летел уже низко, у самой земли, по диагонали приближаясь к нам. Я, путаясь в юбках, бросилась наперерез. Ноги Мотылька вспахали снег, он пробежал несколько шагов, гася крыльями скорость, и рухнул — на колени, потом на руки. Меня ударило воздушной волной. — Эй, ты как? Цел? В порядке? Мотылек, Мотылечек! — я грохнулась рядом, схватила его за плечи. — Да, да, да, — повторял он, задыхаясь. Снежный заряд обрушился из-за спины, залепив Мотыльку все лицо. Он засмеялся. Подбежали остальные. — Парень! Козявка, эй! Девушки попадали на четвереньки, ощупывая распластанные крылья. Мотылек смеялся, закинув голову. Из залепленных снегом глазниц текло. — Поднимайся… Ну, поднимайся. — Да… Да, сейчас… Крылья поползли, собираясь в огромный намокший ворох. Иль и Летта заботливо поправляли складки. Сыч нагнулся и вздернул парня на ноги. Мотылек, все еще бессильно смеясь, уткнулся лицом в охотникову бороду. Я осторожно разжала стиснувшие мой локоть пальцы. Рука была мокрая и невероятно горячая. Она сейчас же схватилась за мою ладонь. — Ну-ну, расклеился, козява, — гудел Сыч, гладя до отказа пропитанные водой Мотыльковы волосы. Из-под его пятерни выжимались и текли вниз струйки воды. Из-за плеч Мотылька, как два маленьких серпа, торчали когти на сгибах крыл. — Слава Тебе, Господи, — бормотала Ильдир, — Единый, Милосердный, Создатель Мира, Радетель жизни… У меня шумело в голове от всех этих переживаний. Под Твоей рукой ходим, Господи. Вернусь в Бессмараг, поставлю по свечке Альберену и Маранте, ибо благословение их было с нами сегодня. Мы потихоньку двигались к дому, обмениваясь бессмысленными восклицаниями и улыбками, словно толпа осененных Благодатью. Нас встретила недоумевающая коза: мол, бросили, разбежались, никакого почтения к ее козьей милости. Мотылек от переизбытка чувств (а может, от голода), кинулся ей на шею. Мы оставили эту парочку лобызаться во дворе, а сами прошли внутрь. Иль занялась печкой. Сыч развесил наши плащи по стенам, сушиться, а меня заодно заставил снять промокшие сапоги. Мне были выданы меховые ингские чуньки, те самые, в которых еще недавно разгуливал Мотылек. На столе появилась знакомая бутыль с прозрачной жидкостью, горшочек с медом, кружки. — Ха, — обрадовалась я, — А мы тоже не с пустыми руками. Альсатра, вот. Из сумки была извлечена оплетенная лозой фляга — еще с вечера я воспользовалась разрешением Этарды и навестила кладовые. Вернулся Мотылек. — Белая Звездочка сегодня в последний раз поделилась со мной кровью, — заявил он. — Теперь я сам буду… искать свою пищу. — Ты уверен? — засомневалась Летта. — Да. Спасибо вам. — Иди-ка переоденься, парень, — сказал Сыч. — Возьми там сухое, в сундуке. На вот полотенце, голову вытри. С тебя льет, как с утопленника. Мотылек скрылся в закутке. — И что он теперь будет делать? Охотиться? — спросила Ильдир, которой перевели Мотыльково заявление, — Опять по чужим хлевам? Сыч отмахнулся. — Не, он в долину носа не покажет. Сейчас у него силы есть, да и крыша над головой имеется. В деревню-то он тогда только подался, когда обморозился так, что летал еле-еле. Совсем ослабел, да еще снежный кот его потрепал. Парня мороз в деревню погнал, не голод. А тут, вдоль Алхари, дичи много, мне ль не знать. К тому же в доме завсегда найдется мед, молоко или пара яиц. Так что не беспокойтесь, барышни. Не пропадем. Мотылек в свежей рубахе вышел из-за печи. Обеими руками он приглаживал всклокоченные волосы. Сыч кивнул на табурет. — Садись. Будем праздновать. Ты у нас сегодня вроде как именинник. Сыч разлил всем альсатру, себе — из бутыли. — Именинник — что это? — Вроде как новорожденный. — О! — сказал Мотылек, — Новорожденный. Это правда. — За тебя, парень. — За тебя, Мотылек. Удачи тебе. — Спасибо. — Будь здоров. — Будь счастлив, переведите ему. — Будь счастлив, дорогой. — Спасибо, о… Спасибо. Я откинулась к стене, блаженно жмурясь. Мотылек нагнулся к моему уху. — Это вино… Я помню. То самое? — То самое. Тебе нравится? — Да. Очень. — Оно называется альсатра. Альсатра — это провинция в Талориле. На мертвом лиранате «аль» означает «меч». Но скорее название, как и мое имя, произошло от «альзар» — «острие, осколок, режущий край». — Вино совсем не… не режет. Это, — он указал на Сычову бутыль, — режет гораздо сильнее. — Да нет, Мотылек, смысл не в том, режет вино или не режет. Вино называется так же, как место, где его изготавливают. А почему так называется место, я не знаю. Правда, я слыхала, там много оврагов. Тогда название «Альсатра» можно толковать как «изрезанная оврагами». Мотылек покачал янтарную жидкость в кружке. — Ты принесла это вино сегодня… Ты знала, что Ветер… Что я не упаду? — Я была уверена, Мотылек. — А я — нет, — он опустил глаза. Конечно. Тебе полагалось поволноваться. Зато сейчас… Какое счастье! — А у тебя уютно, Сыч, — сказала Летта, — Все такое опрятное, любо-дорого. — Эт’ парень старается, — охотник потрепал Мотылька по плечу, — Он чистюля. Что бы я без него делал? Я любовалась на румяные улыбающиеся лица и млела от тепла и покоя. Хотелось, чтобы этот вечер длился долго-долго. И вечер длился, и все улыбались, желали друг другу счастья, пили альсатру и болтали ни о чем.
Часть вторая. Кошачьи лапы
Рожденьем расписана жизнь —
до могилы,
И ты судьбою почти доволен —
До крови, что руки твои обагрила.
Но помни — ты над собой не волен.
Себя обманешь,
Судьбу не обманешь —
На волю рвешься —
петлю затянешь.
Петля-ошейник и цепь стальная —
Ты лишь во сне становишься храбрым,
Судьбу жестокую проклиная,
Надеясь, может, петля ослабнет —
Судьбу обманешь,
Богов обманешь,
Ошейник сбросишь,
свободен станешь!
Свобода твоя — пустая химера.
Ты путаешь след, погоню сбивая,
И, страх с тоскою тебе отмерив,
Смеются боги, с небес наблюдая.
Судьбу обманешь,
Богов — не обманешь,
На Лезвие встанешь —
в Бездну заглянешь.
И одиночество крылья мрака
Простерло над глупой твоей головою,
И в темном углу вздыхает собака,
А прошлое молча стоит за спиною.
Кого обманешь,
Кого не обманешь,
И ждать устанешь,
и лгать устанешь.
А боги следили с небес за тобою
И над безумьем твоим смеялись:
Смотрите!
Он все еще спорит с Судьбою!
И, как насмешку — тепло послали.
Себя и обманешь
И не обманешь,
Но дверь распахнешь
и руку протянешь.
На Лезвии связке не удержаться —
Себе позволил ты слишком много,
Но, если придется все-таки драться —
За чьей спиной окажутся боги?
Богам заплатишь,
Судьбу сломаешь,
С Клинка сорвавшись,
кон доиграешь.
Судьбы начертанье посмев нарушить,
Над прошлым празднуешь ты победу,
Мечтами о будущем греешь душу,
А прошлое молча идет по следу.
Богов обманешь,
Себя не обманешь —
Кем был, тем остался,
другим — не станешь.
В минувшем — корни, их не отбросишь —
Не рвется нить и не глохнет память.
Настанет день — размотав клубочек,
Права свои прошлое
властно предъявит.
Брату — не скажешь,
Друга — обманешь
И перед прошлым
с усмешкой встанешь…
Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник
Сперва Стуро, как вчера, накручивал круги. Чтоб видно его было. И мы с Альсареной, как два идиота, пялились на него, и дух захватывало от невозможности виденного нами. А потом козява заложил крутой вираж и унесся к черту на куличики, скрылся за Алхари, канул… К едрене маме. Два идиота все стояли, нелепо задрав головы. Глупые надежды — вот сейчас вывернет из-за хребта… — Куда это он направился? — Альсарена приставила ко лбу ладошку козырьком, — Ишь, просторы бороздит. — Это называется «ловить ветер». По-моему. Или наоборот — ветер ловит тебя? Не ловит. На крыло берет. — По-моему, это называется «ловить сон короля», — усмехнулась наша барышня, — Так выражается один мой знакомый. Альхан, небось. Контрабандист. Интересно, который из них? Наверное, этот… Норв. — Не знаю, что там эта козявка собирается ловить, но что поймает — знаю. По шее. И по заднице. Вот пусть только вернется, я ему задам… — Пойдем следом потихоньку, — предложила Альсарена. И мы двинулись вперед по каменистой тропке. Редда степенно потрусила на два шага сзади и слева, а Ун взрявкнул и обогнал нас, потешно выбрасывая лапы в разные стороны. И этот туда же. — Вот и выпорхнула пташка из гнезда, — сказал я, чувствуя себя дедом столетним и все высматривая в небеси черную козявистую точку. — А ведь так и есть, — улыбнулась Альса, — Птенец наш встал на крыло. — Ищи-свищи теперь. — Эге-гей! — она пробежала несколько шагов, — Мотыле-ок! — Ге-ге-эй! — эхо пошло вверх, перевалило через Алхари, а оттуда, из-за Драконьей спины, откликнулось: — О-о-ок! — Ищи ветра, — вздохнула Альса и завопила: — Э-эй! Ищи ветра-а! — Ра-а! Ра-а! Ра-а! — Ты потише тут, — буркнул Сыч-охотник, — Кадакар все-таки. И не носись, как эта… — Как Ун, — фыркнула Альсарена, а Редда одернула совсем уже разошедшегося щенка — легонько куснула за плечо, рыкнула. — Правильно, хозяюшка. Правильно. Нечего, — повернулся к Альсе, — Она у меня умница. — Строгая она у тебя. — Хочешь, фокус покажу? Редда, — насторожилась, я чуть кивнул на барышню, — Охранять, — и, самой Альсе: — Ты иди вперед, иди. Она пошла, неуверенно оглянулась. Я достал нож и двинулся кошачьим шагом, заходя Альсе за спину. Редда метнулась ко мне, по пути четко сшибла опекаемую в снег, свалила врага, сомкнула челюсти на руке с оружием. — Ай! Ничего себе фокус! Сыч! О Боже… Ун, припав на передние лапы, обиженно гавкал. — Ар, хозяюшка. Молодец. Редда выпустила меня, отступила в сторону и уселась, довольная. Я поднялся. — Не потеряла форму, — выудил из сугроба барышню, отряхнул себя и ее, — Это тебе не Унушка. Она троих возьмет. — А меня обязательно надо было ронять? — снег набился Альсе под капюшон. — Конечно. Я же мог метнуть нож. Это называется «снять с линии». Скажи спасибо, я этого обормота не подключил. Он бы тебя еще в сторону откатил. Оп-па! — и пошел на руках.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25
|
|