— Ты уж смотри, чтоб — того. Красивые чтоб.
      — Обижаешь, Сыч! — покачал головой Гван Лисица, трупоедский сапожник. — Как для сына родного!
      Означенный сын, здоровенный детинушка по имени Ирс, по прозвищу Медвежий Окорок, ухмыльнулся.
      — Нет уж, — фыркнул Сыч-охотник, — Ты — того. Поменьше сделай. В сапог, что на него, меня целиком всунуть можно.
      Посмеялись.
      Отдал задаток, еще раз выслушал заверения Гвана, что через пару дней — в лучшем виде, да ты ж меня знаешь, да моя работа добрая, да в запрошлом году из самого Арбенора…
      — Ну, того, — буркнул Сыч-охотник, — Зайду, сталбыть.
      И отправился восвояси.
      Вот, значит. Мариона пошьет рубашку, да еще одну — на смену, да котту шерстяную, тканька мягонькая, Гван сапоги соорудит, и будет у нас парень — не парень, а загляденье!..
      Ладныть, Сыч. Че кудахчешь-то, почище квочки? Братца ведь завел, не сынка. Угомонись.
      Кстати, надо бы к Эрбу завернуть. Пополнить, так сказать, запасец. А то придет в гости барышня наша, чем потчевать станешь? Чайком?
      На мое счастье, Прилипалы Бера в кабаке не оказалось. Час-то поздний. Бабье уже всех своих благоверных по домам растащило. Впрочем, Бер Прилипала — бобыль. Навроде тебя, приятель. И вполне бы мог — опять за свое. Хотя, конечно, в прошлый раз Сыч-охотник его справно отшил. Неча тута, в душу лезть да прошлым интересоваться. Н-да.
      — Здорово, Эрб.
      — А-а, Сыч. Давненько ты к нам не наведывался. Здорово, братец.
      — Мне б — того. Бутылей парочку-другую. Да меду. Фунта два, либо три.
      — Счас сообразим, — Эрб подмигнул и, взяв у меня мешок, отправился в погреб, а ко мне подплыла причепурившаяся невесть по какому случаю Дана:
      — Выпей, Сыч, кружечку.
      Какая-то она сегодня радостная. Соскучилась, что ль? Не до пива сейчас, ну да ладно. Уважим, чего ж не уважить?
      — Спасибочки.
      Отхлебнул и — как ударило.
      Тан — щурится довольно:
      «— Хорошо. Теперь — что здесь?
      — Здесь? — окунуть язык, растереть по небу терпкие капли, — М-м… Дурман?
      — Хорошо. Тут?..»
      Сыч-охотник ухмыльнулся, отшагнул к столу, плюхнулся на лавку.
      — Ладныть. Пока он тама ходит… Ты, девка, того. Дай-кося мне ее. Бутылек, сталбыть.
      — Арварановки? — просияла Данка.
      Нехороший взгляд у нее. Жадный. Ждущий. Или мерещится? Вот дьявол.
      Определить, что подмешано в пиво, я не мог. Несмотря на Таново натаскивание. Слабый, едва уловимый привкус.
      Отсутствие практики? Не знаю.
      Ни на что не похоже.
      Наркотик? Нет, мимо, мимо.
      Яд? Какой, Кастанга меня побери!
      Кто?
      Как?
      Зачем?!.
      Дана, запыхавшаяся, возбужденная, глаза бегают… Нет, не мерещится. Не мерещится.
      — Вот, Сыч. Арварановка.
      Я плеснул немного в притащенную ею вторую кружку. Попробовал. Самая обыкновенная «арварановка», как всегда. Да и с чего бы Эрбу заводить какую-нибудь травную?..
      Еще искупал язык в пиве, сделав пару ложных движений горлом.
      Что-то там все-таки было. Было, разрази меня гром!
      Спохватившись:
      — Ой, а закуска-то! — Дана упорхнула на кухню.
      Я быстро слил полкружки пива на пол, потом — еще на глоток. Отправил туда же две полных кружки арваранского. Пьянствует Сыч. Дорвался до бутылки.
      — Вот. Сырок свежий, баранинка…
      Она пыталась смотреть в пол, но — не получалось. Ой, взгляд у тебя, Даночка…
      — Благодарствую.
      Снова убежала.
      Что же это? Что это может быть? Ч-черт. И где, собственно, Эрб? Инструкции получает? А, вот и он.
      Протопал ко мне, поставил на стол мешок. В мешке отчетливо брякнуло.
      — Во. Все тута. С тебя — полторы.
      Сыч-охотник кивнул, отсчитал деньги.
      Эрб ушел, а я дослил пиво и опустошил еще одну кружку арварановки — внутрь. Спокойно, приятель. Спокойно, черт возьми.
      Снова появилась Данка, ненатурально улыбаясь и комкая передник, попросила:
      — Не поможешь ли, Сыч, в погребе бочку с пивом передвинуть надо, мешается…
      Ага. В погребе. Понятно, Даночка. Понятно.
      — М-м? — Сыч-охотник поглядел на нее мутно, рыгнул, — Н-не. Того, девка. Ик. Перебрал, кажись. Пивцо у тя, Эрб, ядреное… Э. А иде Эрб-то?.. Н-нэту? Ну и чшерт с ним. Да. Ик, — поднялся, держась за столешницу, качнулся, — Эка. Пойду, пожалуй. Того.
      И двинулся к двери, довольно, впрочем, прямо.
      — Погоди! — Данка ловко вклинилась между пьяным Сычом-охотником и вожделенным выходом, — Как же ты пойдешь-то? Оставайся, я туточки постелю, на лавке, — бормотала она, мягко, но настойчиво заправляя Сыча-охотника обратно в комнату, — На ногах ведь не стоишь, не доберешься, замерзнешь в снегу по дороге…
      Ага. Сталбыть, коли до дому дойти можешь — в погребе помоги, а коли лыка не вяжешь — оставайся. Ладно, Даночка. Ладно, красавица.
      Сыч-охотник задумчиво покопался в шевелюре, как бы невзначай накрыл ладонью Данкины пальцы на косяке. Она вся как-то напряглась, закусила губу.
      — Того, — пробурчал Сыч-охотник, — Оно вроде — того. Верно. Тащи постелю.
      И — шаг назад, шаг назад — к столу, уронил себя на лавку, чуть не шмякнувшись мимо.
      — Счас я, Сыч, — расцвела Данка, — Сейчас, скоренько, милый, — и унеслась, словно ей черт под юбку залез.
      За постелью.
      Сами понимаете, дожидаться ее я не стал.
      Итак. Что мы имеем? У Эрба в погребе — засада? Может, конечно, и нет, но проверять как-то не тянет… Один бы я еще рискнул, посмотреть хотя бы — кто там, что там, да только не один я. И, случись что со мной, Стуро…
      Ладно. Как все это могло произойти? А как обычно происходят такие вещи, э?
      Пришли они, скорее всего, ночью. Не меньше троих, это факт. А вероятней — больше. Эрб не дурак, трепыхаться не будет. Одно дело — Сыч, приятель навроде как, а совсем другое — когда приходят серьезные люди… Данка, опять же… И дом могли пригрозить пожечь…
      Хорошо. Вручили, сталбыть, Эрбу с Даной скляночку, велели влить содержимое в Сыча-охотника, пристрастие коего к пиву общеизвестно…
      Но мне не давало покоя одно. Если это — свои, то, во-первых, я знаю весь набор того, что могут подлить, а, во-вторых, свои вообще не стали бы ничего подобного делать. Они ведь тоже не идиоты.
      Значит — чужаки? Быть не может. Чтобы Энидар решился пригласить чужаков на такое деликатное дело? Да если даже и так — что они, чужаки эти, не копнули, не нюхнули, какой-такой тил Ирги Иргиаро?
      Странно. Странно, черт побери. Может, Энидар умер, и тот, кто занял его место… Пф, а это было бы забавно — кто может занять место Энидара? Ну-ка…
      «Ежели же, наследника после себя не оставив…» Почему, кстати? Вполне мог оставить. Наследничка. Лет эдак двух-трех. Но тогда заправлять всем будет Рейгелар, больше некому. Тан не любит шума, Даул ни за что не полезет на видное место…
      Ладно, хватит. Нашел, о чем думать.
      — Что случилось?
      Ну конечно, он ведь слышит. Тьфу ты. Чувствуешь себя, как без штанов.
      — Мотаем, парень.
      — Что мотаем?
      — Рвем когти.
      — У кого? Я не понимаю.
      — Стуро, — я откинул крышку сундука, бросил на кровать меховые штаны и куртку, — Мои враги. Они могут прийти. Я говорил тебе.
      Кивок.
      — Они могутприйти, Стуро. Сейчас. Сегодня.
      — Хорошо, — сказал он спокойно.
      — Нам нужно уходить.
      Боги, и ведь как раз теперь, нет чтобы подождать денька два — справили бы парню одежку, обувь… А так что ему — в тоге по снегу?..
      Дьявол!
      — Ирги, — сказал он.
      — Что?
      — Ты боишься. Почему? У нас ведь есть — они, — кивнул на собак.
      Они. Эх, парень…
      — Если придут, то придут не мужики из деревни, Стуро. И не меньше полной связки, — как будет «полная связка» на найлерте, я не знал, сказал на лиранате.
      — Пол-ной связ-ки, а-ае?
      — Полная связка. Шесть человек. Обученных убивать. Ладно, погоди. Не мешай.
      — Хорошо, — он чинно уселся на табурете, сложил руки на коленях.
      Я сходил на улицу, прихватив с собой Редду. Опустошил тайник. Деньги бросил на койку, оружие разложил на лавке. Снова полез в сундук.
      Сейчас подыщем что-нибудь, из чего можно сварганить временную одежду… Вот, плащ меховой. Дырки для рук прорезать, да надеть задом наперед, поясом прихватить… Штаны — вот эти сгодятся, а что касаемо до сапог…
      Сапоги, сапоги… Хватит. Чем тебе плохи вон ингские чуни? Голенища к ним присобачить, да перемотать потуже, м-м? А голенища из чего? Да хоть из этих кусков. Только сперва соберем мешки.
      Я отобрал самое необходимое. Много чего придется бросить, ну да черт с ними, с тряпками. И с охотничьим громоздким снаряжением. Доберемся куда-нито — купим.
      Кстати. Неплохо бы решить, куда ты, собственно, собираешься идти, друг Ирги. В Тилат? Дурость. Тилат маленький, народу в нем — курям на смех, искать даже проще, чем тут, в Альдамаре…
      В Итарнагон? А че ты там не видал, в Итарнагоне в ентом? И потом, Сыч-охотник не любит цивилизации…
      А вот Ингмар… Конечно, путь неблизкий, да и троп ты, приятель, не знаешь… Только Ингмар стоит того, чтобы рискнуть. Вот уж где глушь беспросветная, дичь косматая, вот уж где ни в жисть не сыщут…
      Холодный северный Ингмар, сосед Ларгиры, ты укроешь двоих, вставших на Лезвие? Доберемся ли мы до тебя, или сгинем по дороге? Да вообще, выйдем мы из этого дома или на пороге ляжем?..
      Хватит, Сыч. Уходить так и так лучше — днем. Хоть какая-то надежда на фору. Не пойдут они среди бела дня нас брать. Бессмараг рядом. В любом случае ночь — ждем.
      Я затянул завязки на одном мешке, сунул в другой сумку с деньгами и тоже завязал. Лыжи одни, жалко. Да было б и двое — проку-то? Он же не умеет. На кой черт аблису лыжи? У него крылья есть… Ничего, я пойду вперед, он — по лыжне, а собаки в арьергарде. Да.
      В третий мешок пошло одеяло, подстилка и еще одно одеяло.
      Ч-черт, а если… Если весь этот спектакль устроен, чтобы «поднять зверя»? В доме-то тебя взять не так просто, э? Выкуривать придется. Шум. «Кошачьи лапы» шума не любят… Спугнуть, чтобы бечь кинулся. И тихонечко взять. Живым. И целым. Все равно проблематично, но шансов куда больше, чем в доме. А Стуро… Стуро для всех в деревне — тварь, блажь Сычова… Ладно. Подождем.
      Подождем, Кастанга меня заешь!
      — Ирги.
      — Что? Идет кто-то?
      — Нет. Ирги, твои враги… Сколько их?
      — У-у! — я рассмеялся, — Вообще — человек пятьдесят. А сколько придут сюда — не знаю. Ты слушай.
      — Я слушаю.
      Вот и слушай. А я пока оружием займусь. Как ни упадут кости — пригодится. И обещал ведь — Большое Надраивание…
      Жидкость для оружия, тряпки — пожестче и помягче. Иди сюда, Зеркальце. Освободил его от ножен.
      Кто никогда не видал «черного зеркала», тот не поймет. Мне иногда даже кажется, что он — живой, мой меч. «Черное зеркало» делают только в Ирее. В далекой неведомой Ирее, где, говорят, Сыны Пламени выходят из недр, чтобы принять жертвы, приносимые людьми… Говорят, ирейцы и сами уже не совсем люди — огонь не причиняет им вреда, и они способны обратить гнев Огня на своего врага… Не знаю. Ирейцев я не встречал, в Ирее не бывал, но мой Зеркальце…
      Стуро с интересом наблюдал за действиями побратима. Я сказал:
      — Это — меч.
      — Меч — а-ае? Это?
      — Это. Большой меч.
      — Да, оно большое.
      — Его держат вот так, — принял низкую стойку, чтобы не влепиться острием в потолок, — Двумя руками. Как-нибудь покажу, если захочешь. Не здесь.
      Покивал, уважительно прищелкнул языком, коснувшись начищенной тускло взблескивающей поверхности.
      — Хочешь подержать?
      Принял на подставленные ладони, покачал, улыбнулся.
      — Теплый. Тяжелый. Красивый. Им убивают? — вздохнул, — Жалко.
      Я напоследок прошелся по лезвию мягкой тряпкой и убрал Зеркальце в ножны. Развернул тенгонник. Показал Стуро Цветок Смерти и как Цветок Смерти метают.
      — Ух! — изрек Стуро и попробовал выдернуть тенгон из стены.
      — Осторожно, обрежешься. Вот так.
      Покачал головой.
      — Нет. Я так не смогу. Ты сильный.
      — Глупости. Тренировка. Хочешь, тебя обучу?
      Он подумал, потом виновато развел руками, помотал лохматой головой.
      Ну да, конечно. Взять в руки оружие — уподобиться трупоедам. Убивающим собратьев своих. А Стуро разглядывал лук и колчан. Сказал тихо:
      — У нас такое есть. Только мало.
      — Луки?
      — Лу-ки. Да. У моего… У сына брата моей мамы. Реликвия. От прадеда.
      Ясно. Спер, небось, у трупоеда. А то и пришил, трупоеда-то. Вряд ли лук этот — дружеский дар. Разобравшись с тенгонами, я взялся за чистку метателей.
      Любимое оружие Великолепного. Когда-то, тысячу лет назад, он стал меня натаскивать, и первое время метатели мне по ночам снились. Этакий хоровод из метателей, и в центре — сам Великолепный. И ругается…
      Боги, подайте, что ли, знак какой? Уходить или оставаться, померещилось мне с испугу или — правда…
      Но богам было начхать на вставших на Лезвие спина к спине. Даже моему Рургалу было начхать. Волчара серохвостый. А вот не принесу жертву в День, что тогда завоешь?
      Будто есть ему до этого дело. А, к черту.
      Пора браться за сапоги. Кое-как подравнял ножом куски, отыскал дратву и иглу потолще.
      — Сними обувь.
      — Зачем?
      — Это — присоединю. От снега.
      Стуро вручил мне чаплы свои, а сам опять уселся на табуретку.
      Что же не идут они? Неужто — правда, решили дождаться, когда побегу? Эх, мне бы к оружию, что уже есть, еще одну штуку. В Каорене, говорят, водится такая. «Драконов огонь» называется. Арвараны делают, как — никто не знает…
      Редда ткнулась мне в руку холодным носом. Сбор вещей — понятно. Чистка оружия — тоже. А вот чем теперь занялся опекаемый, и, главное — зачем?
      — Не боись, хозяюшка. Не спятил. Жди гостей.
      — Ар-рм.
      Для нее все встало на место. Мало ли чем можно успокаиваться в ожидании гостей? Как говорится, каждый сходит с ума по-своему.
      — Никого?
      — Никого, — для убедительности помотал головой.
      — А как долго… э-э, как далеко ты слышишь?
      — Через это…
      — Стену?
      — Сте-ну, да. Через стену — не очень далеко. Без преград слышу лучше. Могу выйти.
      — Нет, — еще чего не хватало. Я те выйду, к-козявка, — Слушай так. Услышишь — скажешь. А сам, если придут — быстро нырь под койку.
      — Не нырь! — возмутился он, сдвинул брови, — Я буду драться. Сам нырь. Мы — спина к спине.
      Ох, чертушка! Какое «спина к спине», ты соображаешь или нет?
      — Стуро, — сказал я, — Эти люди придут убивать. Ты же не сможешь убить.
      — Я буду драться, — повторил он упрямо.
      — Нет. Драться буду я. Сначала. А ты будешь — резерв. Засада. Выйдешь из-под кровати, завоешь, укусишь. Они испугаются. Убегут. А?
      — Нет. Я не хочу. Это трусость. Мне хватит. Больше не хочу.
      — Стуро, — я досчитал до десяти и продолжал почти спокойно: — Как ребенок говоришь. Драться ты не умеешь. Убивать не будешь. А если тебя схватят…
      Безликая тень держит нож у его горла, бесплотный голос: «Бросай оружие»…
      Вот черт. А я думал, дратва руками не рвется. Очень даже рвется.
      Стуро хлопал на меня чернющими своими гляделками, и лицо у него было растерянное.
      — Полезешь, куда скажу, козявка! — рявкнул я, а Стуро обиженно буркнул:
      — Спина к спине, двое…
      — То-то и оно, — норовистый конь взбрыкнул и пустился в галоп, — Ты не себя подставляешь. Связку. А я не хочу попадать к ним живым.
      Он не понимал. Конечно, боги, откуда ему, не трупоеду, знать такие вещи.
      — Тебя схватят. Нож к горлу. Я сдамся.
      — Не схватят, — фыркнул он.
      — Ладно. Я — один. Я буду тебя хватать. Ты — не давайся мне. Ар, зверье. Спокойно.
      И пошел на него.
      Обманный выпад, он отпрыгнул — прямо в мои объятия. Худющий-то какой, Ионала Милостивица! Когда ж я его откормлю хоть чуть-чуть?..
      Потрепыхался. Замер, обиженно сопя.
      — Вот, — сказал я, — А я — один. Их будет больше.
      Выпустил его, вернулся к столу.
      А может, все-таки — показалось? У страха глаза велики… Но там что-то было, в пиве, было! Тан не зря меня натаскивал. И — Данка, Данка! Никогда она так себя не вела. Совесть нечиста — видно же…
      — Ирги…
      — Да? — я поднял голову.
      Стуро осторожно тронул меня за плечо.
      — Ирги. Я был неправ. Но я не хочу прятаться, — глаза подозрительно заблестели, меж бровей — горькая морщинка, — Я хочу — сам. Хоть что-то — сам. Понимаешь?
      — Понимаю.
      Ох, малыш, как я тебя понимаю…
      Сам. Хоть что-нибудь. И — если не сейчас, то — никогда.
      И за окном — дождь, и темнота…
 
      (И можно плюнуть на все и лечь в постель, и натянуть одеяло на голову, и не думать, не думать, ни о чем не думать…)
 
      И за спиной — мешок с взятым в кабинете, и Зеркальце, и в руке — поводок Редды…
      И — на подоконник.
      Сзади — пустой оружейный ковер, и отцовский тайник со вспоротым брюхом, и догорает свечка на пустом столе…
      И — пока не хватились — в Храм.
      Успеть сделать хоть Это…
      Стуро сжал мое плечо. И сказал очень тихо:
      — Спина к спине.

      Потайная дверца подалась натужно, но без скрипа. Петли замерзли, наверное. Щель очертила оранжевая кайма — с той стороны горел свет. Все-таки приехал. Именно сегодня. Вовремя я спохватилась.
      Протиснулась внутрь.
      — Гуляешь, голубка, гуляешь. Заставляешь ждать.
      — Здравствуй, Норв. О-о, что это с тобой?
      Буйные его кудри, принципиально ничем не прикрываемые в любую погоду, теперь прижимала пиратская повязка из яркого шарфа. Все остальное — глаза, улыбка, серьга в ухе — по-прежнему блестело и рассыпало рои праздничных бликов.
      — Это? Глупости. Небольшая ссадина.
      — Ну-ка, покажи… Не крути головой! Я врач или не врач?
      — Да ерунда, я тебе говорю. Ну, Бог с тобой, смотри, коли приспичило. Обыкновенная шишка. Портит внешний вид.
      И впрямь шишка. По виду — вчерашняя. С желто-лиловым ореолом во весь лоб.
      — Подрался?
      — Да что ты! У вьючной подпруга лопнула. Так, представляешь, пряжка мне прямиком промеж глаз и влетела…
      — Да уж, пряжка, как же!
      — Как Бог свят!
      — Не богохульствуй, альхан. Ладно, ладно, пусть будет пряжка.
      — Почему ты мне не веришь? Никогда не веришь! Я тебя хоть раз обманывал?
      — Откуда я знаю? — я засмеялась.
      Норв полез за пазуху.
      — Видишь это? — потряс извлеченным из недр тонкого полотна рубахи объемистым кошелем, — Десять лиров. Кругленьких, толстеньких золотых лиров. Твоя доля. За две унции «сладких слез». Этого мало? По ту и эту сторону Кадакара тебе никто не даст больше двух с половиной за лот. Посчитай! И после всего этого ты говоришь, что я нечестен? На, бери, считай!
      Он совал кошель мне в руки.
      — О Господи, Норв! Да при чем тут деньги! Мне до этих денег дела нет…
      — Я для нее корячусь, из шкуры вон, а ей дела нет?
      Чертов альхан! Я схватила кошель, не глядя прицепила к поясу и повисла на Норвовой шее.
      — Миленький мой, хороший! Да я, может быть, ревную просто, где ты, с кем ты, я же здесь, в глуши, одна-одинешенька, думаю о тебе, беспокоюсь, я же не денег жду, а тебя, ненаглядного, дорогого! Не обижай голубку свою, лучше поцелуй… м-м, еще раз… и еще, м-м, сладкий мой!
      Некоторое время мы топтались в тесной арке, чуть не сшибли фонарь. Наконец Норв оторвался, глотнул воздуха.
      — Что-то ты в этот раз больно горяча, Альса. Соскучилась?
      — Ох, и соскучилась! Норвушка, я тебе кое-что скажу, не рассердишься?
      — Что еще? — насторожился.
      — У меня сегодня для тебя ничего нет. Понимаешь, не получилось. Этарда что-то пронюхала. Глаз с меня не спускает. Если она меня застукает, вышвырнет из Бессмарага, как котенка приблудного. Я и сейчас, с тобой встречаясь, страшно рискую… Норв! Ты рассердился?
      Он знакомо поджал губы, глядя мимо меня в проем арки, в темноту. Правда, рук с плеч моих не убрал.
      — Норв!
      — Ладно, — проговорил он неожиданно мягко, — Я вернусь через месяц. У тебя будет достаточно времени. Ты уж постарайся, голубка, хорошо?
      Я покачала головой.
      — Норв, боюсь… Боюсь, с этим покончено. Меня теперь вообще не допускают в лабораторию и к складам. Норв, это серьезно. Этарда нашла мне другую работу.
      Он отстранил меня, придерживая за плечи.
      — Ах, вот почему ты такая ласковая сегодня! Поня-атно… — он покивал.
      Во мне бушевал комплекс вины. Я с трудом подавила рвущиеся наружу уверения в том, что все это — временные трудности, что, конечно же, к следующему разу я приготовлю ему целую пропасть этих проклятых пилюль, что, если он захочет, разворую для него весь Бессмараг до последнего камешка. Но, черт побери, я же — аристократка, гордая лираэнка, а не деревенская простушка, обалдевшая от золотых перстней и бархатного плаща. В конце концов!
      — Хорошо, Норв. Если ты рассматривал меня только как выгодного поставщика контрабанды, то с прискорбием заявляю, что моя лавочка закрывается. Ты хороший партнер, с тобой приятно было иметь дело. А сейчас — позволь раскланяться.
      — Альса!
      Он приподнял меня и встряхнул, да так, что от плаща отлетела фибула.
      — Что ты болтаешь? Ну, что ты болтаешь! — подтащил мня к себе и обнял, подхватив спадающий плащ. — Ладно, ладно… потом. К черту. Да не хлюпай ты, не хлюпай. Сказала гадость, теперь хлюпает… Ну, кто обижаться-то должен, а? На глупость такую? Вот дурища-то. Дурища, голубка, дурища и есть. И за что я тебя люблю, дурищу этакую?
      — Правда, любишь?
      — Правда, правда. Особенно когда у тебя губа сковородником и нос распухший. Красавица ты моя. Кра-са-авица!
      Ну вот, опять и смех и грех. Веревки вьет из меня этот альхан. Настоящее крокодильство это, ненаглядный мой.
      — Послушай, Альса, голубка, — шептал меж тем ненаглядный, — Мы на денек задержимся здесь, время есть. Давай встретимся, помиримся как следует. У меня подарочек для тебя есть — загляденье. А то ведь я уеду, опять на месяц расстанемся.
      — Сейчас же — зима, Норв! Я не снежная кошка, чтобы любиться в сугробе… Или ты к Эрбу меня приглашаешь? Чтобы потом вся деревня обо мне судачила? Благодарю покорно!
      — При чем тут Эрб, глупая? Я с Омелой договорюсь. Слышишь? Завтра, вечерком. Как стемнеет.
      — В это клопиное гнездо!
      — Плащ свой постелю, если ты такая брезгливая. Чего боишься? Омела тебя и не увидит, я ей с полудня арварановки поставлю… Слышишь? Дорогу, небось, не забыла, к Омеле-то? Я тебе открою, потом провожу, ни одна собака не заметит.
      В общем-то, я несколько ошалела от такого напора. Надо было подумать, прикинуть, но в голове путалось. На подобное приключение я не рассчитывала. Как-то оно не входило в мои планы.
      — Постой! Как же я приду вечерком в Косой Узел? А Этарда? Как я ей объясню отлучку?
      — Да ведь ты каждый день шастаешь в Долгощелье, возвращаешься по темноте. Причем — одна. И никто за тобой не следит.
      Я моргнула. Все уже знает, чертов альхан. До всего докопался.
      — Это моя работа, Норв. Тот стангрев, помнишь, из-за которого столько шума было? Я собираюсь писать книгу о стангревах, поэтому делаю записи и наблюдаю. Это — очень ответственное задание.
      — Избавь меня от научных лекций, голубка. Я тебе о чем толкую? О свиданке. Постарайся завтра побыстрее закончить свои наблюдения. И — бегом к Омеле. Вернешься вовремя. Договорились?
      — Надо подумать, Норв…
      — Некогда раздумывать, — он недовольно нахмурился, — Что, опять не так? Скажешь, и эта лавочка закрывается? Зачем тогда пришла сегодня?
      — Норв…
      — Вот что я тебе скажу, голубка. Я завтра буду ждать у Омелы. Не придешь — значит, между нами все кончено. Я навязываться не собираюсь. Ночь тебе на размышление. Поняла? Вот и размышляй. А мне пора.
      Он подтолкнул меня к двери. Нагнулся, подхватил фонарь и кожаную сумку.
      — Да, — повернулся ко мне, — Это гостинцы тебе и подружкам. На здоровьице.
      Я приняла объемистый сверток.
      — Спасибо, Норв.
      — До завтра, — холодно чмокнул в щеку.
      Повернулся и вышел из-под арки.
      Ветер напал на него, задрал, распялил небрежно распахнутый плащ. Словно крылья взвилось черное полотнище. Словно крылья…
      Норв начал спускаться в сторону дороги прямо по целине. Мелькнул огонек фонаря и исчез. И Норв исчез, остались одни сугробы да ветер.
      Завтра к Омеле? Хорошо, приду. Но если таким образом Норв попытается надавить на меня и заставить вернуться к колбам и перегонным кубам, то ничего у него не выйдет.
      Я пишу книгу. И дело вовсе не в Этарде, марантинах, и даже не в стангреве, если уж на то пошло. Я напишу эту книгу, или перестану уважать себя.

      Стуро вдруг напрягся, выдохнул еле слышно:
      — Идут…
      Все-таки. Все-таки.
      — Сколько их, малыш?
      — Кажется, двое…
      Всего двое? Что же, и вправду — чужаки? Или, поняв, что так легко тильского медведя из берлоги не выгнать, решили — подтолкнуть?
      Отодвинул доску, которая «бойницу» маскирует. Ни хрена не видно.
      — Один — она, — сказал Стуро, — Та, что приносила питье.
      — Альсарена?
      Кивнул.
      Худо дело. Если они отследили нашу барышню…
      — А второй?
      — Я ее не знаю.
      — Ее?
      Может, инга или всезнайка? Нет, их он должен помнить. Но, может, помнить — не значит знать?..
      И тут я увидел две фигуры, двигавшиеся к нашему дому — чуть доску не уронил.
      Боги милосердные!
      Незнакомка, сопровождаемая Альсареной, оказалась настоящей красавицей. Высокая стройная блондинка, с эдак кокетливо загнутыми рогами. Коза. Провалиться мне на этом месте. Сам же просил…
      — Это завтрак твой идет, — сказал я, но смотреть Стуро не пустил.
      На всякий случай.
      — Больше никого не слышишь?
      — Никого.
      Альса с козой между тем были у самого дома.
      — Мальчики, доброе утро.
      — Закрой это, — кивнул я на лавку с арсеналом, а сам пошел встречать.
      — Вам гостинцы из Бессмарага, — Альса отряхнула снег с себя и со своей спутницы, — Мед гречишный, яичек десяток. И — вот. Беляночка.
      — По дороге… чужого никого не встретила? — все же спросил я.
      — Кого — чужого?
      Мы прошли через сени, в комнату.
      — Незнакомого.
      — Я не приглядывалась, — барышня наша качнула головой, — Не знаю…
      Впрочем, если они где-то в округе, что — доброго утреца ей желать будут? В засаде сидят, не видно их, не слышно…
      — Вот, Мотылечек. Это — наша Белянка. Мать Этарда прислала ее для тебя.
      Стуро расплылся в идиотской улыбке.
      — Коза… Красивая… — обошел блондиночку, восхищенно прицокивая, присел на корточки, погладил мягкую козью шерсть, — Ты — хорошая. Ты — красивая. Белая Звездочка, — потом помрачнел.
      — Что такое, Мотылек?
      — Нет. Ничего.
      Альса принялась разгружать сумку, бормоча:
      — Вот, вот, а это — лично от Этарды, сливки от ее стола… Уф-ф! — и плюхнулась на лавку с кое-как наброшенным поверх оружия одеялом.