Что-то остается
ModernLib.Net / Кузнецова Ярослава / Что-то остается - Чтение
(стр. 1)
Автор:
|
Кузнецова Ярослава |
Жанр:
|
|
-
Читать книгу полностью
(735 Кб)
- Скачать в формате fb2
(497 Кб)
- Скачать в формате doc
(326 Кб)
- Скачать в формате txt
(307 Кб)
- Скачать в формате html
(495 Кб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25
|
|
Шатт и Амарга
ЧТО-ТО ОСТАЕТСЯ
Часть первая. Мотылек
Ставни закрыты,
Замки, молитвы,
И всякое прочее —
Утром прокляты,
В полдень забыты —
Те, что летают ночью.
Клещи ущелий,
Спины вершины,
Укрыты тьмою,
Снегов перины
На дне долины —
Жилье людское.
Вот ветры твари
Крыла распяли,
Гремит, хохочет
Как лист металла
Урок вокала
Тех, что летают ночью.
Глаза — агаты,
Когтисты лапы,
И в новолунье
Паденья ваты
Иных крылатых
Полет бесшумней.
Кровавой дани
Ищет созданье,
Отраву точит
Клыкастой пасти.
И черной масти
Те, что летают ночью.
Вот вороные
Раскрылись крылья.
Огонь геенны!
И снежной бури
Косые струи
Стучатся в стены.
Путник ли это?
Жена соседа?
За стенкой кочет?
О нет, снаружи
В ветрах и стуже
Те, что летают ночью.
Молитесь, сестры,
За тех, кто просто
Пал на колени,
Страшась кончины,
Огнем лучины
Гоняет тени.
Любитель крови
На снежной кровле —
Крыла и очи
Не слишком грозны.
Молитесь, сестры,
За тех, что летают ночью.
Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник
Редда негромко заворчала. Припожаловал кто-то. Ун вскинул кудлатую башку. — Тихо, малыш. Спокойно. Гость за дверью топотал и пыхтел, как медведь. Взлез на крыльцо, кхекнул вежливо. Для верности постучал. — Слышь, паря. Того. — Заходи, — я подвинул к себе миску. Обедает Сыч-охотник. Черт бы побрал этого Борга. Вовремя, как всегда. Небось, опять с тем же самым. Вошел, покосился на собак. Редда фыркнула, а Ун уселся и принялся презрительно скрести за ухом, вычесывая воображаемых блох. — Того, — сказал староста, — По делу я, стало быть. От общины, Сыч. Ну, точно — с тем же самым. Вот принесла нелегкая. — Проходи да садись, — черпанул из миски. — Что за дело ко мне у общины? Он кашлянул, с достоинством утвердил зад на лавке, пригладил бороду. Крякнул. — Тварь эта, Сыч. Споймал бы ты уж ее, что ль? Всю ж скотину перепортит. Сыч-охотник снова черпанул похлебку. — Видано ли дело, чтоб нечисть всякая взор Господень оскорбляла? Богоугодное дело совершишь, Сыч! Я не удержался, буркнул: — Ловил уж я твою тварь. Не ловится она. А вреда от нее скотине нету. — Да как же нету вреда, когда Кайд Кузнец нетель свою забил позавчерась, порченая потому что! И мясо ж никто брать не хотел. — Я взял, — отрезал Сыч-охотник и отправил в рот еще одну ложку… — Кайд — он кузнец, — гнул свое староста, — В таких делах понимает. Сказал — порченая скотина. — То — Кайдово дело, — если кто дурак, это надолго, — И с чего бы кузнецу понимать в скотине, э? Староста сопел. Потом завел по новой. — Слышь, Сыч. Мы б, того. Всем миром… Денежку бы собрали, Сыч. А ты ж охотник. Ты ж — ого-го! Окромя тебя некому. Денежка. Денежка — того. Надо взять. — Сколько? — аж хлебать перестал — жаден Сыч-охотник. — Ну-у, — замычал Борг, — Это, стало быть… Две гривны, Сыч. Да. Две гривны. — Мало. Шесть. С половиной. Шесть с половиной — в самый раз. Может, отвяжется. Староста запыхтел, жуя бороду. Мне почудился натужный скрип его мозгов. Давай-давай. Думай. Оно полезно. Не стоит тварь никакая шести с половиной гривен, это тебе всякий скажет. Совсем осатанел Сыч от жадности. А Борг вдруг просиял всей объемистой своей рожей: — По рукам. Вот черт. Пришлось изобразить, что я тоже доволен. — Ну, того, — сказал он, — Денежку я тебе принесу, как споймаешь. Важно кивнул, опять огладил свою шерсть, почти такую же густую, как у меня, только рыжую. Потому как он, Борг, то бишь, — альд, они, альды, поголовно почитай — рыжие. А Сыч — тил. Чужак, сталбыть. Староста поднялся. — Того, паря. Действуй. И удалился, донельзя собой довольный. Дьявол, как же я буду ловить тварь эту, когда она, тварь то есть, засаду чует? Было ведь уже — три ночи стерег, в разных хлевах, в удобных самых, с сенниками, через них лазить — милое дело. А тварь-то — того — крыши разбирала. Да все подальше от меня, подальше… «Наделены даром эмпатическим…» Выходит, что так. Они вообще, того, твари всяческие — слухучие то есть. Оборотни там. Арвараны опять же. А Кадакар — он Кадакар и есть. Чего только тут не прыгает-бегает. А еще вот — летает. Ента-то тварь — того, навроде пташки. Следов-то на снегу не оставляет. А Эрб говорил: «Нетопырь огромадный, в два человека ростом, и воет-то, и хохочет, аки диавол, тьфу, прости Господи!» Ну, в два человека — эт’ он хватил. Что ж выходит — больше арварана тварь эта неведомая?.. Фу ты-ну ты, и кто тебя за язык тянул с деньгами с ентими, Сыч? На черта тебе шесть гривен, пусть даже и с половиной? Я вытащил из котелка глухариное крыло, принялся глодать. Думай, приятель. Думай. Ты ж — того, охотник. Шевели мозгами, ох-хотничек. Итак. Добыча. Летучая. Слухучая. Зубастая. Зубы-то тут при чем? Ну как же — кусает-то зубами. Кровь сосет. А скотина после этих визитов дрыхнет. До полудня дрыхнет и встает, как ни в чем ни бывало. Жрать просит. Может, силок поставить? Ничего себе птичка, в два человека ростом… А что, вдруг сработает? Слушай, Сыч, ежели словишь тварь эту — будешь взаправду ого-го — охотник! Да и Кайду Кузнецу нос утрем. А то че он его задирает, нос в смысле? — Что, Редда? Будем тварь ловить? Она шевельнула острыми ушами, склонила голову набок, внимательно глядя в лицо. «Не поняла приказа». — Редда, девочка. Хозяюшка, хорошая моя. Улыбнулась, вывалив язык. Ун ревниво вздохнул. — Ну, парень. Ты у меня тоже золото, а не пес. Хлопнул по колену, и оба подошли. — Эх, звери, звери, — одной рукой я трепал лохматые Уновы уши, другая досталась Редде. Ребята вы мои ласковые… На самом деле, если бы не собаки… Свобода — енто, того, хорошо. Токмо вот скорехонько так выходит, что торчишь ты, как соломина в дерьме, и просвету никакого. А тут вот — такие два приятеля. Ух, какие два приятеля! — Ун, прекрати. Ар, щенок! Ишь, разрезвился. Он виновато облизнулся. — Жрать хочешь? Решил хозяином подзакусить, раз, зараза, не кормит? Плеснул им в миски еще похлебки. — Куда в тебя столько влезает, Ун? Ты что, еще растешь, кобыляка? Завилял хвостищем своим. Летом с этим хвостищем — хоть ложись и помирай. Вечно ухитрится дрянь какую подцепить — от репьев до, извините… Впрочем, если вываляется, то одним хвостом дело не обойдется. Малыш всегда последователен. — Давайте-ка, псы, сеть подберем. Чтобы тварь удержала. Выволок я из сеней охотничье свое снаряжение. Ун решил, что это новая игра такая — взвизгнул, припал на передние, рявкнул радостно. — Прекрати, парень. Тебе бы все бирюльки. Хорошо б поставить побольше, в разных местах. Да хлипкие они все — на зайца, ну, на лисицу… Вот, эта сгодится. Достаточно прочная. Сдается мне, она вообще рыболовная, сеть эта. Мне ее, помнится, всучили в городе Канаоне. Да, четыре года назад. На кой дьявол я ее купил? Для объема, не иначе. Мне ведь были нужны набитые сумы… Точно, рыболовная. О, а вот и еще одна. И еще. Ну, приятель, ты и транжира. Срезать, что ли, поплавки и грузила? А, и так сойдет. Скажу — амулеты заговоренные. Тварь все-таки… Да, пригодились сеточки. Каждая сома удержит, что им какая-то нечисть кадакарская. Между прочим, ентот Кайд ихний хваленый, коли уж в «таких делах понимает», мог бы и — того, сам «богоугодное дело» совершить. Словил бы исчадье адское, либо изгнал — а то сплел бы из железок своих сеть противотварскую — они ж все железо на дух не переносят, разные там оборотни… Так нет же — Сыча-простофилю за жалкие шесть гривен подрядили. А ежели нечисть Сыча слопает, никто плакать не станет. Шиш тебе, дружище Кайд. Хрен собачий. Вот назло тебе поймаю. Сам. Ужо с тобой славу делить не намерен. Так-то.
Альсарена Треверра
— Профанация, — проворчала Леттиса, открывая глаза, — Знал бы кто из старших, что я, без пяти минут выпускница Бессмарага занимаюсь отслеживанием Тени какой то обжорной скотинки! — Так что скотинка-то? — перебила я. Но Летте хотелось еще поворчать. Она всегда ворчала на испытаниях. — Скотинка в своем скотинском раю, как ты того добивалась. Не знаю, что ей там мерещится, должно быть, целый океан помоев и стада розовых хрюшек, жаждущих любви… — По-моему, он слишком долго спит, — скептически заметила Ильдир, — Уже полчетверти. Я поглядела через загородку на растянувшегося в соломе кабанчика. Он сопел, нежно похрюкивал и перебирал копытцами. Ему явно что-то снилось. Какая-то недоступная нашему пониманию прекрасная свинячья мечта. Ильдир перегнулась через загородку и ткнула кабанчика рукояткой навозных вил. Тот издал вздох совершеннейшего удовлетворения. Летта встала с мешков и отряхнула овсяную шелуху со своего форменного марантинского плаща. — Оставь, Иль. Пусть себе дрыхнет. Он здоровей здорового. Пойдем, алхимик. Алхимик — это еще ничего. Ильдир, например, время от времени интересуется, нет ли у меня в роду арваранов, славящихся немыслимым для остальных смертных талантом составлять всяческие таинственные зелья. Отсутствие у меня хвоста, гребня и когтей, а также недостаток роста Ильдир не смущают. Поначалу я еще пыталась осадить ее, простолюдинку, дочь ингских рыбаков. Теперь же, два с лишним года спустя, я отучилась от высокомерия. У марантин ценятся лишь талант и трудолюбие, а родословные никого не интересуют. Мы вышли на свежий воздух и вынесли фонарь. Уже совсем стемнело. С востока, с вершин хребта Алхари, снежной лавиной накатывались тучи. Навершие монастырской колокольни — раскрытый, как ладонь, каштановый лист — царапало их отвисшие, набитые ледяной кашей животы. Из прорех редкими струйками сыпалась белесая колкая крупа. Последний месяц снежных гроз — февраль. Мы двинулись домой. Мимо барака для рабочих, мимо огородов, мимо огромного приземистого здания больницы, мимо церковки с колокольней — к жилым корпусам, примыкающим к слепой наружней стене. Здесь, в Бессмараге, всего два жилых корпуса. Один, поменьше, где обитает мать настоятельница и старшие сестры, и другой, большой, где живут послушницы и младшие сестры, то есть те, что готовятся уйти в мир, вроде Леттисы и Ильдир. Там же есть несколько комнат для гостей. В одной из них некоторое время по приезде жила я, но еще прошлой зимой переехала к девочкам. Ради экономии дров, но на самом деле — ради общества. Мы не успели подняться к себе, как на колокольне два раза звякнуло. Вечерняя молитва. Леттиса чертыхнулась. — Ну вот, — сказала она, — Все из-за тебя и из-за твоих внеочередных испытаний. Сейчас бы помыться да чаю горячего… Вся хлевом пропахла. Ильдир потянула ее за рукав. Мимо уже спускались девушки и женщины в черных марантинских плащах, прикрывая полами мигающие фонари. Одна из них махнула рукой: — Эй, подруги! Что это вас в трапезной не было? — Благодарим, мы уже пообедали, — съязвила Леттиса. На самом деле Летта просто дулась на меня за то, что им, младшим сестрам, надо идти и отсиживать положенное время в продуваемом сквозняками храме, а я имела полное право помолиться у себя в комнате, и она прекрасно знала, что молиться я не стану, а завернусь в одеяло и буду гонять чаи в свое удовольствие. Я снисходительно пообещала: — Вернетесь — будет вам по кружке чаю с медом. — Смотри, не намешай туда свинячьего зелья, — фыркнула Леттиса, и они с Ильдир удалились. Поднявшись в комнату, я сделала именно то, о чем мечтала моя соседка. Переобулась, умылась, завернулась в одеяло. Раскочегарила жаровню — за время нашего отсутствия комната выстыла. Поставила кипятиться чайник. Из своего личного сундучка достала бутыль с составом, густым и темным, как вишневое варенье. Испытание прошло удачно, как сказала Леттиса, а она у нас — лучшая из всего дипломного курса. Мать Этарда, был момент, даже уговаривала ее остаться в монастыре после выпускных экзаменов, но Летта уперлась. Она рвалась в мир, вершить добро. А Бессмараг, хоть и знаменит весьма, однако находится в захолустье, мало того, почти во внутреннем Кадакаре. А кто, скажите, если только не в смертельной нужде, добровольно сунется в Кадакар? Кадакар — это вам не шутки, аномальная зона, или, иначе, места проклятые и волшебные. Недаром предки мои, древние лираэнцы, окрестили горную страну — Кадар Аркар, что на мертвом лиранате означает — Сердце Ночи. Часто вы видите в Бессмараге новое лицо, мать Этарда? Раз в год, бывает приедет какой-нибудь отчаявшийся с тяжким недугом, еще реже заглянет своя же сестра из Найгона или Каорена для обмена опытом, или такая вот энтузиастка-любительница вроде Альсарены заявится с мешком родительских денег и рекомендательной запиской от давным-давно покинувшей Бессмараг соученицы самой Этарды. Кстати, Альсарена — это я. В Бессмараге я всего лишь вольная слушательница. Мой срок обучения истекает в мае. Тогда же мои подруги, Летта с Иль, получат марантинские наколки и отправятся в свое первое путешествие, уже как полноправные мирские сестры. А я поеду домой. Не сказала бы, что с нетерпением жду этого момента. Вода закипела. Я засыпала в чайник мяту, душицу, зверобой и четыре ложки зеленого кхарского чая. Чай, как и кофе (но кофе — реже), доставлял мне мой дружок-контрабандист. В обмен на пилюльки и порошки, которые можно добавлять в табак, в вино, или нюхать, или глотать просто так. Сочинять новые составы — мой конек. Чайник я закутала в тряпку и спрятала Летте под подушку, чтобы не остыл. Затем прикрыла раскаленные угли крышкой с дырочками, а поверх поставила плоский противень. В противень вылила содержимое бутыли, и остатки из фляги, которую носила на испытание. Свинячье зелье, надо же придумать! Дорогонько обойдется свинячье зелье его покупателям. У меня в сундучке лежит кошель, а в нем почти сотня лиров. Это были не папины деньги. Это были деньги лично мною заработанные и суммой немалые. Сей факт наполнял сердце мое гордостью. Норв расплачивался не только чаем, шоколадом и конфетами. Он честный малый… насколько может быть честным альхан. Вчера, на обратной стороне потайной дверцы, ведущей за стены Бессмарага, я обнаружила условный знак — сердечко со стрелой, начерканные мелом. Это означало, что Норв и его парни уже в Косом Узле, и мне назначается свидание. Идея дурацкого рисуночка была Норвова — даже если кто-нибудь заметит, сочтет за простое баловство. Хотя до сих пор вроде бы никто не замечал. В Бессмараге главное — не лезть на рожон и соблюдать хотя бы внешние правила приличия. Твои дела никого не касаются. Но уж если нарвался — пеняй на себя. Свинячье зелье загустело в противне, как патока. Я расстелила на столе лист пергамента, посыпала его заранее припасенной мукой. Прихватив противень подолом, вылила зелье на пергамент, выскребла остатки ножом. Получилась буро-черная смолистая лужа. Пока я отмывала противень и нож, лужа застыла. Я посыпала ее сверху мукой и уселась готовить пилюльки. Тут как раз вернулись мои красавицы. — Всем сидеть, руки на стол! — рявкнула с порога Леттиса, — Королевская стража с обыском! — Сдаюсь, господа хорошие, сдаюсь, как есть со всем товаром! Обыск советую начать вон с той подушки. Отвалив подушку, девушки обнаружили чайник. — Взятка, взяточка, — замурлыкала Леттиса, — Так и доложим, мол, взятку предлагали. Иль, доставай кружки. Хозяйственная Ильдир разлила чай, достала плошку с остатками меда, а из-за пазухи торжественно извлекла общипанный со одного краю каравай. — С кухни стащила, когда мы еще к кабанчику шли, — обьяснила она. Летта хихикнула: — А я-то думаю, что это наша тихоня на вечерней молитве так истово губами шевелит? А она, оказывается, горбушку жует. — Одно другому не мешает, — отвечала рассудительная Иль, ломая хлеб. Летта забралась на нагретое чайником место и протянула ноги к жаровне. — Мед кончается, — пожаловалась она. — У меня сегодня встреча с Норвом, — я кивнула на недоделанные пилюльки, — Уж он на гостинчик не поскупится. Сластей всяких на месяц привезет. Летта хмыкнула: — Не надоел тебе еще этот альхан? Он же неграмотный. И моется редко. — Зимой на Горячей Тропе не особенно помоешься. — Да он и летом не злоупотребляет. — Ты ничего не смыслишь в романтике. Скажи ей, Иль. — Он очень смелый, — подумав, проговорила Ильдир, — Я бы любые деньги таможенникам платила, лишь бы не соваться лишний раз даже во внешний Кадакар. Особенно зимой, в снежные Грозы. Летта фыркнула: — А где ты, интересно, сейчас находишься? Дома, в Ингмаре? — У нас там тоже, знаешь, не сладко, — Иль обиделась. — А снежные Грозы похлеще тутошних. От своего двора до соседнего в пургу не дойти. Занесет, оглянуться не успеешь. Весной только, Бог даст, выкопают. Если звери раньше не найдут. — Кстати, о зверях, — вспомнила я, — Что там слышно новенького о нечисти, что в деревню повадилась? — Ты о вампире, что ли? — Летта пожала плечами, — Ничего нового. Кайд корову забил, так только один смельчак нашелся, купил кусок. А остальное, между прочим, Этарда забрала. Так что завтра будем кушать объедки с вампирьего стола. Надеюсь, у вас нет аллергии на вампиров? — А ведь Этарда в прошлое воскресенье прилюдно объясняла, что тварь не может быть нечистью. Все вроде утихомирились. — Это дела не меняет. Как им утихомириться, когда у них в деревне тварь бесчинствует, а к нам в монастырь ни разу не заявилась? Боится святого места. Так Кайд толкует, мол, морок от святости бежит, прямиком к бедным поселянам в закут. — Ишь, как складно, — я посмотрела на Ильдир, а та вдруг всплеснула руками. — Эва! А что же в самом деле, тварь-то в Бессмараг носа не кажет? Может, и правда — святое место? — Ну, Иль, не ожидала от тебя, — Летта укоризненно взглянула на подругу, — Подумай, чем отличается деревня от монастыря? Кроме святости, конечно. — Стеной? — Ильдир пожала плечами, — Но тварь-то летучая, стена ей — тьфу… Летта прищурилась на меня. — А каково мнение золотой молодежи города Генета, Оплота Истинной Веры? Я поморгала. — В монастыре скотины мало. Лошадка, пара коз, боровок этот наш… Может, они невкусные? На них ведь опыты ставят… Леттиса приоткрыла рот и постучала себя по темечку. Звон пошел, как от пустого горшка. — Сдаемся, — вздохнула я. — Тогда налей мне еще чаю. Головастые у меня подруги — страсть! С кем угодно поспорю, что тварь добиралась только до той скотины, что стояла в крытых соломой хлевах. А наш хлев чем покрыт? — Тесом, — кивнула Ильдир, — Точно. Гнилую солому раскопать — раз плюнуть, а тес поди отдери. А ведь верно, подумала я. Слабовата тварь крыши разбирать. Оголодала, что ли, совсем? Бедная тварочка. И зла от нее меньше, чем от лисы или хорька, если хорошенько поразмыслить. Ни одна из жертв ее не сдохла, не сбесилась, ничем не заболела. А селяне — что с них возьмешь — люди темные, сами на себя страху нагнали. Кайд корову зарезал — зачем? Легче ему теперь без коровы? Сам себе навредил, а виноват нечистый. Но какой-то внутренний голосок шептал тихонько: а если все-таки что-то есть такое? Болезнь какая-нибудь таинственная от вампирских укусов? Действует ведь вампирий яд, засыпает скотина. Правда, через полчетверти просыпается, но кто поручится, что через день, два, неделю, месяц, наконец… Ага, скотина отрастит клыки и присосется вожделенно к хозяйской вые. Я фыркнула в кружку. — Чего ты? — удивилась Иль. — Хватит чаи гонять. Сегодня Норв придет, а товар не готов. Садитесь помогать. Девушки подволокли табуреты и расселись вокруг стола. Засыпанная мукой смолистая лужа почти застыла, и нож постоянно увязал. Некоторое время мы молчали, потом Летта пробормотала задумчиво: — Приманить бы ее как-нибудь… Может, Белянку вывести на ночь во двор? Тварь увидит и спустится. — Так тебе Тита и позволит, — буркнула Иль. Летта не сдавалась. — Ну, попросим ее дверь в хлев приоткрыть. — Ага, все выстудишь, скотина простынет. Что тебе эта тварь далась? — Интересно! Тебе разве не интересно? — Иль пожала плечами, — А тебе, Альса? — Спрашиваешь! Я уже третий год здесь живу, а ни одной особенной кадакарской зверюги не видывала. Даже завалящего снежного кота. — Экая редкость, — отмахнулась Иль, — Встречала я раз зверюшку эту в Ингмаре. Обыкновенная кошка. Белая. Большая. — Очень большая, — поправила Леттиса, — И с вот такущими клыками. И невероятно хитрая. — Вот и та тварь тоже. Тоже хитрая. И клыки у нее не меньше дюйма. Я следы измеряла, от укуса. — Рано или поздно ее кто-нибудь подстрелит. Тогда поглядим. — Ага, пытались уже. Она засаду словно чует — за милю облетает. Хитрющая, говорю, невероятно. — Ты лепи пилюльки-то, лепи, руками не размахивай. И помельче делай, это тебе не конфеты. Девушки споро катали по муке черненькие горошины. Коробочка наполнялась. Я выкинула из головы непонятную кровососущую тварь. Впереди меня ожидало кое-что поприятней, а именно — свидание с Норвом.
Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник
Дана, Эрбова дочка, поставила передо мной третью кружку пива с арваранским. Добавляет Эрб арваранское в пиво. Мужикам деревенским нравится, а женам их — нет. — На здоровьице. Я, как заведено, хлопнул ее по ядреному заду: — Благодарствую. Сычу-охотнику полагалось уже изрядно набраться — для меня Эрб доливает кружку арваранским на треть. Я у него считаюсь «своим», поскольку знаю о его делишках и даже сам покупаю чистую «арварановку», как они здесь ее зовут. На арвараньих, сталбыть, хвостах. А что, Сыч-охотник — бобыль, ругаться приходить из-за него некому — Эрб может быть спокоен. Вот эту кружку долакаю и — на боковую. «Не переться ж в ночи в Долгощелье. Оставайся у нас, Сыч.» Знаю, в чем дело, дорогуша Эрб. Знаю. Данка твоя — девка сурьезная. Денег у тебя на троих хватит, ежели брать в расчет делишки твои темные с контрабандистами. А Сыч вам с Данкой глянулся — не пойми чем, да только глянулся, и все тут. Когда-то, тысячу лет назад, Эгвер говорил: «От женщины, во имя ее и ради нее многое творится в мире. И хорошее, и дурное, но дурного — больше». Наверное, он прав. Ведь даже То Самое в конечном счете случилось из-за женщины. Взбалмошной сероглазой девицы, имени которой я сейчас и не вспомню… Ладно, прекрати. Лероя ее звали. Лероя Таунор. И что тебе с этого? Глянул в угол, где уже постелили на лавке. Дана расстаралась. Заботится. Ну-ну. Эх, было б сетей штук семь… Лучше — десять. Тогда бы тварь ента уж точно попалась. Куды б ей было деваться… А так — остается уповать на богов да на Великий Случай. Ну, то есть, того — на Единого Милосердного. Я усмехнулся, облизал усы. Дана высунула нос с кухни, встретилась со мной взглядом и шустро порскнула обратно. Нда-а, с этим надо что-то делать. Правду сказать, трудновато в последнее время Сычу-охотнику оставаться Сычом. Развелось тут всяких, именем интересуются, да «как занесло в наши края», да «не из Тилата ли сам-то»… А — того, на черта они сдались, приятели енти? Знамо дело — пивка задарма похлебать, дичинки потрескать — енто они, сталбыть — завсегда пожалуйста. А добра от них не дождесся, токмо кошелю урон. И Данка… С одной стороны — того. Эрб мужик справный, при деньгах. Трактир у его, опять же. Не последний, одним словом, человек в Косом Узле. Да тока всем известно: баба — она транжирка. Завсегда транжирка, и хуже нет, чем бабе под каблук угодить. А ента — вона как папашу к рукам прибрала. От его одно и слыхать: «Хозяйка моя, хозяюшка…» Говорят, в мать пошла. Та тоже была — палец в рот не клади, клешню по локоть отхватит. Упасите боги от таких хозяек! Я опустил руку, и тотчас холодный мокрый нос поднырнул — гладь. Редда, Редда, девочка. Вот моя хозяюшка, и другой не будет. Не нужен мне больше никто. А Данке надо бы чего-нито сказануть. Чтоб, сталбыть, того — отлипла. Потому как негоже девке за мужиком бегать. Особливо ежели она тому мужику и с доплатой не надобна… Вот тут-то и началось. Шум на улице, истошный бабий взвизг: — Нечисть! Нечисть, оборони Господи! — Ай, батюшки! Где? — У Борга! У Борга во хлеву! Попалась добыча хитрая — слухучая — кусучая. Ай да Сыч! Ай да охотник! Я выскочил из трактира. Колокольцы, протянутые от старостина хлева, надрывались, словно тварь неведомая и впрямь с арварана размером. Народ повыбегал из домов — крики, гам, столпотворение. Редда держалась у ноги, взрыкивая и толкаясь плечом, чтоб не затоптали опекаемого. И вдруг — вой. Жуткий, звериный, низкий — почти на грани человечьего слуха — аж шерсть на загривке дыбом. Вот это да! Кто же там попался, боги милостивые? Мы с Реддой пробивались через толпу ошалелых жителей Косого Узла, признаться, с трудом — ни меня, ни хозяюшку мою боги ростом не обидели. Весом, впрочем, тоже. Снова — вой. Злоба и отчаяние. К земле пригибает. Что ж там за тварь-то, Иртал Разящий?! Удержит ее сеточка моя хлипкая? А то ведь вырвется добыча — и поминай, как звали… — Наддай, хозяюшка. — Ар-р. Во дворе старосты творилось просто черт знает что. Штук пять факелов — рыжие всполохи прыгали, выхватывая из толпы перекошенные лица полуодетых перепуганных крестьян. Дверь на сенник распахнута, оттуда, перекрывая мычание Борговых коров, донесся подбадривающий возглас Кайда Кузнеца: — Смелей, Господь обережет! Я протолкался к сеннику, и тут оно снова взвыло — Кайд едва не выпустил палку, на которой держал фонарь, а приставленная к сеннику лестница вместе с человеком на ней рухнула назад — только что не мне на голову. Человеком оказался Ольд Зануда — он взвыл почти как тварь на сеннике и принялся ругаться. Кайд, вздымая фонарь на палке, как святой Кальсабер факел, воззвал: — Братие!!! Доколе терпеть будем?! Огня сюда! Спалим тварь сатанинскую! Заголосила Боргова Мелисса, сам староста рявкнул: — А ну, назад! Не сметь! Кому говорю, назад! — Не спеши, Кайд, — сказал Сыч-охотник погромче. — Ежели сам боисся, дай людям спробовать, — подобрал лестницу, приставил на место. Рагнар Секач тем временем поднял Ольда и встряхнул — на предмет выяснения целостности костей. Ругань, почти уже стихшая, возобновилась. Я прихватил багор, которым, видать, орудовал Ольд Зануда и полез на сенник. Темно, ч-черт. — Фонарь подымите. Выше, мать вашу так. Взгавкнула Редда — «Что там? Я нужна?» — Обожди, хозяюшка. Где ж ты, тварь сатанинская, аль как тебя там?.. Ох ты!.. Ну и ну… У стены, в переворошенном сене каталось нечто — здоровенное, раскоряченное, черное, лохматое-косматое… И оно опять — завыло. Но я вам, милостивые государи, не Ольд Зануда. Я вцепился в край полки, а для верности еще подстраховался багром. Переждав, попытался поддеть крюком за сеть, в которой тварь запуталась, по-видимому, намертво. Удалось с третьего раза. Ну, и куда прикажете ее теперь? Тварь билась, хрипела и подвывала, тащить ее на себя мне что-то не улыбалось. Сами, того — целуйтесь с ентой штукенцией. А мы ее счас вон тудыть спиханем, куды сено грузят. В кормушку, сталбыть, сверзится. Сенца бы тока сперва набросать, не то сломает себе чего… Тут тварь сорвалась у меня с багорного крюка и снова взвыла, катаясь по сеннику — я чуть с лестницы не полетел, удержался в последний момент. Вот ведь гадость этакая! Вовсю шуруя багром, я наконец спихнул-таки мерзкую каракатицу, чьи бурные телодвижения малость затрудняла моя сеть. Тварь обрушилась в кормушку с грохотом и воем, Борговы коровы как взбесились — заорали дурными голосами, заметались, бухая копытами в стены — хлев ходуном заходил, аж лестница затряслась. Пока я спускался, мужики с вилами и баграми выволокли тварь на улицу и рогатые обитательницы хлева малость поутихли. Уф-ф, черт побери, ну и работенка!.. Внизу гомонили возбужденно, вдруг ахнули — толпа резко раздалась в стороны. Я спрыгнул с предпоследней ступеньки, успокоил Редду, протолкался к дверям хлева и увидел неразлучную троицу — Кайд Кузнец, Рагнар Секач и Ольд Зануда — деловито лупивших тварь по чему попадя орудиями землепашеского труда. А вот это, дорогие мои, никуда не годится. Кайд полетел влево, Рагнар — вправо, Ольд взвизгнул по-бабьи и схватился за задницу — Редда улыбнулась ему. — Осадите назад, мужики, — проговорил Сыч-охотник веско. — Пожечь нечисть! — придушенно вякнул Ольд Зануда и шатнулся в толпу от моего взгляда. — Ты, паря, того, — подбоченился Сыч-охотник. — Сеть мою заговоренную оплати, а потома — жги на здоровьице. — Не заедайся, Сыч. Оплатим, — встрял Кайд. Ах ты ж, боже мой. Ладненько. — Три лира. Гони монету. — Побойся Бога, Сыч… — Не боюсь. Три желтых. Сколько плочено. Ну? То-то. Отлезь и не замай. Тварь между тем никаких признаков жизни не подавала — валялась нелепой кучей у моих ног. — Ты вот что, Борг, — рассудительно заметил трактирщик, — Надо б в Бессмараг послать. К мать Этарде. Уж она-то ведает, чего с нечистью делать полагается. — И то правда. Ну-ка, Кайд, Рагнар. Ступайте в Бессмараг. Обскажите все, как есть. Совета испросите.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25
|
|