УЛИЧНЫЕ ВСТРЕЧИ

Они неторопливо шли по улицам города, преследуемые всеми видами реклам, какие только могло изобрести человеческое воображение. Назойливо лезли в глаза плакаты, восхваляющие прелести жевательной резинки, различных напитков, а главное кинокартин с названиями: «Невеста мертвеца», «Женщина-вампир», «Отцеубийца», «Семеро повешенных».

Из стеклянных витрин магазинов приветливо улыбвлись прохожим хорошенькие продавщицы, но желающих приобрести что-либо не было.

— Как странно, мальчики, — удивлялась Кюльжан, задержавшаяся у одной из витрин роскошного мануфактурного магазина. — Столько красивых материй и почти никто ничего не покупает. У нас в Матае этот шелк, например, мигом бы разобрали. Смотрите, какой на нем красивый узор.

— Может быть, здешние жители так всем обеспечены, что им и не надо еще что-нибудь покупать, — предположил Вася. — Америка ведь очень богатая страна.

— Жевательная резинка… Резинка всех сортов: ананасная, лимонная, мятная, апельсинная жевательная резинка… Не угодно ли вам купить, молодые господа?!

Перед детьми остановился высокий пожилой мужчина с небольшим лотком, укрепленным над грудью. На нем был костюм хорошего покроя, отлично сшитый, из тонкого сукна, но уже сильно потертый, лоснящийся на локтях и коленях. Рукава пиджака были снизу обрамлены бахромой так же, как и брюки. Светло-коричневая фетровая шляпа, вся в пятнах, неопределенного цвета, довершала его туалет. Из-под ее полей смотрели усталые, умные глаза, окруженные сеткой морщин.

— Жевательная резинка, молодые люди, — повторил мужчина.

— У нас нет денег, — неловко пробормотал Вася.

— У меня, к сожалению, тоже, — вздохнул продавец, — в противном случае я угостил бы вас этой дрянью бесплатно. Не везет мне сегодня, ребята, на покупателей, да и нездоровится что-то.

Он жалобно улыбнулся, потер рукой лоб и, пошатнувшись, ухватился за плечо Валерика. Его лицо приняло сероватый оттенок.

— Вам совсем плохо, — воскликнула Кюльжан. — Вам надо сейчас же лечь в постель!

— Боюсь, девочка, что до постели мне не добраться. Помогите мне хотя бы уйти с этой улицы… Здесь так много народа…

Вася взял лоток, и продавец жевательной резинки, опираясь на Валерика и Кюльжан, поплелся, видимо, даже не сознавая, куда его ведут.

Свернув в одну из боковых улиц, дети посадили больного на скамейку в тени деревьев.

Немного спустя его дыхание, бывшее прерывистым и частым, стало несколько ровнее, взгляд прояснился. Он заговорил:

— Я уже думал — кончена комедия. Однако мое сердце еще не совсем отказывается служить. Я очень рад этому, молодые люди… Очень рад! Может быть, вам это непонятно? Стоит ли, дескать, жить для того, чтобы торговать жевательной резинкой, да еще не очень удачно? Но ведь я это делаю только для того, чтобы иметь возможность писать мою книгу! И писать так, как я ее хочу, а не так, как требуют господа издатели. Конечно, глядя на меня и мой лоток, вам трудно поверить, что я писатель. Но это так. Было время, когда мои книги покупали нарасхват. Тогда я жил в собственном, хоть и маленьком, доме и мог думать только о своей работе. Но… времена меняются и требования издателей тоже. Чтобы угодить им, писатель должен ослепнуть, оглохнуть и потерять всякую совесть. Меня такая перспектива не устраивает. Господа издатели хотят, чтобы в моих произведениях современная Америка была окутана розовым флером, и сквозь него землистые лица безработных выглядели бы цветущими! Вы читали Диккенса «Домби и сын»? В этой книге есть одна сценка… Умирающая старая леди требует украсить ее кровать розовыми занавесами, чтобы в их отсвете ее лицо казалось красивее и моложавее. К черту розовые занавесы, розовый флер! Я покажу сегодняшнюю Америку такой, какая она есть. А чтобы иметь возможность это сделать, я должен торговать жевательной резинкой. Придется следовать лозунгу иезуитов: «Цель оправдывает средства». Но сегодня мне, очевидно, придется вернуться домой раньше, чем я думал. Сердечный приступ может повториться, а не всегда могут оказаться под рукой такие отзывчивые дети, как вы. Но нет худа без добра. Остаток дня я посвящу работе над моей книгой.

Все-таки мне хочется отблагодарить вас за внимание чем-нибудь вещественным. Прошу вас, возьмите по пакетику резинки. Это единственное, чем я располагаю в данный момент…

Не желая обидеть писателя отказом, Вася, Валерик и Кюльжан взяли предложенное угощение и долго смотрели вслед удалявшемуся человеку с лотком, пока он не скрылся в толпе.

— Что же это за штука, — сказал Валерик, снимая этикетку с полученного подарка. — Резинкой я пользуюсь, когда рисунок не получается. А с этой что делать?

— Раз написано, что жевательная, значит надо жевать, — ответил Вася. — Но, конечно, не глотать, а то как бы кишки не склеились.

— А мама говорила, что жевать что-нибудь, когда не голоден, — очень дурная привычка, — возразил Валерик. — Когда я был маленький, я изжевал стеариновую свечку. Она меня после долго отчитывала.

— Так ведь это если не голоден, а мы уже давно ничего не ели.

Этот довод решил сомнения Валерика. Дети усиленно зажевали кусочки резины, пахнущие какой-то приторной эссенцией.

— Ерунда, — сказал Вася, с трудом отдирая от зубов липкий комочек. — Не еда, а один обман зренья, вернее желудка.

И он пренебрежительно отбросил американское «лакомство», Валерик хотел последовать его примеру.

— Не бросай! — послышался чей-то испуганный возглас. Эти слова принадлежали мальчику в курточке, едва прикрывающей его острые локотки. Он выхватил из рук Валерика комочек резинки и, обтерев его о полу своей курточки, сунул в рот.

— Богач какой нашелся, — сказал он осуждающе Васе, — бросается такими вещами! Она ведь стоит целых пять центов. Не будешь драться, если я твою возьму?

— Но ведь я ее уже выбросил.

— Ну и что же! Я ее отдам сестренке.

И мальчик, не встретив возражения, бережно оторвал от тротуара выброшенную расточительным Васей резинку.

— Если хочешь, возьми и мою, — сконфуженно предложила Кюльжан. — Только надо помыть ее, что ли. Я ведь тоже… жевала.

— Подумаешь, — усмехнулся мальчик. — У нас бывает — десять ребят одну штучку жуют по очереди. Давай, если не жалко.

Он сел на краешек скамейки и с аппетитом задвигал челюстями.

— Мальчик, а что у тебя с руками, — спросила Кюльжан, указывая на синие кровоподтеки и шрамы, покрывавшие худенькие руки их нового знакомого.

— Это от крыс, — ответил тот коротко.

— Как от крыс?

— А разве в вашей квартире нет их?

— Нет, конечно.

— Ну, я так и знал, что вы из богатого квартала. У нас в подвале крысы шныряют даже днем, а ночью прыгают на постель и здорово кусаются. Когда наша соседка работала в ночную смену, ее малыш оставался один. Так крысы забрались к нему в колыбельку и загрызли насмерть. Страшно было смотреть, когда он лежал в гробу. А укусы, это что!

— А почему у вас не уничтожат крыс?

— Да разве их всех перебьешь! Одних убьем — другие налезут.

— Ну хоть бы кошку завели.

— Кошка не дура! В грязи да сырости жить не будет. Да и молока ей хоть изредка надо давать, а я и сам его вкус забыл. Бегут от нас кошки. Водосточные трубы протекают, и полы вечно залиты вонючей жижей. Для крыс раздолье, а кошкам противно, должно быть.

— А почему вы не перемените квартиру?

— За эту-то отец платит чуть не треть жалованья, а за квартиру получше придется и всю получку отдать. А есть что будем? Сестренка и так еле концы с концами сводит.

— Почему сестренка? Разве у тебя нет матери?

— Была, — неохотно ответил мальчик.

— А… Где она?

— Умерла. Фабричный доктор сказал, будто у нее было больное сердце .. Только это враки! Она просто надорвалась на фабрике.

— Она подняла что-нибудь тяжелое?

— Папа подсчитал, что она подняла в этот день около пяти тонн.

— Этого не может быть, — поразился Вася. — Ни один человек не может поднять такую тяжесть!

— Папа объяснил мне, как это получилось. Они работала на консервной фабрике. Ну, там, как и везде, конвейер. Это вроде поезда из разных установок. У одного конца этого «поезда» стояла мама. Работа у нее была как будто легкая. Только вкладывать в отверстие машины прямоугольные пластинки жести. А на другом конце «поезда» из другого отверстия выпадают уже готовые коробки с консервами. Все девять часов мама должна без остановки опускать эти пластинки. Если она остановится хоть на секунду, — остановится весь конвейер, а за это сразу увольняют. Ну, мама так давно там работала, что уже сама стала как машина. Каждую минуту она опускала в отверстие ровно триста пятьдесят пластинок, ни одной больше, ни одной меньше. В час это получалось уже двадцать одна тысяча штук, а за девять часов работы — сто восемьдесят девять тысяч. Каждая пластинка весит двадцать пять граммов. Помножь на сто восемьдесят девять тысяч штук — получится четыре тонны семьсот двадцать пять килограммов.

Но хозяину фабрики показалось, что этого мало, и он приказал пустить конвейер еще быстрее. К нему приделали звонки, которые отмечали время. Мама говорила, что они действуют, как какие-то погонялки. Но как она ни торопилась, никак не могла успеть за новой скоростью, и конвейер два раза останавливался.

В этот день она пришла домой такая измученная, что ничего не могла есть.

На другой день за маминой спиной поставили надсмотрщика с часами[13], которые показывают не только минуты, но и секунды. Он следил за каждым ее движением и все приговаривал: — Быстрее… Еще быстрее… Вы неспособная работница… Придется вас уволить…

Это мы узнали уже не от мамы, а от ее подруги, которая работала недалеко от нее, а маму принесли домой без сознания, и она умерла даже не простившись с нами.

Мальчик всхлипнул, но тут же сердито потер глаза кулачком, испещренным шрамами, резко повернулся и ушел, не прибавив больше ни слова.

— Неужели все американцы живут так же, как этот мальчик, — недоверчиво оказал Валерик, отходя от витрины. — Для кого же тогда все то, что мы видим в магазинах?

Вася не успел высказать мнения по этому поводу, так как в этот момент прямо под ноги Кюльжан метнулась крохотная желтая собачонка, спасаясь от преследования здоровенного пса. Кюльжан, вскрикнув, подхватила ее на руки. Видно, пес успел-таки хватить собачку зубами — шелковистая шерстка маленького животного была кое-где запятнана кровью.

Пес с рычанием кидался на непрошенных заступников, и мальчикам, которые заслонили собою Кюльжан, пришлось бы плохо, но тут как раз подоспела помощь. На месте происшествия резко остановилась длинная легковая автомашина, из нее поспешно выскочил мужчина в синем костюме с бронзовыми пуговицами и, вынув небольшой револьвер, выстрелил в ухо разъяренной собаке.

С глухим рычанием пес упал, задергал лапами, и свирепый блеск его глаз потух.

Спрятав револьвер, мужчина взял из рук Кюльжан собачку, но сделал это так неловко, что крошечное животное болезненно завизжало.

— Оставьте, Томас, — послышался из автомобиля нетерпеливый женский голос. — Разве вы не знаете, что Эльси не выносит прикосновения мужских рук. Пусть девочка сама отнесет ее в машину.

Томас торопливо вернул собачку Кюльжан и любезным жестом пригласил девочку подойти к машине.

— Ничего, — отнеси, — примирительно сказал Вася, видя колебание подруги.

Кюльжан повиновалась.

— Боже мой, — воскликнул тот же голос из машины. — Я не могу взять ее на руки… Я боюсь крови… Садись, девочка, в машину… Ты довезешь бедную Эльси до самого дома. Я тебе заплачу. Садись же скорее!

Но Кюльжан с возгласом протеста отпрянула от автомобиля и спряталась за спины мальчиков.

— Боже! Какая дикарка! — раздраженно воскликнула женщина. — Томас! Посадите этих мальчишек к себе, раз девочка боится с ними расстаться. Да скорее, пожалуйста! А то бедняжка Эльси совсем изойдет кровью.

Не успели мальчики опомниться, как дюжий Томас втолкнул их в кабину шофера, услужливо открыл дверцу перед Кюльжан, сел сам, и машина тронулась.

Она быстро неслась по улицам города, обгоняя попутные автомобили. Видимо, владелица этой машины была хорошо известна полисменам, дежурившим на перекрестках, так как они почтительно козыряли ей вслед.

Наконец, машина остановилась у бронзовой решетки парка, окружавшего особняк, занимавший чуть не полквартала. К ней сейчас же подбежали два лакея. Один распахнул дверцу машины, второй помог выйти из нее владелице собачки и Кюльжан и проводил их до входа в вестибюль. Вася и Валерик двигались следом, делая на ходу успокоительные знаки своей оробевшей подруге. С середины вестибюля поднималась вверх широкая лестница, устланная белым плюшевым ковром. Хозяйка собачки устремилась по ней, на ходу отдавая приказания встретившим ее горничным:

— Немедленно вызвать моего хирурга… Эльси ранена…

— Эти дети ее спасли от смерти… Приведите их в порядок и проводите ко мне…

— Отнесите Эльси в ее комнату и сдайте няне…

— Однако… Важную особу мы, оказывается, спасли, — прошептал Вася.

Спустя полчаса Васю, Валерика и Кюльжан, с еще влажными после купанья волосами, повели к хозяйке особняка. Она оказалась в комнате Эльси, по своему убранству походившей на игрушечный замок. На окнах висели кружевные занавеси, пол был устлан огромным пушистым ковром. Везде стояли низенькие, обитые бархатом, диванчики. Постелью собачке служила корзинка, обитая мехом снаружи и внутри. В ней сейчас и находилась четвероногая любимица. Хозяйка Эльси, уже переодетая в легкое платье ярко-желтого цвета, стояла на коленях перед корзинкой. Тут же присутствовала дородная, вся в белом няня собачки, врач и повар, державший на подносе маленькие золотые тарелочки с какими-то кушаньями.

— Эльси, — взвыла сквозь слезы толстая няня. — Скушай, милочка, хоть эту котлетку!

Но Эльси упорно отворачивала свой черный носик от предлагаемого ей блюда.

— Сливочек! Моя Эльси лучше выпьет сливочек, — льстиво упрашивала хозяйка.

Но тщетно няня, схватив с подноса повара фарфоровую чашечку, подносила ее собачке. Та только капризно скулила в ответ на все уговоры и предложения. Хозяйка подняла взгляд, полный слез, на врача.

— Сильное нервное потрясение, — заявил тот. — Бедное животное травмировано. Рана, правда, не представляет особой опасности — слегка ободрано ухо и поврежден кончик хвоста, но возможен шок. Я советую дать ей полный покой. Сон — лучшее средство в подобных случаях. Затем я проинструктирую повара, какие блюда ей готовить, чтоб они не действовали раздражающе на нервную систему больной.

— Она… не умрет?.. — ломая руки, спросила хозяйка.

— Я приму все меры, — ответил врач. — Рану я обработаю кварцевыми лучами, и, если будет нужно, введу пенициллин.

Скорбно вздохнув, владелица Эльси поднялась и, увидев Васю, Валерика и Кюльжан, недовольно поморщилась.

— Вы еще здесь, — удивилась она. — Ах да! Девочка! Моя Эльси наверно почувствовала к тебе симпатию. Она так смирно лежала у тебя на руках всю эту мучительную дорогу. Я. приказала уже уволить горничную, от которой убежала моя собачка. Животные очень чутки к людям, а моя Эльси вся соткана из нервов. Она ведь из породы брюссельских граффонов. Если хочешь, я приму тебя к ней в горничные.

Кюльжан молча, но очень выразительно замотала головой.

— Ты отказываешься? — удивленно спросила владелица особняка. — Ты, верно, не знаешь, что горничная Эльси получает столько же жалованья, сколько старший инженер, работающий на заводе моего мужа. Вывозить на прогулку мою собачку ты будешь в специальном экипаже, питаться кушаньями с моего стола. Купать и вычесывать Эльси, а также делать ей маникюр, убирать за ней — это обязанность няни. Ты должна только поддерживать в ней хорошее настроение духа и следить за ее костюмами.

— Костюмами? — невольно вырвалось у Кюльжан

— Ну, конечно. У Эльси есть домашние сапожки и сапожки для улицы со шнуровкой до колен. Есть домашние попоны, попоны для прогулок, зимние шубки, подбитые горностаем. В каждой попонке есть кармашек для платочка. Ты должна будешь одевать Эльси в те цвета, которые одеваю я, когда беру ее к себе. И, конечно, беречь ошейники. У моей Эльси есть ошейники в десять тысяч долларов. Драгоценные камни на них подобраны под цвет попонок. Ну как! Согласна!

— Простите, — вступился Вася, — но нам пора идти. К величайшему сожалению, сестра не может принять вашего приглашения.

— Почему!

— Она уже дала согласие на работу в качестве кошачьей няни у внучки этого… как его… Рокфеллера, и ей надо торопиться к месту назначения. Так что до свидания.

Схватив за руку Кюльжан, Вася поспешил к выходу. Валерик, задыхаясь от смеха, шел за ними.

— Ах, ах, какую блестящую возможность сделать здесь карьеру помешал тебе Вася; — покатывался Валерик. — А может, передумаешь и вернешься. А!

— А здорово я ее разыграл, — радовался Вася. — Я думал, что ее удар хватит. Вряд ли ее муж богаче Рокфеллера.

— А мне не смешно, — сердито сказала Кюльжан. — Это не смешно, а страшно, когда в одном и том же городе собак пичкают сливками, а дети не могут выпить стакана молока. Знала бы я, что это за собачонка, ни за что бы не стала ее брать на руки. Пусть бы ее слопал этот пес.