Немайн страдала точно как написано. И стадии меняли друг друга в указанной очерёдности. Теперь была спокойная - "воды мудрости", как обозвал это Харальд. Кажется, он сочинял сагу о тяжёлой доле богинь, и каждой очередной напасти придумывал красивый и малопонятный кеннинг. А без поэтики - так на сей раз это было именно недомогание, а не болезнь. Месячное очищение. Только, по книге, у наставницы выходило скорее десятилетнее. Анна улыбнулась. Ведь не произойди у Немайн смена звериной ипостаси, ещё несколько лет такого бы не было. И Анна уверилась бы, что наставница, несмотря на все свои столетия - подросток.
      На коленях лежал загадочный фолиант, написанный меленько и очень разборчиво. Глаза в который раз пробегали строчки про финал болезни. Она это место часто перечитывала. И решение Дэффида - запереть больную покрепче - нравилось ей всё меньше и меньше. А теперь из Немайн вместо слизи выходила чистая кровь, а значит, до возможной ошибки оставались уже не дни - часы.
      Засунула гордость подальше и поймала Эгиля. Изложила. Предупредила, чтоб никому. Тот деловито кивнул. Потом сложил руки на груди. Пальцы забарабанили по предплечьям - сильные, толстые - и быстрые. И барабанить было по чему... Анна напомнила себе, что из семьи ушла временно, и намерена вернуться к детям. И что три месяца без мужниной ласки - не повод. Иные годами ждут. Тем более, когда наставница очухается, можно будет у неё на денёк-другой отпроситься. И не млеть от северного варвара. Который - вот счастье - ничего этакого не заметил. Кроме, разве, груди. Которую и сейчас с видимым удовольствием рассматривает. Что не мешает ему думать - редкое свойство для мужчины. Ох, и опасный же человек этот корабел!
      - Нельзя её запирать, - заявил наконец, - ты права.
      - Сама знаю, что права. И Луковка знает. Но нужно же Дэффида убедить.
      - Это просто, - заметил Эгиль, - к вам в Дивед росомаха и не забредает почти, а у нас в Норвегии она живёт. Вот я про них и порасскажу. А там пусть Дэффид с Глэдис сами решают...
      И ушёл. Рассказывать. В результате Немайн перенесли в "Голову", устроили поудобнее. И принялись ждать... А Дэффид закрыл трактир. Выпроваживая нужных - и не очень - людей из пиршественного зала, объяснял:
      - Сегодня Самайн, а у нас в доме сидха.
      Это вызывало полное понимание. Для иностранцев повторял:
      - Моя дочь немного не в себе. Такой день.
      Валлийцы немедленно начинали рассказывать страшные истории свежим людям. Припомнили всё - самое замшелое и невероятное. После чего пугались сами. Потому как следующая история в том же духе должна была стать известной уже назавтра. От сидхи на день Всех Святых следовало ждать - чего угодно. Недаром от добродушных, в общем, Славных Соседей в этот день валлийцы прятались, как могли. Тем более, нашлось кому подогреть страхи.
      - Зверь выйдет! - возглашал Харальд, - Кожа мёда поэзии поведала: этот день владычица берегов крови земли проведёт пастушкой волков!
      Эгиль добавил от себя по-простецки:
      - Книга говорит, она не берсерк... Лучше! Берсерк себя видит зверем, а людей - людьми. А она...
      И молчал многозначительно. А потом пять ворот заезжего дома затворились, оставляя его наедине с судьбой. Немайн проснулась от далёкого хныканья. Её маленький! И не обратила особенного внимания на тихо ворчащих существ. Это были свои существа, правильные. Сородичи. Которым самое место рядом. Интереса не было - главная забота очнувшейся от болезни матери - детёныш. Проведать, прижать и не отпускать! И дорога - знакома! Пусть инстинкт глазам и не очень доверяет, но половицы под ногами шелестят - правильно идёшь. Чуть слышно скрипит дверь. Три лица. Три дыхания. Три стука сердец. Её детёныш. Две самки. Захотелось ощериться, но это желание сразу ушло. Одна из самок, что забилась в угол, пахла молоком... и от маленького тянуло так же. Другая стоит, не шевелясь, сердце бухает громко, часто. Лает отрывисто:
      - Немайн? Дочь?
      Слова проскочили мимо сознания, тон сидха поняла. Ласка, беспокойство. Успокаивающе-просительно поскулила в ответ. Если отдаст маленького... Инстинкт подсказал - может не отдать. Начала подниматься ярость - и сразу спала. Запах успокаивал - дети у неё свои есть, и не все выросли, и много. Нельзя нападать, нельзя. А та, наконец, протянула зачем-то замотанного малыша, и выше радости доставить не могла, не могла стать роднее. И её руки... руки были знакомы. Руки... заботились о Немайн! Долго, много дней. Не одни, среди других. И о маленьком заботились. Изнутри всплыло - ей можно! Вот именно ей можно! На глаза навернулась влага. Выразить благодарность, выразить нежность... Слов не было, и не было нужно. Хватило - потереться щекой о щеку. Лизнуть. Ласково прихватить зубами за ухо. А остальные нежности - потом, потом. Главное - детёныш. Запах правильный, здоровый. Какая она хорошая! Сохранила. Лизнуть в нос. Она смеётся. Она поняла, ей нравится! Ещё раз! А остальные нежности - на потом.
      Быстрый подъём отнял последние силы. Но - организм оставался здоровым, нора казалась прочной и безопасной, ото всего тянуло надёжностью и теплом. Нужно идти за кормом, восстанавливаться. Куда - известно, тут есть место, где всегда можно поесть. Тем более, нос подгоняет в ту же сторону! Там есть запасы! И многие уже испортились. Но, если нужно, сойдёт и падаль. Сидха прижала к себе сына и двинулась на запах.
      За спиной обеспокоено бухнул тяжёлый голос самца:
      - Глэдис, ты чему улыбаешься? Росомаха шастает по дому... Дикий зверь! Я Эгиля попросил аккуратно пройти позади. Он знает повадки, не обеспокоит, но будет недалеко.
      - Не надо, дорогой. Зря мы боялись. Она сейчас зверь, да. Но этот зверь нас всех знает и любит. Вот и все сказки о росомахах! Не будет она шипеть на мать и рвать своих сестёр...
      И тут снизу, из кухни, раздался девичий вопль. Голос Гвен! Не испуганный. Возмущённый.
      - Майни! Майни, прекрати! Ты что делаешь?! Она даже не пропиталась! Она сырая! Ты плохая, ты мерзкая! Я зачем рассол на тмине готовила?
      - Печени в вине, "как у греков", на ужин не будет, - констатировала факт Глэдис.
      - Будет, - возразил Дэффид, - всё она не съест. Не влезет.
      Дэффид ошибся. Желудок у сидхи был ещё новенький и рассчитанный как раз на случаи, требующие быстрого отъедания. Растяжимый. Выглядеть она сразу стала не худышкой, а беременной. На не очень поздней стадии. А ещё сильно перемазалась в телячьей крови. Зато - была сыта. Оставалось найти местечко поукромнее. И... внутри бились смыслы, которых сидха не понимала. Кроме потребности - найти. И комбинации запахов и звуков, зачем-то в сопровождении зрительного образа. Как будто самку-подростка из собственной норы не узнаешь, не рассмотрев!
      Сиан родители велели запереться. С самого утра. От греха. И для собственного успокоения. Понимали - если что, дверь спасти может разве случайно. Богиня-берсерк... Запах учует, а там - что есть дверь, что нет её. Выходило - заперли не от озверевшей Немайн, а от самой себя - чтобы не раздразнила росомаху. Ещё весной Сиан бы попросту надулась. Не меньше, чем на неделю. А вылезла бы - немедленно. Но на этот раз - честно сидела у задвинутого засова. На душе скребли хорьки. Вместо обещанного праздника - осадное положение, а сидха, посулившая веселье, страшно заболела. А обещала, что будет веселиться вместе с сестрой на Самайн. Вот и верь, что сидхи никогда не врут! Правда, об обещании - вспомнила. Сразу, как Сиан задвинула засов - постучалась Луковка. Которая временами Майни. Протянула тыкву с дырочками - очень похоже на голову и глаза.
      - Это тебе на Самайн. От бог... от младшей сестры!
      - Что? Тыква с глазами?
      - Не знаю. Сказала - сделать, подарить тебе. Пошла на кухню, взяла у Гвен тыкву... Как раз свежий урожай, сегодня последний день сбора. Я глаза прорезала, принесла. Держи! Игрушка, наверное.
      - Спасибо, Они. А как ею играют?
      - Не знаю. И наливку по таким мелочам, извини, пить не буду. Крёстная говорит - язычество и грех. Сестра проснётся, сама у неё и спросишь...
      И убежала. Так что обиды на Немайн не было. Была обида вообще. Вселенская. Сиан как раз раздумывала, просто грустить или поплакать, когда в дверь поскреблись. Тихонько и немного жалобно. Угрозы в этом слышно не было.
      - Кто там? - спросила Сиан, как родители учили. То есть - разговаривать ласково, но дверь не открывать.
      В дверь поскребли ещё раз и подвыли чуть-чуть. Высоким голосом, знакомым.
      - Майни? Это ты?
      - У-у-у-о, - согласно, и царап-царап.
      - Майни, ты правда озверела?
      - У-у-у-а, - печально. Царапанье стало неуверенным.
      - Майни, мне велели тебя не пускать.
      - У-у-у-и, - жалобно. И тихие шаги - прочь.
      Сиан не выдержала. Оттянула засов, открыла дверь. Сидха странно упругой походкой, слегка выгнув спину, уходила по коридору. Показалось - сзади широкий пушистый хвост покачивается. Со следующим ударом сердца оказалось - никакого хвоста. Просто складка на юбке.
      - Майни, не уходи.
      Немайн медленно, сверху вниз, развернулась - сначала голова, потом туловище, потом, прыжком, ноги. Одёжка в крови, из уголка рта стекает. Мама что-то такое рассказывала - у Майни кровь уже шла, и носом, и ртом, и всяко... На руках - сын.
      - Тебе плохо? Сейчас до постели доведу, позову, сбегаю. Сейчас-сейчас...
      От самки-подростка - изнутри всплыло: "родная" - правильно пахло. Прямой взгляд в лицо. Та, что надо! Что делать с ней, непонятно - чувство неправильного отпустило, чувство правильного молчит. Но место, в которомона сидит - отличное, сухое и достаточно тёмное. А внутри много тёплого и мягкого! Почему-то двумя половинками. Инстринкт говорил - неправильно. Но поправимо, половинки легко сдвинулись вместе. А подстилка хорошая. Можно свернуться калачиком вокруг детёныша. И заснуть. Сытый организм напоминал - пора отдохнуть, пусть желудок работает. Та, что показала славное место, забеспокоилась, попыталась убежать. Глупая, зря, всё хорошо. Сидха успела ухватить её рукой. Успокаивающе поворчала. Та вроде поняла, села рядом. Могла и прилечь, места снаружи осталось достаточно. Ухо! Чешет за ухом. Приятно. Погладить руку. Глаза слипаются. Снаружи снова дождь. Осень. Много отъевшейся за лето добычи. С утра займёмся. Той, что за ухом чешет, надо бы побольше вкусного выделить. Шариков тех, или вот гладкого, которое в воде с запахом травы плавало. Той, что кормила - побольше. А той, которая защищала маленького - надо бы и лучшее. Вот только она главная, делить ей. Решение: проследить, чтоб себя не обидела.
      Спать - помешали. Хлопнули дверью... Поднять голову, зевок вышел непроизвольно. А, свои. Можно спать. Сквозь дрёму - непонятное, успокаивающее, баюкающее ворчание.
      Эгиль ходит за Немайн - на расстоянии. Вежливой тенью. Вот, и к Сиан пришёл. Так и застал - Немайн калачиком, вокруг маленького, а Сиан ей уши мнёт. А сидха довольно урчит.
      - Всё хорошо, я вижу, - разъяснил себе очевидное, - но я вам составлю компанию. Никто не против?
      - Урру? - сонно.
      - Составь. А как ты папу с мамой уговорил, чтобы Майни под замок не садить?
      - А истории им рассказал. Такие, которые частью сам видел, частью по следам разобрал. Не сам, а хорошие охотники - при мне.
      - Расскажи и мне.
      - Отчего не рассказать? - Эгиль набрался храбрости и погладил по голове ту, которая сейчас была росомахой. Сидха проснулась, приподняла голову, потёрлась о руку щекой. Оборотень не зверь - тело остаётся человеческим, а вот душа... Ясные серые глаза. Умные - но немые. До завтра. Она ничего не вспомнит... Немайн намерилась спать снова, а Эгиль завёл неторопливый охотничий сказ. Не совсем тот, что родителям. Без некоторых подробностей, - Начать с того, что запереть росомаху нельзя. Можно убить или покалечить. Но любой запор или узел ей уступит. А нет - выйдет через пол, потолок. Или сквозь стену! Но - выйдет. А потом... Если росомаха на кого-то сердита всерьёз, шансов у него нет. Затравит. При этом если зверя не обидеть смертельно - нападать не станет. Если огорчить слегка... Разгром в доме, как если бы его брали штурмом. Росомаха вообще - зверь очень домовитый. Оттого и в человеческих жилищах хорошо разбирается. Был случай. Повадилась у одного охотника росомашка добычу из силков таскать. Любимое её занятие, замечу. Ну, тот в восторг не пришёл, хотя зверюга ему попалась правильная - брала каждую десятую птицу, и точка. Дань, за то, что на её земле охотится. Охотник пожадничал. Не столько даже добычи, сколько самих ловушек. Лапы у росомахи знаете, какие. А уж когти... Так что открыв ловушку она её, понятно, ломала. Причём приманку никогда не жрала, ни-ни. Соображала, когда нужно прийти за крупненьким.
      А охотник наш спать уже не мог, с открытыми глазами ночевал, и в глазах у него стояли серебряные марки, недополученные за куниц и соболей. Решил росомаху извести. Ну, она это не сразу поняла. Сначала хотел он извести её ядом - чтобы шкуру не испортить. Достал из ловушки куницу, не пожалел, брюхо распорол, гадости, по случаю у волхва прикупленной, насовал туда и принялся ждать, когда за сотню маленьких шкурок зверюга расплатится одной здоровой. Дождался он только того, что куница та совсем заледенела - а зимы в Норвегии, как я говорил, суровые. Снег выпадает и лежит. А не как тут.
      Понял - не будет росомаха жрать отраву. Тогда решил её заохотить сам - с луком, с рогатиной. И с большой собакой. С маленькой нет смысла. Кроме как от собаки избавиться, так на то более простые способы есть. Забыл, что по сути своей росомаха есть очень большой хорь. И получила его псина копчиком в кадык. Точнее, вонючую струю в нос. Сам он росомаху в тот раз и не увидел - только услышал как собака ноет, поспешил - а та, скуля, навстречу, да носом в штаны. В общем, штаны выбросить пришлось. А от собаки попахивало потом долго. А без собаки искать в лесу росомаху... Можно. Возле своих ловушек. Но ловушек много, человек еле-еле их обходить успевает. А росомаха успеет три раза - да у неё и другие дела есть, ей-то серебром за шкурки не платят. Ну а и встретятся у одной ловушки, так что? Эту шкурку росомаха охотнику оставит, а сама бочком, бочком - и к следующей. Бегает-то быстрее человека! А эта бегала и быстрее лошади.
      Сиан припомнила сказки Анны о Махе. Которая приходилась Немайн - ой, забыла! - внучатой племянницей. А Мабону дочерью. Которая бегала быстрее лошадей - да вот беда, её заставили бежать беременной. И всё из-за дурацких ирландских обычаев и похвальбы мужа... А Эгиль продолжал:
      - Вот только есть такая штука, как воля богов. Везением и не назовёшь. Встретились они. Росомаха как раз убирала попавшую в ловушку рысь. Добыча большая, бросить жалко. А пришлось, как стрела над головой свистнула. Вот тогда до росомахи и дошло, что на неё охотник затаил. Что убить хочет - не поняла ещё. Решила, что гадости делает, с угодий желает выжить. Ну тут - кто кого!
      И начала рыже-бурая веселиться. Для начала все ловушки стала пустить. Все! Иногда только не успевала. Поначалу рядом прикапывала, так, что найти нетрудно - предупреждала. Тот не понял. Так что уносить добычу стала она подальше. А там и в сарай наведалась, где у охотника на морозе меха лежали. Чтоб шкуры не выделывать, и чтоб не сгнили. Всё разорвала в клочья. В маленькие клочочки, меньше беличьих хвостов, которые никакой цены не имеют.
      Охотник понял - или он, или медведь трупов. Убил кабана - в одиночку, рогатиной. Головой наживил ловушку, остальное уволок к себе. А росомаха не дура. Знает, что кабаньи головы отдельно от туш по лесам не бегают. Подскакала - а она скачет, как лошадь в галопе. Лапы при этом след в след ставит. Получается, будто на двух шла. Ну, если осмотреться хочет, и точно, встаёт на задние. Увидела голову, притормозила, стала троить - то есть иногда не попадала след в след, то одной лапой, то другой. Заволновалась, значит. Посмотрела, покумекала. Догадалась - где рвануть, где стукнуть. В общем, была ловушка - нет ловушки. Голову съела. Принюхалась. Учуяла след, по которому охотник тушу тащил - и туда. А кругом снег, и толстенный. Ну, она не проваливается, лапы широкие. Долго, коротко - а вот она, изба охотника. И склад, на который он повесил новенький и очень дорогой римский замок. Привезли откуда-то, вот как бы не через Дивед. А всё равно через четвёртые руки, четыре купца прибыль взяли. Представляешь, сколько у нас такая штуковина стоит? Замок этот я видел - росомаха долго когтями ковыряла. Не просто рвала, а именно ковыряла в отверстии для ключа. Будь у неё лапищи потоньше... Открыть не смогла, а тут уже утро, охотник скоро проснётся. Ну, она к поленнице. Та как раз жердями была подкреплена. Вот дверь она парой таких жердин и подпёрла. Оконца маленькие, человеку не пролезть. Не то, чтоб охотник приступа боялся, а для тепла.
      Ну а сама стала разбирать крышу в сараюшке. А охотнику пришлось - в доме! Пока проснулся - от грохота, пока понял, что через дверь не выйти, пока верх разбирал, туша в лес переселилась.
      Стреху разбирать - к покойнику. Ну да охотник белолобую в покойники записал. У них, у росомах, как бы повязка на лбу - у кого жёлтая, у кого рыжая, почти и не заметная, а у иных вовсе белая. А ещё шлея по боку, тоже светлая. Сделал лучшую ловушку. В такие росомахи попадаются. Те, что поглупее - всегда. Да и эта... Пришлось охотнику дерево расщепить, да распереть половинки. Заложить между тушку заячью, и ждать.
      Сделал свое дело и спать пошёл. Спал и видел во сне, как наглая зверюга воет, насмерть сжимаемая половинками дерева. Не учёл одного - если дотянуться когтями до дерева и изо всех сил рвануться вверх и только вверх, пока не хрустнули рёбра, пока осталась сила от последнего вдоха - то вырваться можно. А в маленькое окошко, в которое человеку не влезть, росомаха проникнуть может.
      Она будить охотника не стала. Так и полоснула по горлу во сне. Мы его так и нашли - улыбающимся. Добренькая она, росомаха. Я бы непременно разбудил врага, прежде чем убить. Чтобы тот прочувствовал. А ты?
      - Не знаю, - сказала Сиан, - Не знаю. Но на Майни это похоже. И страашно!
      Эгиль кивнул.
      - Оборотень всегда похож на свою звериную форму. Даже когда человек. Но росомаха это не всегда пакости и месть. Вот могу рассказать, как росомаха на хуторском подворье жила. Щенком её подобрали, молочным и слепым. И дёрнула хуторянина нелёгкая вырастить её при доме, как собаку. Волчья порода, говорит, людям служит - пусть и эта порасстарается. Так и оставил. Сначала в доме держал. Потом стал во двор выпускать. И, знаешь, безобиднейшее вышло существо. То есть действительно безобидное - ни оно, ни его. Петух задирался - тыльной стороной лапы отмахнулась. Далеко летел, куры так не умеют... Одна беда: жрать - прорва бездонная. Ей не жалели, даже и мяса. И то, бывало, не хватало. Ну, она своё на скотном дворе добирала. Не то, что ты подумала, нет. Что у лошадок в тороках, что у свиней в корыте - это да, а чтоб саму скотину тронуть - никак. И всякий человек к ней привык.
      В хозяйстве с неё проку никакого. Днями спит, ночью ходит. Часто - по крыше. Ещё любимое занятие было у неё: снаружи в окна заглядывать. Висит на когтях снаружи и сквозь пузырь пытается рассмотреть - а чего там внутри творится? Нет, чтоб внутрь зайти, посмотреть. Хотя спала в доме.
      Безобидная, я говорил? Было одно исключение. Собаки. Всех на хуторе извела. Не успели они до неё до маленькой добраться - а уж как старались. Знали, смерть растёт собачья... Ну и потом - если кто приезжал с собакой, уезжал, стало быть, без. И ведь козла бодливого - не задрала. На стенку от него, бывало, взлетит и смотрит сверху насмешливо.
      На охоте... Ну, тут и хорошо получилось, и плохо разом. То есть мяса - полно, а вот шкуры... И дохлятину часто приносила. Притащит кусок с душком и смотрит гордо - вот, мол, какая я умничка-добытчица! На крыше любила лежать, на солнышке. Как хозяин идёт - прыг ему на шею. Пока щенком была, и хорошо. А как выросла? С ног свалит, в прах земной вобьёт и ну лизаться. И над гостями любила такие шутки шутить. Как никого на месте удар не хватил - не знаю. Но я вот под неё попал, да. Так испугаться не успел. А потом - поздно было. Чего пугаться, если тебе рожу облизывают? Вот отплёвываться и громко ругаться - это да, так в этом главное росомашье удовольствие и состояло.
      И кончила хорошо. Со славой. Налёт был на тот хутор. Росомаха сначала подумала - гости, прыгнула... А ей стрелу в бок! Четверых порвать успела. Топором, видишь, от неё не отмашешься, вёрткая, кто рядом стоял, да отскочить не успел - все легли. А хутор отбился. Так хозяин росомахи потомству своему заказал на них охотиться, а буде щенок попадётся - вырастить. Вот так...
      Норманн ещё раз посмотрел на сидху. Та сладко посапывала. Скоро сон перейдёт в забытьё. Тогда Немайн перенесут в её комнату, и от странного Самайна у неё не останется даже воспоминаний.
 
      Вечером, в час, когда на небе расцветают звёзды, сидха встала с постели. Некоторое время стояла, прислушиваясь к чему-то внутри себя. Подошла к столу, опустилась возле него на пятки. На столике лежало письмо. Ровные строчки. Нерождённый язык... Провела рукой по листу. Бумага плотная бумаги. Лёгкая шероховатость чернил вдруг принялась вторить глазам, очертания скользящих под пальцами букв кириллицы оказались узнаваемыми. Строчка-другая - выучить ощущения - и можно будет читать наощупь. Сначала медленно и с ошибками - а потому - не сейчас. Но навык стоит тренировать. А теперь - само письмо!
 
       "Доброго времени суток - я не знаю, когда ты очнёшься. Зато знаю, что мы виноваты в твоей болезни и нарушении планов. В первую очередь, конечно, вина лежит на мне - не пришло в голову проследить за некоторыми действиями Сущности-Б. Инструкция, которую эта в высшей степени одаренная, но в ещё более превосходной степени безалаберная личность дала тебе прочитать, относилась к другому, хотя и схожему виду. В результате неверный режим питания и довёл тебя до нынешнего состояния, которое, впрочем, никоим образом не плачевно. Также полагаю уместным разъяснить занятую мной позицию в истории с византийским кольцом. Эта вещь должна была заменить собой кольцо сил священника. Вообще, выбрав православное христианство, ты задала нам задачку, именуемую женщина - православный священник. Которая разрешается достаточно просто, если вспомнить, что восточно-римские императоры при коронации возводились в священническое достоинство. Или в очень близкое к тому. Так что если тебе вдруг приспичит лезть в алтарь, знай: епископ Дионисий наверняка пустит. Также ты имеешь право участвовать в Соборах.
       По размышлении, и считая уместным принести извинения за Сущность-Б, ибо прямых наверняка не последует в связи с неистребимой несносностью этого существа, замешанной на нежелании признавать ошибки, мне пришло в голову, что было бы справедливо как-то компенсировать тебе нанесённый вопиющей некомпетентностью коллеги моральный ущерб - но не нарушая условий пари. Искомое решение удалось найти, припомнив, что сидхи не врут, а также твою беседу с Анной на колокольне. В результате с согласия Сущности-Б в генетическую модель твоего организма внесены некоторые изменения, касающиеся размера молочных желез. За образец взяты соответствующие органы твоей ученицы. В качестве дополнительного руководства мною были приняты медицинские справочники и произведения искусства вашей родной цивилизации, а также собственный, вполне безупречный, вкус. В результате предусмотрены некоторые логичные отличия от прототипа - например, соски кормившей женщины у нерожавшей девушки сочтены неуместными. Полагаю, грудь начнёт расти сразу же по окончании обновления организма. Искренне надеюсь, тебе понравится. Сущность-А".
 
      Немайн скривилась. Понравится... Болеть же будет. И долго. А нужна ли ей такая красота? А, пропади всё пропадом - нужна! А вот ещё листок. Подложен под первый. Тоже послание.
 
       "Приветствую, коллега! Да, коллега - я тоже в некотором роде инженер, и между прочим, именно я занимался вашим землеустроительством. Увы, на сей раз Сущность-А - дотошнее и зануднее существа я не знаю - снова меня уела. Что происходит очень часто, ибо в вопросах банальных гений ограничен, а вопросов требующих гения, куда меньше, чем вопросов, требующих простой методичности. Я не извиняюсь. Я объясняюсь, ибо вы сами заставили меня сделать чужую работу - а такого рода вещи я всегда делаю из рук вон плохо. И - для восстановления чистоты эксперимента, подорванной вашей болезнью по вине Сущности-А, я решил сделать для вас нечто полезное - а именно несколько расширить языковую и алфавитную базу. Полагаю, вы найдёте это более полезным, чем косметические изменения фигуры. А ещё я не тыкаю без нужды. Сущность-Б".
 
      Сидха раздражённо дёрнула ушами. Всё это казалось далёким и не особо важным. Важным был ребёнок. Клан. Народ. Вопрос: жизнь или игра, некогда волновавший Клирика, решился сам собой. Сидха чуть мечтательно улыбнулась, вспомнив человека, которым была в прошлой жизни. Этот человек ей нравился. И казался очень родным и знакомым. И даже оставался большей частью её нынешней. И всё-таки - она стала собой, а он - исчез, как исчезает гусеница, когда бабочка покидает кокон... До перестройки организма был Клирик в теле эльфийки. Теперь - эльфийка - нет, сидха! - с памятью и душой, доставшимися от Клирика. Обратной же дороги не было.
      Немайн призадумалась. Но поразмышлять о собственной странной судьбе не вышло. Раздался шелест приоткрываемой двери. Знакомое дыхание, знакомое сердце, знакомые шаги. Сиан. Младшая старшая сестра.
      - Майни, ты проснулась! Майни, ты снова ты? Ты расскажешь, как играть с тыквой?
 
      КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
 
 

ГЛОССАРИЙ