- Пожалуй, многим...
      Священник, оказавшийся патриархом Константинопольским Пирром, слеповато сощурился, нащупал сидение, предназначавшееся для важных прихожан, тяжело сел, чрезмерно выпрямив ноги. То ли суставы заел ревматизм, то ли Пирр играет старика, желая усилить сочувствие. Семь лет назад он бойко бегал по всему Риму, пытаясь уговорить кардиналов и Папу принять Эктесис - еретическое исповедание веры придуманное императором Ираклием. Не преуспел, зато запомнился человеком шустрым , пусть и подслеповатым. Но с тех пор прошло семь лет. Этим летом Пирр примирился с православной церковью после грандиозного диспута в Африке: в столице сидел заместитель, а сам патриарх, ближайший соратник Ираклия и Мартины, четыре года не показывался в своём диоцезе по соображениям сохранения остатков здоровья.
      Пирр между тем пытался сформулировать свои сложности так, чтоб сохранить лицо. Дело было не в существе миссии - она-то как раз была совсем несложной. Экзарх Африки патрикий Григорий попросил установить совершенно точно - кто именно объявилась в Британии - настоящая дочь Ираклия или самозванка. А если самозванка - то насколько она похожа на настоящую базилиссу.
      Патриарх подозревал - эта просьба-приказ была завуалированным наказанием. Маленькой местью человеку, сделавшему ноги из мятущейся столицы до того, как определился исход большой игры на жизни и пурпур. Теперь Пирр оставался союзником экзарха, но ненадежным и не особо ценным. А потому не роптал, зато старательно хромал на обе ноги и кряхтел почаще. Пусть соглядатаи доложат Григорию о смирении, терпении, и страдании. Но хотя дело и казалось заранее понятным и вовсе пустяковым, придать ему благообразный вид труда не составило. В обязанности константинопольского патриарха входил надзор за образованием детей императора. Так что теперь епископ Пемброукский лицезрел старого наставника, исполненного нетерпеливой надежды увидеть спасшуюся из заточения ученицу. И несколько смущённого тем, что его самого провидение избавило от горькой участи.
      Смущение было неподдельным. Епископ это почувствовал, и испытал непроизвольный приступ уважения по отношению к Пирру. А вот сам патриарх в очередной раз клял про себя былую недальновидность.
      Девочками императорской семьи он не особенно занимался. Не стал им близок, хотя, казалось бы, и должен был. Ибо все они были будущими монахинями. Но именно поэтому Пирра больше волновало будущее расположение мальчиков, которым предстояло править - страной, областью, армией. Вот к ним он в душу лез. А девочки... Помимо монастыря, перспектива у них была одна - выйти замуж за варварского царька, отведя тем самым угрозу от границ империи. Их обучением Пирр занимался не как духовник, и не как философ, а как чиновник: проверял учителей, читал доклады да справки. А вживе видал - по торжественным дням. Отчёт же для экзарха нужен убедительный. Иначе патриарх Пирр так и останется декоративной фигурой. Фишкой, показывающей, что патриарший престол в Константинополе ещё занят.
      И что он мог теперь вспомнить о базилиссах? Очень невысокие, очень закутанные. У Августины и правда серые глаза. Большие. И - Бог и вправду не обошел брак Ираклия и Мартины знаками неудовольствия. Этой их дочери ещё повезло. Рыжая и лопоухая? Всё лучше, чем горбатая или глухонемая! А ещё - изо всех девочек он более всего избегал общества этой, проведшей младенчество в походах, и время от времени проявляющей замашки, далёкие от дворцовых.
      Вот что было источником неловкости. Он не признался в том, что не лучший свидетель. И теперь его мнение оказывалось решающим. Сам экзарх проверить Пирра тоже мог разве бюрократически. Потому как знаком с базилиссой Августиной был ещё в меньшей степени, чем Пирр. И до переворота не был в столице почти три года. А значит, помнил двенадцатилетнюю девочку. Пусть и весьма своеобразную. А проверки по документам Пирр мог не опасаться. Что успеют раздобыть в столице люди Григория? Да всё то, что он сам писал для отчёта отцу девочек... Со слов учителей, разумеется.
      Впрочем, в самозванстве новообъявившейся, а то и воскресшей, базилиссы, Пирр не сомневался. Откуда здесь взяться настоящей? Единственным аргументом против был зеркальный: какой нормальный самозванец начнет карьеру из такой глуши? Но и на этот вопрос ответ у патриарха был. Выставлять собственное уродство напоказ - вернейший способ лишиться всякой поддержки в империи. Традиция: урод не может быть императором. А вот варварам на это наплевать.
      Рука патриарха, желая обрести опору в подлокотнике кресла, нащупала что-то мягкое. Какая-то тряпка... Белая ткань. Черный прямой крест. Уж это-то и его глаза различить способны.
      - Что это?
      - Накидка Августины, - пожал плечами Дионисий, - Когда увозили - забыли. Странно - она сама её вышила. Сначала носила чисто белую, и подлиннее. А вот прямо перед болезнью, после похода против разбойников - села и за полдня управилась. Словно урок отбывала. Точно так поклоны при покаянии кладёт. Без чувства, но серьёзно.
      Самозванка? Пирр про себя поморщился. Явиться на торжественный выход отца в чёрно-белом - совершенно во вкусе настоящей. Августина упорно отказывалась носить роскошные императорские одеяния. И добилась своего. Но кресты - это шаг вперёд. В прошлом единственным украшением на длинном белом плаще - лацерне оставалась квадратная вставка чёрного цвета. И эта накидка была короче - пелерина придворной дамы, не военный плащ.
      - Кстати, у неё теперь есть сын. Приёмный.
      - Насколько он могущественен?
      Если это вождь или король - значит, использован самый изощрённый способ напакостить императору Константу. Если не цепляться за власть - то можно всех сильных людей в мире сделать претендентами на корону.
      - Настолько, что в силах молоко сосать, - улыбнулся Дионисий, - Ещё, говорят, сидеть умеет. Прежнего рода, считай, нет. Взяла от пленной.
      - Умнее, чем я... надеялся. Теперь у любого убийцы две цели. И правильно, что не усыновила взрослого. Младенец её не свергнет. Даже когда вырастет - если воспитает сама, и воспитает правильно....
      И в мыслях докончил: в любом случае, у императорского престола есть ещё один законный наследник, ещё одно беспокойство для Константа...
      - Целей много больше, - заметил Дионисий, - Она удочерена кланом. Этих не перебьёшь, их тысячи. Очень похоже на ипподромную партию - но все друг другу родичи.
      Повисла пауза во время которой каждый думал о сказанном и не сказанном. Дионисий заговорил опять.
      - Я долго размышлял над степенью законности акта удочерения, и пришёл к выводу, оно абсолютно легально. Девочка осталась круглой сиротой четыре года назад. А исковый срок по делам об установлении родства - два года для проживающих в том же диоцезе, и три - для живущих вдалеке. Значит, преимущественных прав на опеку прежняя родня лишилась. А девочка, достигшая пятнадцати лет, получает право сама выбирать себе опекуна.
      Предпочла выбрать отца. Нет, больше - семью. А Григорий, что бы себе ни думал, ей никто. Этого Дионисий не сказал, но оба это поняли.
      - Нет более Августины-Ираклии. Но есть бриттская девушка с крестильным именем Августина, предпочитающая прозвище Немайн...
      - Значит, стала дочерью булочника? - Пирр не обратил внимания на последнюю реплику Дионисия. Епископ хотел было возразить, но патриарх остановил его жестом, - Впрочем, это неважно. Я хочу её видеть, и мне совершенно неважно, чья она теперь дочь.
      По какой бы причине Дионисий ни предпочел забыть, что помазание на царство есть таинство, которое, будучи свершено, не может быть отменено даже монашеским постригом, в этом разговоре сие было не важно. Учитель должен быть озабочен человеком, а не престолом...
      - Её новая родня весьма рьяна в заботе о новой дочери и сестре. Не уверен, что столько тепла она получала от кровных родителей. К тому же её ушастость...
      - Под покрывалом не видно.
      - А здесь видно. И сами уши, и как шевелятся.
      Пирра передёрнуло. Дионисий поспешил уточнить:
      - Это совсем не отталкивает. И выглядит естественно. Как для остальных шмыгать носом, оттопыривать губу или закатывать глаза. И ей это нравится! А ещё она умеет уши прижимать. Не покрывалом, а сами по себе.
      - Я этого не знал, - признался Пирр. Что было вполне объяснимо. Голову августы без покрывала видеть могли разве служанки да евнухи. И сёстры. Не времена языческого Рима - показать волосы из-под платка неприлично даже крестьянке. В империи. На этой странной окраине мира всё оказалось наоборот... Пирр вспомнил - на экзамены Августину наряжали, как для большого выхода.
      В отчётах же поминались просто большие уши, оттопыренные. С другой стороны - если император считал уродство дочери позором, подвижность ушей могли скрыть. И получить - в платочке, конечно - здорового ребёнка. Без знака неудовольствия высших сил.
      - Как ни кутали, как ни умащивали, - буркнул Пирр, лихорадочно вспоминая всё то, что ещё на корабле стройно лежало в голове, украшенное тщательно продуманными подробностями, - а потом от неё всё равно пахло. Как напрыгается со своим кривым мечом...
      - Почему кривым?
      - Не знаю. Аварам так нравится. Ираклию подарили при очередном замирении - до того у них прямые были, как у всех. Она очень хотела выучиться им владеть - но кто же пустит мужчину-воина в гинекей. Но по часу в день всё равно упражнялась.
      И Пирр это разрешал. Дионисий никак не мог подумать, что из безразличия... А значит - полагал, что это пригодится. Будущей монахине? Вряд ли. Варварской королеве? Возможно. Но тогда к чему всё остальное? Дионисий начинал испытывать восхищение сидящим перед ним человеком. Хотя бы потому, что более образованного человека, чем Августина-Немайн, епископу вообще видеть не доводилось... Вот только направление образования вызывало некоторое недоумение. В подобную силу предвидения епископ не верил. Оставалось предположить, что Пирр таким образом готовил всех своих учеников к жизни в мятущемся и воюющем мире. Каждое зерно полил и унавозил. И вот теперь пришёл за остатками урожая...
      - Странное упражнение для девочки. Впрочем, с учётом всего произошедшего, полагаю, что должен восхититься твоей, высокопреосвященный, прозорливостью и предусмотрительностью. И ещё раз исполниться верой в правоте Никейского собора. Раз уж такой видный теолог и философ принял её не под принуждением, но будучи убеждён в её истинности логическими доводами. Твоя ученица, кстати, тоже постоянно упирает на "верую, ибо знаю" - сильнейший и достойнейший тип веры - и в этой её склонности я вижу не только образец апостола Фомы и учения апостола Павла, но и влияние духа стоящего передо мной мыслителя.
      Пирр растрогался. Успех! Неважно, что на сердце у епископа - он откровенно предлагает сотрудничество. Хотя и намекнул, мерзавец, что неплохо бы Пирру сразу занять ту же позицию, что и епископ Пемброукский. И на былые расхождения в вопросах веры намекнул. Патриарх продолжил расспросы... И запутался окончательно. Ибо услышанное говорило - на мокнущих от пота и крови простынях бьётся со смертельной болезнью именно соотечесвенница. Кто, кроме грека, способен на такое?
      Другой вопрос: откуда это всё взялось? Чему и как учили базилисс, Пирр знал. И если в перевод Евангелий верилось легко - способности к языкам у них и правда были хорошие, то остальное... Ну, ещё меч - хотя выучившаяся по книгам воительница не должна была иметь и тени шанса против выросшего на реальных стычках варвара. И ведь негде, негде всё это выучить и узнать. В мозгу мышами скреблись неучтённые факты. Что-то они означали. Если сложить.
      Пирр был политиком и растерянность маскировать умел. Тем более, главное дело - увидеть ту, ради которой приехал на край света - хоть какими глазами. Самозванкой Пирр её про себя уже не называл. Совесть мешала. Совесть породила надежду - а вдруг? Вдруг есть возможность извиниться за давнее малодушие. Не перед союзником, сидевшим в безопасности. Не перед тем, кто имеет право простить всё. Перед той, перед кем, и правда, виноват. Этих чувств Пирр в своей душе не видел, хотя в чужой прочитал бы без труда. Зато епископ Дионисий рассмотрел. Понял. И, когда Пирр намекнул, что хотел бы видеть ученицу, принял решение.
      - Времени для пространных бесед мало. Августина отравлена, - припечатал он, - но жива. Хотя в сознание со вчерашнего вечера не приходила. Виновных не нашли. Все подозревают всех. Постороннего к ней близко не подпустят. Или ты согласен назвать своё имя?
      - Пока - нет.
      - Тогда вижу только один способ. Я всё равно собираюсь совершить над больной таинство соборования - вместе с моим викарием. Но три священника лучше двух. Никто возражать не решится. Так что, если она придёт в сознание...
 
      Адриан стоял за закрытыми алтарными вратами. Нехорошо использовать священное место для подслушивания - зато удобно... Когда слова патриарха и епископа перелились через неведомую запруду, перед его глазами встала очередная, привычная уже картина...
      Холодный мокрый камень. Не окно - отдушина, в которую задувает вонючая сырость столицы мира. Изнанка второго Рима. На полу - мёртвая крыса. Забитая. Палкой. Несколькими ударами, с отчаянной силой насмерть перепуганной девчушки.
      Три года назад она не испугалась - хотя, что какая-то крыса по сравнению с враждебной армией во дворце? Мать и сестра не успели бежать, патриарх скрылся заранее. Царица смотрит в распяленные бегом лица, протянутые руки, в глаза, переполненные жаждой награды и похотью... Долгий удар сердца. В соседней комнате - крик сестры. Неужели осмелились? Ждать некого! Грохот нескольких тысяч литр камня, отделяющих тайный проход... Там, на выходе, тоже будут солдаты - но немного, и похуже. Не яростные, настороженные. Августина разметает их - не взглядом, так длинным кривым мечом... А потом - потом то, что она прежде видела только на схемах. Миазмы и путаница константинопольской канализации. Истинный лабиринт. Что ж. Лабиринт - самое место для чудовища!
      Она сама теперь крыса. Босые ноги, грязный комок соломы - постель. И - книги. Старые архивы и запасники библиотеки - не спальня племянника-убийцы. Их совсем не охраняют.
      Шаги. Тень.
      - Принёс?
      Голодная радость.
      - Это всё, что я могу принести. За старыми гвардейцами следят.
      - Я маленькая, мне хватит.
      Хлеб от солдатской пайки. Не так уж его и много.
      - Они сняли почти всех. Меня тоже отправляют в Сирию.
      Короткий взгляд - на крысиное логово, ставшее кельей. На книги, подарившие мудрость, но не знание жизни. Всю жизнь прятаться нельзя. Если ты не крыса. Почему у неё мокрые глаза?
      - Я вернусь.
      Сжатый кулак - к сердцу.
      - Я отомщу.
      Рубин - с пальца на цепочку крестика.
      - Я справлюсь.
      Острые уши - под платок. А остатки богатого платья как раз в состоянии, когда, устав латать обноски со знатного плеча, бедняк дарит их нищим.
 
      Ночевать на берегу вне порта - для моряка тёмных веков дело привычное... Особенно для ирландцев, с их пусть и очень мореходными, но беспалубными судёнышками. Которые даже и скорлупками нельзя назвать. Потому как скорлупка - твёрдая. А ирландский куррах - нет. Он кожаный. Киль, шпангоуты - это всё деревянное. Но обшивка - кожа. Для пущей сохранности и герметичности хорошо просаленная. В результате получается что? Кораблик очень лёгкий, ходкий - на вёслах. Маневренный - инерции нет, а нос от кормы ничем друг от друга не отличаются. Осадки почти нет, и можно пройти по любым мелям. Плохой парусник - высокую мачту не закрепишь. И ещё один недостаток у курраха. Тот же, что у кожаной одёжки норманнов. Ирландский корабль жутко смердит. Хуже, чем целая армия викингов! А уж вытащенный на берег и вследствие этого сохнущий, куррах просто невыносим.
      И если христианские подвижники примирялись с этим свойством довольно легко, принимая как ещё одну форму аскезы, то друиды - нет. Для их веры давно прошли времена, когда, убеждённые в истинности своего видения мира, проповедники с Оловянных островов стремились во все концы мира. Сначала пикты, потом ирландцы и бритты, воспринявшие свет от покорённых докельтских племён - и побеждённых сидхов. В Галлию, Дакию, Паннонию и Далмацию, Италию, даже в далекую Азию... Это был золотой век. А потом пришёл Цезарь, и от всего мира друидам остался один Зелёный Эрин.
      Двести с лишним лет назад христианство пришло и туда. И столкнулось с расколотой внутри себя верой, и приняло в себя не изгоев и недовольных, но большую половину исповедников, живых сердцем и умом. Поворот был настолько быстр и решителен, что обошлось без крови. Ирландские священники и епископы, бывшие друиды и бывшие боги, дозволяли прежнее исповедание, запретив на христианских землях только его проповедь.
      А потому ревнители старины даже роптать толком не могли. Не на что было. Пока у староверов потихоньку не начали отбирать статус. Книжник со стилом и пергаментом (а то и с новомодным гусиным пером) потихоньку вытеснял из королевского окружения филида-запоминателя. А выученные монахами поэты сочиняли стихи не хуже бардов. И так же потихоньку друид становился отверженным. Некогда высшее сословие, ирландские друиды скатились до того, что мирской закон, наравне с лекарями и ведьмами приравнивал их к нетитулованным благородным воинам, ниже всадников. Хотя кое-где они начинали скатываться и на уровень свободного человека.
      Безумные слухи, которые нельзя проверить. Торопливые обсуждения, короткие сборы. Болтанка в море, вонь на суше. Страшный греческий корабль в устье Туи. Греки всегда готовы принять любой ирландский корабль за пиратский - если он меньше, медлительнее и зажат в узости. Хорошо, дромон оказался потрёпан штормом. И, под конец, слухи о войне богов - сразу обретшие зримое и осязаемое подтверждение. Засыпанный землёй тулмен на холме Гвина ап Ллуда. Руины лагеря Немайн, которая уже второй раз поменяла веру. В первый раз - на римскую. А римляне к друидам относились куда хуже христиан. Если не опасались восстания, то на уровне увидел - убил. Что она утворила с местным божеством, настораживало. И метод действия богини был до отвращения римским. Без почести врагу, без доблести и славы - ни славных поединков, ни громких вызовов. Ни подвигов силы и ловкости, ни ран, в которые пролетают стрелы. Только рассудочный труд и молитва матери Христа над опустевшим холмом. В котором некогда были жизнь и веселье. Валлиец показывал находки из тулмена - обычные вещи, почти как у людей. И оттого запустение холма казалось особенно печальным.
      Под конец, венцом новостей - известие об отравлении богини. Настороженные лица, оружие, огни. Попытки заснуть под вонючим боком курраха. Ну и какое настроение должно к утру стать у друидов? Конечно, усталость и недовольство у каждого проявятся по своему.
      Один так и не заснул - ходил с капитаном по корабельным делам, прислушивался. Вернулся, ссутулившись вдвое изначального. Хотел поделиться новостями, но товарищи уже спали. Погладил седую бороду. Почесал лысину. Будить не стал. Вместо того добрёл до римского корабля. Присел на швартовочную тумбу.
      - Кто такой? - окликнули сурово.
      - Ирландец. Видите корабль на берегу? Вот с него.
      - И знаешь греческий? - голос был уже другой, - Прекрасно! Тебя тоже в город не пустили? Ясно. Ну, сиди. Наш капитан с вашим уже договорился - если что, держаться заодно. Ужасная страна! - в голосе звучал затаенный страх. Не перед битвой. Перед чужим.
      Друид припомнил молодость. Тогда он мечтал стать воином. Как, наверное, все мальчишки в Ирландии. Не стал, как шесть ирландских мальчишек из семи. Но знания о военном деле оставались.
      - Слушай, римлянин, а тебя не вздуют за то, что ты на страже, а со мной болтаешь?
      - Нет. Часовые тут отдельно. Молчат. А я просто воздухом дышу. Душно под палубой. А с кормы меня выселили ради пассажиров. Это целого комеса! Впрочем, они там как сельди в бочке. Ничего приятного.
      - Ты сказал, как ирландец. Или бритт.
      - Я сказал как несчастный римлянин, которого судьба заносит в Британию уже второй раз. А мне и первый не понравился. Тут всё поставлено с ног на голову. Право, я почти рад, что пока не сошёл на берег. Что там интересного? Разве женщины. Но и с ними не всё в порядке! В прошлый раз подкатил к одной. А она оказалась... - римлялин осёкся, и добавил по инерции. - Теперь и с другими... Слышал новости?
      - Слышал. Кричат, что богиню отравили.
      - Какую ещё богиню? Я имел в виду...
      Друид прервал римлянина.
      - Ты вообще хоть что-то о старых богах знаешь? - спросил, - Или вы всё уже забыли?
      Римлянин обиделся.
      - В Карфагене? Не скажу за неграмотное отребье, но римлянин образованным почитаться не может, не зная Виргилия и Гомера. Я помню "Илиаду" и "Энеиду" наизусть.
      Друид кивнул. Его представление о том, как и что должен знать культурный человек, было сходным.
      - Тогда отгадай загадку: о ком речь идёт? Воительница. Ездит на колеснице, которую сделала сама. Закрывается кожаным щитом. Бросает огромные камни и дротики. Разгоняет армии людей и нелюдей в одиночку или с собственной армией. Эта женщина сведуща в ткацком ремесле и торговле. Осчастливила рецептами новой посуды - хоть и пустяковой - стекольщиков. Усовершенствовала арфу. Изменила конскую упряжь - у здешних всадников ноги вставлены в какие-то петли...
      - Стремена, - вставил римлянин.
      - Есть название, значит, вы их используете. Ещё она ознакомила всех с горячим напитком из ячменя и цикория. И вот совсем недавно усовершенствовала пиво... За что ей искренне благодарна половина горожан. Нет, больше. Камбрийки любят пиво не меньше мужчин. И вся гильдия углежогов.
      Замолчал было, но сразу хлопнул себя по лбу:
      - Совсем забыл, вот ведь память стала... Она девственница. И у неё большие серые глаза. Кто это?
      Римлянин молчал. Пытался переварить. Ему не нравилось то, что он слышал. Но спорить было трудно.
      - Она крещёная, - наконец, выдавил он.
      - Мы не говорим об исповедании, - заметил друид. Ему всё больше и больше нравился разговор. Он начинал понимать вкус к проповеди иноверцам - к проповеди с позиции не силы и меча, но истины. За ним были факты. За римлянином - нежелание верить очевидному. Преодолимое, - Мы говорим о том, кто она.
      - По описанию выходит Минерва. Но этого просто быть не может! Она человек! Её узнали как человека.
      Жалкое сопротивление. Агония разума, цепляющегося за прежние предрассудки.
      - Кто? Все местные жители уверены, что она богиня... Не такая, как христианский бог, и даже не такая, как римский Юпитер. Она из плоти и крови. Хочешь проверку? Когда её дни? Главные, а не августовская суета?
      - Откуда мне знать! Я христианин.
      - Знать и соблюдать - разные вещи. Поверишь ли ты мне, если я скажу, что минервины в Риме приходились на весеннее равноденствие?
      - Допустим. И что из того?
      - Сегодня осеннее. Если то, что с ней случилось, обычный яд, подсыпанный в кушанье земной женщины - она умрёт до утра. Если же это болезнь, вызванная поворотом годового колеса - в ней нет ничего опасного. И если она не умрёт к утру - это богиня.
      - А какая разница, богиня или нет? - риторически вопросил римлянин, - Всё равно... Хотя - мне нравится твоя версия, ирландец. Но если так - что Минерва делает в приёмных дочерях у трактирщика?
      - Боги - странные существа, - заметил друид, - а крещёные боги и вовсе непостижимы. Они и должны быть непонятными. А притворяться человеком - любимая игра богов. Или дело. Возможно, ей нужно занять чьё-то место. Для чего-то. Ты знаешь о проделках Манавидана?
      - А кто это?
      - Морской бог. И большой ходок... Любимая шутка принять образ мужа.
      Комес улыбнулся. При всех неприятностях - гораздо приятнее быть обманутым богиней, чем влипнуть в историю по собственной дурости. А истории про идеального ходока Манавидана оказались достаточно занятными, чтобы под них дождаться рассвета. Тогда друид ушёл расталкивать товарищей.
 
      Нион Вахан, не отрывая глаз от ровно, очень ровно дышащей Неметоны, перегоняла в голове по кругу мысли. Привыкла. Что бы ни было вокруг - смотри на то, что действительно важно, а мыслить можно про что угодно. Так её учили, и этот урок она выучила очень хорошо - очень уж помогал. Не будь его - может, и не было бы сейчас глупенькой пророчицы, была бы красивая черноволосая оболочка. Делающая только то, что скажут. Но лет с пяти она научилась убегать от учителей внутрь себя, и там гоняла по кругу простенькие да глупые мысли свои. В том была главная ценность, что свои. Была и вторая - наружу не пробивались ни глупости, ни важное и интересное. И это сейчас снова пригодилось. Нион поспешно оборвала ценную мысль. Эта мысль ей сейчас не по чину, пусть её богиня думает. А Луковке довольно и мыслей, скажем, про сестёр. Странные существа - сёстры. У Нион Вахан их никогда не было. У неё и матери не было. Умерла родами. Была б мальчиком - мачехи б души не чаяли, обычной девочкой - затравили б до смерти. А так - отдали друидам. Отец при этом был весел - и тогда Луковка решила забыть его имя. Потом поняла - можно быть очень радостным снаружи, печальным внутри, а если там, в глубине, есть и кусочек не своей, божественной души - то и сама не поймёшь, какое у тебя настроение. Но к этому времени имя надёжно забылось. А друиды не напоминали. И в этом были правы. У Нион есть Неметона - не мать, не отец, не сестра. Ближе. Гораздо ближе.
      А сёстры - они странные. Любят друг друга - это хорошо. Это непонятно, как такое получается, без общей-то души, но правильно. Эйлет и Сиан беспокоятся за богиню. Что непонятно - почему не замечают, что Неметона - в сознании. Ладно, Сиан маленькая. Но старшая могла бы и догадаться! Заметно. Хотя глаза и закрыты. И уши! Дрожат, поворачиваются. Из обеих тянутся чёрные полоски засохшей крови. Нион бы вытерла - но теперь и дотрагиваться до богини стало страшно. Только надавишь на кожу посильнее - сразу начинает сочиться красное. Анна говорит, это хорошо. И говорит, что так Неметона говорила. Не врёт. Тогда Нион ещё была богиней, и ложь различала. Теперь сила ушла, и осталась только слабая, глупая, изнеженная и ничего не умеющая девочка, считающаяся посвящённой второго уровня... А богиня молчит. Только морщится временами. Эйлет вышла. Вывела Сиан. Пора больную перевернуть - а это кровь...
      - Луковка, это ты? - едва слышное.
      Нион встрепенулась. Пусть у неё ничего иного нет. Только верность. Сильнее собачьей, нежнее дочерней. Но разве этого мало?
      - Я всегда рядом. Если не прогонишь. Всё сделаю. Скажи, что.
      - А что тут сделаешь?.. - слова давались с трудом. Приходилось их ловить как... как капли вина жаждущим ром. - Кровь идёт... Значит... заразы нет. Так всем и передай.
      Неметона болезненно сморщилась. Челюсти напряглись. Губы, как их Нион ни смачивала, всё равно выдавили капельку крови. Но - ни стона.
      - Ведьма говорила, у тебя есть трава, которая может снять боль.
      - Опий? Нет... Расскажи, что снаружи... интересно.
      Слова продирались сквозь горло, как зазубренный наконечник из раны.
      - Хорошо... А почему ты при сёстрах притворилась, что спишь?
      - Эйлет... всех позовёт. Расспрашивать будет.
      Нион захотела себе язык вырвать. Дрянь любопытная! Не лучше смертных сестер богини!
      - Прости, что спрашивала... - вспыхнула виной. И торопливо заговорила, спеша исполнить просьбу больной. - Сначала тебя в храм занесли. Людей всех прогнали, чтобы воздух был. Мэтр Амвросий сказал, что яд виноват. Тогда все ворота закрыли и начали искать. Повара, что пир готовили, до сих пор все под замком. Хуже них пришлось только королю и варварскому послу. Король оказался кругом виноват - его пир, а хозяин за гостя отвечает. А тут не просто на пиру - за его столом отраву подносят! Тут и отец твой взвился. Знаешь, сколько людей твоего клана в городе живёт? Мнооого! И воинов сразу много собралось. Сколько пальцев на руках и ногах вместе. Те, кто в поход с тобой ходили, да местные, да твоя семья. Вот их Дэффид разослал ко всем воротам, да на все стены - не доверял городской страже. А потом другие кланы своих привели. Стало - как в осаде! Но главными всё равно оказались твои родичи - все понимали, что они в своём праве, и раз король не против, так пусть командуют. Так что Кейр взял восточные ворота, Эйлет - западные, северные - лично Дэффид. А на юге ворот нет, там луг заливной... Глэдис внутри осталась, со мной и лекарями. А у дверей храма твои большие встали. А в качестве командира при них - Эйра. Взяла щит, копьё, и ну командовать. Видела бы ты их физиономии! Но ничего, скоро оценили - у Эйры голосок тоненький, почти как у тебя, и когда она кричит - все слышат. Даже кто очень не хочет. Что ещё? Принц Рис тоже нашёл своему войску применение. Приставил как охрану к послам. Он же на них подумал - не знаю почему, но тогда я была тобой и всё-всё понимала. Что Дэффид подумал на короля, принц на саксов, саксы на епископа, епископ на кого-то, кого нет в городе, ученица твоя на бога Мабона. Мне даже смешно стало. И о тебе очень беспокоюсь, и понимать стараюсь - а мне это трудно. Особенно командовать. Я ведь только часть тебя на самом деле. Поэтому я только один раз и распорядилась. Но ведь не подвела?
      Неметона согласно взмахнула ресницами. И снова улыбнулась - до крови. Не удержалась. Уж больно молитвенно задала вопрос Луковка.
      - Вот. Я твоим голосом говорила, кто будет слушать меня саму?
      - Я, - выдавила Неметона. И даже ухом слабенько дёрнула.
      - Спасибо. Ты правда меня слушаешь? То есть чего я хочу, а не когда я рассказы рассказываю, вот как сейчас? - в другое время Нион бы от счастья прыгала. Сейчас сил на это не было. А оттого вдруг приблудилось понимание, такое, что ладошки рот закрыли, - Ой! Ты же меня насквозь слышишь... Ты, пожалуйста, не делай всего, чего я хочу. Я иногда злая бываю. Нажелаю кому-нибудь гадостей, а потом сама жалею. Или по крайней мере делай не сразу.
      - Не буду. Что... ещё?
      - Ещё? А привезли тебя сюда. Люди на Совет Мудрых собираются. Много людей, не то, что у нас внизу. Чудно! Не все даже друг друга знают. А Сиан к тебе редко пускают, а она плачет часто. Говорит, ты ей веселье на Самайн обещала. А вышли слёзы...
      Чуть не прокляла длинный язык - но Неметона улыбалась.
      - Сделай ей на Самайн тыкву, - прошептала, - хорошую, с глазами... Скажи - от меня. И вот что... - налилась красная капля в углу рта. И тут же розовое от растворенной в воде крови полотно, смахнуло ее. - Повтори то, что ты говорила как я.