- Неужто в аптеках продавали? - спросила Алена.
      - Нет, разумеется. Использовали для секретных экспериментов.
      - Я тут вспомнил, - вдруг сказал Антон, - где-то за полчаса до того, как все случилось, я стоял на галерее вверху и как раз менял кассету. И я услышал, как Женя с кем-то говорила... то есть я не помню, что сказала она, но ее собеседник ответил: "Ты же знаешь, что я люблю тебя". А потом я вставил Shamen и дальше не слушал.
      - А с кем она говорила?
      - Не знаю, я как-то не вслушивался, не опознал голос. Я же тогда не знал, чем все кончится, - пожал плечами Антон.
      - Взорвешь? - спросила Алена, протягивая ему косяк.
      Антон чиркнул зажигалкой и затянулся.
      - Хорошая трава, - сказал он, передавая косяк Горскому. - А как ты думаешь, кто ее убил?
      - Элементарно, Ватсон, - ответил Горский поворачиваясь в профиль и выдыхая дым на манер Холмса.
      Все засмеялись. Так, под нервный смех, они и добили косяк до конца.
      - Из тебя клевый Холмс получится, - сказала Алена.
      - Уж скорее - Ниро Вульф, - ответил Горский, - хотя я для него худощав. Но такой же домосед.
      - Я буду твоим Арчи Гудвиным, - засмеялся Антон, - а вместо орхидей тебе надо разводить ганджу.
      - Скорее уж кактусы, - заметила Алена, - или цветы какие-нибудь... галлюциногенные.
      - Если говорить о цветах, - сказал Горский, - то меня больше всего заинтересовали слова про последний лепесток.
      (C)&
      Лепесток первый
      - Как ужасно не хочется идти завтра в школу, - сказала Женя.
      Они с Лерой Цветковой, поджав ноги, сидели на диване и рассматривали зарубежный журнал мод, принесенный леркиной мамой с работы и утащенный Леркой для визита к подруге. По всем программам телевизора передавали репортаж с XXV съезда КПСС.
      - Смотри, - ткнула пальцем в страницу Лерка, - видишь, какую вышивку теперь делают на джинсах... и туфли, посмотри, какие туфли!
      Женя мрачно кивала и гнула свое:
      - Завтра контрольная по алгебре, а я ничего не знаю...
      - Ну, спишешь у меня, - предложила Лера.
      - Цветкова! Как я у тебя спишу, когда мы рядом сидим? У нас опять будут разные варианты.
      - А я пересяду за тобой.
      - Как же! Так Нордман тебя и пустит!
      - Пускай он сядет к тебе, а я сяду к Белову.
      - Вот уж, - скривилась Женя, - не буду я сидеть с Нордманом. Он мне на прошлой контрольной попытался волосы к стулу привязать. И с Беловым он дружит, а Белов - шпана. Мне Машка говорила, что он ей хвастался, что в первом классе первое сентября прогулял. И вообще Нордман в тебя влюблен, даже на сумке сделал надпись "ЛЕРА".
      - Все ты врешь, - сказала Лерка, но без особой уверенности.
      - Нет, Цветик, не вру, - Женька немного оживилась, - сама видела.
      - Перестань называть меня Цветиком, - огрызнулась Лерка, вставая, меня так в детском саду дразнили.
      - А чего? - сказала Женька. - Хорошее прозвище, чем тебе не нравится? Меня вот Коровой звали.
      - А, ладно, - Лера щелкнула переключателем, - давай посмотрим по второй, может, хоть там чего-нибудь другое?
      Но по второй тоже был Брежнев и всеобщее голосование поднятием партбилета.
      - Звук хотя бы выключи, - сказала Женя, - надоело: всегда одно и то же.
      Лерка повернула выключатель и задумчиво прошлась по комнате. Остановившись около "Аккорда", она выудила из стопки пластинок заезженную еще в прошлом году "По волне моей памяти" и торжественно водрузила ее на проигрыватель. Прицелившись, она опустила иголку прямо на третью песню.
      - Во, эта самая классная!
      На французской стороне
      На чужой планете
      Предстоит учиться мне
      В университете,
      пропел певец, и Лерка, став между диваном и телевизором, начала крутить попой, подпевая:
      - До чего тоскую я - не сказать словами...
      - А чего тоскует? - раздраженно сказала Женька, - между прочим, в Сорбонну едет учиться. Нам, Лерка, туда вовек не попасть.
      - Ну, может, когда станем старые... на какой-нибудь конгресс в защиту мира... лет через двадцать.
      - Ага! Только нас там и ждут, на конгрессе! - огрызнулась Женька.
      - А что, - ответила Лера, - вот Брежнев же все время ездит... даже в Штатах пару лет назад был. Помнишь, тогда еще американское кино по телеку показывали?
      Она плюхнулась на диван и кивнула на экран, где Брежнев безмолвно раскрывал рот под завершающуюся тухмановскую песню.
      - Тихо плещется вода в стенках унитаза, вспоминайте иногда Колю-водолаза, - пропела Женя.
      Лерка прыснула:
      - А я не знала...
      - Зато ты алгебру знаешь, - снова вспомнила о своем Женя.
      - Женька, ты чудовищная зануда, - разозлилась Лера, - ну, не хочешь писать контрольную - заболей!
      - Как же! Заболеешь у моей! Это твои тебе всегда верят, а мои заставляют температуру мерить, - ответила Женька.
      - Ну, набей градусник.
      - С тех пор как я его попыталась нагреть на батарее, и он показал 41,3, мама всегда со мной сидит ... какое уж тут набить!
      - Плохо твое дело, - вздохнула Лерка. Она снова подошла к полке с пластинками и теперь перебирала конверты, - а у тебя ничего нет послушать кроме этого?
      - Неа, - сказала Женька, - у родителей пленки есть... но там только всякий Высоцкий и Визбор, по-моему.
      - Ага, черное надежное золото, - скривилась Лерка, - мои это тоже любят. Тоска, - Она подняла иголку и перевернула пластинку, - значит, будем дальше слушать.
      - Я в прошлом году болела, - сказала Женя, - так ее только что купили я прямо обслушалась. До сих пор все наизусть помню.
      - А чем ты болела? - спросила Лерка.
      - Гриппом, - ответила Женя, - и потом меня еще таблетками траванули.
      - Как траванули?
      - Ну, у меня аллергия на эти... на антибиотики... на пенициллин. А меня оставили с бабушкой, и она об этом забыла. И когда врач пришел и выписал рецепт, то она тут же сбегала в аптеку, купила таблеток и меня ими накормила. Я чуть не померла.
      - А чего было? - заинтересовалась Лерка.
      - Температура - ого-го! И вся опухла, просто как хрюшка была.
      - Так это же классно!
      - Это тебе классно в хрюшку превратиться, - огрызнулась Женька.
      На хрюшку Лерке нечего было обижаться - она была самой худой в классе. Пропустив женькины слова мимо ушей, она продолжила:
      - Смотри, что я придумала: ты сейчас принимаешь таблетку этого пенициллина, у тебя подскакивает температура, тебя укладывают в постель - и контрольную можно не писать!
      - Классно! - Женька даже подпрыгнула на диване и тут же приуныла: - А где мы возьмем таблетки? Мама все выкинула.
      - Наверняка у меня есть, - Лерка уже бежала в коридор, - я сейчас принесу.
      - Только быстро, - прокричала ей вслед Женя, - а то мама скоро придет.
      - Не переживай, - проорала Лерка из прихожей, - когда мама придет, ты уже будешь горячая, как солнце!
      Они жили в одном доме, и Лерке было недалеко бежать. Женька видела в окно, как подруга выскочила из подъезда и стрелой полетела в соседний. Через пять минут она снова появилась на улице, победно помахав рукой. Женька побежала открывать дверь.
      Лерка, сбросив пальто, влетела за ней в комнату.
      - Принесла, принесла! - пританцовывала она.
      - Ах ты мой Цветик-семицветик, - кинулась к ней Женя.
      - Какой я тебе цветик-семицветик? - Лера вынула из кармана пачку таблеток и положила на стол. - Те самые?
      - Те самые! Давай только полтаблетки, - предложила Женя, - а то от целой мне слишком плохо было... даже неотложку вызывали.
      - Ну, ладно, пусть будет семицветик. Только ты больше не дразнись, а повторяй за мной, - Лера надломила таблетку пополам и встав на цыпочки подняла полтаблетки над головой:
      Лети, лети лепесток
      Через запад на восток,
      Через север, через юг
      Возвращайся, сделав круг.
      Лишь коснешься ты земли,
      Быть по-моему вели.
      - Вели, чтобы я завтра не пошла в школу! - крикнула Женька и Лера опустила ей таблетку на язык.
      - Теперь рассосать - и все в ажуре, - сказала она.
      - Ты таблетки спрячь, - только и успела сказать Женя, чувствуя, как волна поднимающегося откуда-то изнутри жара заливает ее солнечным теплом...
      "Жигули" Олега заглохли за два квартала до дома Горского. "Жители деревни умеют по цвету облаков на закате или мычанию скотины определять погоду на завтра и виды на урожай, - думал Олег, запирая машину. По-настоящему продвинутый городской житель должен по шуму глохнущего мотора машины определять курс доллара будущей осенью".
      Конечно, никакой травы он купить не успел. Слезы милиных родителей, допрос в милиции - какая уж тут трава. Теперь он собирался рассказать обо всем Горскому - и в особенности о молодом человеке, которого он встретил на лестничной площадке. Сам не зная почему, он умолчал о нем на допросе в милиции - частично потому, что терпеть не мог ментов, частично потому, что разозлился на то, что его - свидетеля - заставили пройти обычную процедуру снятия отпечатков пальцев и подробного допроса: когда вы познакомились с покойной, что вас связывало и так далее. Да ничего не связывало, да всю жизнь был знаком, у нас дачи рядом и родители вместе работали. Зато отпечатки пальцев теперь есть у ментов, тоже мне радость.
      Олег позвонил в домофон, неестественно веселый голос Горского спросил "Кто?", потом взвизгнул замок, и дверь открылась. Уже в прихожей чувствовался запах травы, и Олег перестал переживать, что не заехал к дилеру. Похоже было, что и без того сегодня хватит на всех.
      Горский сидел в своем кресле, а незнакомый Олегу молодой человек вдувал паровоз миниатюрной брюнетке, сидевшей к Олегу спиной. Девушка щелкнула пальцами, и парень вынул косяк изо рта.
      - Присоединяйся, - сказал он Олегу.
      Брюнетка повернулась, и Олег узнал Алену. Она смеялась, дымок от травы выходил у нее изо рта. На секунду Олегу стало жалко обламывать ее, но любопытство было сильнее.
      - Привет, Алена, - кивнул он, - ты знаешь Милу Аксаланц?
      - Да, мы учились вместе, - сказала она и улыбка сбежала с ее лица, - но мы уже год не виделись. А что?
      - Она сегодня под машину бросилась... насмерть...
      Алена закричала почти сразу.
      Два трупа за один день было слишком много для Антона. Вероятно, это было слишком много для всех: даже Горский на этот раз просто выслушал рассказ Олега, предложил забить еще косяк, переспросил только имя - "Как ты сказал, Дингард?" - и замолчал на весь вечер. Алена курить отказалась, сославшись на то, что завтра ей рано на работу, и как-то очень быстро засобиралась домой. Когда Антон вышел за ней в прихожую, Алена спросила, не хочет ли он проводить ее до дому. Сам не зная почему, он согласился, хотя до этого хотел еще задержаться и поговорить с Горским.
      Впрочем, ему показалось, что когда он вдувал ей паровоз, между ними проскочила какая-то искра... не в буквальном, разумеется, смысле. Антон всегда находил очень волнующим выдыхать дым в рот другому человеку. Получалось похоже на дистанционный поцелуй - впрочем, не очень долгий. Считалось, что охлажденный дым действует сильнее - но Антон подозревал, что главное, как и во многих травяных делах, был сам ритуал.
      Они спустились в метро и мимо неподвижного милиционера пошли к эскалатору.
      - Хороший город Москва, - сказал Антон, - идешь обкуренный и всем хоть бы хны. Вот если бы шел пьяный - точно бы привязались.
      Алена ничего не ответила, и Антон сглотнул про себя неприятную мысль о том, что через несколько лет все может измениться... впрочем, он утешил себя тем, что в России наркотики всегда останутся привилегией особо продвинутых. Массы будут по-прежнему пить свою водку.
      Алена молчала, и ее молчание начало тяготить Антона. В пустом полночном вагоне он спросил ее:
      - А ты хорошо знала эту Милу?
      - Мы с ней были ближайшие подруги... с детского сада еще. Почти всю жизнь, получается.
      - Ты же говорила, что вы давно не общаетесь?
      - Всего год, - ответила Алена.
      - А чего поругались?
      - Из-за мужика, - голос ее дрогнул, и Антон почувствовал, что она вот-вот заплачет.
      - Ладно тебе, - сказал он, обнимая ее за плечи.
      Он не любил в себе состояние эротического возбуждения. Тупое, одномерное желание, казалось, принижало его. За то он и любил траву, что, в отличие от алкоголя, она не возбуждала сексуального вожделения, а словно рассредоточивала его... эротизм не был сконцентрирован в женской пизде, а был словно разлит по всему миру. Антон помнил, как в один из первых раз, когда курил гашиш, он целый вечер гладил обивку кресла, получая нечеловеческое удовольствие от тактильных ощущений... мысль о сексе казалась в таком состоянии просто смешной.
      Однако ночь, проведенная с Лерой, словно изменила его. Самое странное было то, что он никогда не любил девушек лериного типа - полных большегрудых блондинок, предпочитал как раз миниатюрных брюнеток вроде Алены. К тому же Лера была старше, наверное, лет на десять и слишком активна в постели - на его вкус. Но как бы то ни было, он поймал себя на том, что сидит, обнимая за плечи готовую заплакать Алену, а перед его глазами проносятся отрывочные воспоминания о позапрошлой ночи.
      Они вышли в "Выхино", бесконечно долго шли между киосков, потом свернули куда-то вбок и через десять минут вошли в темный двор. Все это время они двигались абсолютно молча, обнявшись, словно превратившись в единый четырехножный механизм. Как иногда бывало под травой, движение почти полностью захватило Антона. "Хорошая шмаль у Горского, - подумал он, - два косяка - а как вставило!"
      Алена открыла дверь подъезда. Как само собой разумеющееся, они вошли внутрь и, уже расцепившись, поднялись по лестнице на второй этаж. Свет в прихожей горел и, словно оправдываясь, Алена сказала:
      - Не люблю приходить в темноту.
      Она снимала маленькую квартирку с небольшой комнатой и кухней. Вся мебель состояла из раздвижной тахты, большого шкафа и стоящего на табуретке телевизора с видеомагнитофоном. Антон живо представил себе, как по вечерам Алена одна смотрит какой-нибудь тупой американский фильм, пытаясь с помощью травы сделать его более интересным.
      - Хочешь чаю? - спросила она.
      Антон кивнул. Они прошли на кухню. С каждой минутой он все сильнее чувствовал, что надо что-то сделать... попрощаться и уйти, обнять и поцеловать, сказать что-нибудь, в конце концов.
      - Отличная у Горского трава, - сказал он.
      - Это васькина, - сказала Алена, - хочешь, я тебе тоже отсыплю?
      - Конечно, у меня как раз кончилась...
      Алена открыла верхний ящик буфета и вынула оттуда металлическую баночку из-под специй.
      - Есть куда насыпать?
      Антон покачал головой. Алена оглянулась, потом взяла с подоконника лежавшую там рекламную газету, оторвала первый лист и, насыпав на него горку травы, свернула конвертиком и протянула Антону.
      - Спасибо, - сказал он.
      Вышел в прихожую, сунул пакет во внутренний карман, но вместо того, чтобы вернуться на кухню, зашел в ванную. Вымыл руки, смочил лицо водой и подумал: "Надо либо уходить, либо трахнуть ее немедленно". Теперь он твердо понял: Лера была наваждением, и избавиться от него можно было только передав его другому человеку. Пускай завтра вечером Алена ищет с кем бы ей переспать, а он вернется в свой привычный, безопасный мир, где от других людей не надо ничего - кроме разве что веществ или денег, которые, в конце концов, нужны только для того, чтобы эти вещества покупать.
      Когда он вошел в кухню, Алена стояла к нему спиной. Он обнял ее и заглянул ей через плечо. В руках она держала неумело нарисованную картинку, где семь башен высились под синим, уже расплывающимся от слез, небом.
      Антон не стал раскладывать диван, и они занимались любовью прямо на полу. Поначалу он пытался целовать ее, слизывая слезы со щек, говорить какие-то ласковые слова, быть нежным и соответствовать моменту, но чем дальше, тем больше им овладевал какой-то амок, словно в васину траву насыпали стимуляторов. Остервенело он совершал поступательные движения, а Алена всхлипывала под ним, не то от удовольствия, не то от продолжающийся истерики. Казалось, что все это может длиться без конца: Антон никак не мог кончить и уже сбил себе все колени на жестком полу. Он попробовал положить девушку на диван, но тот был слишком узок, чтобы продолжать. Держа Алену на руках, он замер, оглядывая комнату. В конце концов он опустил ее обратно на пол, матерясь, раздвинул тахту и, решив обойтись без простыни, положил Алену на живот.
      - Так не хочу, - сказала она, приподнимаясь на четвереньки и, когда он вошел в нее, снова зарыдала, словно ждала этого. Глядя на ее выпирающие ребра, Антон живо воскресил в памяти полную спину Леры, и это воспоминание словно прибавило ему сил. Закрыв глаза, он задвигался все быстрее и быстрее, чувствуя, что его член превращается в деталь какого-то сложного механизма. Каждый толчок исторгал из алениных глаз новые потоки. С последним содроганием Антон рухнул на нее, аленины руки подломились и она упала лицом на влажное пятно собственных слез.
      - Это я ее убила, - сказала она, - я.
      Нездоровый интерес Бориса Нордмана к трудам и дням Поручика Его Императорского Величества Лейб-гвардии гусарского полка Казимира Ржевского насчитывал уже не одно десятилетие. Началось все еще в восьмом классе, когда Нордман, едва ли не впервые напившись, стал хвастать, что происходит из княжеского рода Голицыных. Идея называть его Князем не встретила поддержки, потому что кто-то тут же заметил, что Нордман перепутал: он наверняка происходит не от князя Голицына, а от Поручика Голицына, который бухал вместе с корнетом Оболенским, когда большевики вели их девочек "в кабинет". Несмотря на возражения Нордмана, что девочек у него увести никому еще не удавалось, прозвище Поручик прилипло к нему, и одноклассники с полумистическим ужасом наблюдали, как оно трансформирует своего владельца.
      В конец концов Поручик превратил свое прозвище в хобби и начал скупать все, что могло иметь отношение к знаменитому герою 1812 и последующих годов. Комплекты гусарской формы, фарфоровые статуэтки, шпоры, сабли и полковые знамена заполнили собой всю его квартиру - в конце концов Поручику надоело слушать нытье жены и, купив небольшой подвал в центре Москвы, он организовал там клуб "Ржевский". Туда он и свез все свои сокровища - к радости Натальи, которая, впрочем, все равно через полгода развелась с ним.
      Именно в одном из кабинетов клуба и сидели Поручик и Владимир. Они пили уже вторую бутылку "абсолюта", и Поручик, уже в который раз, объяснял приятелю идею "Ржевского":
      - Ты не въезжаешь, ты не врубаешься, ты ничего не понимаешь в натуре вообще! Ты пойми: Ржевский -- это символ свободы русского духа! Идеальный символ! Это чушь, что тем, у кого есть деньги, хочется жить, как в Европе. Им хочется жить как в России, хотя бы вечером, расслабившись, если днем они вкалывают, как в Штатах. И тут - наш "Ржевский"! Тут тебе, бля, не Америка.
      - Тут, знаешь ли, всюду не Америка, - заметил Владимир.
      - А ты знаешь почему? Потому что этого никто не хочет! Потому что вся Америка работает на свою пенсию, а мы не рассчитываем до нее дожить. Потому что тут все время происходит такое говно, как с Димоном.
      - Со Смирновым? - переспросил Владимир.
      - С ним самым. Есть схема, можно сказать - идеальная схема. Еби - не хочу. Димону на счет валятся деньги, и вдруг - он их пиздит и пускается в бега. Вместо того, чтобы как всегда переслать их на хуй дальше, срубив свой процент.
      - А сколько было денег?
      - Вот! - торжественно провозгласил Поручик, поднимая стопку, - в этом-то и главная хохма! Денег было поллимона зеленых!
      Владимир заржал.
      - Удивительный мудак! - сказал он, - их же даже не хватит, чтобы хорошо спрятаться.
      - А прятаться ему придется хорошо, потому что он подставил, как водится, кучу народу. Хорошо еще, что никто из наших не имел с ним дела.
      - Димон, даром что мудак, хороший был парень, - сказал Владимир, выпьем, чтоб жив остался.
      Они выпили.
      - Возвращаясь к "Ржевскому", - заметил Поручик, - надо сказать, что пока у нас есть такие люди, Америки у нас не будет. Потому что мы ценим напор и грязь, а вовсе не комфорт и надежность. Возьмем, к примеру, секс. Что такое идеальный секс в Америке? Это когда молодая полногрудая девка сосет тебе хуй и при этом визжит от восторга. Можно забесплатно, а можно по заранее обговоренному тарифу. А что такое русский секс? Это секс наперекор всему, когда уже не хочешь ебать -- а ебешь!
      Как в Уваровском совхозе
      Ебут девок на навозе.
      Их ебут, они пердят,
      Брызги в стороны летят! -- с выражением продекламировал он, разливая водку по рюмкам.
      - Удивительно, насколько ев'геи хо'гошо понимают 'гусскую душу, нарочно картавя сказал Владимир.
      - За дружбу народов! - провозгласил Поручик.
      Они выпили.
      - Хорошо, - он крякнул, - а что до евреев, не забывай: кто пьет русскую водку, тот русский в душе.
      - Мне кажется, ты на "Абсолют" давно перешел, - съязвил Владимир.
      - В России и "Абсолют" русский! - провозгласил Борис. - Во всяком случае, со второй бутылки.
      - Уж скорее польский, - вставил Владимир, но Поручик его не слышал.
      - Идеальное бухло! Потому что - что такое русская выпивка? Это выпивка через "не хочу". Демьянова уха. Чтобы все из ушей лилось! Широта русской души!
      Он несколько театрально рыгнул и, почти не меняя тона, сказал:
      - А если кто и жидится, так это ты.
      - Почему?
      - Я тебя сколько уже прошу: продайте мне долю в этом вашем фонде! У меня куча свободных денег, я их вынул из ваучерных дел, пока не грохнулось все - и они мне просто карман оттягивают.
      - Боже мой, Боря, как ты утомителен бываешь на второй бутылке, вздохнул Владимир, сразу меняя тон, - ты бы уж сразу к делу переходил. Сам ведь знаешь: я пьянею медленней тебя.
      - Ну, - начал Поручик, но приятель остановил его:
      - Ты хочешь базарить про дело? Пожалуйста. Объясняю. - Белов отодвинул бутылки, расчищая место на столе. - Все как всегда: деньги инвестируются не в проект, а во взятки. Все взятки проплачены, налоговые льготы получены, дальше, собственно, остается разрабатывать привычные схемы. Какие еще деньги сюда можно ввести? Я же не могу отдать тебе свою долю?
      - Так отдай чужую! - Поручик отодвинул бутылку, - уговори Ромку продать мне Женькину долю - и я в долгу не останусь.
      - Ты не понимаешь, - терпеливо объяснял Владимир, - женькина доля не досталась Ромке. Она делится на всех нас: на Леню, Рому, Альперовича и меня. У нас был такой уговор: если кто-то выходит из дела, то его доля делится между всеми.
      - Значит, женькина доля распределилась между вами четырьмя? - спросил Поручик, - чушь какая-то!
      - Собственно, это я настоял, - сказал Владимир, - вспомнил, как ты разводился с Натальей, и решил, чтобы родственники, что бы ни случилось, ничего бы не получали... никто, конечно, не мог ожидать, что все так повернется.
      - Так надо встретиться с ребятами и поговорить...
      - Понимаешь, я не могу ни с кем из них встречаться и говорить. Все время думаю: может, это кто-то из них принес ей эту отраву?
      - Брось, - сказал Поручик, - не изображай из себя Шерлока Холмса.
      - Я считаю, это Лерка, - продолжал Владимир, не слушая его, - она сама говорила, что в Англии пробовала наркотики. Вот она и привезла - и решила подсадить подругу. Тем более денег у нее нет, вот она и решила подторговать...
      - Нуууу, - протянул Поручик.
      - Ты только вспомни, какую чушь она несла вечером! Про то, как мужчины Женьке век заедают! Это Женьке-то, которая без Ромки вообще была бы сейчас никто и звать никак! Обычная прошмандовка в какой-нибудь конторе.
      - Она, собственно, сейчас и так уже - никто, - резонно заметил Поручик.
      Они выпили, не чокаясь.
      - Я все равно не верю, что это Лерка, - сказал Боря, - какая из нее наркоманка.
      - Много ты видел наркоманов? - возразил Владимир, - вот то-то!
      - Не знаю даже, - сказал Поручик задумчиво, - я ей тут денег собирался дать, по старой дружбе... но теперь, пожалуй, не буду, коли так.
      Он взял бутылку и разлил остатки по рюмкам.
      - Но ты все равно поговори с ребятами, - сказал он.
      Только через неделю Антон выбрался встретиться с Шиповским. Он вполне верил Горскому на слово, но в какой-то момент ему захотелось почитать что-нибудь психоделическое - и он решил, что история изобретения и распространения ЛСД будет в самый раз. В его жизни настала очередная полоса затишья: полученных от Владимира денег должно было хватить еще на какое-то время, и он снова жил в том тягуче-дремотном режиме, который так любил. Лето было в самом разгаре, и по утрам он выносил кресло на балкон, где, разложив на маленьком столике все необходимое, подолгу смотрел в безоблачное небо, греясь на солнце и воображая себя где-нибудь на Ямайке или в других теплых странах, - их названия напоминали о далеком детстве, романах Жюль Верна и мире, в который иногда так хотелось вернуться. Знакомые звали ехать в Крым, где прошлым летом все было удивительно дешево, но Антон был тяжел на подъем.
      Шиповский сказал, что лучше всего будет зайти в редакцию, и Антон без труда нашел сталинский дом рядом с кинотеатром "Прогресс", ставшим после повсеместного внедрения видео таким же ненужным, как и большинство других кинотеатров. Редакция располагалась в небольшой трехкомнатной квартире на первом этаже. Какой-то смутно знакомый молодой человек встретил Антона в прихожей, спросил:
      - Вы к кому?
      - К Игорю, - ответил Антон, и собеседник указал на дверь в левую комнату.
      Там, обложенный журналами, сидел за компьютером Шиповский. В руках он держал свежий номер The Face. Антон даже облизнулся на такую роскошь: более красивых и, как уже начинали говорить в Москве, "стильных", фотографий он нигде не видел.
      - Привет, - сказал он, - я Антон, от Юлика Горского.
      - А, - сказал Шиповский, - садись.
      Антон никогда не встречался с Шиповским, хотя слышал о нем. Говорили, что Игорь Шиповский окончил несколько лет назад не то филфак, не то журфак, и якобы пытался сначала издавать какой-то литературоведческий журнал. Но в какой-то момент он, попробовав экстази, круто въехал в рэйв, затусовался на Гагарин-пати с Бирманом и Салмаксовым, и в результате переориентировался на журнал для любителей продвинутой музыки и правильных веществ. Шиповский был похож на рассказы о себе: в очках, худощавый, в джинсах и свитере, смахивающий вот именно что на филолога. Трудно было вообразить себе человека, менее похожего на рейвера.
      - Когда журнал-то выйдет? - спросил Антон.
      - Осенью, - ответил Игорь и полез куда-то в груду бумаг, - сейчас обложку покажу.
      Обложка была большая, раза в два больше, чем у всех журналов, которые приходилось видеть Антону. Картинка была в меру психоделичной, хотя и недостаточно кислотной, на вкус Антона. Наверху округлым и будто бы расплывающимся шрифтом было написано "ЛЕТЮЧ".
      - Круто? - спросил Шиповский.
      - Да... - с уважением протянул Антон, - а что такое "Летюч"?
      - Это наше название, - объяснил Игорь, - я буду всем говорить, что от "ЛЕрмонтова" и "ТЮТЧева" образовано.
      - А Тютчев разве без второго "т" пишется? - спросил Антон.
      Шиповский захохотал.
      - Да это шутка! - сказал он, - это же в честь Саши Воробьева названо!
      - Понял, - сказал Антон, хотя на самом деле понятия не имел, кто такой Саша Воробьев и почему журнал в честь него должен называться "Летюч".
      - У нас будет такой крутой журнал, - продолжал Шиповский, - с совершенно обалденным дизайном и очень энергичными текстами. Москва просто взорвется!
      - Такой русский The Face? - спросил Антон.
      - Что The Face, - махнул рукой Шиповский, - Face отдыхать будет по сравнению с нами. И Wierd с Ray Gun'ом.
      Антон не понял, причем тут Рейган, но промолчал.
      - Потом мы еще клуб откроем. Миху Ворона позовем, Врубеля, Лешу Хааса... всех. LSDance просто умоется. И коммерчески это будет полный верняк, - сказал Шиповский, - ты знаешь, сколько крутых сейчас пересаживаются на драгз с водки?
      - Ну, не знаю, - протянул Антон, вспомнив недавнее посещение загородного особняка.
      - А я - знаю, - продолжил Шиповский, не распознав в антоновой реплике мягкой формы скепсиса, - вот у Зубова куча народу берет: и траву, и экстази, и даже кислоту. Иногда, говорит, настоящие новые русские приезжают: крутые тачки, дорогие костюмы, все дела. Так что мы будем делать по-настоящему массовый журнал, без особых заумностей. Кстати, Хофманн поэтому не пойдет. Шиповский снял папку со стоящего рядом стеллажа и протянул Антону, - так что скажи Горскому спасибо и отдай ему. Почитать было интересно.
      - Спасибо, - ответил Антон и сунул папку в рюкзак. Он уже собирался уходить, когда давешний парень, встретивший его в прихожей, заглянул в комнату и спросил:
      - Чай будешь пить?
      Чай пили на кухне. Дима разлил по надтреснутым чашкам кипяток и бросил туда пакетики. Прихлебывая, Антон думал, что хорошо бы совершить диверсию на чайной фабрике - накрошить туда грибов... совсем немного. Не успел он подумать, как измельчали психоделические люди со времен Тимоти Лири, предлагавшего впрыснуть ЛСД в канализацию, как на кухню заглянул молодой человек в несколько неуместном в этой захламленной кухне костюме, хотя, слава Богу, без галстука.
      - Гош, чай будешь? - спросил его Шиповский.
      - Какой тут на хуй чай, - загадочно ответил молодой человек, взял чашку Антона и скрылся.
      На недоумевающий антонов взгляд Шиповский пояснил, что это сотрудник дружественной риэлтерской фирмы, делящей с редакцией "Летюча" трехкомнатную квартиру. Квартира принадлежит генеральному спонсору всего проекта - уже упомянутому Александру Воробьеву. Выяснилось, что все они - Шиповский, Воробьев, Дима и даже Гоша не то учились в одной школе, не то жили в одном дворе где-то в районе Фрунзенской.
      - Вы что, так и общаетесь всем классом? - спросил Антон, чтобы как-то поддержать беседу.