Cергей Кузнецов
      Семь лепестков
      (анонс нового романа)
      роман
      Лети, лети лепесток
      Через запад на восток,
      Через север, через юг
      Возвращайся, сделав круг
      Лишь коснешься ты земли
      Быть по-моему вели
      Описанные в романе события вымышлены, несмотря на то, что я позволил себе воспользоваться известными мне историями, происходившими в разное время со мной, а также со знакомыми и незнакомыми мне людьми. Тем не менее, сходство или совпадение имен, фамилий и фактов биографий достаточно случайно и не должно расцениваться как указание на того или иного человека.
      Прежде всего я хотел бы поблагодарить мою жену, Екатерину Кадиеву, бывшую первым читателем и редактором этой книги, без которой она никогда не была бы написана. Также я рад выразить свою благодарность Ксении Рождественской, без которой эта книга была бы много хуже, а также Максиму Кузнецову, Максиму Чайко, Мите Волчеку, Сергею Немалевичу, Александру Милованову, Елене Дмитриевне Соколовой, Александру Гаврилову, Алене Голяковской, Льву Данилкину, Илье Ценциперу, Кате Панченко, Татьяне Макаровой, Дамиану Кудрявцеву, Соне Соколовой, Юле Миндер, Леониду Юзефовичу, Линор Горалик и Максу Фраю, а также всем тем, кто поддерживал меня в девяностые и другие годы.
      Их было семеро. Пятеро мужчин и две женщины - и круглый стол между ними. Антон смотрел сверху, с галереи, опоясывающей большой холл. Последний диск Shamen играл в наушниках, дым от косяка уже растаял в воздухе. Никем не замеченный, Антон, перегнувшись через перила, рассматривал собравшихся.
      Всего сутки назад они казались ему пришельцами с другой планеты, персонажами анекдотов про крутых, старыми, уже тридцатилетними, любителями пива и рок-музыки, придуманной едва ли не до их рождения. Теперь он не только знал их по именам, но и примерно представлял себе отношения внутри маленькой группки.
      Итак, их было семеро, знакомых друг с другом еще со школы. Может быть с первого класса. Теперь они собрались вместе, чтобы вспомнить прошлое... впрочем, большинство из них и так виделись каждый день.
      Семеро. Высокий и широкоплечий Владимир Белов, хозяин дома. Его ближайший приятель Борис Нордман, которого все называли Поручиком. Голубоглазый толстяк Леня Онтипенко в больших очках в золотой оправе. Худощавый Андрей Альперович. Плотный коротышка Роман Григорьев. Стройная и рыжеволосая Женя, его жена. И Лера, ее подруга.
      Все они собрались вчера. Тогда на них, казалось, была униформа: черные - вероятно, дорогие - костюмы. Мифических малиновых пиджаков Антон ни на ком не увидел, хотя у Владимира и Бориса успел заметить золотые цепочки на шее, исчезнувшие сегодня, когда все переоделись в джинсы и свитера. Сейчас эти люди напоминали не "новых русских", а своих сверстников, знакомых Антону по "Петлюре" и случайным вернисажам - постаревших любителей русского рока, группы Deep Purple и крепких алкогольных напитков.
      Cегодня ощущение больших денег исходило только от Жени: она уже успела несколько раз переодеться и сейчас была в черном платье с открытой спиной и откровенным разрезом, подчеркивавшим длину ее ног. Платье выглядело несколько неуместно рядом с джинсами и свитерами ее спутников - но, подумал Антон, их джинсы и свитера могли быть незатейливыми только на вид, а опытный взгляд легко определил бы крутизну и запредельную дороговизну этих нарядов. Возможно, не так просты были и лерины черные ботинки с шерстяными носками, и платье, скрывающее очертание ее необъятной фигуры.
      Как иногда бывает после травы, стали четче не только звуки, но и очертания предметов - словно кто-то подкрутил ручку настройки в телевизоре или протер влажной тряпкой тусклое стекло, через которое Антон обычно видел мир. Фигуры в колодце холла двигались с грацией, незаметной в обычной жизни, словно принимая участие в каком-то неведомом балете. В наушниках Теренс Маккена по-английски объяснял, что рейв-культура заново открыла магию звука. Амбиентное техно Колина Ангуса тянуло Антона за собой на пыльные тропинки внутреннего космоса. Антон повернул колесико громкости - но вместо того, чтобы прибавить звук, сбил его до минимума.
      Сразу стал слышен низкий глубокий голос Леры, чрезмерно взволнованный от только что выпитой водки:
      - ... а тот ему: "Нет, моя очередь, ты уже за кофе платил сегодня".
      Поручик и Владимир захохотали, Роман пожал широкими плечами, Леня засмеялся, поправляя очки, а Женя едва улыбнулась. Андрей сказал:
      - Смешно, но на самом деле - брехня. Мне такие не попадались.
      - Да ну, старик, - сказал Поручик, - ты же сам мне рассказывал, как Смирнов тебе "Rolex" подарил на ровном месте.
      - Как же, на ровном месте, - усмехнулся Леня.
      - Так это же был не подарок, - ответил Андрей, - это было вложение. Инвестиция, так сказать. Подразумевалось, что взяв эти часы, я буду ему должен. Так, собственно, и получилось.
      Антон снова сделал музыку громче. Внезапно он почувствовал себя ди-джеем, у которого вместо одной из вертушек были живые люди. Он мог выключить их совсем или сделать чуть тише - всего чуть-чуть повернув колесико.
      "Видеоклип, - подумал он, наблюдая, как Поручик разливает "абсолют" по рюмкам, - единственный в мире видеоклип из жизни русских коммерсантов под Re: Evolution. Это очень круто. Снять и продать на MTV".
      Внезапно ему показалось, что до него дошел сокровенный смысл происходящего. Какой-то частью сознания он понимал, что это всего лишь новое звено в длинной цепи иллюзий, и, вероятно, это ощущение вызвано третьим с утра косяком. Но чувство понимания было столь сильным и приятным, что отказываться от него не хотелось. Все приобрело смысл: все события последнего месяца его жизни стягивались к сегодняшнему вечеру.
      Еще три недели назад он работал официантом в ресторане "Санта-Фе" - на верхнем этаже модного клуба "Гиппопотам". Это была хорошая работа, через день на третий, и начальство ценило его за отсутствие привычки пить на работе. Секрет был прост: Антон и вне работы относился к алкоголю абсолютно равнодушно. В его жизни хватало веществ поинтереснее.
      Именно этим веществам он и был обязан тем, что в один прекрасный летний день очутился на улице. В дымно-пьяный вечер, он, как всегда слегка раскуренный, разговорился с клиентом, казавшимся типичным героем анекдота в том самом фольклорном малиновом пиджаке и с настоящей золотой цепью в палец толщиной. Собеседник, которого по всем правилам должны были звать Вованом, но звали почему-то Юриком, похвалялся своими способностями к употреблению горячительных напитков, а Антон пытался обратить его в свою веру.
      - Да херня твоя водка, - добродушно говорил он, - только организм гробить. И доблести в этом никакой нет.
      - А в чем она, бля, есть, доблесть твоя? - спросил Юрик.
      - Да уж в калипсоле и то больше.
      - В чем?
      - В кетамине. Знаешь, такой... в ампулах. У первой аптеки продают.
      - Так его что, пить?
      - Зачем пить? - удивился Антон, - в мышцу колоть.
      Эта идея - заменить алкоголь калипсолом - возникла после одной истории c кем-то из друзей Антона. Не то к Никите, не то к Саше пристал однажды отец: типа знаю я, что вы с друзьями наркотики употребляете, мол, и мне хотелось бы попробовать. Никита (или, соответственно, Саша) вкатил ему два куба гидео-рихтеровского калипсола и отправил его в жесткий полуторачасовой трип, а сам с интересом естествоиспытателя сел ждать последствий. Очнувшийся отец некоторое время лежал молча, а потом произнес:
      - Это очень хорошая вещь. Правильная.
      С тех пор венгерский пузырек с зеленой крышечкой всегда стоял у отца в баре - между постоянно обновляемой бутылкой водки и неизменной бутылкой виски Black Label.
      Юрик, однако, оказался не столь продвинутым - и вместо того, чтобы отправиться с пацанами к первой аптеке, пошел прямо к владельцам ресторана, визжа, что их бармен только что пытался толкнуть ему героин. Попытки Антона объясниться, взывая к разуму собеседника ("во-первых, у меня ничего с собой нет, во-вторых героин вообще говно, и в-главных, его же колют по вене, а я тебе что говорил? Я говорил "в мышцу"!") потерпели неудачу. Наутро он оказался безработным, хотя и не безденежным: по счастливому стечению обстоятельств зарплату ему выдали накануне. Сто долларов он заплатил за месяц вперед за квартиру, а на остаток купил у Валеры травы - чтобы не было проблем со всем остальным.
      Антон опять уменьшил громкость - и в уши сразу ворвалась музыка из большого аудиоцентра, стоявшего где-то в углу комнаты. Песни Антон не знал, но похоже было на столетней давности диско... тех времен, когда он еще толком и не родился.
      Поручик танцевал с Лерой, раскрасневшейся от водки и, видимо, напрочь забывшей о своих феминистких идеях, которые она так горячо отстаивала вчера. Все остальные галдели что-то свое, уже не слушая друг друга. Только Женя по-прежнему задумчиво стояла в стороне.
      - У тебя отличный дом! - крикнула Лера Белову.
      - Скажи спасибо Альперовичу! Его находка! - ответил он.
      - А почему сам не взял? - спросил Альперовича Роман
      - Зачем мне? - ответил тот, - у меня нет гигантомании. Мне бы чего поменьше.
      - Восемнадцатый век, не хуй собачий! Красота! - кричал Белов, - главное - подоконники широкие.
      Да, Антон его понимал. Дом даже ему понравился с первого взгляда. Снаружи он выглядел как самая обыкновенная помещичья усадьба, но изнутри представлял собой причудливый лабиринт, наполненный, вероятно, скрытым эзотерическим смыслом. Помещик-масон, построивший его в начале прошлого века, спланировал усадьбу в согласии со своими представлениями о гармонии. С последовательностью безумца он расположил комнаты в соответствии с неким символически-осмысленным планом. Сегодня уже нельзя было понять, что он имел в виду, но, казалось, стены еще хранили память о благих намерениях вольных каменщиков, руководивших крепостными строителями. Специфические нужды райотдела ОГПУ, располагавшемся в доме после революции, тоже наложили на планировку свой отпечаток. Оба крыла здания были перестроены в стиле обычных советских учереждений: коридоры и кабинеты с двух сторон. Возможно, подумал Антон, в этом тоже была своя эзотерика - но сегодня она забыта основательней, чем масонство.
      Большевики не тронули только центральную залу и семь комнат, выходящих в нее. Неизвестно, для каких целей эти комнаты планировались изначально, но Владимир без особого стеснения разместил в них спальни, а залу превратил в столовую. Антону досталась комната на втором этаже - что его вполне устраивало.
      Со своего наблюдательного пункта Антон пытался почувствовать скрытую гармонию семи комнат - безо всякого, впрочем, успеха. Почему так? Одни вещи легко цепляются одна за другую, словно части паззла, а другие, как не бейся, не укладываются. Что бы, интересно, сказал об этом дон Хуан?
      Кассета кончилась, и пока Антон переворачивал ее, он успел услышать, как Поручик, подпрыгивая, кричит:
      - Ромка, помнишь новогоднюю дискотеку?
      - Я же никогда не любил дискотек, - ответил Роман.
      - Ну да, - сказал Андрей, - ты тогда был комсомольским боссом.
      - Я тоже, - сказал Владимир, - ну и что?
      Он тоже уже подпрыгивал, напевая: "Синий, синий иней лег на провода".
      - А помните, мы тогда анекдот сочинили и Кларе Петровне хотели еще его рассказать? - спросил Поручик. - Про то, как выходит Леонид Ильич, достает текст речи и читает, - Поручик на секунду замер и скорчил рожу, имитируя покойного генсека: "Дорогие товарыщи, вас никогда не били мокрым веслом по голой пиз... простите, я случайно надел пиджак поручика Ржевского". Идеальный анекдот, точно.
      Антон перевернул кассету и включил плейер. Ради одного этого стоило ехать сюда. Тупой анекдот, сочиненный пьяными восьмиклассниками черт-те сколько лет назад, открывал правду: существовал изначальный мир, в котором жили все герои анекдотов, выходя оттуда то в одну, то в другую шутку. Юлик Горский рассказывал ему в свое время про универсальный мир идей ("сокращенно он должен называться универмир, наподобие универсама", - предположил тогда Саша) и, видимо, даже у Поручика было ощущение этого мира.
      Все было правильно. Правильно было три недели ездить по гостям, курить, слушать новые треки Orbital, Moby или The Foundation K, читать по вечерам Кастанеду и не предпринимать никаких шагов, чтобы найти работу. До тех пор, пока три дня назад не раздался звонок, и Сергей, с которым они были знакомы еще по временам "Санта-Фе", не предложил ему подработать на частной вечеринке у одного из его приятелей, который как раз искал себе "не то официанта, не то сторожа - дачу охранять". Антон не стал объяснять, что бармен и официант - это разные вещи, а просто спросил цену. После того, как цифра была названа, никакого желания спорить уже не было. Несколько дней работы решали его финансовые проблемы на месяц вперед. Он собрал остатки кончающейся травы и через два дня входил в большой двор, напомнивший ему кадр из заграничного фильма - столько там стояло иномарок. И вот теперь их владельцы отплясывали под музыку своей далекой юности, а он смотрел на их беззвучные движения, словно на танец рыб в аквариуме.
      Но вдруг что-то сломалось в безмолвном балете. Движения потеряли былую плавность, стали резкими и тревожными. Антон приглушил звук (первая волна травяных вибраций уже прошла, и он начал терять интерес к знакомой музыке) и посмотрел вниз. Женя стояла, резко выпрямившись, все остальные замерли вокруг.
      - Это мой последний лепесток, - произнесла она.
      Секунду поколебавшись, она отправила в рот что-то, что Антон не мог рассмотреть.
      - А с ума ты сейчас не сойдешь? - спросил Владимир.
      - Вряд ли, - ответила Лера, - говорят, здоровым людям это только полезно. Да и доза небольшая.
      Антон чуть было не присвистнул. Сочетание действий Жени с последовавшим диалогом могло означать только одно: эта тетка только что приняла табл экстази или марку кислоты. Никогда бы не подумал, что увижу тут такое, подумал Антон.
      Он полез в карман, чувствуя, что надо еще разок дунуть: зрелище чужого психоделического опыта всегда идет лучше, когда сам хотя бы немного находишься в состоянии high. Но закурить он не успел: Женя вдруг вскрикнула и, хватая ртом воздух, рухнула на ковер. Лицо ее горело, она задыхалась.
      "Вот тебе и трип", - подумал Антон, пряча косяк обратно в карман, и в этот момент Роман истошно закричал: "Да она умирает!", а Владимир поднял внезапно потяжелевшую Женю и понес ее к столу, мимо побелевшего Лени и схватившейся за грудь Леры. "Она умирает", - как эхо повторил Андрей, и Антону захотелось объяснить им, что они просто сели на измену, что ничего страшного не происходит, что умирают только от героина, просто надо чуть-чуть подождать и все пройдет, они просто перекурили - и тут он понял, что курил он один, и, значит, все это происходит на самом деле: судорожно глотая воздух, Женя Королева в окружении шести одноклассников отправляла свою душу в последнее путешествие.
      Их было семеро. Пятеро мужчин и две женщины - и круглый стол между ними. Короны украшали их головы. Все сидели безмолвно, и в этом молчании Имельда прочла свой приговор. Перебежчица из иного мира, она была обречена.
      Она уже не помнила, как давно были знакомы ей эти лица. Со школы? С первого класса? С детского сада? Еще раньше? Кто первый произнес слово Семитронье - Имельда или Алена? Мила или Элеонор?
      Две девочки, играющие в принцесс. Они проводили дни в вымышленном мире акварельных рисунков и замков из немецкого конструктора, медленно взрослея под бубнеж телевизора из соседней комнаты, под стихи Сергея Михалкова на уроках, под кумачом ежесезонных лозунгов. Вымысел оброс плотью, герои обрели имена. И пока одноклассницы, листая журналы Burda, учились сплетничать о мальчиках и курить болгарский "Опал", Алена и Мила все дальше уходили в причудливый мир Семитронья, где их звали Элеонор и Имельдой, и пять королей сражались за их руки и сердца. Им не надо было делать выбор - потому что только всемером они могли возродить древний Стаунстоун, лежащий в руинах. И лишь семь гигантских камней напоминали о временах великого царства.
      Все началось с телефонного звонка. Мила спросонья взяла трубку и услышала мужской голос, сказавший:
      - Солнце восходит над Стаунстоуном, - и тут же гудки, словно кто-то ошибся номером.
      Поначалу ей показалось, что сон продолжается. Она недоумевающе смотрела на трубку. Конечно, сон. Что же это еще могло быть. И только днем, уже на третьей паре, она вдруг вспомнила этот голос - и узнала его. Это был голос Дингарда, одного из королей.
      Сигналы следовали один за другим. Иногда это были телефонные звонки, иногда - рисунки на лестничной клетке, таинственно исчезавшие на следующий день, иногда - контуры облаков в окне. Она никому не говорила об этом - она вообще, кроме одного раза, никому не рассказывала о Семитронье. Никому, кроме Алены. Но и с Аленой теперь все было кончено. Даже в перерывах между лекциями они старались не замечать друг друга. Элеонор все еще жила в своем замке, но за последний год Мила и Алена не заговорили друг с другом ни разу.
      Уверенность крепла в ней. С самого начала она знала: Семитронье не было вымыслом, в том смысле, в каком оказываются вымыслом детские сказки. Это была правда - иная правда, сокрытая от всех, кроме нее и Алены. А теперь, после алениной измены - от всех, кроме нее. Где-то в иных пространствах и, может быть, временах существовали семь огромных камней, существовал замок с семью башнями, украшенными символами планет; существовал иной мир. Она одна знала ход туда - и вот теперь, словно в благодарность за многолетнее терпение, двери приоткрылись, и дыхание этого мира коснулось весенней Москвы.
      Госэкзамены Мила сдала словно в тумане; казалось, кто-то чуть слышно подсказывает ей ответы, воскрешая в памяти слова преподавателей, которых она совсем не слушала на лекциях: там она была погружена в свой мир, ожидала тайных сигналов - проступавших меловыми каракулями на институтских досках, тенями на полу аудиторий, дуновением ветра сквозь распахнутое окно, изредка - голосом в телефонной трубке.
      Нельзя сказать, что они разговаривали - просто иногда, всегда утром, когда родители уже уходили на работу и Мила одна просыпалась в своей постели, он напоминал о себе - какой-нибудь фразой, несколькими словами, именами, которых никто не знал, кроме Милы. Она вешала трубку - и каждый раз ловила себя на мысли, что все это - только продолжающийся сон. Временами ей казалось, что рядом с собой она видит чей-то смутный образ, словно мираж в пустыне... но никаких следов Дингард не оставлял: надписи исчезали со стен, и только память хранила слова утренних телефонных приветствий.
      Она просила, чтобы он оставил какой-нибудь предмет, что-нибудь, что могло бы всегда напоминать ей о неразрывной связи с Семитроньем; какое-нибудь доказательство того, что все происходящее действительно реально.
      В конце августа родители взяли два дня отгулов и уехали на дачу. Мила, словно следуя своим предчувствиям, в последний момент отказалась. Впереди у нее было три дня одиночества, когда никто не мог бы помешать ей молча сидеть, покрывая завитушками чистый лист бумаги, в ожидании телефонного звонка или иного знака.
      Мольбы ее были услышаны: в первый же день она получила письмо.
      Зара Александровна и Станислав Петрович вовсе не казались Олегу идеальной компанией. Он собирался уехать в воскресенье днем, домчаться до Москвы, слушая "Менструальные годы" Current 93. Под псевдофольклорные напевы английских кроулианцев пейзажи проносились бы за окнами подержанных "Жигулей", которые давно уже тянули только на то, чтобы быть средством передвижения. Но чем непрезентабельнее выглядела машина, тем больше Олег чувствовал свое родство с ней... Учись у сосны - будь сосной; учись у "Жигулей" - будь "Жигулями". Не важно, в конце концов, на чем тренировать свои дзенские навыки - и для городского жителя "Жигули" ближе сосны... тем более, что и сосны в Подмосковье иные, чем в Японии.
      Но планам неспешной поездки не суждено было сбыться: еще с вечера соседи попросили Олега добросить их до дома: мол, заготовили варенья, и не хочется тащить его на автобусе. К тому же у Станислава Петровича что-то пошаливало сердце, и потому они хотели пораньше попасть в Москву, чтобы не ехать по жаре. "Пораньше" оказалось часов в десять утра - и слабые протесты Олега потонули в армянском напоре Зары Александровны, которой он - еще с детства - совершенно не мог отказать. Олег подумал, что вряд ли их Мила обрадуется внезапному появлению родителей ни свет, ни заря, но тактично не стал говорить об этом.
      Они выехали в семь ("Это вовсе не рано, я всегда уже на ногах в это время"). Варенье загрузили в багажник, и, выслушав серию вопросов о том, зачем у него на заднем стекле висит куриная лапка ("ну это для прикола..." не объяснять же в самом деле про аби адидж и акуки?), Олег сел за руль. О Дэвиде Тибете сотоварищи пришлось забыть после того, как Зара Александровна предложила лучше послушать Юлия Кима. "Хорошо еще, что не Виктора Цоя", подумал Олег и, подавив желание поставить в отместку какой-нибудь нечеловеческий нойс, сделал вид, что магнитола внезапно сломалась. Кима он бы не выдержал.
      Имя позабытого барда напомнило Олегу о Юлике Горском, к которому он собирался сегодня вечером. Пытаясь по обыкновению найти скрытый смысл в происходящем, Олег размышлял о том, что столь ранее появление в Москве имеет свои плюсы: например, он успеет разыскать дилера и купить травы. Как вежливый человек, он считал, что приходить в гости с пустыми руками неприлично.
      Мила сделала все, как просил Дингард. Вечером в субботу она потушила свет во всей квартире, зашторила окна, прикрыла - но не заперла - дверь, разделась и легла в постель, положив - как он и просил - письмо у изголовья. Сложнее всего было найти шелковый шарф, которым Дингард просил завязать глаза - но после двухчасового рытья в ящиках доисторического комода она в конце концов обнаружила старый мамин шелковый платок. Хотя и с трудом, Миле удалось завязать его концы на затылке.
      В кромешной темноте Мила лежала и ждала. Она закрыла глаза, и на изнанке век тут же начали вырастать башни Семитронья. Птицы летали в бирюзовом небе, ажурные подвесные мосты поднимались надо рвами, по витым тонким лестницам спешили люди...
      Мила чувствовала, что Дингард должен прийти в полночь. Он ничего не писал об этом в письме, но она знала, что с последним ударом дедушкиных часов услышит скрип двери. Цветы расцветали под шелковой повязкой, Мила вся превратилась в слух.
      Вероятно, дверь отворилась беззвучно. Она услышала только шаги по коридору, потом скрип половиц в спальне и шорох снимаемой одежды. Она почувствовала запах, терпкий запах мужского тела, ощутила, как отлетает прочь простыня и воздух холодит кожу. Внезапно она поняла, что мелко дрожит - скорее от волнения, чем от холода. Под повязкой она зажмурилась еще крепче и увидела, как приподнимается занавесь, свисающая с балдахина над ее ложем. Дингард стоял в ногах кровати, а она, обнаженная, лежала перед ним. Золотая корона сияла на его челе, от яркого блеска ее глаза слезились, так, что в том мире она тоже зажмурилась и уже в кромешной мгле ощутила, как мужские руки скользят по ее телу, касаясь шеи, плеч, груди, бедер...
      Граница между мирами рухнула. Она уже не знала, кто она и как ее зовут. Тело Имельды трепетало, руки Милы обнимали Дингарда, чувствуя шершавую кожу чужой спины. В неведомо каком мире встречались губы, и незнакомый язык проникал в ее рот, словно предчувствие того, другого, проникновения, о котором она равно страшилась подумать в обоих мирах.
      Мила не любила слова "секс"; Имельда не знала его. То, что происходило сейчас, не имело отношения к телам, не было взаимодействием рук, ног и губ это было величайшее космическое событие, воссоздание разрушенного, обращение времени вспять. И с каждым мучительным выдохом, каждым движением, каждой вспышкой боли, превращающейся во что-то иное, она чувствовала, как башни вырастают до небес, и разрушенный замок восстает из руин Стаунстоуна. Теперь Имельда понимала свое предназначение: еще пять раз следовало повторить это, с пятью другими властителями Семитронья... все они должны слиться воедино и только тогда замок воспрянет из развалин.
      Мила не слышала ни учащенного дыхания лежащего на ней мужчины, ни собственных криков, не чувствовала своего тела, не понимала, что повязка почти сползла с ее лица - и даже почти не заметила как все кончилось. Широко закрытыми глазами она смотрела в синее небо Семитронья, видела нависающие над ней ажурные башни, слышала крики птиц и шум волн. Незнакомые руки обнимали ее, и чужое дыхание постепенно становилось ровным. Ночной гость уснул, а она все еще пребывала в том состоянии, где не различить сна и бодрствования.
      Она не видела лучей рассвета, не чувствовала, как мужская плоть снова входит в нее, а просто ощущала, как волна за волной проходит сквозь тело. Что Мила испытывала в этом странном совокуплении? Боль? Наслаждение? Милы не было больше, была только Имельда.
      И именно Имельда услышала из глубин окутывающего ее спальню ночного мрака приказ:
      - Открой глаза.
      Сначала она не поняла, потом - послушалась. Дневной свет, льющийся сквозь занавески, ослепил ее, но даже не будь этого света, она вряд ли была способна понять, где сейчас находится. Балдахин и резные башенки кровати исчезли. Она лежала на смятых, испачканных кровью простынях, и прямо над ней нависало искаженное последней судорогой мужское лицо. Слюна запеклась в уголке рта, глаза закатились под веки, стон с шумом вырывался через стиснутые зубы. Еще один толчок - и объятия ослабли.
      Имельда вскочила и отпрянула в дальний угол комнаты. На полу валялась простыня, она прикрылась ей. Все еще не понимая, что происходит, она прошептала, глядя прямо в чужое лицо, постепенно выплывающее из глубин памяти:
      - Что ты здесь делаешь?
      За прошедшие выходные лифт поломался. Олег безнадежно потыкал пальцем в кнопку и сказал:
      - Может быть, варенье я вам в другой раз завезу?
      - Да-да, конечно, - поспешил согласиться Станислав Петрович, а Зара Александровна тут же добавила:
      - Но ведь сумки ты поможешь нам донести?
      Олег кивнул и, взяв самую тяжелую из трех сумок, начал подниматься. Старики остались у подъезда, сторожить остальные вещи. Волоча сумку, Олег с ненавистью думал, что так и не смог избавиться от школьных заповодей: переведи старушку через улицу, донеси сумку, пропусти в дверь... Впрочем, кажется, Конфуций учил чему-то подобному. Так что, может быть, поднимаясь на пятый этаж старого сталинского дома и перебрасывая с руки на руку набитый черт знает чем баул, Олег, что называется, приобретает себе заслугу.
      На площадке пятого этажа он столкнулся с незнакомым молодым человеком. Олег не запомнил его: кажется, джинсы, кроссовки, обычная куртка... в память врезалось только мокрое от пота лицо и прилипшие ко лбу волосы. Показалось, что он выходит из квартиры Зары Александровны, но Олег не был в этом уверен.
      Подойдя к двери, он увидел, что она не заперта, а только прикрыта. На всякий случай нажал на кнопку звонка, потом толкнул дверь и крикнул, ставя сумку на пол прихожей:
      - Ау! Мила, ты дома?
      Они толком не были знакомы. Конечно, он видел ее на даче у Зары Александровны, пару раз даже подвозил вместе с родителями на машине, но, пожалуй, ни разу не перекинулся даже парой слов. Два года назад на дне рождения Алены Селезневой он вдруг увидел ее и страшно удивился, что она может здесь делать. Но Мила, подарив имениннице не то книжку, не то картинку, - точно, картинку! - ушла почти сразу, а, может быть, Олег просто не заметил ее ухода, потому что Вадим привез из Питера грибов, и они начали их потихоньку есть на кухне, так что самой Алене ничего, кажется, и не досталось.
      Он еще раз окликнул Милу, но вместо ответа услышал из глубины квартиры какие-то странные звуки - не то всхлипы, не то тихий вой. Он скинул сандалии и прошел по коридору. На пороге спальни он увидел Милу.
      Она стояла в дверном проеме и, казалось, не замечала его. Спутанные волосы стояли на голове словно панковский гребень, на левой груди виднелся синяк, а на внутренней стороне бедер - потеки крови. Она была совсем голой.
      - Что случилось? - спросил Олег.
      Мила не ответила. Она продолжала тихо подвывать, и Олег сразу вспомнил, как полгода назад нянчился со своим школьным другом, выкурившим недельный запас гашиша за вечер и впавшим на несколько дней в полное невменялово. Вдруг Мила сказала:
      - Он ушел?
      - Кто? - переспросил Олег, вспомнив встреченного на лестнице парня.
      - Дингард, - сказала Мила, - принц Дингард.
      Прошло уже десять минут, а Олег все не появлялся.
      - Он не может открыть дверь, а Мила спит, - сказала Зара Александровна и, кивнув мужу, - мол, оставайся здесь, - начала подниматься по лестнице.
      Подъем давался ей нелегко и, чтобы придать себе сил, она на каждой площадке кого-нибудь ругала: Станислава, за то, что от него никогда не дождешься помощи, Олега, за то, что не может открыть дверь, Милу, за то, что проспит всю свою жизнь, как она уже проспала два года после школы, пока наконец не поступила в дурацкий Историко-архивный институт, только через несколько лет чудом превратившийся в модный Гуманитарный Университет.
      Она толкнула незапертую дверь, про себя обругала Олега - уже чтобы унять тревогу - и, едва не споткнувшись о сумку, вошла в квартиру.
      Она ожидала увидеть все что угодно, но только не это. Голая дочь стояла посреди коридора и что-то сбивчиво говорила, а Олег, словно это было в порядке вещей, слушал ее.
      - Ты что, с ума сошла? - крикнула Зара Александровна и, едва только слова сорвались с ее губ, они сразу стали мыслью: "Неужели действительно сошла с ума?" Она оттолкнула Олега и накинула на Милу висевший на вешалке плащ.
      - Зара Александровна... - начал Олег, но она не слушала его.
      - Быстро в спальню, - крикнула она дочери, но Мила вдруг забилась, закричала:
      - Нет, нет, я не пойду! - толкнула мать в грудь и бросилась к двери.
      - Ты куда? - только и успела крикнуть Зара Александровна, как Олег, на ходу вдевая ноги в сандалии, побежал следом.
      Она неслась вниз по дворцовой лестнице, и мрамор звенел под каблуками ее туфель. Перебежчица из другого мира, она была обречена. Ее слова не были выслушаны - она, только она одна виновата, что привела в Семитронье чужака, человека, одно присутствие которого могло разрушить все то, что с таким трудом воздвигалось годами. Он не был Дингардом, теперь она поняла это - и, значит, она нарушила обет и обречена на изгнание. Имельда выбежала через раскрытые ворота замка, оттолкнула заступившего ей дорогу стражника, выкрикивающего чье-то незнакомое имя, и устремилась к подъемному мосту. За спиной она слышала нарастающий шум погони и вдруг поняла, что ей не суждено спастись. Лес, казавшийся прибежищем, был полон диких зверей - и их рев доносился отовсюду. Она обернулась и последний раз кинула взгляд на башни Семитронья.
      - Нет! - закричал Олег, но было уже поздно. Визг тормозов, тупой удар, лужа крови. Он замер посреди тротуара и в этот момент запыхавшаяся Зара Александровна тронула его за плечо:
      - Где она?
      Олег покачал головой и вдруг вспомнил парня, выходящего из квартиры. Как она сказала? Принц Дингард? Что это значило? Может быть, Юлик Горский смог бы ответить на этот вопрос, да, разве что Горский.
      - Где Мила, Олег? - еще раз спросила Зара Александровна, и в этот момент он услышал, как плачет подошедший Станислав Петрович, который уже понял, что случилось.
      Петр Степанович не любил таких ситуаций. Все с самого начала пошло наперекосяк: сначала у "скорой" забарахлил мотор, и они застряли по дороге на срочный вызов. Пока толкали - прошло десять минут, так что когда он прибыл в недавно приватизированный Дом Политпросвета, было уже поздно. Он пощупал пульс, послушал сердце, для солидности попробовал искусственное дыхание и массаж сердца - но с первого взгляда было ясно, что рыжеволосая девушка с неподвижным опухшим лицом мертва. Он констатировал смерть, и тут же прибыла милиция. Молоденький лейтенант с плохо скрываемым раздражением осмотрел расставленную на столе серебряную посуду, плюнул в тарелку, буркнул "Буржуи, блин" и собрался писать протокол. В этот момент хозяин отозвал их обоих в сторону.
      - Я должен сказать вам правду, - сказал он, - это была передозировка наркотика.
      Лейтенант уже открыл было рот, чтобы сказать, что наркотики - это уголовное дело, но Петр Степанович с сомнением покачал головой. Можно подумать, уголовное дело воскресило хотя бы одного человека.
      - Можно считать, что это сердечный приступ, - сказал он, и хозяин тут же перебил его:
      - Вот и хорошо, пусть будет сердечный приступ. В любом случае я не хочу никаких дополнительных расследований. Давайте закроем это дело, подпишем все бумаги и разойдемся с миром, - и он вынул из кармана джинсов бумажник.
      Петр Степанович не любил подобных ситуаций: ему предлагали взятку, и от этого сразу казалось, что здесь произошло преступление, следы которого пытаются замести. Он еще раз оглянулся на окружавших покойницу людей: кто-то рыдал, кто-то стоял с белым и потрясенным лицом, не было похоже, что эти люди только что отравили свою подругу и теперь пытаются скрыть это. Лейтенант тут же забыл о наркотиках.
      - Поймите нас, мы ж тоже люди, - сказал хозяин, - не хочется, чтобы женькино имя трепали попусту. Вы ж понимаете... - и он открыл бумажник.
      Лейтенант сглотнул.
      - А если это убийство? - сказал он.
      - Поверьте, - твердо сказал хозяин, - это не убийство. Шесть человек видели, как она сама, добровольно, приняла эту гадость.
      - А что это было? - спросил Петр Степанович.
      - А я почем знаю? - сказал хозяин, вынимая из бумажника стодоллоровые купюры.
      - Так надо выяснить, как этот наркотик к ней попал... - начал было лейтенант, но собеседник, видимо, устав играть в кошки-мышки, спросил напрямую:
      - Сколько?
      Петр Степанович замялся: в 1994 году было трудно угадать, какую сумму денег считает большой твой собеседник. А маленькую называть не хотелось. Хозяин тем временем не спеша отсчитывал стодоллоровые купюры.
      - Пожалуй, хватит, - сказал он и, глянув на Петра Степановича, добавил еще несколько, - значит, договорились? - и, разделив пачку надвое, вручил деньги своим собеседникам.
      - Подписано - и с плеч долой, - сказал лейтенант, пряча доллары в карман.
      Когда уехали скорая и милиция, все тут же бросились собирать вещи. Но еще до этого Альперович поймал Антона на лестнице и спросил:
      - Покурить нету?
      Антон покачал головой. Ожидая появления милиции, он спустил в унитаз всю траву - вдруг бы стали обыскивать? - и теперь жалел об этом. Пара хапок ему бы не повредила, а так приходилось утешаться фантазией о белой конопле, вырастающей на дне канализации из семян марихуаны, пустивших корни. Эта белая (из-за отсутствия солнечного света) конопля была настоящей легендой все слышали о ней, но никто не пробовал сам. Слухи о ее силе тоже ходили разные: одни говорили, что это полный улет, другие - что это даже хуже подмосковной травы, совершенно безмазовая вещь.
      - Жалко, - сказал Андрей и пошел к себе. - Я бы сейчас раскурился.
      Он еще вечером учуял запах травы, когда Антон тянул в саду свой косяк. Андрей прогуливался с Лерой, та рассказывала об Англии, где провела последние несколько лет, а он все больше слушал, явно думая о своем. На одной из полян парка, окружавшего дом, они наткнулись на Антона, безмятежно смотревшего в чернеющее на глазах небо, куда уплывал горький дымок.
      - Ага, - сказал Андрей, - узнаю запах. Трава?
      Антон протянул косяк, Андрей покачал головой, а Лера сделала одну затяжку.
      - Я с Англии не курила ни разу, - сказала она скорее Андрею, чем Антону.
      - Как там в Англии? - спросил Антон, - в Sabresonic была?
      Sabresonic было название модного лондонского клуба, о котором он несколько месяцев назад прочел в прошлогоднем номере журнала The Face.
      - Ага, - сказала Лера, - и в Sabresonic, и в The Ministry of Sound. Но самое крутое в Лондоне - это андеграундные партиз.
      - А это что такое? - Антон сделал затяжку и протянул ей.
      - Ну, хаус-вечеринки не в клубах. Оупен эйры и не только. Три года назад их проводили за городом, за M25 Orbital motorway. Ты знаешь -Orbital от того и Orbital, да?
      - Ты любишь Orbital? - с уважением сказал Антон.
      Он был потрясен. Меньше всего он ожидал найти здесь человека, разбирающегося в современном техно и английской рэйв-культуре. Спросить тридцатилетнюю толстую тетку о Sabersonic было типичным травяным приколом. Ее ответ поверг Антона в шок. В какой-то момент он даже стал подозревать, что на самом деле Лера говорит о чем-то своем, а ему только по обкурке кажется, что они беседуют об эсид хаусе и, как она это называла, клаббинге. Беседа, впрочем, увлекла его, и он даже не заметил, как куда-то исчез Андрей, а они с Лерой переместились в его комнату.
      Сейчас, глядя на Леру, трудно было поверить, что что-то произошло между ними этой ночью. Она просто не обращала на него внимания, точно так же, как и все остальные. Может быть, это и есть тот самый феминизм, о котором они тоже говорили вчера - трахнуться и забыть?
      Через полчаса все уже снова толпились в холле, вокруг стола, на котором еще недавно лежало увезенное в морг тело. Антон заглянул в комнату, где ночевала Женя, - ее вещи уже были собраны, и, помогая Роману вынести чемодан, он вдруг увидел валявшуюся под столом бумажку. Подняв ее, он увидел слова "Возвращайся, сделав круг", написанные сверху, а дальше какие-то алхимические символы, стрелочки и кружочки.
      Он как раз рассматривал ее, когда в комнату вошел Леня. Антон сразу заметил его покрасневшие глаза, будто он только что плакал.
      - Вот, смотрите, - сказал он и протянул ему бумажку. Леня глянул, словно не видя, скомкал ее и бросил в угол, пробормотав: "Чушь какая-то". Антон хотел было поднять ее, но услышал, что Владимир зовет всех в зал.
      - Друзья, я попрошу минутку внимания.
      Он стоял посреди комнаты, двумя руками опираясь на круглый стол и нависая над ним как над кафедрой. На секунду Антону показалось, что сейчас он скажет надгробное слово, словно священник в церкви. Но Владимир сказал:
      - Вот мент, подписывая бумаги, сказал что-то вроде "подписано - и с плеч долой". Но для меня это не так. Мы все помним, что Женя сказала перед смертью: она получила эту отраву здесь. И, значит, кто-то из нас привез это сюда. Я не хочу милиции, следствия и разборок, но хочу знать, по чьей вине она погибла. Кто дал ей эту дрянь, как бы она ни называлась.
      - Это была кислота, - подала голос Лера, - ЛСД по-научному. Видимо, это индивидуальная непереносимость...
      - Мне насрать, как оно называлось, - внезапно заорал Владимир, - я просто предлагаю сознаться тому, кто привез сюда эту гадость. Ему ничего не будет - просто я не хочу его больше видеть. Никаких личных связей, никаких деловых контактов, ничего - пусть валит отсюда. А лучше - из России вовсе. Все мы люди не бедные, так что кто бы это ни сделал - он найдет, на что жить там, где я его никогда не увижу.
      - Мы его не увидим, - сказал Роман.
      Андрей согласно кивнул, а Поручик громко и отчетливо сказал, словно повторяя слова Владимира:
      - Никаких деловых сношений с этим пидором.
      - Да, - сказал Леня, - пусть уезжает.
      Лера пожала полными плечами и заметила:
      - О чем мы говорим? Ведь никто так и не сознался.
      Антон еще успел подумать, что не спросили только его, и тут Леня истерически расхохотался, словно эхо повторив:
      - Никто не сознался!
      - Ну, тем хуже, - сказал Владимир, - я тогда сам найду его. И он еще пожалеет о том шансе, который у него был. А теперь - поехали.
      На секунду его взгляд задержался на Антоне, и тот поежился.
      - Пошли, - сказал Владимир, - мне надо с тобой еще расплатиться.
      Антон подхватил рюкзак и пошел к выходу. Тайный смысл происходящего, внятный всего несколько часов тому назад, снова был утерян. Надо вечером заехать к Юлику Горскому, подумал Антон, рассказать ему обо всем. Может, хотя бы Горский разберется, что к чему.
      Юлик Горский сидел в своем инвалидном кресле и пытался читать недавно принесенную ему английскую книгу Станислава Грофа. Ему было скучно; он бы с большим удовольствием послушал какую-нибудь музыку: стоявший в стереосистеме компакт FSOL надоел за последние сутки, но он не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы выполнить требуемые сложные манипуляции с музыкальным центром. Хотя руки еще слушались, любые мелкие движения теперь давались ему мучительно.
      Горский часто думал, что во всем есть свои плюсы: после того, как в октябре прошлого года, он оказался прикован к инвалидному креслу, у него появилось куда больше времени для размышлений, медитаций и самосовершенствования. Когда американский благотворительный фонд оплатил покупку необходимого инвалидного оборудования, Горский почувствовал себя почти независимым от окружающего мира. Часами он сидел в своей квартире, слушая музыку и читая книги. Раз в сутки приходила женщина - приготовить еду, да еще вечером регулярно заходили гости.
      Он опустил глаза. Вот уже полсотни страниц Гроф объяснял про голографический характер истины, которая может быть познана в каждом своем отдельном проявлении. Мысль эта была безусловно верной, но в то же время слишком очевидной для Горского. С тоской он посмотрел в окно: книги все меньше занимали его последнее время, а музыка - все больше.
      Выбор музыки, которую слушал Горский, казался странным даже многим его друзьям. Как можно слушать хаус в инвалидном кресле? Как можно любить техно, оставаясь неподвижным? Но Горский, полюбивший этот саунд еще с Гагарин-Пати, считал, что танцевать надо головой, и просил приносить ему все новинки. Неподвижный танец стал для него чем-то вроде хлопка одной ладони. Впрочем, когда он уставал от подобных дзенских упражнений, он просил поставить ему амбиент, который он любил еще с тех времен, когда еще и слова-то такого не было, а был только Брайан Ино. С каким удовольствием он заменил бы сейчас тех же Future Sound of London на Питера Намлука или на второй том Aphex Twin, недавно принесенный Никитой. Может быть, все-таки попробовать сделать это самому?
      Горский вздохнул - и в этот момент на стене запищал домофон, разрешив все его сомнения. Чудесное устройство, тоже поставленное на американские деньги, позволяло Горскому открывать дверь квартиры, не выходя в прихожую одним нажатием клавиши. Точно так же, как в богатых домах открывали дверь подъезда.
      - Кто там? - спросил он.
      - Это Алена, - раздался искаженный голос.
      - Заходи, - сказал Горский и нажал кнопку, установленную на высоте подлокотника. Несмотря на импортные лекарства, состояние Горского ухудшалось, и он все чаще думал, что если не сделать операцию, то через год его ждет полная неподвижность. Он даже знал, где и какую операцию нужно сделать - но денег не было ни на саму операцию, ни даже на то, чтобы добраться туда, куда не ходят поезда.
      Алена повесила плащ на вешалку и вошла в комнату. Она кинула сумку на диван и спросила:
      - Есть хочешь?
      - Пока нет, - ответил Горский.
      - Я тогда чай поставлю, - сказала Алена и пошла на кухню.
      - Курить будешь? - спросила она, вернувшись через минуту.
      - Да, - кивнул Горский, - только поставь сначала музыку...
      Алена подошла к стойке CD:
      - Давай Adventures Beyond The Ultraworld? Под нее хорошо идет.
      - Давай, - неохотно согласился Горский. В принципе он не имел ничего против, хотя идея уже второй год курить под один и тот же диск казалась ему идиотской. Но, что поделать, таковы были минусы совместного курения травы. Иногда он предпочел бы обойтись без подобной синхронизации.
      Пока Алена трудилась над положенным на низкий столик листком бумажки, превращая беломорину и сигарету LM в пригодный к употреблению косяк, вскипел чайник. Заслышав с кухни свистящий звук, Алена отложила недобитую гильзу и через несколько минут вернулась с подносом. Поставив его на пол, она продолжила прерванное занятие.
      - Как тебе работа? - спросил ее Горский.
      - Мне нравится, - сказала Алена, - у нас работают чудесные люди, очень душевные.
      Трудилась она в каком-то совместном торговом предприятии. Должность ее называлась секретарь-референт, но в глубине души Горский подозревал, что это был красивый термин, позволявший получить за одну зарплату секретаршу и переводчицу одновременно. Чем больше он узнавал про ее работу, тем больше он сомневался, что в такой конторе могут быть не то что чудесные, а просто приличные люди. Тем не менее, он вежливо слушал аленин щебет о ежедневных разговорах в курилке и совместных посещениях "Рози О'Грэдис" по пятницам, пытаясь понять, что заставляет эту вроде абсолютно нормальную девушку вот уже год каждый день ходить на работу, переводить никому не нужные факсы и разливать по чашечкам кофе. Он не совсем понимал, сколько денег ей за это платят (двести долларов? триста?), но в любом случае это было явно мало, чтобы променять свою свободу на совместную жизнь с десятком незнакомых и социально чуждых людей.
      Алена закрутила кончик и облизала папиросу, чтобы бумага не выгорела раньше времени.
      - У меня всю последнюю неделю чудесный роман по факсу, - сказала она, доставая из сумочки зажигалку. - Совершенно замечательный американец из Бостона.
      Она закурила и, втянув дым, передала косяк Горскому. С трудом удерживая его в пальцах, он сделал одну затяжку. Его сразу вставило и, закрыв глаза, он сказал:
      - Мощная трава.
      - Это васина, - ответила Алена, затягиваясь. После паузы она добавила: - ему кто-то принес целый рюкзак, так что он теперь всех раскуривает направо и налево.
      Вася, известный всей Москве как Вася-Селезень или - иногда Вася-Растаман, был аленин брат. В отличие от Алены, уже год снимавшей квартиру где-то в Выхино, он жил с родителями, нигде толком не работал, слушал Боба Марли с Питером Тошем и, разумеется, постоянно курил.
      - А ты куришь на работе? - спросил Горский, делая еще одну затяжку.
      - Нет. Я попробовала один раз в обед покурить, так потом застремалась, что с работы попрут.
      Она подвинула свой стул поближе к Горскому, чтобы не слишком тянуться за косяком, откинулась на спинку и начала рассказывать.
      - Я тогда только начала и дико напрягалась. Димка мне тогда сказал: ты, типа, дунь в обед, сразу станет легче. Ну, он принес травы, я набила дома косяк, положила в пачку к сигаретам, а когда обедала - зашла в скверик, быстренько пыхнула и вернулась. Причем мне показалось, что меня совсем не вставило... просто ни капельки... только идти до офиса было дольше, чем обычно.
      Горский кивнул - мол, знамо дело, совсем не вставило, как же, как же и тут же закашлялся. Алена протянула ему пятку и он слабо качнул головой добивай сама, мне хватит. Она сделала последнюю затяжку, растерла окурок в пепельнице и продолжила:
      - Ну, я вернулась, а Виталик говорит, что пришел факс и надо его срочно перевести. Я сажусь и тут вижу, что факс-то - на итальянском, а я его не знаю. Ну, я хочу уже Виталику об этом сказать, как понимаю, что села на измену. Факс наверняка на английском, просто я обкурилась и ничего не соображаю. Я дико перепугалась. Думаю, ну все, сейчас меня попрут отсюда в два счета. Думаю, надо потянуть время, чтобы трава выветрилась, - Алена довольно улыбнулась, - хорошая идея, да? Трава же никогда не выветривается, правда?
      - Ну да, она... это самое... вымывается. Примерно за 3-4 дня. Период полувыведения у тетрагидроканнабиола такой, - внезапно Горский сообразил, что совершенно неясно, к чему он это сказал. - Но обычно часа за два все проходит. Или за четыре.
      - Или за шесть.
      Их разобрал смех, и минуту они смеялись, гладя друг на друга. Стоило одному перестать, второй тут же затихал - но только для того, чтобы через несколько секунд снова взорваться приступом беспричинного веселья.
      - На ха-ха пробило, - сказал Горский.
      - Не, - сказала Алена, - я на измену села. Просто дико села. И тут открывается дверь и появляется человек... ну, как тебе его описать? Собственно, он выглядел как Будда.
      - А как выглядит Будда? - заинтересовался Горский
      - Не знаю, - задумалась Алена, - ну, в зависимости от перерождения, наверное. По-разному.
      - А на этот раз?
      - Ну, на этот раз он выглядел обычно. Невысокий, в очень дорогом пиджаке, в золотых очках, кажется... короче, он входит в приемную, а я стою с чашкой кофе посредине... как столб. Я кофе хотела попить, чтобы в себя прийти, - пояснила она. - И он как посмотрел на меня, я сразу поняла: вот человек, который меня понимает. Который меня, так сказать, спасет. Потому что было сразу видно: он во все врубается.
      Горский кивнул. Такие истории были обычным делом, хотя мало кого с травы пробивало на столь сильные переживания. Среди его знакомых были люди, находившиеся в сложных эзотерических отношениях с известными артистами, городскими птицами и даже предметами мебели, попавшимися им на глаза в подходящем состоянии. Для себя Горский затруднялся объяснением этого феномена, но склонялся к тому, что в любом объекте можно обнаружить признаки Божественного, а психоделики на то и психоделики, что помогают в этом. Ну, а кто что в чем находит, вероятно, зависит от личной кармы. Или - Пути, которым ты должен идти. Или - просто случайно. На самом деле, ответ на этот вопрос был непринципиален.
      - И кто это был?
      - Некто Андрей Альперович. Какой-то крутой коммерсант. Он со своим партнером пришел на переговоры к Виталику.
      - А что твой факс?
      - В тот день до него руки не дошли, слава, как выражается мой брат, Джа.
      - Так он действительно был на итальянском?
      Алена наморщила лоб.
      - Не помню. Сейчас мне кажется, что да, но, может, потом выяснится, что на английском. Когда трава... это самое... рассосется.
      Она снова хихикнула, но на этот раз Горский не поддержал. Он задумчиво рассматривал висевшую перед ним на стене картинку с изображением разноцветной мандалы. Пары тибетских божеств белого, красного, желтого и зеленого цвета танцевали по ее краям, а в радужном центре лотосовый владыка танца обнимал свою красную дакини. Вырванная из какого-то журнала копия тибетский тангхи иногда вызывала у Горского странные смещения сознания - но, видимо, трава была хоть и сильная, но спринтерская... полчаса - и как не бывало.
      Ему нравилось курить с Аленой. Во-первых - не грузила, во-вторых подтверждала теорию Горского об изменении отношения к наркотикам. Если десять лет назад вещества были достоянием волосатых и, может быть, блатных, то теперь они все больше распространялись в обществе. Курить траву, есть кислоту, колоться калипсолом уже не означало порвать со всем обществом - это был просто такой способ жизни, точно такой же, как ходить в церковь или, скажем, в синагогу: важный для того, кто следует этому пути, но не мешающий его социальной жизни. Только ради этого и следовало отменить совок несколько лет назад.
      Алена начала разливать чай, когда снова запищал домофон.
      - Кто там? - спросила она.
      - Это Антон, - раздался искаженный до неузнаваемости голос.
      - Открывай, - кивнул Горский.
      Скинув в прихожей рюкзак, Антон повесил на вешалку джинсовую куртку и снял кроссовки. Кроссовки были битые, и он уже давно хотел купить себе вместо них правильные ботинки типа армейских. Dr.Martens, ставший спустя несколько лет униформой рейверов, тогда еще толком не появился в Москве, и те кто хотели выебнуться, заказывали их в Лондоне или пытались найти что-то похожее. В любом случае, оставшись без работы, Антон оставил и мечту о ботинках.
      Он прошел в комнату. Посреди, как всегда, восседал на своем кресле Горский, а у журнального столика примостилась худощавая брюнетка в юбке и белой кофте.
      - Привет, - кивнул он ей, - я Антон.
      Она неуверенно улыбнулась и сказала "Алена". Даже не глядя на пепельницу, Антон понял, что они уже успели раскуриться. Он бы тоже с удовольствием пыхнул, но посчитал неудобным начать прямо с этого.
      Он налил себе чаю и сел на диван.
      - Ты бы знал, Горский, как я вляпался, - сказал он.
      - А что? - вежливо, хотя и без особого интереса, спросил Юлик
      - Вчера вечером на даче тетка от овердоза кинулась... ну, жена одного из этих коммерсантов.
      - Что, героин с кокаином мешала? - поинтересовался Горский.
      - Нет, маркой траванулась.
      - А разве такое бывает? - спросила девушка.
      - Своими глазами видел, - повернулся к ней Антон, - съела и через пять минут уже все... ну, или почти все. Вся опухла, словно собиралась лопнуть, глазки стали как щелочки, щеки на поллица, горло, видимо, перекрыло - и пиздец.
      - Ужасная история, - сказала Алена, - я и не знала, что от кислоты можно кинуться. Может, оно и к лучшему, что не знала. Я тебе не рассказывала, как я принимала кислоту? - спросила она Горского.
      Тот, явно думая о чем-то своем, покачал головой.
      - Я пришла к Димке в гости, у него еще приятель его сидел... не помню, как звали. Ну, мы покурили, и я говорю им, что никогда кислоты не пробовала. Они пошептались и достали марку: вот, говорят, пробуй, если хочешь. А я тогда думала, что кислота должна быть в таблетках или там, в ампулах и решила, что они меня разыгрывают. Я им говорю, будто поверила: "Что я буду одна эту бумажку жевать, давайте вы тогда тоже". Ну, Дима еще одну марку достает, режет на три части, а я думаю все - когда им надоест-то? Говорят, клади под язык и соси. Я говорю, ладно, постебались и хватит, чего я дура всякую бумагу жевать? Ну, типа как хочешь, сама просила. Съели свою дозу, я тоже свою как бы съела и думаю: "Когда же им это надоест?" А они сидят, гонят что-то и изредка спрашивают: мол, как, тебя уже вставило? А меня еще раньше от травы вставило, причем сильно, и я сижу, на картинки там смотрю, музыку слушаю и только изредка говорю: "Да ладно уже, надоели с вашей кислотой, хватит уже. А вот трава у вас классная". И вдруг смотрю на часы и понимаю, что нет такой травы, чтобы вставляла на шесть часов с такой силой. И я как заору: "Так это действительно ЛСД?!"
      - Поищи-ка на полке папочку с надписью "My Problem Child" , - вдруг попросил Горский.
      - Зачем? - спросил Антон.
      - Да так, одну вещь проверить, - сказал Горский
      Антон подошел к полке и стал просматривать папки одну за другой.
      - Вроде нет такой, - сказал он.
      - Ну, не важно, - ответил Горский, - просто никто никогда не умирал от ЛСД. Грохнули эту твою подругу, вот что.
      Иногда Горский любил дешевые внешние эффекты.
      - Они все одноклассники, - продолжал Антон подробно пересказывать сцену смерти Жени. - Лет им, я думаю, по тридцать, и у них совместный бизнес. У всех, кроме Леры - она последние три года провела в Англии.
      - А что она там делала? - спросила Алена.
      - Вроде получила грант от Британского совета на какие-то женские исследования... феминизм и все такое. А сейчас она вернулась, позвонила Поручику и...
      - Поручику? - переспросил Горский.
      - Это прозвище Бориса... не помню фамилии... еврейская какая-то. Не знаю, почему его так называют... наверное, в честь поручика Ржевского. Он выглядит как типичный крутой - золотая цепь, сотовый телефон, все дела.
      - Бандит? - спросил Горский.
      - Нннет, не похож. Крутой, но не до такой степени .
      - Ага, - сказала Алена, - как мой начальник.
      - Ну вот, они близкие друзья с Владимиром, хозяином дачи. Такая контрастная пара: Поручик - душа компании, а Владимир, наоборот, серьезный, жесткий и мрачный. Он, например, собрал всех перед отъездом и предложил сознаться, кто дал Жене кислоту. Они договорились, что не будут передавать дело ментам, а виновный просто уйдет - из бизнеса и из тусовки.
      - То есть он знал, что это убийство? - спросил Горский.
      - Не думаю... - запнулся Антон, - он, кажется, просто не любит наркотиков... ну, ты знаешь этих тридцатилетних алкоголиков.
      - Да, - подключилась Алена, - вот у меня был случай...
      - Подожди, - прервал ее Горский, - пусть Антон доскажет. Значит, убийца должен уйти из бизнеса? А какой у них бизнес?
      - Не знаю, - сказал Антон, - что-то со строительством, кажется... или с инвестиционными фондами.
      Горский кивнул:
      - А кто там еще был?
      - Еще был женин муж, Роман. Такой неприятный молчаливый мужик... Я с ним и двумя словами не перекинулся. И, кажется, позавчера вечером они с Женей поссорились... во всяком случае, вчера с утра они не разговаривали. Сейчас я вспоминаю, что она была весь день какая-то возбужденная...
      - Амфетамины? - спросила Алена.
      - Не до такой степени, - ответил Антон, - просто такая экзальтированная по жизни девушка. И вообще, мне показалось, что если кто-то в этой компании и понимает толк в наркотиках, так это Лера и Альперович. Я курил в субботу вечером, и они присоединились.
      - Как ты сказал? Альперович? - переспросила Алена.
      - Да, а что, ты его знаешь?
      - Я просто только что рассказывала Горскому про него. Помнишь, человек, который пришел в офис, когда я на измену села?
      Горский кивнул и засмеялся.
      - Да, реинкарнация Будды, помню.
      - Что это еще за реинкарнация Будды? - спросил Антон.
      - Потом, - сказал Горский, - расскажи лучше про седьмого, а Алена пока еще забьет.
      - Седьмого зовут Леня. Маленького роста, в очках... персонаж из мультика, в школе, наверное, профессором звали. Но, в общем, ничего примечательного. Пойми, они же все для меня как бы на одно лицо. Так что с меня показания снимать - еще тот труд.
      - Хорошо, - кивнул Горский, - давай попробуем по-другому. Сыграем в... как оно? - китайскую рулетку. Типа в ассоциации. Кто из этих семи человек с каким наркотиком у тебя ассоциируется?
      - Ну, Поручик - с водкой... водка ведь тоже наркотик, да?
      - Так себе наркотик, - сказала Алена, выдувая табак из беломорины.
      - Ну и Поручик так себе, - ответил Антон. - Кто там дальше? Лера, наверное, что-нибудь восточное... медленное и тягучее. Гашиш, скажем, или опиум... хотя нет, опиум - это Роман. Он все время как будто полусонный - и без малейшего проблеска просветления. Тогда Женя, наверное, кокаин...
      - Да, - сказала Алена, - у них, выходит, был не брак, а сноубол.
      - Неудивительно, что они ссорились...
      - Видишь, - сказал Горский, - какая хорошая методика. Кто там остался: Владимир?
      - Ой, не знаю. Что-то такое агрессивное... может быть, амфетамины, хотя для них он слишком сдержан. Думаю, какие-нибудь смеси... немножко одного, немножко другого... водка с кокаином... нет, не берусь сказать.
      - А Леня?
      - Думаю, этот вообще ни с какими наркотиками не ассоциируется... разве что с табаком.
      - Безмазовый мужик, одним словом, - засмеялась Алена, с ладошки засыпая смесь в гильзу.
      - Или нет... помнишь, Горский, ты рассказывал про smart drugs - вот оно и есть! Профессор, одно слово.
      - А Альперович?
      - Андрей... не знаю. Наверное, грибы. Потому что по нему видно, что он самый продвинутый.
      - Тогда пусть кислота будет, - предложила Алена.
      - Нет, не до такой степени все-таки... грибы - в самый раз. К тому же сегодня кислота как-то мрачно звучит. Кстати, Горский, ты уверен насчет того, что от ЛСД никто не умирал?
      - Абсолютно. Я вот хотел тебе у Хофманна показать в My Problem Child.
      - А чего он пишет-то?
      - Насколько я помню, пишет, что был только один смертельный случай - у слона, когда ему вкатили 0,3 грамма.
      - А зачем понадобилось давать слону кислоту? - спросила Алена, закручивая кончик косяка.
      - Просто после того, как Альберт Хофманн в 1948 году синтезировал ЛСД и обнаружил его психоактивные свойства, в течение лет пятнадцати в лабораториях "Сандоз" его серьезно изучали... давали добровольцам, на животных тоже пробовали, дозы варьировали. Возлагали большие надежды - в психиатрии и так далее. В шестидесятые уже много народу над этим работало. Вот Джон Лилли, - Горский кивнул в сторону книжной полки, - укладывался в изотермическую ванну и закидывался. Говорил, что так убираются случайные шумы, и ЛСД действительно становится эффективным инструментом для путешествия, так сказать, вглубь себя. Ну, а потом кислота попала на улицы, ее стали принимать все подряд - и власти быстро прикрыли все эти исследования. Хотя мне как-то показывали советскую упаковку от таблеток с надписью "Диэтиламид лизергиновой кислоты 25".
      - Неужто в аптеках продавали? - спросила Алена.
      - Нет, разумеется. Использовали для секретных экспериментов.
      - Я тут вспомнил, - вдруг сказал Антон, - где-то за полчаса до того, как все случилось, я стоял на галерее вверху и как раз менял кассету. И я услышал, как Женя с кем-то говорила... то есть я не помню, что сказала она, но ее собеседник ответил: "Ты же знаешь, что я люблю тебя". А потом я вставил Shamen и дальше не слушал.
      - А с кем она говорила?
      - Не знаю, я как-то не вслушивался, не опознал голос. Я же тогда не знал, чем все кончится, - пожал плечами Антон.
      - Взорвешь? - спросила Алена, протягивая ему косяк.
      Антон чиркнул зажигалкой и затянулся.
      - Хорошая трава, - сказал он, передавая косяк Горскому. - А как ты думаешь, кто ее убил?
      - Элементарно, Ватсон, - ответил Горский поворачиваясь в профиль и выдыхая дым на манер Холмса.
      Все засмеялись. Так, под нервный смех, они и добили косяк до конца.
      - Из тебя клевый Холмс получится, - сказала Алена.
      - Уж скорее - Ниро Вульф, - ответил Горский, - хотя я для него худощав. Но такой же домосед.
      - Я буду твоим Арчи Гудвиным, - засмеялся Антон, - а вместо орхидей тебе надо разводить ганджу.
      - Скорее уж кактусы, - заметила Алена, - или цветы какие-нибудь... галлюциногенные.
      - Если говорить о цветах, - сказал Горский, - то меня больше всего заинтересовали слова про последний лепесток.
      (C)&
      Лепесток первый
      - Как ужасно не хочется идти завтра в школу, - сказала Женя.
      Они с Лерой Цветковой, поджав ноги, сидели на диване и рассматривали зарубежный журнал мод, принесенный леркиной мамой с работы и утащенный Леркой для визита к подруге. По всем программам телевизора передавали репортаж с XXV съезда КПСС.
      - Смотри, - ткнула пальцем в страницу Лерка, - видишь, какую вышивку теперь делают на джинсах... и туфли, посмотри, какие туфли!
      Женя мрачно кивала и гнула свое:
      - Завтра контрольная по алгебре, а я ничего не знаю...
      - Ну, спишешь у меня, - предложила Лера.
      - Цветкова! Как я у тебя спишу, когда мы рядом сидим? У нас опять будут разные варианты.
      - А я пересяду за тобой.
      - Как же! Так Нордман тебя и пустит!
      - Пускай он сядет к тебе, а я сяду к Белову.
      - Вот уж, - скривилась Женя, - не буду я сидеть с Нордманом. Он мне на прошлой контрольной попытался волосы к стулу привязать. И с Беловым он дружит, а Белов - шпана. Мне Машка говорила, что он ей хвастался, что в первом классе первое сентября прогулял. И вообще Нордман в тебя влюблен, даже на сумке сделал надпись "ЛЕРА".
      - Все ты врешь, - сказала Лерка, но без особой уверенности.
      - Нет, Цветик, не вру, - Женька немного оживилась, - сама видела.
      - Перестань называть меня Цветиком, - огрызнулась Лерка, вставая, меня так в детском саду дразнили.
      - А чего? - сказала Женька. - Хорошее прозвище, чем тебе не нравится? Меня вот Коровой звали.
      - А, ладно, - Лера щелкнула переключателем, - давай посмотрим по второй, может, хоть там чего-нибудь другое?
      Но по второй тоже был Брежнев и всеобщее голосование поднятием партбилета.
      - Звук хотя бы выключи, - сказала Женя, - надоело: всегда одно и то же.
      Лерка повернула выключатель и задумчиво прошлась по комнате. Остановившись около "Аккорда", она выудила из стопки пластинок заезженную еще в прошлом году "По волне моей памяти" и торжественно водрузила ее на проигрыватель. Прицелившись, она опустила иголку прямо на третью песню.
      - Во, эта самая классная!
      На французской стороне
      На чужой планете
      Предстоит учиться мне
      В университете,
      пропел певец, и Лерка, став между диваном и телевизором, начала крутить попой, подпевая:
      - До чего тоскую я - не сказать словами...
      - А чего тоскует? - раздраженно сказала Женька, - между прочим, в Сорбонну едет учиться. Нам, Лерка, туда вовек не попасть.
      - Ну, может, когда станем старые... на какой-нибудь конгресс в защиту мира... лет через двадцать.
      - Ага! Только нас там и ждут, на конгрессе! - огрызнулась Женька.
      - А что, - ответила Лера, - вот Брежнев же все время ездит... даже в Штатах пару лет назад был. Помнишь, тогда еще американское кино по телеку показывали?
      Она плюхнулась на диван и кивнула на экран, где Брежнев безмолвно раскрывал рот под завершающуюся тухмановскую песню.
      - Тихо плещется вода в стенках унитаза, вспоминайте иногда Колю-водолаза, - пропела Женя.
      Лерка прыснула:
      - А я не знала...
      - Зато ты алгебру знаешь, - снова вспомнила о своем Женя.
      - Женька, ты чудовищная зануда, - разозлилась Лера, - ну, не хочешь писать контрольную - заболей!
      - Как же! Заболеешь у моей! Это твои тебе всегда верят, а мои заставляют температуру мерить, - ответила Женька.
      - Ну, набей градусник.
      - С тех пор как я его попыталась нагреть на батарее, и он показал 41,3, мама всегда со мной сидит ... какое уж тут набить!
      - Плохо твое дело, - вздохнула Лерка. Она снова подошла к полке с пластинками и теперь перебирала конверты, - а у тебя ничего нет послушать кроме этого?
      - Неа, - сказала Женька, - у родителей пленки есть... но там только всякий Высоцкий и Визбор, по-моему.
      - Ага, черное надежное золото, - скривилась Лерка, - мои это тоже любят. Тоска, - Она подняла иголку и перевернула пластинку, - значит, будем дальше слушать.
      - Я в прошлом году болела, - сказала Женя, - так ее только что купили я прямо обслушалась. До сих пор все наизусть помню.
      - А чем ты болела? - спросила Лерка.
      - Гриппом, - ответила Женя, - и потом меня еще таблетками траванули.
      - Как траванули?
      - Ну, у меня аллергия на эти... на антибиотики... на пенициллин. А меня оставили с бабушкой, и она об этом забыла. И когда врач пришел и выписал рецепт, то она тут же сбегала в аптеку, купила таблеток и меня ими накормила. Я чуть не померла.
      - А чего было? - заинтересовалась Лерка.
      - Температура - ого-го! И вся опухла, просто как хрюшка была.
      - Так это же классно!
      - Это тебе классно в хрюшку превратиться, - огрызнулась Женька.
      На хрюшку Лерке нечего было обижаться - она была самой худой в классе. Пропустив женькины слова мимо ушей, она продолжила:
      - Смотри, что я придумала: ты сейчас принимаешь таблетку этого пенициллина, у тебя подскакивает температура, тебя укладывают в постель - и контрольную можно не писать!
      - Классно! - Женька даже подпрыгнула на диване и тут же приуныла: - А где мы возьмем таблетки? Мама все выкинула.
      - Наверняка у меня есть, - Лерка уже бежала в коридор, - я сейчас принесу.
      - Только быстро, - прокричала ей вслед Женя, - а то мама скоро придет.
      - Не переживай, - проорала Лерка из прихожей, - когда мама придет, ты уже будешь горячая, как солнце!
      Они жили в одном доме, и Лерке было недалеко бежать. Женька видела в окно, как подруга выскочила из подъезда и стрелой полетела в соседний. Через пять минут она снова появилась на улице, победно помахав рукой. Женька побежала открывать дверь.
      Лерка, сбросив пальто, влетела за ней в комнату.
      - Принесла, принесла! - пританцовывала она.
      - Ах ты мой Цветик-семицветик, - кинулась к ней Женя.
      - Какой я тебе цветик-семицветик? - Лера вынула из кармана пачку таблеток и положила на стол. - Те самые?
      - Те самые! Давай только полтаблетки, - предложила Женя, - а то от целой мне слишком плохо было... даже неотложку вызывали.
      - Ну, ладно, пусть будет семицветик. Только ты больше не дразнись, а повторяй за мной, - Лера надломила таблетку пополам и встав на цыпочки подняла полтаблетки над головой:
      Лети, лети лепесток
      Через запад на восток,
      Через север, через юг
      Возвращайся, сделав круг.
      Лишь коснешься ты земли,
      Быть по-моему вели.
      - Вели, чтобы я завтра не пошла в школу! - крикнула Женька и Лера опустила ей таблетку на язык.
      - Теперь рассосать - и все в ажуре, - сказала она.
      - Ты таблетки спрячь, - только и успела сказать Женя, чувствуя, как волна поднимающегося откуда-то изнутри жара заливает ее солнечным теплом...
      "Жигули" Олега заглохли за два квартала до дома Горского. "Жители деревни умеют по цвету облаков на закате или мычанию скотины определять погоду на завтра и виды на урожай, - думал Олег, запирая машину. По-настоящему продвинутый городской житель должен по шуму глохнущего мотора машины определять курс доллара будущей осенью".
      Конечно, никакой травы он купить не успел. Слезы милиных родителей, допрос в милиции - какая уж тут трава. Теперь он собирался рассказать обо всем Горскому - и в особенности о молодом человеке, которого он встретил на лестничной площадке. Сам не зная почему, он умолчал о нем на допросе в милиции - частично потому, что терпеть не мог ментов, частично потому, что разозлился на то, что его - свидетеля - заставили пройти обычную процедуру снятия отпечатков пальцев и подробного допроса: когда вы познакомились с покойной, что вас связывало и так далее. Да ничего не связывало, да всю жизнь был знаком, у нас дачи рядом и родители вместе работали. Зато отпечатки пальцев теперь есть у ментов, тоже мне радость.
      Олег позвонил в домофон, неестественно веселый голос Горского спросил "Кто?", потом взвизгнул замок, и дверь открылась. Уже в прихожей чувствовался запах травы, и Олег перестал переживать, что не заехал к дилеру. Похоже было, что и без того сегодня хватит на всех.
      Горский сидел в своем кресле, а незнакомый Олегу молодой человек вдувал паровоз миниатюрной брюнетке, сидевшей к Олегу спиной. Девушка щелкнула пальцами, и парень вынул косяк изо рта.
      - Присоединяйся, - сказал он Олегу.
      Брюнетка повернулась, и Олег узнал Алену. Она смеялась, дымок от травы выходил у нее изо рта. На секунду Олегу стало жалко обламывать ее, но любопытство было сильнее.
      - Привет, Алена, - кивнул он, - ты знаешь Милу Аксаланц?
      - Да, мы учились вместе, - сказала она и улыбка сбежала с ее лица, - но мы уже год не виделись. А что?
      - Она сегодня под машину бросилась... насмерть...
      Алена закричала почти сразу.
      Два трупа за один день было слишком много для Антона. Вероятно, это было слишком много для всех: даже Горский на этот раз просто выслушал рассказ Олега, предложил забить еще косяк, переспросил только имя - "Как ты сказал, Дингард?" - и замолчал на весь вечер. Алена курить отказалась, сославшись на то, что завтра ей рано на работу, и как-то очень быстро засобиралась домой. Когда Антон вышел за ней в прихожую, Алена спросила, не хочет ли он проводить ее до дому. Сам не зная почему, он согласился, хотя до этого хотел еще задержаться и поговорить с Горским.
      Впрочем, ему показалось, что когда он вдувал ей паровоз, между ними проскочила какая-то искра... не в буквальном, разумеется, смысле. Антон всегда находил очень волнующим выдыхать дым в рот другому человеку. Получалось похоже на дистанционный поцелуй - впрочем, не очень долгий. Считалось, что охлажденный дым действует сильнее - но Антон подозревал, что главное, как и во многих травяных делах, был сам ритуал.
      Они спустились в метро и мимо неподвижного милиционера пошли к эскалатору.
      - Хороший город Москва, - сказал Антон, - идешь обкуренный и всем хоть бы хны. Вот если бы шел пьяный - точно бы привязались.
      Алена ничего не ответила, и Антон сглотнул про себя неприятную мысль о том, что через несколько лет все может измениться... впрочем, он утешил себя тем, что в России наркотики всегда останутся привилегией особо продвинутых. Массы будут по-прежнему пить свою водку.
      Алена молчала, и ее молчание начало тяготить Антона. В пустом полночном вагоне он спросил ее:
      - А ты хорошо знала эту Милу?
      - Мы с ней были ближайшие подруги... с детского сада еще. Почти всю жизнь, получается.
      - Ты же говорила, что вы давно не общаетесь?
      - Всего год, - ответила Алена.
      - А чего поругались?
      - Из-за мужика, - голос ее дрогнул, и Антон почувствовал, что она вот-вот заплачет.
      - Ладно тебе, - сказал он, обнимая ее за плечи.
      Он не любил в себе состояние эротического возбуждения. Тупое, одномерное желание, казалось, принижало его. За то он и любил траву, что, в отличие от алкоголя, она не возбуждала сексуального вожделения, а словно рассредоточивала его... эротизм не был сконцентрирован в женской пизде, а был словно разлит по всему миру. Антон помнил, как в один из первых раз, когда курил гашиш, он целый вечер гладил обивку кресла, получая нечеловеческое удовольствие от тактильных ощущений... мысль о сексе казалась в таком состоянии просто смешной.
      Однако ночь, проведенная с Лерой, словно изменила его. Самое странное было то, что он никогда не любил девушек лериного типа - полных большегрудых блондинок, предпочитал как раз миниатюрных брюнеток вроде Алены. К тому же Лера была старше, наверное, лет на десять и слишком активна в постели - на его вкус. Но как бы то ни было, он поймал себя на том, что сидит, обнимая за плечи готовую заплакать Алену, а перед его глазами проносятся отрывочные воспоминания о позапрошлой ночи.
      Они вышли в "Выхино", бесконечно долго шли между киосков, потом свернули куда-то вбок и через десять минут вошли в темный двор. Все это время они двигались абсолютно молча, обнявшись, словно превратившись в единый четырехножный механизм. Как иногда бывало под травой, движение почти полностью захватило Антона. "Хорошая шмаль у Горского, - подумал он, - два косяка - а как вставило!"
      Алена открыла дверь подъезда. Как само собой разумеющееся, они вошли внутрь и, уже расцепившись, поднялись по лестнице на второй этаж. Свет в прихожей горел и, словно оправдываясь, Алена сказала:
      - Не люблю приходить в темноту.
      Она снимала маленькую квартирку с небольшой комнатой и кухней. Вся мебель состояла из раздвижной тахты, большого шкафа и стоящего на табуретке телевизора с видеомагнитофоном. Антон живо представил себе, как по вечерам Алена одна смотрит какой-нибудь тупой американский фильм, пытаясь с помощью травы сделать его более интересным.
      - Хочешь чаю? - спросила она.
      Антон кивнул. Они прошли на кухню. С каждой минутой он все сильнее чувствовал, что надо что-то сделать... попрощаться и уйти, обнять и поцеловать, сказать что-нибудь, в конце концов.
      - Отличная у Горского трава, - сказал он.
      - Это васькина, - сказала Алена, - хочешь, я тебе тоже отсыплю?
      - Конечно, у меня как раз кончилась...
      Алена открыла верхний ящик буфета и вынула оттуда металлическую баночку из-под специй.
      - Есть куда насыпать?
      Антон покачал головой. Алена оглянулась, потом взяла с подоконника лежавшую там рекламную газету, оторвала первый лист и, насыпав на него горку травы, свернула конвертиком и протянула Антону.
      - Спасибо, - сказал он.
      Вышел в прихожую, сунул пакет во внутренний карман, но вместо того, чтобы вернуться на кухню, зашел в ванную. Вымыл руки, смочил лицо водой и подумал: "Надо либо уходить, либо трахнуть ее немедленно". Теперь он твердо понял: Лера была наваждением, и избавиться от него можно было только передав его другому человеку. Пускай завтра вечером Алена ищет с кем бы ей переспать, а он вернется в свой привычный, безопасный мир, где от других людей не надо ничего - кроме разве что веществ или денег, которые, в конце концов, нужны только для того, чтобы эти вещества покупать.
      Когда он вошел в кухню, Алена стояла к нему спиной. Он обнял ее и заглянул ей через плечо. В руках она держала неумело нарисованную картинку, где семь башен высились под синим, уже расплывающимся от слез, небом.
      Антон не стал раскладывать диван, и они занимались любовью прямо на полу. Поначалу он пытался целовать ее, слизывая слезы со щек, говорить какие-то ласковые слова, быть нежным и соответствовать моменту, но чем дальше, тем больше им овладевал какой-то амок, словно в васину траву насыпали стимуляторов. Остервенело он совершал поступательные движения, а Алена всхлипывала под ним, не то от удовольствия, не то от продолжающийся истерики. Казалось, что все это может длиться без конца: Антон никак не мог кончить и уже сбил себе все колени на жестком полу. Он попробовал положить девушку на диван, но тот был слишком узок, чтобы продолжать. Держа Алену на руках, он замер, оглядывая комнату. В конце концов он опустил ее обратно на пол, матерясь, раздвинул тахту и, решив обойтись без простыни, положил Алену на живот.
      - Так не хочу, - сказала она, приподнимаясь на четвереньки и, когда он вошел в нее, снова зарыдала, словно ждала этого. Глядя на ее выпирающие ребра, Антон живо воскресил в памяти полную спину Леры, и это воспоминание словно прибавило ему сил. Закрыв глаза, он задвигался все быстрее и быстрее, чувствуя, что его член превращается в деталь какого-то сложного механизма. Каждый толчок исторгал из алениных глаз новые потоки. С последним содроганием Антон рухнул на нее, аленины руки подломились и она упала лицом на влажное пятно собственных слез.
      - Это я ее убила, - сказала она, - я.
      Нездоровый интерес Бориса Нордмана к трудам и дням Поручика Его Императорского Величества Лейб-гвардии гусарского полка Казимира Ржевского насчитывал уже не одно десятилетие. Началось все еще в восьмом классе, когда Нордман, едва ли не впервые напившись, стал хвастать, что происходит из княжеского рода Голицыных. Идея называть его Князем не встретила поддержки, потому что кто-то тут же заметил, что Нордман перепутал: он наверняка происходит не от князя Голицына, а от Поручика Голицына, который бухал вместе с корнетом Оболенским, когда большевики вели их девочек "в кабинет". Несмотря на возражения Нордмана, что девочек у него увести никому еще не удавалось, прозвище Поручик прилипло к нему, и одноклассники с полумистическим ужасом наблюдали, как оно трансформирует своего владельца.
      В конец концов Поручик превратил свое прозвище в хобби и начал скупать все, что могло иметь отношение к знаменитому герою 1812 и последующих годов. Комплекты гусарской формы, фарфоровые статуэтки, шпоры, сабли и полковые знамена заполнили собой всю его квартиру - в конце концов Поручику надоело слушать нытье жены и, купив небольшой подвал в центре Москвы, он организовал там клуб "Ржевский". Туда он и свез все свои сокровища - к радости Натальи, которая, впрочем, все равно через полгода развелась с ним.
      Именно в одном из кабинетов клуба и сидели Поручик и Владимир. Они пили уже вторую бутылку "абсолюта", и Поручик, уже в который раз, объяснял приятелю идею "Ржевского":
      - Ты не въезжаешь, ты не врубаешься, ты ничего не понимаешь в натуре вообще! Ты пойми: Ржевский -- это символ свободы русского духа! Идеальный символ! Это чушь, что тем, у кого есть деньги, хочется жить, как в Европе. Им хочется жить как в России, хотя бы вечером, расслабившись, если днем они вкалывают, как в Штатах. И тут - наш "Ржевский"! Тут тебе, бля, не Америка.
      - Тут, знаешь ли, всюду не Америка, - заметил Владимир.
      - А ты знаешь почему? Потому что этого никто не хочет! Потому что вся Америка работает на свою пенсию, а мы не рассчитываем до нее дожить. Потому что тут все время происходит такое говно, как с Димоном.
      - Со Смирновым? - переспросил Владимир.
      - С ним самым. Есть схема, можно сказать - идеальная схема. Еби - не хочу. Димону на счет валятся деньги, и вдруг - он их пиздит и пускается в бега. Вместо того, чтобы как всегда переслать их на хуй дальше, срубив свой процент.
      - А сколько было денег?
      - Вот! - торжественно провозгласил Поручик, поднимая стопку, - в этом-то и главная хохма! Денег было поллимона зеленых!
      Владимир заржал.
      - Удивительный мудак! - сказал он, - их же даже не хватит, чтобы хорошо спрятаться.
      - А прятаться ему придется хорошо, потому что он подставил, как водится, кучу народу. Хорошо еще, что никто из наших не имел с ним дела.
      - Димон, даром что мудак, хороший был парень, - сказал Владимир, выпьем, чтоб жив остался.
      Они выпили.
      - Возвращаясь к "Ржевскому", - заметил Поручик, - надо сказать, что пока у нас есть такие люди, Америки у нас не будет. Потому что мы ценим напор и грязь, а вовсе не комфорт и надежность. Возьмем, к примеру, секс. Что такое идеальный секс в Америке? Это когда молодая полногрудая девка сосет тебе хуй и при этом визжит от восторга. Можно забесплатно, а можно по заранее обговоренному тарифу. А что такое русский секс? Это секс наперекор всему, когда уже не хочешь ебать -- а ебешь!
      Как в Уваровском совхозе
      Ебут девок на навозе.
      Их ебут, они пердят,
      Брызги в стороны летят! -- с выражением продекламировал он, разливая водку по рюмкам.
      - Удивительно, насколько ев'геи хо'гошо понимают 'гусскую душу, нарочно картавя сказал Владимир.
      - За дружбу народов! - провозгласил Поручик.
      Они выпили.
      - Хорошо, - он крякнул, - а что до евреев, не забывай: кто пьет русскую водку, тот русский в душе.
      - Мне кажется, ты на "Абсолют" давно перешел, - съязвил Владимир.
      - В России и "Абсолют" русский! - провозгласил Борис. - Во всяком случае, со второй бутылки.
      - Уж скорее польский, - вставил Владимир, но Поручик его не слышал.
      - Идеальное бухло! Потому что - что такое русская выпивка? Это выпивка через "не хочу". Демьянова уха. Чтобы все из ушей лилось! Широта русской души!
      Он несколько театрально рыгнул и, почти не меняя тона, сказал:
      - А если кто и жидится, так это ты.
      - Почему?
      - Я тебя сколько уже прошу: продайте мне долю в этом вашем фонде! У меня куча свободных денег, я их вынул из ваучерных дел, пока не грохнулось все - и они мне просто карман оттягивают.
      - Боже мой, Боря, как ты утомителен бываешь на второй бутылке, вздохнул Владимир, сразу меняя тон, - ты бы уж сразу к делу переходил. Сам ведь знаешь: я пьянею медленней тебя.
      - Ну, - начал Поручик, но приятель остановил его:
      - Ты хочешь базарить про дело? Пожалуйста. Объясняю. - Белов отодвинул бутылки, расчищая место на столе. - Все как всегда: деньги инвестируются не в проект, а во взятки. Все взятки проплачены, налоговые льготы получены, дальше, собственно, остается разрабатывать привычные схемы. Какие еще деньги сюда можно ввести? Я же не могу отдать тебе свою долю?
      - Так отдай чужую! - Поручик отодвинул бутылку, - уговори Ромку продать мне Женькину долю - и я в долгу не останусь.
      - Ты не понимаешь, - терпеливо объяснял Владимир, - женькина доля не досталась Ромке. Она делится на всех нас: на Леню, Рому, Альперовича и меня. У нас был такой уговор: если кто-то выходит из дела, то его доля делится между всеми.
      - Значит, женькина доля распределилась между вами четырьмя? - спросил Поручик, - чушь какая-то!
      - Собственно, это я настоял, - сказал Владимир, - вспомнил, как ты разводился с Натальей, и решил, чтобы родственники, что бы ни случилось, ничего бы не получали... никто, конечно, не мог ожидать, что все так повернется.
      - Так надо встретиться с ребятами и поговорить...
      - Понимаешь, я не могу ни с кем из них встречаться и говорить. Все время думаю: может, это кто-то из них принес ей эту отраву?
      - Брось, - сказал Поручик, - не изображай из себя Шерлока Холмса.
      - Я считаю, это Лерка, - продолжал Владимир, не слушая его, - она сама говорила, что в Англии пробовала наркотики. Вот она и привезла - и решила подсадить подругу. Тем более денег у нее нет, вот она и решила подторговать...
      - Нуууу, - протянул Поручик.
      - Ты только вспомни, какую чушь она несла вечером! Про то, как мужчины Женьке век заедают! Это Женьке-то, которая без Ромки вообще была бы сейчас никто и звать никак! Обычная прошмандовка в какой-нибудь конторе.
      - Она, собственно, сейчас и так уже - никто, - резонно заметил Поручик.
      Они выпили, не чокаясь.
      - Я все равно не верю, что это Лерка, - сказал Боря, - какая из нее наркоманка.
      - Много ты видел наркоманов? - возразил Владимир, - вот то-то!
      - Не знаю даже, - сказал Поручик задумчиво, - я ей тут денег собирался дать, по старой дружбе... но теперь, пожалуй, не буду, коли так.
      Он взял бутылку и разлил остатки по рюмкам.
      - Но ты все равно поговори с ребятами, - сказал он.
      Только через неделю Антон выбрался встретиться с Шиповским. Он вполне верил Горскому на слово, но в какой-то момент ему захотелось почитать что-нибудь психоделическое - и он решил, что история изобретения и распространения ЛСД будет в самый раз. В его жизни настала очередная полоса затишья: полученных от Владимира денег должно было хватить еще на какое-то время, и он снова жил в том тягуче-дремотном режиме, который так любил. Лето было в самом разгаре, и по утрам он выносил кресло на балкон, где, разложив на маленьком столике все необходимое, подолгу смотрел в безоблачное небо, греясь на солнце и воображая себя где-нибудь на Ямайке или в других теплых странах, - их названия напоминали о далеком детстве, романах Жюль Верна и мире, в который иногда так хотелось вернуться. Знакомые звали ехать в Крым, где прошлым летом все было удивительно дешево, но Антон был тяжел на подъем.
      Шиповский сказал, что лучше всего будет зайти в редакцию, и Антон без труда нашел сталинский дом рядом с кинотеатром "Прогресс", ставшим после повсеместного внедрения видео таким же ненужным, как и большинство других кинотеатров. Редакция располагалась в небольшой трехкомнатной квартире на первом этаже. Какой-то смутно знакомый молодой человек встретил Антона в прихожей, спросил:
      - Вы к кому?
      - К Игорю, - ответил Антон, и собеседник указал на дверь в левую комнату.
      Там, обложенный журналами, сидел за компьютером Шиповский. В руках он держал свежий номер The Face. Антон даже облизнулся на такую роскошь: более красивых и, как уже начинали говорить в Москве, "стильных", фотографий он нигде не видел.
      - Привет, - сказал он, - я Антон, от Юлика Горского.
      - А, - сказал Шиповский, - садись.
      Антон никогда не встречался с Шиповским, хотя слышал о нем. Говорили, что Игорь Шиповский окончил несколько лет назад не то филфак, не то журфак, и якобы пытался сначала издавать какой-то литературоведческий журнал. Но в какой-то момент он, попробовав экстази, круто въехал в рэйв, затусовался на Гагарин-пати с Бирманом и Салмаксовым, и в результате переориентировался на журнал для любителей продвинутой музыки и правильных веществ. Шиповский был похож на рассказы о себе: в очках, худощавый, в джинсах и свитере, смахивающий вот именно что на филолога. Трудно было вообразить себе человека, менее похожего на рейвера.
      - Когда журнал-то выйдет? - спросил Антон.
      - Осенью, - ответил Игорь и полез куда-то в груду бумаг, - сейчас обложку покажу.
      Обложка была большая, раза в два больше, чем у всех журналов, которые приходилось видеть Антону. Картинка была в меру психоделичной, хотя и недостаточно кислотной, на вкус Антона. Наверху округлым и будто бы расплывающимся шрифтом было написано "ЛЕТЮЧ".
      - Круто? - спросил Шиповский.
      - Да... - с уважением протянул Антон, - а что такое "Летюч"?
      - Это наше название, - объяснил Игорь, - я буду всем говорить, что от "ЛЕрмонтова" и "ТЮТЧева" образовано.
      - А Тютчев разве без второго "т" пишется? - спросил Антон.
      Шиповский захохотал.
      - Да это шутка! - сказал он, - это же в честь Саши Воробьева названо!
      - Понял, - сказал Антон, хотя на самом деле понятия не имел, кто такой Саша Воробьев и почему журнал в честь него должен называться "Летюч".
      - У нас будет такой крутой журнал, - продолжал Шиповский, - с совершенно обалденным дизайном и очень энергичными текстами. Москва просто взорвется!
      - Такой русский The Face? - спросил Антон.
      - Что The Face, - махнул рукой Шиповский, - Face отдыхать будет по сравнению с нами. И Wierd с Ray Gun'ом.
      Антон не понял, причем тут Рейган, но промолчал.
      - Потом мы еще клуб откроем. Миху Ворона позовем, Врубеля, Лешу Хааса... всех. LSDance просто умоется. И коммерчески это будет полный верняк, - сказал Шиповский, - ты знаешь, сколько крутых сейчас пересаживаются на драгз с водки?
      - Ну, не знаю, - протянул Антон, вспомнив недавнее посещение загородного особняка.
      - А я - знаю, - продолжил Шиповский, не распознав в антоновой реплике мягкой формы скепсиса, - вот у Зубова куча народу берет: и траву, и экстази, и даже кислоту. Иногда, говорит, настоящие новые русские приезжают: крутые тачки, дорогие костюмы, все дела. Так что мы будем делать по-настоящему массовый журнал, без особых заумностей. Кстати, Хофманн поэтому не пойдет. Шиповский снял папку со стоящего рядом стеллажа и протянул Антону, - так что скажи Горскому спасибо и отдай ему. Почитать было интересно.
      - Спасибо, - ответил Антон и сунул папку в рюкзак. Он уже собирался уходить, когда давешний парень, встретивший его в прихожей, заглянул в комнату и спросил:
      - Чай будешь пить?
      Чай пили на кухне. Дима разлил по надтреснутым чашкам кипяток и бросил туда пакетики. Прихлебывая, Антон думал, что хорошо бы совершить диверсию на чайной фабрике - накрошить туда грибов... совсем немного. Не успел он подумать, как измельчали психоделические люди со времен Тимоти Лири, предлагавшего впрыснуть ЛСД в канализацию, как на кухню заглянул молодой человек в несколько неуместном в этой захламленной кухне костюме, хотя, слава Богу, без галстука.
      - Гош, чай будешь? - спросил его Шиповский.
      - Какой тут на хуй чай, - загадочно ответил молодой человек, взял чашку Антона и скрылся.
      На недоумевающий антонов взгляд Шиповский пояснил, что это сотрудник дружественной риэлтерской фирмы, делящей с редакцией "Летюча" трехкомнатную квартиру. Квартира принадлежит генеральному спонсору всего проекта - уже упомянутому Александру Воробьеву. Выяснилось, что все они - Шиповский, Воробьев, Дима и даже Гоша не то учились в одной школе, не то жили в одном дворе где-то в районе Фрунзенской.
      - Вы что, так и общаетесь всем классом? - спросил Антон, чтобы как-то поддержать беседу.
      - Да нет, - сказал Дима, - я о большинстве народу вообще ничего не знаю.
      - Ты вообще - отрезанный ломоть, - сказал Шиповский, - ты даже на похороны Милы Аксаланц не пошел.
      - Какая Мила? - заинтересовался Антон, - та, которая...
      - Да, под машину бросилась, как раз недалеко от школы. А ты ее знал?
      - Да нет, - Антон смутился, - знакомый рассказывал... а чего это она?
      - Она всегда была странная, ни с кем не общалась. У нее с Аленой Селезневой была какая-то своя игра... в какое-то королевство... вот Димка, кажется, рассказывал.
      Дима пожал плечами.
      - Что-то не припоминаю... Алена вроде говорила что-то, но я забыл уже все.
      "Надо будет Горскому рассказать, про королевство", - подумал Антон, и в этот момент снова появился Гоша. Ни к кому не обращаясь, он выматерился свистящим шепотом и отхлебнул чаю из антоновой чашки.
      - Чего случилось-то? - спросил Дима.
      - Два месяца пасу коммуналку, - объяснил Гоша, - все согласны на все, одна баба хочет переехать с доплатой в тот же район, в двушку. Спрашиваю: "Деньги-то есть?" Отвечает: "Да". Ищу варианты. Один, другой, десятый. Коммуналка очень хорошая, на Кропоткинской, в переулке. Наконец - нашел. Клиентка довольна, все остальные жильцы уже устали ждать и тоже готовы. На той неделе - подписывать и платить. И тут она приходит и говорит, что денег нет. Вышла, мол, осечка. Рабинович сейчас сидит с ней, пытается понять - все совсем накрылось или еще есть шанс. Поеду вечером в "Армадилло", расслаблюсь по полной программе.
      Выпалив все это на одном дыхании, Гоша вылетел с кухни. Антон, подхватив свой рюкзак, засобирался следом.
      - Номер-то подаришь? - спросил он Шиповского.
      - Даже на презентацию позову, - ответил тот, - как бы вместо Горского. Полномочным представителем.
      Антон вышел в коридор. Гоша как раз закрывал дверь за очередным ушедшим клиентом.
      - Успеха тебе, - сказал ему Антон. Тот, открывая дверь, кивнул скорбно и сосредоточено.
      Под металлический лязг за спиной, Антон повернул на лестницу - и сразу увидел в проеме подъездной двери знакомый силуэт. Имя он крикнул вполсилы, как-то даже неуверенно, но Лера услышала и обернулась.
      Второй лепесток
      Продолжение следует
      Продолжение ожидается в марте 2003
      2000-2001
      Беэр-шева - Москва - Пало Альто