Мной овладела странная и тяжелая абсолютная апатия, если не сказать — отупение. Не хотелось разговаривать, думать, двигаться; я часами лежал под мостом, завернувшись в отвратительно вонючее тряпье, к запаху которого притерпелся, и глядел в широкий и неровный каменный свод. Спать почти не мог, а когда ненадолго забывался, перед глазами с потрясающей четкостью вставали картины боя, окровавленный Кулема с раздробленными ногами или Лева, умирающий на моих руках. С криком, или хуже того — воем, я просыпался.
      Хозяева моего странного убежища старались подкармливать меня и по-своему даже выхаживали: совали то стакан водки, то сигареты; один раз маленькая дама по имени Аделаида, или Ада («Вот вредная сука! — ворчал на нее Лесик. — У нее и имя-то: Ад, только женского рода!») предложила: «Может, тебе того… Нюхнуть или кольнуться… Истомился ты весь, на живого не похож… Ты скажи, я сгоняю, знаю, у кого позаимствовать…» Они, посовещавшись, отдали мне лучшее из того тряпья, что у них было, а Леонид показал место, где меньше всего дует и тепло от земли, поскольку близко проходит теплоцентраль… Они были неплохими людьми и в меру своего разумения старались помочь, но помочь мне было сложно: рана моя была не физической, а душевной, зато стопроцентно смертельной. Надо было только немного подождать.
      — Смотри, он почти не жрет ничего, болезный… — негромко говорила Аделаида. — И не спит… Загнется вовсе.
      — А мне что прикажешь — кормить насильно или на ночь по башке бить, чтобы отрубался до утра?! — горячился Леонид. — Ему и так досталось… А мы делаем, что можем. Загнется, значит, судьба такая…
      Но он вновь подкрадывался ко мне и, заглядывая в глаза, блеял:
      — Артемушка! Покушай, мил-человек, а? Ну, нельзя себя так изводить… Выпей водочки и закуси, авось уснешь… Без отдыха человеку никак невозможно, не машины же… Вот, Адка пельмешков наварганила, где только достала, чертяка… Оно хоть и магазинные, а все одно, какое ни есть — мясо…
      Я отворачивался. Есть не мог, а пил только тогда, когда они наклоняли горлышко грязной пластиковой бутылки с водой над моим ртом. Один раз кто-то из них, схитрил и налил вместо воды водку, но я учуял ее по запаху и отвернул лицо. Часть драгоценного напитка пропала даром, и Лев кричал на Аделаиду: «Еще раз, извергиня — и молись своей бомжовской богоматери, придушу! Не видишь, он двинутый: водку не пьет!»
      Сколько это продолжалось, сказать сложно. Думаю, несколько дней. Все время шел дождь, день с трудом был отличим от ночи; впрочем, я и не стремился их различать. То меня знобило, начинался жар, я горел в лихорадке, понимая, что все — вот-вот наступит конец. А спустя десять-двенадцать часов обнаруживал, что здоров, просто слегка ноет поясница… Яне подхватил никакой заразы, вши, от которых чесался Лесик, меня, казалось, избегали. Этим метаморфозам не было объяснений, но я их и не искал. Лежал и бездумно глядел на каменный свод. Его узоры и изучил до мельчайших подробностей.
      Абсолютная безысходность — это все, что я чувствовал. Никто не поможет — ни Харик, ни Шмарик; все это дурацкие придумки, бред воспаленного воображения. И никакого Человека Равновесия тоже нет, он нам с Сотниковым прислышался… А есть только мертвые Михалыч, Антон, Лева… Погибшие в банке ребята-охранники… За что? За деньги, за бумажки?! Да провались они!..
      А если все так — к чему суетиться, куда-то идти кого-то искать? Все уже случилось, дальше будет только хуже. Потому можно просто лежать и ждать смерти. Так она наступит наиболее безболезненно…
      Я почти не ел, мало пил, еще меньше спал, — практически не двигался — и медленно таял, растворялся в пространстве…
      Но однажды все изменилось.
      В то утро взошло солнце, и оказалось, что небо — глубокое и совершенно чистое, без малейшего признака облаков.
      Я оглох от тишины и понимания, что дождя нет, а есть — весна в этом страшном сумасшедшем городе, свет солнца и что-то еще, пока мне недоступное…
      Захотелось встать, но не было сил; я беспомощно зашевелился, как выброшенный на берег и перевернутый на спину краб, и, кажется, попытался позвать Лесика и Аделаиду, но Лесик оглушительно, с присвистами и похрюкиванием храпел, а я не смог выдавить из глотки ни одного членораздельного звука.
      И в этот момент во мне проснулось такое огромное, великолепное желание жить, что я, ощутив вдруг омерзительное тепло и вонь тряпья, в котором столько времени ждал смерти, начал с остервенением и, насколько хватало сил, быстро выбираться из него; откидывал, отпихивал, матерясь, наконец, выбрался, встал на четвереньки… и меня основательно стошнило. Проклятие! Еще вчера я и не думал, как это гадко — быть бомжом; еще вчера я покорно ждал конца этого затянувшегося спектакля в ублюдских декорациях…
      Но сегодня…
      А что произошло сегодня? Просто взошло солнце, и мне захотелось жить? И я понял, что жить —не так плохо, даже в тех обстоятельствах, в которых я оказался.
      Нужно досмотреть, чем все кончится. Но не пассивно, а участвуя; не из зрительного зала (ложи для инвалидов и моральных уродов), а стоя на сцене, с оружием в руках.
      Итак.
      Конечная цель — Человек Равновесия. Уж я-то знаю, какие вопросы задать этому выродку. Промежуточная цель — Харик, или Харон, кому как больше нравится. И нечего потрясать перед моим носом мистическими образами и закатывать глаза: пока они оба для меня — люди, из костей, крови и плоти. Кости всегда можно сломать, кровь пустить, а плоть ранить. А какими дополнительными способностямиони обладают (если обладают!) — разберемся на месте.
      Как найти Харона, знает Лесик. Тогда, в ночь моего появления здесь, он отказался говорить, а под утро я сломался. Придется допросить сегодня, и основательно, ибо долго задерживаться я больше не хочу да и не могу.
      Пора будить моих спящих красавцев. Лучший способ — запах еды.
      Храп Лесика прервался двадцать минут спустя невнятным звуком «Мням-мням…» К этому времени мой картофельный супец на тушенке был почти готов и вовсю распространял по округе сногсшибательный аромат. Ада, выпившая вчера больше Лесика, все еще крепко спала, и это мне было на руку.
      Он вылез из тряпья, потряс головой, просыпаясь, и поморщился: болел один из оставшихся во рту семи зубов. Потянулся к валявшейся рядом бутылке некоего поддельного пойла, называемого у них водкой, опрокинул над раскрытым ртом и потряс. Прополоскал рот упавшими каплями, проглотил и снова поморщился.
      Я наблюдал за ним.
      Он перевел мутный взгляд на костер, потом на меня; брови его поползли вверх, губы сложились трубочкой и исторгли:
      — О!..
      С самой располагающей улыбкой, на какую только был способен в это утро, я поманил его рукой.
      Мы сидели, разделенные костром с закипающим в котелке супом, и улыбались друг другу. Леонид потянул носом и блаженно зажмурился. Я подумал, что сейчас он начнет нахваливать мой кулинарный талант, но ошибся.
      — Поздравляю, Артем. Ты стал одним из нас.
      Это прозвучало не вполне четко, но абсолютно осмысленно. Я продолжал улыбаться, подобравшись внутренне и готовясь прыгнуть в любую секунду. Он ничего не замечал и продолжил:
      — Дать зеркало? Где-то у нас был осколок… Посмотри на себя — ты поймешь, что я не обманываю и не кривлю душой. Для кого-то нужно больше времени, для кого-то — меньше. Тебе хватило трех дней, и ты совершенно…
      Он ничего не успел понять — и вот лежит на земле, я навалился сверху, а мои пальцы держат его за горло.
      — Договаривай, — ласково сказал я.
      — …преобразился, — прохрипел он.
      Не ослабляя хватки, я наклонился к его уху и внятно сказал:
      — Никогда я не буду одним из вас. Кивни, если понял.
      Он с большим трудом сделал едва заметное движение головой, и я сразу отпустил его горло, выпрямился и повернулся к костру.
      — А супец-то наш совсем поспел! Даму будить будем?
      Лесик смотрел на меня во все глаза и молчал.
      Втроем мы довольно быстро расправились с почти полным котелком наваристого супа. Я внимательно наблюдал за обоими. Аделаида старалась есть размеренно, но то и дело переходила в галоп и покряхтывала от удовольствия; Леонид, напротив, ел с некоторой неохотой, то и дело морщась — то ли от зубной боли, то ли от воспоминаний.
      Ада первой отложила в сторону пустую помятую миску с ложкой и, толкнув напарника в бок, довольно сказала:
      — Я всегда знала, что мужчины — лучшие кулинары и повара.
      — Чай за вами, — сказал я. — Займитесь, пожалуйста, любезная Ада.
      Она кивнула и пошла мыть котелок.
      — А теперь приступим ко второй части марлезонского балета, — негромко сказал я. — Леонид, как мне найти Харика?
      Краем глаза я заметил, как замерла и напряглась Ада, возившаяся с котелком. На лице Лесика появилось несчастное выражение.
      — Я… не знаю…
      — Хватит играть со мной, — жестко сказал я. — Я и так потратил на вас слишком много времени. Если бы вы рассказали мне все, что знаете, еще тогда, в первую ночь, я бы сразу ушел и не стал тут… с вами…
      — Мы хорошо к тебе относились, — подала голос Ада. — Мы старались тебе помочь. Тысячу раз мы могли расправиться с тобой, а тело сбросить в Серебрянку… Но мы этого не сделали. Мы дали тебе возможность прийти в себя. Если б ты свалил тогда, в первую ночь, неизвестно, как далеко ты бы ушел.
      — Я признателен вам за то, что вы сделали и не сделали,— сказал я. — Но задерживаться дольше я не могу. И платить за сведения мне вам нечем. Дайте мне их в долг. Я верну долг при первой возможности…
      — Ничего ему не говори! — крикнула Ада Лесику. — Я всегда знала: люди — неблагодарные твари…
      Леонид посмотрел на нее, потом перевел взгляд на меня и, поморщившись, потер рукой то место на шее, которое недавно сжимали мои пальцы.
      — Здесь решения принимаю я, — сказал он негромко. — В долг так в долг… Но у меня одно условие. Ты уйдешь завтра с рассветом. Ночью может понадобиться твоя помощь…
      Ада, стоявшая неподалеку, слышала каждое слово. Она не стала, как обычно, возражать (это меня удивило), только спросила:
      — Почему ты думаешь, что онипридут именно сегодня?
      — Чувствую…
      — Тогда давай переберемся куда-нибудь, не дожидаясь ночи… Мест много.
      Он помолчал.
      — Нет. Здесь наш лагерь. Мы будем его защищать.
      — Ну и глупо! — вдруг истерически заорала она. — Если ихбудет много, нам не справиться… даже при условии, что этот горе-вояка пожелает нам помочь! Нужно уходить!!!
      — Мы останемся, — все так же негромко, но твердо сказал Леонид.
      Ада села на землю и заплакала.
      Я переводил непонимающий взгляд с одного на другого.
      — Вы о чем? Кто такие они?
      Леонид посмотрел на меня.
      — Не уходи… И увидишь. Но приготовься: это не самое приятное зрелище. А поиски Харика могут подождать еще день; я расскажу все, что знаю, и это облегчит задачу.
      — Хорошо, — сказал я, — уйду завтра. Рассказывай.
      — Дурак! — заорала Ада сквозь всхлипывания, и непонятно было, к кому из нас это относится.
      Лесик молчал, собираясь с мыслями; кажется, после вчерашней попойки сделать это ему было не так-то легко.
      — Собственно, — начал он, — если ты отыщешь Харона, Человек Равновесия может и не понадобиться. Все, что тебе необходимо, знает Харон. Пожалуй, он даже лучше владеет ситуацией, чем Человек Равновесия, хотя со стопроцентной уверенностью утверждать не берусь. Начинать поиски следует с Холодных озер. Летом Харон работает там, на лодочной станции, там же он и живет. У него довольно теплый, хотя и маленький домишко, возможно, ты застанешь…
      — Стоп, — сказал я. — Во-первых, сейчас — не лето. А во-вторых, мы с семьей летом довольно часто загораем на озерах, но никакого Харика, тем паче Харона, я не знаю. Лодочник там Федя…
      — Это нормально, что ты не знаешь, — перебил Лесик. — Никто не знает. А Федя — да, есть такой. Но он — помощник. Главный там — Харон. Просто он почти никогда не выходит. Зато знает все про всех, все видит и все слышит. С началом весны он регулярно наведывается в свой домишко на озерах с зимней квартиры, о которой мне неизвестно. Кажется, она где-то в Нижнем городе. Впрочем, наверняка ты застанешь на озерах кого-то, кто сумеет тебе помочь. Послушай, Артем, а зачем все-таки тебе сдался Человек Равновесия?
      — Хочу понять, что происходит и как исправить ситуацию. Он может объяснить…
      — Уверен?
      — Уверен.
      — А ты хочешь исправить?
      — А ты не хочешь?
      — Нет. Я бы сделал так, чтобы мне, именно мне было комфортно. На остальных — плевать. Биться за них, защищать… Чего ради? Кто они мне?
      — Ты не понимаешь…
      — Это ты не понимаешь! — закричал он. — Нет морали! Есть инстинкт: защитить себя, свою самку, свой выводок и свою нору! Нельзя помогать миру: он не поймет и не оценит! Мы не герои! Защитить своих ты еще сможешь, защищая других — свернешь шею! Они же, эти другие, и помогут тебе ее свернуть, не погнушаются! — Он успокоился, посмотрел на удивленную Аделаиду, забывшую плакать, а потом снова повернулся ко мне. — Мой тебе совет: если Харон предложит показать Выход, возможность вернуться в нормальный мир, соглашайся. Думай о себе.
 
      Как ни пытался я добиться от него, что должно произойти ночью, он отделывался коротким: «Будет драка». Я занялся оружием: разобрал автомат и пистолет, почистил, смазал оба ствола невесть откуда притащенным Аделаидой оружейным маслом, перебрал патроны… Все делал любовно, не торопясь: время позволяло.
      Лесик следил за моими манипуляциями с одобрением, Ада — подозрительно.
      Консервы кончились; ничего, кроме черствого плесневелого черного хлеба и воды, не осталось. Мы пообедали, Лесик сказал: «Нужно набраться сил, отдохнуть», — и ушел к своему тряпью. Аделаида сидела у самого ограждения и смотрела на воду, словно предчувствуя то, что должно случиться.
      Вокруг по-прежнему не было ни души; не ездили машины, не ходил городской транспорт… Даже птицы молчали.
      Я вышел из-под моста и немного прошелся, чтобы размять ноги. На том берегу Серебрянки за домами что-то горело, слышались крики и одиночные выстрелы. Значит, люди все-таки есть, вокруг что-то происходит, просто далеко от нас… Но черт возьми! Что случилось с этим миром, почему никто не борется? Неужели Лесик прав — остался только инстинкт, каждый спасает свою шкуру?!
      Я вернулся назад и присел над засыпающим Леонидом:
      — Лесик… Как я попал сюда, ты помнишь? Можешь рассказать?
      — И помнить нечего, — проворчал он, — а тем более рассказывать. Притащили тебя двое: дед усатый, сам весь в крови, и мужик какой-то твоих годов. Просили позаботиться, оставили фляжку со спиртом, а денег не дали. Деду, как тебя положили, резко поплохело, но оставаться он не захотел, его отсюда мужик почти на себе волок.
      Дед — это, возможно, Петрович, подумал я. Значит, он не погиб. А кто второй? И зачем меня тащили такое расстояние? И неужели они уперли мои часы?!
      — Дед ничего не просил передать? Ну, может, вернутся они за мной, или еще что?..
      — Да сейчас! Нужен ты им больно!
      — Слушай, Лесик! А за рекой стреляют, и горит что-то… Выходит, люди, кроме нас, есть?..
      Он помолчал и философски изрек:
      — Куда ж им деться… Но люди — ладно… Более или менее представляешь, чего от них ждать…
      — А от кого не представляешь?
      — Ночь придет — увидишь. И скажи Адке: если не будет спать, пусть таскает сюда с округи камни.
      — Какие? Зачем?
      — Обыкновенные. Защищаться.
      И повернулся на бок.
      Его просьбу я передал Аделаиде; она поогрызалась, но послушно отправилась куда-то. Я видел, что она страшно боится грядущей ночи.
      Сгустились сумерки. Проснулся и поднялся Лесик, стал помогать Аде. Вдвоем они натаскали целую гору камней, кирпичей, металлических прутьев. Лесик сказал:
      — Тебе нужно поспать, Артем, иначе ночью ты не боец. Меня некоторое время не будет, вы не волнуйтесь… Мы забыли кое-что важное. Без этого нам, пожалуй, не отбиться… — и он заискивающе посмотрел на Аделаиду.
      — Сбег а ешь, пидарюга, — сказала она.
      — Я вернусь, — и он начал быстро взбираться на пригорок за мостом.
      — Он нас бросил. — Ада села у костровища и обхватила голову руками.
      Но Лесик вернулся. Три часа спустя, когда совсем стемнело и похолодало, но небо было чистое, усыпанное звездами, он пришел и принес в грязном черном пакете две бейсбольные биты и три тяжелых мощных фонаря с заряженными аккумуляторами. Все это он вывалил у костровища.
      — Спортмагазин на Котовского разграбили почти полностью, — сказал он. — Можно сказать, я унес последнее. Фонари очень нужны. Эти твари боятся света. Одна бита тебе, — он протянул дубину повеселевшей Аде, — другая мне. Для ближнего боя. Постараемся не подпустить, у Артема вон какие пушки, да и камней мы натаскали… Но бог его знает, как пойдет. Они наверняка навалятся числом не меньше нескольких сотен. Главное — держаться вместе и под защитой света.
      — Что в городе? — спросил я.
      — Хреново. Было плохо, сейчас еще хуже.
      — Такты уверен, что таинственные онипридут?
      Он так молчал, что теперь и мне стало страшно.
      —  Ониуже в пути. Не хотел говорить, ну, да что там… Стойбища Дикаря больше нет. Прошлой ночью все погибли.
      Аделаида замерла.
      — А… Дикарь?
      — Я же сказал — все!!! — Я видел, как неумело он старается заглушить свой страх.
      — Так кто же это все-таки? — спросил я. Никакого Дикаря я не знал, поэтому оценить масштабов потери не мог. — Лангольеры?
      — Поменьше читай Кинга. Есть кое-кто пострашнее… потому что более реальный. Ты поспал?
      — Два часа.
      — Этого мало. Ты должен отдохнуть основательно. Онивсе равно явятся после трех, когда самый глубокий предутренний сон. Ониуже знают…
      Костерок уютно потрескивал, за ним следила Аделаида. Я устроился в глубине, под мостом, на теплой земле — над самой теплоцентралью. Лесик улегся рядом.
      — Не проспим? — спросил я.
      — Нет, — уверенно сказал он. — Надо было, конечно, уходить… Мы же мирные люди… Нас бьют — мы закрываем голову руками и бежим… Сгоняют с места — уходим. Но, знаешь… Ты пришел — и впервые в жизни мне показалось, что это неправильно…
      — Я не мессия, — засыпая, сказал я.
      — Никто так и не считает. Просто почему-то именно сегодня я понял, что нужно хотя бы попробовать защититься. Мы же люди… И нельзя всяким тварям позволить безнаказанно нас уничтожать. Так не годится. И еще я подумал…
      Под его бормотание я уснул. Впервые за несколько дней — крепко и без сновидений.
      — Артем… Артем! — звала Ада. — Проснись. Они идут.
      Я мгновенно вскочил, подхватил лежащий рядом автомат. Аделаида стояла у самого края навеса, но не выходила из-под моста. Лесик был с противоположной стороны, зорко вглядываясь в плохо освещенную набережную.
      — Смотри! — вдруг страшно закричала женщина и выбросила вперед руку. — Вот они!
      Господи, что могло внушить ей такой ужас? Я подошел и встал рядом.
      Впереди, метрах в пятидесяти или больше, со склона на набережную сползала огромная, темная шевелящаяся масса. Я пока не мог понять, что или кто это. Вот хвост этой странной фигуры достиг набережной, и вся фигура медленно двинулась в нашу сторону.
      Аделаида, казалось, была заворожена этим зрелищем. В опущенной руке она держала камень, а другая рука все еще была вытянута в сторону надвигающегося нечто.
      — Что это? — спросил я.
      Она повернулась ко мне. Взгляд ее был совершенно безумным.
      — Крысы, — сказала она.
      — Тьфу, черт! — не сдержался я. — И только-то?!
      — Внимание! — сказал Леонид со своего фланга. — Есть движение. Расстояние — чуть больше тридцати метров… Адка, дура, не стой столбом, возьми биту и включи фонари! Да не трогай, пусть лежат именно так, как я их расположил… Артем, подпусти до двадцати метров и открывай огонь одиночными. Целься в голову колонны, главарь должен быть с твоей стороны. Адка, ты нужна мне здесь, у себя Артем справится…
      Ада перебежала к нему.
      Да вы с ума сошли, хотел сказать я, но насмешка застряла у меня в горле. Колонна вошла в зону тусклого света фонаря, и мне стало по-настоящему страшно.
      Это и вправду были крысы, но какие-то странные. Самая маленькая размером с котенка, самая большая — с пуделя. Во главе колонны семенил совсем уж мутант: огромная тупорылая крыса, похожая на бультерьера. И у всех тварей без исключения были ощерены их пасти, открывая — даже на взгляд с моего расстояния — жуткие клыки и зубищи. Вот это повезло!.. Действительно — порождения ночных кошмаров. Не этих ли крыс видели Сергей и Полина, когда возвращались в город?
      — Леонид! — крикнул я, обернувшись. — Я точно знаю: крысы сами без причины не нападают на людей. Давайте пропустим их, они пройдут мимо!
      — Ты не понял, — сказал он. — Вчера ночью они напали на стойбище Дикаря. Убили и сожрали всех. Восемь здоровых мужиков… А сейчас окружают нас. Ада, приготовься. Артем, убей главаря.
      — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь… — пробормотал я и прицелился в голову колонны. Убить такую здоровую тварь не составит труда.
      Но за мгновение до выстрела одна из больших крыс, бежавшая справа от главаря, прыгнула вперед и приняла пулю на себя. Я не поверил своим глазам. Что за хрень?! Откуда они знают о самопожертвовании?!
      Колонна, обтекая тело убитого товарища, двигалась вперед.
      — Бросай! — закричал Леонид.
      Я, уже не оглядываясь на них, открыл огонь одиночными, но по-прежнему не мог попасть в главаря: он то уходит от пуль, и под ними падали соратники, то его закрывали своим телом другие твари.
      Я перешел на автоматическую стрельбу короткими очередями, косил крыс (они взрывались Красным и падали), но это слабо помогало: их было огромное количество, а попасть в главаря я по-прежнему не мог.
      Главная тварь издавала странные звуки — смесь пронзительного писка и рычания; колонная перестроилась, стала не такой вытянутой, но заполнила собой всю набережную до парапета и чуть рассредоточилась, так что попадать мне стало сложнее; к тому же внутри колонна колыхалась:казалось, крысы бегут маленькими зигзагами. Ух, какие мы приемы знаем!
      — Артем, что у тебя?!
      Ответить я не успел: крысы ускорили движение, пошли в прорыв.
      Я оставался на месте и стрелял короткими очередями до тех пор, пока не опустела обойма.
      — Отходим за световой барьер! — скомандовал Лесик.
      Мы поспешно отступили.
      Фонари были расставлены таким образом, что их лучи образовывали почти полукруг. За фонарями нам с лихвой хватало места; тыл защищала стена моста. Оставались две небольшие темные зоны справа и слева, но несколько крыс одновременно туда прорваться не могли.
      Мы встали под защиту света, и одновременно две колонны слились и сунулись было на свет, но с писком и рычанием сразу разбежались по сторонам. Теперь справа и слева колыхалось и шевелилось, но лезть, даже в темных зонах, они пока боялись.
      — Это конец… — тоненько проверещала Ада. Она была на грани обморока.
      — Не ной. — Лесик взялся за биту крепко двумя руками и приготовился отбивать атаки справа. — Адка, на левую сторону. Да держи дубину нормально! Артем, поддерживай огнем нас обоих, попеременно.
      Я кивнул, защелкивая свежую обойму в «узи».
      Крысиная масса шевелилась, перегруппировывалась, перекрикивалась на все лады; наконец, некоторые попробовали достать нас через темные зоны. Особенно усердствовали в этом с правого фланга, там темная зона была побольше. Лесик ловко управлялсяс битой, словно полжизни играл в какой-нибудь американской бейсбольной команде, только ухал; серые тела, даже довольно большие, разлетались под его ударами во все стороны. Бита очень быстро стала ярко-красной от крови.
      Слева полезли тоже. Ада отбивалась неумело, я подстраховывал одиночными только ее. Никогда не думал, что крысы могут издавать такие звуки: они рычали, визжали, даже как-то по-особенному блекотали. Время от времени то там, то здесь мелькала огромная тупорылая крыса; я пытался попасть в нее, но напрасно.
      Мы уже некоторое время весьма успешно сдерживали тварей; они даже чуть ослабили натиск. Леонид сказал:
      — Артем, у твоих ног рюкзак. Там две гранаты. Давай попробуем. Только вытаскивай их быстро.
      И я наклонился к рюкзаку.
      Крысиный главарь словно только этого и ждал. Последовала рычащая команда, перекрывшая все остальные звуки крысиного войска, и твари с новой силой ломанулись в темные зоны. Я немедленно оставил рюкзак, выпрямился, открыл огонь, но было поздно: крысы лезли одна на другую, прыгали, кидались на нас, визжали; яростно матерился Леонид — его укусили сразу две, в руку и в ногу. Один из фонарей слева, с нашей стороны, оказался значительно сдвинут (темная зона расширилась), а потом вовсе мигнул и погас.
      Серая масса ломанулась с нашей стороны. Лесик помочь нам не мог — справа натиск не ослаблялся; обойма в «узи» опустела, я отбросил автомат, и в то время, пока выхватывал «Макарова» и снимал с предохранителя, визжащую Аду крысы потащили за собой, тесня ее на набережную, в самую гущу крысиного войска. Тотчас слева серая волна отхлынула с добычей, но справа продолжала напирать.
      — Ле-о-о-сик!!! — визжала обезумевшая Аделаида; она медленно двигалась в гуще крыс все дальше от моста, вяло отбиваясь битой, но пока держалась на ногах.
      — Сожрут… — сказал Леонид без выражения, нанося смачный удар битой.
      Я выстрелил — башка большой крысы разлетелась, во все стороны брызнуло красно-серо-черным — и посмотрел в сторону Ады. Она была у самого парапета. Отбиваясь от наседавших рычащих тварей, Аделаида взобралась на парапет, но не удержалась на нем, запутавшись в плаще. Секунда — и худенькое тельце полетело в черные воды Серебрянки.