— Я остаюсь с Каракуртом и его людьми. Очень хочется посмотреть, как они разделаются с «Воинами Ислама».
      — Последний вопрос, Харон, — сказал я. — Что станет с этим миром?
      — Какая теберазница, ты ведь уходишь!.. Впрочем, могу успокоить: ничего хорошего.
      Уходили длинной и душной кишкой оранжереи. По стеклянной крыше метались сполохи огня. Любоваться растениями не было ни сил, ни желания; именно в эти минуты я чувствовал себя незащищенным, не оглядывался по сторонам, смотрел только под ноги. Впереди бежала Вязальщица, потом я, замыкал Крестовик, который негромко матерился при каждом взрыве.
      Мы были уже у выхода, когда над оранжереей в сторону дач пронеслось вытянутое стальное тело боевого вертолета. Крестовик приостановился, провожая его взглядом:
      — Эх, б…. не увижу! Красивая будет расправа!
      Мы промчались по дорожке до забора, отделяющего участок от леса, юркнули в небольшую калитку и остановились.
      На Золотых дачах вовсю шел бой. За последние дни я так привык к этим звукам, что они казались мне почти родными. Ну вот, думал я, сцепились две паучьи стаи. Очень хочется, чтобы передавили друг друга. Но, принимая во внимание вертолет, у байкеров значительный перевес в вооружении, и «Воинам Ислама» придется туго.
      Для нас в этом смысле Каракурт тоже не поскупился. У меня в «Макарове» полная обойма, на плече — АКМ (не люблю это оружие за громоздкость и отдачу, но «узи» или «Кедр» мне никто не предложил); на ремне в специальных карманах — несколько обойм для автомата и пистолета. Мои спутники также вооружены неплохо.
      — Я знаю короткий путь до «Лесной были», — сказал Крестовик и первым углубился в лес.
      Засаду заранее не почувствовал никто из нас, и на этом история бы закончилась, но… человек справа хрустнул веточкой.
      На это стоило посмотреть: мы трое, не сговариваясь, падали на спины, заранее выбрав сектора обстрела, которые бы не пересекались с секторами напарника и открыли огонь одновременно с теми, кто был в засаде. Мы были с ними в равных условиях: они видели нас, но не ожидали столь стремительной реакции, поэтому стреляли по стоящим;мы же не видели их, но наш общий сектор обстрела был широк.
      Мы зацепили пятерых — не знаю, насколько серьезно. Напор огня со стороны противника ослаб, и мы быстро переместились. Через мгновение в то место, где только что была Вязальщица, прилетела граната. Девчонка прыгнула еще дальше, чтобы не зацепило осколками, а я дал короткую очередь в то место, откуда швырнули гранату. Там заорали, крик перешел в вой; несколько раз в меня выстрелили с других сторон, но не прицельно, к тому же я опять отполз.
      Бой прервался. Я почти физически увидел, как три оставшиеся в живых фигуры отходят, отползают, вжимаясь в землю и стараясь не шуметь.
      — Не дайте уйти! — крикнул я, отпрыгнул, дал очередь. Теперь их осталось двое.
      Я поднялся. Вязальщица и Крестовик тоже стояли на ногах, чуть пригнувшись, выпачканные в земле и иголках, и поводили стволами. Я свистнул, показал на пальцах направления отхода противника и дал команду одного оставить в живых. В тот момент я еще сам не знал зачем.
      Крестовик ломанулся через кусты, нашел человека; послышался мат и одиночный выстрел. Мы с Вязальщицей, не скрываясь, отправились за вторым.
      Это оказалась женщина. Несмотря на рану на бедре, она проворно, змеей, уползала с места боя. За ней тянулся тонкий кровавый след. Я окликнул ее и выстрелил в воздух, но она не остановилась.
      Мы были совсем близко. Продолжая ползти, она дважды выстрелила в нашу сторону из пистолета. Вязальщица шарахнулась влево, потом отбросила свой «Кедр», выхватила из ножен на поясе длинный кинжал и прыгнула вперед, на ползущую женщину. Короткая схватка, пара ударов — и победа: враг распластан на спине, Вязальщица сверху, приставив кинжал к подбородку.
      Мы с Крестовиком приблизились одновременно.
      Немолодое и некрасивое лицо черноволосой женщины (она и одета была во все черное) было искажено яростью и болью. Она билась под сидящей на ее груди Вязальщицей, пытаясь вырваться, несмотря на нож. Глаза горели ненавистью. Вязальщица — даром что тоненькая — держала ее крепко, надавив коленями на предплечья. Суета соперницы ей надоела, к тому же она не хотела показать мужчинам, что плохо справляется; она жестко двинула кулаком левой руки в скулу женщины. Та тихонечко завыла и перестала дергаться.
      — Ой! Я знаю эту суку! — радостно сказал Крестовик. — Ильясова баба, из «Воинов Ислама»! — Он подошел ближе и каблуком ботинка наступил на рану женщины. Та завыла громче, потом забормотала что-то, снова завыла. — На кого хайло раззявили, чурбаны?! — заорал он.
      Женщина перестала выть, снова заговорила — негромко и быстро, не по-русски, с ненавистью глядя на Крестовика.
      — А чего ж вас так мало в засаде? — спросил я, и она тут же оборотилась на меня; речь лилась без пауз, я не понимал ни слова, но знал, что в мой адрес звучат проклятия и угрозы: она словно хотела проговорить их как можно больше до того, как умрет.
      Я махнул Крестовику. Тот убрал ногу.
      — Это ведь Багира? — спросил я Крестовика, не отрывая взгляда от женщины.
      — Она! — радостно подтвердил Крестовик. — Надо же! И нам досталось от праздничного пирога! Прям хоть вертайся к боссу с похвальбой, что мы Багиру поимели! Пускай он об этом Ильясу сообщит!
      — Ну, поиметь себя она вряд ли позволит… — Я присел рядом с пленницей. — Одна старая женщина, — сказал я негромко (Багира затихла и пожирала меня своими черными ненавидящими глазищами), — сказала, чтобы я тебя остерегался. Вижу: не напрасно. Но сегодня не твой день. И в моем сердце нет жалости.
      Она плюнула мне в лицо. Я вытерся рукавом, поднялся и скомандовал Вязальщице:
      — Убей.
      Вязальщица молниеносным движением полоснула ножом по горлу Багиры и отпрыгнула в сторону.
      Тело женщины сотрясли конвульсии. Она захрипела, зажала длинный разрез ладонями, но от давления кровь хлынула сильнее. Она завозила ногами по земле, не отпуская рану, перевернулась на живот, потом на бок, с трудом вытянула руку, но до пистолета, отбитого Вязальщицей, дотянуться не могла. Еще несколько секунд — и все было кончено: Багира так и осталась лежать на боку, с остановившимся взглядом черных глаз и вытянутой окровавленной рукой.
      Мы прошлись по полю боя. Двоих пришлось добить, остальные шестеро — мужчины разных возрастов, все кавказцы — были мертвы.
      Вязальщица подобрала автомат и сказала первую фразу с того момента, как мы вышли с территории дачи Топоркова:
      — Здесь должны были лежать мы. — Она посмотрела на меня. — Из-за тебя нам повезло?
      — Ты что, дура, недовольна? — крикнул ей Крестовик, получил удар в лицо и упал.
      — Какая разница… — сказал я устало.
      — Еще раз меня ударишь, — сказал Крестовик, поднеся ладонь к носу и проверяя, нет ли крови, — я тебя убью.
      — Но почему их было так мало? — Этот вопрос не давал мне покоя. Крестовику я подал руку, но он, хмыкнув, вскочил сам.
      Вязальщица огляделась по сторонам, словно удостоверяясь, что мы перебили всех.
      — Я знаю. Багира — боевик, но перед нападением на Золотые дачи Ильяс убрал ее — якобы в засаду, даже людей дал. На самом деле хотел уберечь. Никто не думал, что этим путем кто-то станет уходить.
      — Уберег!.. — весело сказал Крестовик. — Слушайте, вы идете, вялого вам в зад?! И так сколько времени потеряли!
 
      Пансионат «Лесная быль», стоящий на левом берегу Серебрянки, процветал в советские времена. В восьмидесятых медленно и неуклонно приходил в упадок. С начала девяностых здесь сменилось несколько хозяев, каждый из которых хотел вернуть этим местам прежнюю известность. Кое-кто даже развернул бурную деятельность на территории (приводились в порядок спортивные площадки для игры в теннис и баскетбол) и в самом здании. До конца дело не довелось. Вложения требовались значительные, а гарантировать в дальнейшем их возврат (не говоря уже о получении прибыли) никто не мог.
      В начале прошлого года пансионат за бесценок выкупили какие-то сомнительные личности. Так, по крайней мере, было в моем, нормальноммире.
      Мы остановились на опушке леса. Отсюда был виден фасад шестиэтажного оранжевого здания с большими балконами.
      — Подобраться незамеченными не удастся, — сказал я. — Идем в открытую. Вряд ли начнут палить, не разобравшись. Будьте наготове.
      Мы прошли по асфальтированной дорожке, миновали стоянку с двумя машинами — «БМВ» и «пежо» — и приблизились к парадному входу. Из стеклянных дверей появились два рослых парня с помповыми ружьями в руках. Мы остановились.
      — Кто такие? Чего надо? — спросил один.
      Мы переглянулись: договориться о версии не успели. Но Вязальщица быстро нашлась:
      — Мы заказчики.
      — Почему с оружием? — спросил другой.
      — А ты попробуй по нынешним временам походи без оружия, — с вызовом ответила она. — Надолго тебя хватит?!
      Наступила пауза; нас рассматривали долго и с подозрением. Наконец первый вынес вердикт:
      — Непохожи.
      Они синхронно направили на нас дула ружей и медленно пошли вперед.
      Делая вид, что отступает, Крестовик переместился за наши с Вязальщицей спины. Я примирительно сказал:
      — Мужики, да будет вам…
      В этот момент присевший Крестовик выстрелил с двух рук по ногам охранников, мы же с Вязальщицей метнулись в стороны, уходя из зоны обстрела, и не напрасно: падая и скатываясь со ступеней парадного входа, охранники успели произвести по выстрелу и только потом выпустили ружья из рук.
      Вязальщица направила дуло автомата в лицо одного из парней:
      — Где главный?
      Тот рычал, мычал и хватался за ногу. Не задумываясь, она выстрелила ему в лицо и тут же переключила внимание на второго:
      — Теперь ты.
      Несмотря на боль и шок от увиденного, этот оказался более сообразителен:
      — В подвале… Съемка… там.
      — Живи, — сказала девчонка и рванула вперед. Крестовик забросил одно ружье подальше, второе подхватил. Мы с ним еле поспевали за Вязальщицей.
      В просторном холле с несколькими колоннами света не было. Вязальщица заметалась: три лестницы вели только наверх.
      — Назад! За колонну! — заорал я, почувствовав опасность.
      Огонь по нам открыли сразу из трех точек: помещения дежурного регистратора справа, коридора, ведущего в столовую — слева, и с лестницы около лифтов — спереди.
      Оба мои напарника оказались под перекрестным огнем, но недаром Каракурт отправил со мной именно их: достать их пулей оказалось практически невозможно. Они прыгали, падали, перемещались, уходя из зоны обстрела. Клоуны-акробаты, да и только. В движении Крестовик умудрился метнуть гранату за стеклянную перегородку дежурного регистратора. Граната взорвалась, оглушая звуком в замкнутом пространстве, стрельба оттуда прекратилась, тяжелое стекло разорвалось, большие осколки упали внутрь и наружу помещения регистратора.
      Человека на лестнице Вязальщица и Крестовик накрыли огнем автоматов вместе. Я в это время бился со стрелком, который довольно удачно скрывался в коридоре, ведущем в столовую. У него, как и у меня, был АКМ; он изрешетил всю колонну, за которой я прятался (это была единственная колонна в холле, не простреливаемая с двух других точек), а осколки этой колонны ощутимо посекли мое лицо и руки. Стрелок обладал дьявольской осторожностью, выманить его из-за угла — из его укрытия — мне никак не удавалось. Но байкеры не положили других противников, и я смог переместиться таким образом, чтобы его укрытие стало мне полностью доступно. Он не успел ничего предпринять; я выпустил в него оставшуюся треть обоймы. Стоило поберечь патроны, но я был очень зол…
      Я подошел к лифтам. На лестнице рядом головой вниз и ногами на ступеньках в луже крови лежал один из бойцов. Крестовик и Вязальщица сидели прямо на полу, подпирая двери лифтов, с седыми от пыли головами.
      Вязальщица посмотрела на меня:
      — Ранен?
      — Поцарапало немного… — пробормотал я, стирая кровь с щеки. Правая рука с автоматом висела плетью и ныла, тело трясло в ознобе. — Как вы?
      — Живы, — сказал Крестовик. Веселья и бесшабашности как не бывало. — Как попадем вниз?
      — Думаешь, есть смысл спускаться? — спросила Вязальщица. — Они наверняка слышали стрельбу и уже смотались каким-нибудь подземным ходом.
      — Если я хоть что-то в этом понимаю, — сказал я, — там должна быть звукоизоляция…
      — От войны над головой никакая звукоизоляция не поможет! — отрезала девчонка.
      — Это мы сейчас проверим. — Я бесцеремонно оттолкнул Крестовика от дверей лифта и нажал на вызов. Створки разошлись. На панели под кнопкой с цифрой «1» была еще одна кнопка. — Поехали!
      …Желтый прямоугольник света упал на пол большого и абсолютно темного помещения. В этом прямоугольнике стояли три наши не пропорциональные тени.
      Мы вышли из лифта. Двери закрылись.
      — Что дальше? — шепотом спросил Крестовик.
      — Вперед, — так же шепотом сказал я.
      Взять с собой фонари мы не догадались, поэтому идти пришлось в полной темноте. Противоположной стены достигли быстро и стали шарить по ней в поисках дверей. Нашли — но дверь была заперта. Крестовик вдруг шумно выдохнул, забарабанил в дверь и визгливо закричал:
      — Открывайте, твари!
      Я взял его за плечо и оттащил.
      — Ты чего?!
      — Ничего, — буркнул он. — Темноты боюсь…
      Он поднял автомат и дал очередь по двери.
      В просторном и на этот раз хорошо освещенном помещении находилось порядка двадцати человек. Половина из них, дети в возрасте от пяти до пятнадцати лет, сбились в испуганную кучу посредине, окруженные дюжими молодцами. Некоторые из молодцов были вооружены пистолетами, направленными на детей.
      В дальнем углу — съемочная и осветительная аппаратура. Из «декораций» — только огромный низкий диван позади детей.
      Стало быть, здесь снимается педофильское порно… От ярости у меня потемнело в глазах.
      Все — и дети (на ком-то было только нижнее белье), и взрослые — смотрели на нас: кто со страхом, кто с настороженностью, кто с любопытством.
      Высокий, неряшливо одетый мужичонка с маленькими глазками дебила, клочковатой бородкой и длинными немытыми пегими волосами неторопливо вышел из-за спин бойцов, остановился в отдалении и оглядел нас троих, одного за другим.
      — Между прочим, не советую делать резких движений, — сказал он мне, безошибочно угадав мое состояние. — Если что, погибнут самые маленькие… — Потом обратился к Вязальщице: — Из вас троих я не убил бы только тебя. Ты можешь пригодиться в следующем проекте. Там есть эпизод, как два пятилетних ребенка насилуют половозрелую девицу. Такое ощущение, что я писал сценарий, представляя именно тебя… Хочешь стать звездой?
      — Конэчно, хачу, — уморительно, с кавказским акцентом, сказала Вязальщица и выстрелила из «узи» от бедра. Безмерно удивленный, с открытым ртом и дырой во лбу, извращенец повалился на спину.
      Дети закричали, завизжали, стали падать на пол. Мы с Крестовиком открыли огонь по охранникам, выбирая в первую очередь вооруженных. Помещение наполнилось грохотом; дети кричали, закрывали уши руками. Но, кажется, никто из них не пострадал.
      Много времени лам не понадобилось. Крестовик ходил между телами здоровяков и безжалостно добивал раненых. После каждого выстрела дети начинали кричать, и я сказал ему:
      — Хватит!
      Митьку я пока не видел.
      Вязальщица выбрала в толпе лежащих детей самого старшего — мальчика лет пятнадцати — подняла его на ноги и строго сказала:
      — Всем одеться. Мы уходим. Проследи. Только поторопитесь.
      Постоянно оглядываясь на нас, парень начал поднимать с пола и тихо, но настойчиво уговаривать детей. Они неохотно, далеко обходя убитых взрослых, разбрелись по помещению в поисках одежды. На нас смотрели с ужасом и ощущением того, что одна банда отбила их у другой, преследуя еще более страшные цели. Объяснять им что-либо сейчас было бессмысленно.
      Все дети были измождены и худы; на руках и ногах многих я видел синяки и ссадины. Пока Крестовик обшаривал трупы, а Вязальщица ушла к стене и села там, безучастно глядя в одну точку, я бродил между детьми и заглядывал каждому в лицо. Митьки среди них не было.
      — Кого вы ищете? — спросил пятнадцатилетний мальчик.
      — У вас был ребенок… Митя. Примерно двенадцать лет. — Я постарался описать его, как помнил.
      Парень кивнул.
      — Знаю, о ком вы говорите. Степан, — кивок в сторону убитого извращенца, — продал его сатанистам.
      Так, сказал я себе. Только спокойно…
      — Когда?
      — Сегодня утром. Степан жалел, что не сможет использовать Митьку в вечерней съемке, но сатанисты предложили хорошую цену. Кажется, ночью у них ритуал.
      — Где находится их секта, ты, случайно, не знаешь?
      — Слышал, что в «Гагарах».
      Понятно. «Гагары» — ДК имени Гагарина, в начале Проспекта Энергетиков. Все правильно.
      — Помоги маленьким, — сказал я. — Уходим через пять минут.
      Я изложил ситуацию Вязальщице и Крестовику.
      — Кто-то должен увести детей из города.
      — Я, — сказал Крестовик. — Пойдем лесом и полями вдоль шоссе. Выберемся подальше в область, а там посмотрим. Я сумею их защитить.
      Несмотря на то, что выглядел он немногим старше пятнадцатилетнего, я ему поверил.
 
      — Сколько времени? — спросил я Вязальщицу.
      — У меня нет часов. А ты что, опаздываешь?
      — Вполне возможно…
      Очень хотелось курить, и это было странно, потому что я никогда не курил.
      До города мы, попрощавшись с детьми и Крестовиком, добрались без потерь благодаря звериному чутью байкерши, которая раз десять заставляла меня шарахаться за деревья, заборы и дома. Город умирал. Повсюду валялись тела людей, преимущественно мужчин, некоторые еще сжимали в руках оружие, некоторые были живы. Было много трупов собак и огромных крыс. Гул вертолетов не смолкал, лишь иногда удалялся на расстояние, на котором его было еле слышно. Звук стрельбы и взрывов превратился в абсолютно обыденное явление, каким бывает шум машин за окном в нормальноммире.
      Около получаса мы стояли, спрятавшись за полуразрушенным административным зданием напротив ДК, и наблюдали. В «Гагарах» не ощущалось движения, оно казалось вымершим.
      — Надо идти, — сказал я. — Иначе действительно опоздаю.
      Вязальщица схватила меня за руку.
      — Послушай… Мы живы… благодаря тебе? Скажи, для меня это важно.
      — Как тебя зовут? — спросил я.
      — Маша, — ответила она очень по-детски.
      — Так вот, Маша… Я не уверен. Наверное, это так, но не обольщайся.
      — Не завидую Крестовику, — сказала она и первой рванула к ДК.
      Красивому, построенному в конце восьмидесятых Дому культуры в этом мире изрядно досталось. Некоторых окон на первом этаже не было вовсе; стены покорежены, опалены; ступени парадного входа разрушены. У фасада здания на асфальте — несколько убитых мужчин, один без обеих ног, в луже крови. Зрелище отвратительное… Да и как можно привыкнуть к смерти?
      В этом мире я начал понимать, почему многие солдаты и офицеры, воевавшие в «горячих точках» — Афганистане, Чечне и других, — возвращаясь домой, либо сходят с ума в разных формах, либо стремятся побыстрее завербоваться снова на войну. Они привыкают к подобным картинам… Но дело даже не в этом. Внутри этих людей происходят необратимые перемены. Система ценностей, отношение к своей жизни и жизням других, отношение к вере и богу, душа — все меняется. Они другие.
      Неужели меня по возвращении (если, конечно, я вернусь) ожидает нечто подобное?
      — Пойдем через окно, — сказала Маша и лихо махнула в проем без рам и стекла.
      Мы крадучись обходили помещения ДК, огибали горы мусора и битого стекла, поломанную мебель. «Гагарам» досталось не только снаружи, но и внутри. Автомат оттягивал руки, но я ни на секунду не опускал его, понимая, что смертельная опасность подстерегает за каждым поворотом.
      Двери в малый кинозал, расположенный на втором этаже в самой глубине ДК, были заперты изнутри. Снизу пробивалась полоска света, а из зала доносилось гудение нескольких десятков голосов.
      Вязальщица показала на пальцах: стреляем по замку на дверях вместе, входим вместе; важно в первый момент усилить фактор внезапности страхом, который могут вызвать двое агрессивных, выглядящих не вполне адекватными, вооруженных людей.
      — Раз, два, три!
      Загрохотали автоматы, выбиты плечами двери. Мы орем, как сумасшедшие, паля в потолок:
      — На пол!!! Все на пол!!! Лежать, не двигаться!!!
      Малый кинозал, в котором я бывал не единожды до и после ремонта, совершенно преобразился. Ряды кресел сняты и поставлены вдоль стен. По стенам, по всему периметру — горящие черные факелы в держателях; искрят и потрескивают. Сцена и экран отсутствуют. На месте экрана — огромная черная бархатная занавесь. В центре зала — круглое деревянное возвышение, выкрашенное черным. На возвышении — два обычных офисных стола, составленные вместе, накрытые пурпурным бархатом с изображением перевернутой пентаграммы, вписанной в круг (символ написан жирно и аккуратно, чем-то черным); покрывала не хватило, чтобы прикрыть ножки и ящики. Вид устрашающий, но и комичный. На столе, с опутанными толстой ржавой цепью руками, худенькое мальчишеское тельце, раздетое до пояса. На груди — также изображение перевернутой пентаграммы в кругу. Голова повернута в нашу сторону, глаза закрыты. Жив? Или нет? Митька окружен шестью внушительными подсвечниками (два слева, два справа, один в ногах и один над головой) с шестью горящими черными свечами на каждом.
      В зале нечем дышать; пахнет потом, тяжелый дух от ароматических палочек. Похоже, это настоящие сатанисты, без дураков.
      Люди в черных плащах и черных капюшонах, скрывающих лица — больше трех десятков, — лежали на полу вниз лицом. Двое с той стороны стола остались стоять. На обоих — темно-фиолетовые с золотистым оттенком плащи и капюшоны, также скрывающие лица. Один инстинктивно вскинул при нашем появлении руки: в правой был прямой длинный кинжал, блеснувший в свете факелов.
      — Нож!!! — страшно заорала Вязальщица и направила на него автомат. — Бросай нож!!! За себя!!!
      Человек выполнил команду после паузы.
      Другой был абсолютно спокоен. Именно этот — главный, подумал я.
      — Вы кто? — спросил он глуховатым властным голосом.
      — Мы пришли за мальчиком, — сказал я. — Отдайте, и мы уйдем. В противном случае устроим бойню.
      — Вы не можете его забрать. Он предназначен не вам.
      — Открываем дискуссию, — сказал я и выстрелил одиночным в его правую руку.
      Тело главного дернулось назад, из предплечья взметнулись капли крови. Рука повисла плетью. Но уже через пару секунд человек вернулся в прежнее положение и заговорил как ни в чем не бывало:
      — Вы не можете его забрать. Он не ваш. Он нужен для ритуала.
      — Тебя не спрашивают, говноед, для чего он нужен!!! — заорала Вязальщица. От ярости она была не в себе. — Отвязывайте!!!
      Время безнадежно уходило; фактор внезапности растворялся. Главный мастерски тянул время. Кое-кто из лежащих зашевелился, начал приподниматься.
      — Никому не двигаться, рукоблуды уродливые!!! — закричала байкерша и дала очередь над головами (шевеление плащей прекратилось), а потом сбила выстрелами несколько факелов. Два погасли, но два продолжали гореть на полу. — Будет пожар, — негромко сказала она мне. — У нас минута, от силы две.
      Даже отсюда я видел, как кровь из раны главного течет по плащу снаружи.
      — Забираю Митьку, и уходим, — сказал я и двинулся к возвышению.
      Вязальщица кивнула и зашарила под курткой в поисках новой обоймы.
      Я шел между телами лежащих. Дуло АКМ было направлено на главного. Его помощника я считал совершенно не опасным.
      Лицо Митьки было мертвенно-бледным. Грудь еле заметно вздымалась: жив. Ну конечно — сатанистам для их ритуала он был нужен именно живым…
      Взойдя на возвышение, я откинул автомат за спину и попытался поднять мальчика на руки, но цепь, сковавшая его руки, другим концом крепилась где-то внизу — то ли к полу, то ли к столам. Попробовал распутать — ничего не вышло.
      — Развязывай! — заорал я на главного. — Жить надоело?!
      — Краткий миг жизни — лишь служение Ему в телесной оболочке, — хрипло и не вполне членораздельно сказал он. Потеря крови давала себя знать.
      — Часть твоей телесной оболочки уже повреждена. Хочешь лишиться второй конечности?! Развязывай быстро!!!
      Что-то забеспокоило меня на периферии зрения. Я кинул взгляд вправо. Деревянная обшивка стен лениво занималась огнем.
      — Артем! — заорала Маша, возясь с автоматом. — Быстрее!
      Главный внезапно подался вперед, перегнулся через лежащего Митьку, опершись на здоровую руку. Он был близко, и я мог поклясться, что у него нет лица.
      — А ведь я знаю тебя, — прошипел он. — Ты убил Вельзевула, одного из лучших слуг Его! Тебя не будет!
      Главный отшатнулся назад, а его помощник молнией перемахнул стол и теперь стоял рядом со мной. Стремительный взмах руки с кинжалом (то ли не бросил тот, то ли имел еще один?..) — я зажмурился… Вязальщица успела первой. Автоматная очередь, нож отлетел в сторону, тело помощника заплясало и рухнуло, обливаясь кровью, с возвышения на пол, на лежащих сатанистов. Капюшон откинулся. Под ним была голова мужского манекена.
      Я схватил стоящий справа тяжеленный канделябр и, разбрасывая свечи, что было сил ударил главного в голову. Он без звука завалился на спину. Не глядя, я откинул свое орудие. Оно упало на спину одного из лежащих, и плащ тут же вспыхнул, словно был пропитан чем-то горючим. Человек заорал, вскочил. Вязальщица тут же разорвала его очередью, заорала страшно:
      — Всем лежать, твари!!!
      АКМ был у меня в руках. Два одиночных — и цепь лопнула. Снова откинув автомат за спину, я подхватил Митьку, оказавшегося легким, почти невесомым, и понесся к выходу. Маша, матерясь и постреливая, прикрывала отход.
 
      — Сколько зла в городе, — сказал я, укутывая мальчика в свою футболку и куртку. — Я и предположить не мог…
      — Ухолишь? — спросила Маша. В ее голосе звучала скрытая надежда.
      — Не знаю. Нужно как-то передать Митьку моей маме…
      — Я отнесу его, — сказала она безнадежно. — Дай адрес…
      — Ты уверена, что хочешь это сделать?
      Отвернувшись, она помотала головой.
      — Маша, — сказал я. — Когда доберетесь до мамы… Я знаю, что доберетесь. Останься у нее. Скажи — я просил. Она хорошая тетка, со своими странностями, конечно… Пожилой человек, нуждается в помощи. Не бросай ее. Не возвращайся к Каракурту.
      Она все не оборачивалась.
      — И прости меня.
      Она повернулась. Ее глаза были совершенно сухими.
      — Мне не за что тебя прощать. Пошли.
      Мы выбрались из подвала полуразрушенного административного здания напротив ДК. Дождь стоял стеной, как в первое мое утро в этом мире.
      — Вам туда. — Я махнул рукой и назвал адрес. — Берегите себя.
      — И ты, — сказала Маша, прижимая к себе Митьку. — Ты остаешься один. Постарайся не погибнуть. Прощай. Думаю, мы больше не увидимся.
      — Я тебя найду, — убеждённо сказал я. — Там, в моем мире.
      Она грустно улыбнулась и пошла, не оглядываясь.
      Я повернул в противоположную сторону — на Площадь Строителей. К супермаркету «Центральный». Именно в нем, по словам Харона, сейчас находился Выход.
      Здание едва виднелось сквозь плотную завесу дождя: трехэтажное, модерновое, похожее на космическую станцию из фильмов Лукаса.
      Внутри, на восьмом этаже(Харон никак не объяснил мне этот феномен; «прими его как данность», сказал он) я должен найти двери, в точности соответствующие дверям в приемную заместителя директора Николая Николаевича.
       «Ни в коем случае не пользуйся лифтом, —первое наставление Харона. — Ни один из них не довезет тебя до восьмого этажа. Высадит на другом, зато после этого ты ни за что и никак не попадешь на восьмой».
      Обойдя сломанный шлагбаум, я пересек площадку перед входом и осмотрелся. Внешне все выглядело так, как две недели назад, когда я уходил. Я осторожно заглянул внутрь.
       «Ни на секунду не расслабляйся. Ловушек много, я не имею права раскрывать их все. Но если ты будешь собран и внимателен — не попадешь ни в одну».
      Огромный мускулистый черный дог летел на меня из-за полуповаленной стойки с напитками. Я отпрянул в сторону — и он в прыжке изменил направление… и врезался в тяжелую стеклянную створку дверей.
      — Что ж ты такая тупая псина? — в яростном возбуждении заорал я собаке; она рычала и бешено лаяла, кидаясь на дверь, обливая ее белой тягучей слюной. — Второй раз я тебя обманываю, и второй раз ты попадаешься! Смотри: сейчас будет третий!
      И я сунулся к проему между неработающими дверьми.
      Собака оказалась там одновременно со мной; ее чудовищные челюсти лязгнули, и я выстрелил прямо ей в пасть.
       «Не ходи по залу — не ищи прошлого . Может быть, тела твоих товарищей все еще лежат там, где ты их оставил, а может, и нет. Но как только ты переступишь порог, время понесется в два, в три, в четыре раза быстрее. Задача всех — и времени в том числе — не дать тебе уйти».
      Я понесся через зал, не глядя по сторонам, лишь ощущая тяжелый дух мертвечины и давно испортившихся продуктов. Я несся к двери, ведущей на лестницу. Она оказалась заперта. Я расстрелял замок, но что-то насторожило меня. Вернулся в зал, отыскал в одной из касс разломанный и опустошенный кассовый аппарат, взял его, вернулся к двери и метнул.
      Я попал точно в растяжку, к которой крепились две ручные гранаты. Грохнул двойной взрыв, низ лестничного пролета был разрушен.
      — Вот он! — закричали справа из глубины зала. Воздух прошили автоматные очереди.
      Я рванул вперед.
       «Между вторым и третьим этажами должна закончиться последняя обойма твоего автомата. Не двигайся дальше, пока не потратишь ее — ты не сможешь оторваться».
      Так вот что имелось в виду! Ко второму этажу они почти нагнали меня (как им удалось это сделать столь стремительно?!). Я вжался в угол на площадке и расстрелял всю обойму, уложив четверых преследователей и ранив одного. Двое оставшихся с воплями понеслись вниз. Вслед им я бросил ставший бесполезным АКМ.