Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Девяностые: сказка

ModernLib.Net / Кузнецов Сергей Юрьевич / Девяностые: сказка - Чтение (стр. 9)
Автор: Кузнецов Сергей Юрьевич
Жанр:

 

 


      - Какая тебе разница, кто вызвал ее на лестницу, - говорил Шварцер. - Известно ведь, что ее убили какие-то посторонние. Жалко девку, конечно, но давайте вернемся к делу.
      - Поздно пить боржоми, святой отец, когда печень отвалилась, - заметил Арсен.
      Им не было дела до жизни и смерти Снежаны. Для них она была лишь одной из жительниц Хрустального. Пришла - и ушла, была - и нет. Даже памяти о черном лаке ногтей не сохранилось. И вот теперь Глеб смотрит в монитор, ждет появления Горского: на письмо он откликнулся почти мгновенно, хотя в Калифорнии раннее утро. Олега и Антона он хорошо помнил и сам предложил поговорить онлайн в IRC.
      Горский появляется: то есть это только так говорится "появляется", на самом деле появляется только ник на экране, только буквы, только совокупность пикселов. Глеб рассказывает о смерти Снежаны и о логе, который прочитал сегодня: то есть это только так говорится "рассказывает", на самом деле - пишет, хорошо еще, что не транслитом, у Горского, слава богу, установлены русские шрифты.
      - Формально говоря, - замечает Горский, - то, что het попросил Снежану выйти, ничего не значит. Попросить мог один, а убить другой. Но все равно хорошо бы понять, кто это.
      - В квартире было восемь мужиков, - отвечает Глеб. - Антон, Шаневич и Арсен были на кухне; остаются Луганов, Ося, Бен и Андрей. И я, конечно. Четверо подозреваемых, одним словом.
      Горский говорит, что не возьмется помогать в расследовании, он ведь не детектив, с чего это Антон и Олег на него кивают. Глеб говорит: Жалко, и добавляет:
      - Знаешь, мне обидно: всем наплевать. Менты сказали - какой-то пьяный или наркоман, все и поверили.
      - Просто эти ребята не особо подозрительны. Однажды мне пришлось столкнуться с убийством, и там участвовали с одной стороны новые русские, а с другой - любители психоделии.
      Строчки вылезают на экран порциями, и Глеб не успевает спросить: Ну и что? - на экране появляется следующий кусок:
      - У тех и других высокая паранойя - одни все время с бандитами имеют дело, другие - чуть что, на измену садятся. Ну, и в результате - гора трупов, как в "Гамлете".
      - Но у меня не паранойя, - отвечает Глеб. - Это справедливость. Ведь не все равно - кто убил.
      - Не знаю. Мне кажется, справедливость обеспечивается законом кармы. И он не нуждается в моей помощи. И в твоей тоже. Да и какие мотивы могли быть у убийцы?
      - Деньги, - отвечает Глеб, - какие же еще?
      Он рассказывает историю несостоявшихся инвестиций Крутицкого в веб-студию Шварцера и журнал Шаневича.
      - Снежана могла знать, кто такая эта Марусина. А тот, кто придумал Марусину, мог иметь свои виды на деньги Крутицкого. И не говори мне, что из-за пятидесяти тысяч нельзя убить. В России из-за бутылки убивают.
      - Нет разницы, из-за чего убивать, - отвечает Горский, - потому что убивают не из-за материальных причин. Даже если сам преступник уверен в обратном.
 

22

      На следующий день не надо было идти в Хрустальный, и Глеб решил прибраться. Давно этого не делал - под диванами скопились клочья пыли, летние сквозняки выдували их на середину комнаты. Глеб решил: надо привести в порядок квартиру, может, тогда в голове прояснится. Станет ясно - кто убил Снежану, станет ясно - как жить с этим дальше. Похоже, поучения отца через полтора десятилетия сработали.
      Убираться Глеб не любил - и чтобы хоть как-то себя развлечь, включил музыку. Открыв коробку с кассетами, запечатанную еще Таней, он некоторое время смотрел на Sony и BASF, аккуратно надписанные им бог весть когда. В конце концов выбрал сборник Высоцкого, наполнил ведро водой, включил магнитофон и начал мыть пол, подпевая давно не слушанным, но не стершимся из памяти словам.
      Когда-то эти песни много для него значили. Высоцкий умер, когда Глеб перешел в седьмой класс - и пик посмертной популярности "шансонье всея Руси" пришелся на три последних школьных года. Глеб елозил тряпкой и думал о том, что для него и его друзей Высоцкий был символом индивидуализма и свободы. Настоящей мужской дружбы, которая вдвоем против восьмерых. Кто бы раньше с нею ни был, и даже если расклад перед боем не наш. Высоцкий был сакральным автором, его даже под гитару не пели, но сейчас Глеб не смущаясь подпевал: мы Бога попросим, впишите нас с другом в какой-нибудь ангельский полк. Ангельский полк, куда Высоцкий теперь зачислен вместе с Джимом Моррисоном и другими гениями саморазрушения, летавшими под Богом, возле самого рая. Как ни крути, его смерть была первой смертью в истории Глебова поколения.
      Все мы жалели, что опоздали родиться, вспоминает Глеб. Мы пропустили шестидесятые, когда Галич пел в Академгородке, а Окуджава - в Политехническом, и семидесятые, когда Аксенов еще был в Союзе, а Высоцкий - жив. Наши родители могли читать Солженицына в "Новом мире" и "Роман-газете", наши старшие братья - узнать о "литературном власовце" из "Правды". Нам не полагалось даже знать этой фамилии. Нам казалось: упоминание имени любого эмигранта приравнивается к прямой антисоветчине. Никаких метатекстов здесь не было; в этом смысле не-имена приравнивались к матерным словам - и когда Лажа сказала "Цензура необходима для борьбы с такими, как Солженицын", это прозвучало непристойно, как: "Чтобы я больше не слышала от вас слово "хуй"!". Невозможно было представить: не пройдет и десяти лет, и всех напечатают, а Высоцкому посмертно дадут Государственную премию.
      Высоцкий был единственным, кого разрешалось упоминать. Его нельзя было не упоминать - Москва начала восьмидесятых была пропитана его песнями: из раскрытых окон доносился хриплый голос в сопровождении оркестра Поля Мориа, "Кони привередливые" и "Банька по-белому", а Емеля приносил в школу толстые тома любительских стихов о том, что правее входа на Ваганьково, что ни одного официального некролога, что почти в один день с Джо Дассеном. "Он сердцем пел - и сердце разорвалось". Позже выяснится - разорвалось оно от водки, амфетаминов и героина. Всего лишь час дают на артобстрел, всего лишь час пехоте передышки.
      Глеб перебрался на кухню, притащив с собой магнитофон. Вы лучше лес рубите на гробы - в прорыв идут штрафные батальоны. Песня давно перестала быть крамольной, но драйв остался. Леса, вырубленные на гробы. А перед нами все цветет, за нами все горит. Хорошо.
      Емеля в свое время даже написал в сочинении, мол, военные песни Высоцкого - лучшее, что написано о Великой Отечественной, вспоминает Глеб. Не страшно, что Высоцкий не воевал, - Лермонтов тоже не участвовал в Бородине. Лажа поставила тройку - сказала: нельзя даже сравнивать песни Высоцкого с книгами Василя Быкова или Григория Бакланова. На этот раз я не возмутился самоуправством: в самом деле, зря Емеля потащил нашего неофициального Высоцкого в их официальный военный контекст.
      Но все равно: в моем сердце живет память о какой-то другой войне, не похожей ни на войну Высоцкого, ни на войну Быкова или Бакланова, ни на ту войну, о которой полюбили говорить в перестройку: два людоеда, Гитлер и Сталин, делят Польшу и уничтожают свои народы. Эта память жива и сейчас - подпевая и крики "ура" застревали во рту, когда мы пули глотали, я думаю: меня все еще коробит, когда Ося говорит "арийский" с интонацией, словно это - медаль на грудь.
      И кроме памяти об этой великой войне, была еще одна война, в которой я успел поучаствовать. "Эрика" берет четыре копии, папки с запретными стихами громоздятся, как ящики с патронами, ксерокс недоступен, как атомная бомба. Я - одинокий Штирлиц, шпион в собственной стране, I'm a spy in the house of war, никогда не ждавший указаний из центра - потому что у моей шпионской сети никогда не было центра.
      Мы были детьми, вспоминает Глеб, мы любили анекдот про человека, который захотел, чтобы его посадили в тюрьму. Не помню уже, зачем ему это понадобилось. И вот, приходит он в милицию, кричит: "Коммунистов - на фонарь!" - и мент отвечает: "А что, наши уже в городе?"
      Мы так смеялись, мы и помыслить не могли: не пройдет и десяти лет, как миллионные толпы будут ходить по Москве, скандируя "Долой КПСС!". Окажется: наши уже в городе, но от этого не легче. Потому что станет ясно - никаких "наших" больше нет. Несколько лет я потерянно буду бродить по улицам бывшей имперской столицы, чувствуя себя шпионом, чья работа никому не нужна. В стране, которая вдруг оказалась чужой.
      Война закончилась. Хорошие парни победили плохих - точнее, победили и растворились, пропали, словно их не было никогда. Высоцкий до этого не дожил - может, ему повезло.
 
Земной перрон, не унывай
И не кричи, для наших воплей он оглох.
Один из нас уехал в рай,
Он встретит Бога, если есть какой-то Бог
 
      Песни из "Бегства мистера МакКинли". Погода славная, и это главное. Огромные, десятиминутные баллады про американский футбол, про насилие и оружие, про хиппи и маленьких людей. И финальный аккорд:
 
Вот и сбывается все, что пророчится,
Уходит поезд в небеса, счастливый путь.
Ах, как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.
 
      Будущее оказалось не похожим на рай, и напророченное не сбылось. В этом наставшем будущем Высоцкий странен и неуместен - динозавр, реликт ушедшей эпохи. Пятнадцать лет назад мы думали, что он именно уснул; оказалось - все-таки умер.
      Вылив грязную воду и выключив магнитофон, Глеб достал лист бумаги и выписал имена всех, кто был в Хрустальном в день смерти Снежаны. Потом соединил стрелочками Снежану и Андрея, Нюру и Крутицкого. Себя соединил со Снежаной и Нюрой. Действительно, получалась сеть, где Снежана и Крутицкий связаны через двух человек. Был еще таинственный het, который спал со Снежаной и, вероятно, имел виды на деньги Крутицкого. Была Марусина, которая тоже в эту сеть как-то включена. Воспользовавшись, как учили в школе, бритвой Оккама, Глеб предположил, что het и Марусина - один человек. Стало легче, хоть и ненамного. Четыре кандидатуры, но Андрей не может одновременно быть Undi и het, а значит, исключается из списка подозреваемых.
      Оставались Луганов, Ося и Бен. Приятно, что Шаневич и Арсен исключаются по двум причинам сразу: они сидели на кухне и еще задолго до убийства говорили, что не ходят на #xpyctal. То же касается Антона - Снежана говорила, что встретила его всего за несколько дней до смерти и, даже если и переспала с ним, вряд ли успела ввести его в круг виртуальных поклонников.
      Нарисованная Глебом сеть до ARPANet все-таки не дотягивала: у нее был центр, и центром этим была Снежана. Ее исчезновение нарушало связность, разрывало сеть на части. Какая все-таки глупость эти ее идеи про IRC-канал, сеть любовников, виртуальные личности и Интернет, подумал Глеб. Какой-то детский сад. Точнее - школа.
      Он вспомнил, что однажды уже рисовал похожую схему - больше десяти лет назад, когда пытался разобраться в отношениях внутри класса. В центре была Марина, к ней тянулись стрелочки нежных привязанностей от Вольфсона, Абрамова и Чака. Линия между Мариной и Иркой была перечеркнута, как и линии, соединявшие Чака с Вольфсоном и Абрамовым, что означало - конец дружбе. Самого себя Глеб тогда изобразил чуть в стороне, соединенного одинокой стрелкой с Оксаной. Тогда ему казалось, что он совсем не участвует в потрясших его класс событиях. А сейчас он в самом центре.
      Он снова посмотрел на схему. Луганов, Ося и Бен. Начать следует с Луганова - хотя бы потому, что Глеб знает его хуже всех.
 

23

      Связаться с Лугановым оказалось просто: он мгновенно откликнулся на письмо Глеба, словно сутками сидел за компьютером. "Впрочем, почему нет? - подумал Глеб, открывая письмо. - Человек богатый, может себе позволить. Для него, небось, полтора доллара в час - мелочь". Луганов пригласил Глеба к себе домой. Живет он в центре, минут пятнадцать ходу от Хрустального, во дворе большого дома на Тверской. Звонок не работает, надо дернуть за длинный шнур, который свешивается из окна третьего этажа.
      Задрав голову, Глеб долго смотрел, как волна идет по шнуру вверх. Потом слабый звон - и снова тишина. Глеб уже собрался уйти, когда, окно открылось. Луганов высунулся и махнул рукой:
      - Обойди слева, - крикнул он.
      Глеб обогнул дом и уперся в железные ворота, запертые на висячий замок. Через минуту в глубине двора появился Луганов с ключами. Они поднялись на третий этаж, Луганов толкнул дверь, и мощная звуковая волна чуть не сбила Глеба с ног.
      - Извини, не сразу услышал, - сказал Луганов. - Видишь, какой расколбас.
      Квартира у Луганова была странная, чем-то похожая на Хрустальный, - не то квартира, не то офис. В коридоре оживленно беседовали две девушки, а в комнате, где громыхала музыка, сидели на полу трое молодых людей, едва различимые в клубах сигаретного дыма.
      - Сделайте потише, говорить невозможно, - крикнул в приоткрытую дверь Луганов.
      Звук чуть приглушили, и Луганов сказал:
      - Музыку через стены просто пиздец слушать. Все высокие частоты режет.
      Они прошли дальше, мимо комнаты, которая служила кухней: холодильник, раковина и электроплитка с двумя конфорками. За столом сидел молодой парень с двуцветной головой: сложный узор из белых полос на черных волосах, подстриженных коротко, точно английский газон. Парень пил чай из большой чашки и смотрел в крошечный телевизор. Изображение на экране скакало.
      Они прошли в следующую комнату. На столе - компьютер и колонки, в углу - брошенный на пол матрас, прямо как у Андрея.
      - Это твоя квартира? - спросил Глеб.
      - Наша, - ответил Луганов, - это же сквот.
      - Как на это… на Трехпрудном? - спросил Глеб. Таня когда-то рассказывала ему про коммуну художников.
      - Ну, типа того, - Луганов вздохнул, - только теперь все цивилизованно. Раз в месяц приходят владельцы, мы им платим две сотни и живем дальше. А как надумают сделать в здании ремонт и устроить офис - нас и выселят. Хорошо, за электричество платить не надо - мы его у конторы этажом ниже воруем.
      - А Интернет? - спросил Глеб.
      - Ну, кто же за сеть платит? - удивился Луганов. - Чернозатонский всем давно объяснил, как надо бесплатно "Америкой-онлайн" пользоваться. Они месяц проверяют номер карточки, а ты все это время юзаешь на халяву. А потом генеришь новый номер - и опять.
      Глеб кивнул. Внешность обманчива. После первой встречи он был уверен: Луганов - богатый телевизионный человек, а не артистическая богема, живущая по чужим углам и подворовывающая Интернет и электричество.
      Сегодня, как и при первой встрече, Луганов был одет в черное: черные джинсы и майка с чьим-то красно-белым портретом и надписью "Kill the Pigs!". Глеб знал, что московская богема вот уже пять лет ходит только в черном, Таня всегда над этим подшучивала.
      - Майку рассматриваешь? - спросил Луганов - Круто, правда? Мэнсон как он есть.
      Глеб кивнул.
      - У нас был проект, - продолжал Луганов, - выдвинуть Мэнсона в Президенты РФ. Собрать голоса, все по серьезу. Но, кажется, надо, чтобы кандидат был гражданином России, иначе не канает. Так что придется за Ельцина голосовать.
      - Когда выборы-то? - спросил Глеб.
      - Да ты что? - поразился Луганов. - Послезавтра. Прощай, халява. Столько бабок можно было заработать! Даже мне перепало: я варианты роликов для Лебедя писал. Ни один не приняли, правда, но денег все равно заплатили.
      - Так ты за Лебедя голосовать будешь? - спросил Глеб.
      - А какая разница? - сказал Луганов. - Его потом с Ельциным сольют все равно. Это ж как два пальца обоссать.
      Глеб кивнул.
      - Я вообще-то не особо политикой интересуюсь, - пояснил Луганов. - По-моему, после 1991-го уже все равно, кто у власти. Все одно воровать будут.
      - Но ворюга мне милей, чем кровопийца, - улыбнулся Глеб.
      - Последнее время их как-то все труднее различать, - ответил Луганов.
      - Послушай, - сказал Глеб, - я тебя хотел спросить про Снежану.
      - Какую? - удивился Луганов. - А, которая Death in June?
      - Почему? - не понял Глеб.
      - Ну, смерть в июне. Она же в июне умерла, так?
      - Да, - сказал Глеб. - Так ты ее давно знаешь?
      - Ну, как-то тусили вместе пару раз, - пожал плечами Луганов. - Я все трахнуть ее хотел, но не сложилось. Хотя вроде и она была не против. Зато вот Настю оприходовал на дне рождения.
      - Когда?
      - А, долго ли умеючи! Сам знаешь, слово за слово, хуем по столу. В комнате, где компьютеры у вас стоят. Сначала про Тарантино, потом про клаббинг, потом про MTV - оглянуться не успела, как уже ноги раздвинула. Я люблю, чтобы все быстро. Хорошо, кстати, что поторопился - только кончили, как все и началось. Менты, допросы, труп на лестнице. Еле застегнуться успел.
      - То есть вы весь вечер так и не выходили из офиса? В смысле, пока Снежану не убили?
      - Ну да. Ты же сам видел - я сначала читал свою шутку. Ну, про братков.
      И Луганов ткнул в листочек, прикнопленный к доске на стене. Глеб подошел и автоматически прочитал финал:
      - Ну, это звучит у меня похоже, а пишется по-разному. То Ха - И - Зэ, а то Ха - Е - эР. То есть "его" и "ее".
      - "Хиз" и "Хер"?
      - Ну да.
      - То есть из-за того, что там все мужики - пидоры, баб, что ли, никто в натуре не ебет? И у них на уме один хер?
      - Постой, ты не понял. По-английски "her" не значит "хер", "хер" по-английски будет "фак".
      - Надо же. "Фак", ебтыть. А как будет "пошел на хуй"?
      - "Пошел на хуй" по-английски будет "фак офф".
      - А как будет по-английски "пизда"?
      - Не знаю, наверное так и будет - "the pizda".
      - Это такой намек для своих, - сказал Луганов. - В Сети есть страничка, где приведены результаты поиска "Альтавистой" по маске "pizd*". Там, в частности, есть человек по имени Джонатан Пиздец. Реальный человек, не виртуал. Американец какой-то.
      - Круто, - сказал Глеб.
      Они вышли обратно на кухню. Изображение в телевизоре стабилизировалось, и Глеб на секунду замер: Наталья Бондарчук изгибалась дугой, грудь выпирала под платьем.
      - Выключи ты эту хуйню, - сказал Луганов. - Я ВГИК кончал, меня с тех пор от Тарковского тошнит.
      - Что так? - спросил Глеб.
      - Профессора заебали, - ответил Луганов, выключая телевизор. - И вообще, людей, которые любят Тарковского, надо резать, как Шэрон Тейт.
 

24

      Дома Глеба ждало письмо от Вити Абрамова.
      "Привет, ребята, - писал Абрамов транслитом на лист. - Классно, что я нашел это место, а то я все равно ничьих мэйлов не помню. Вольфсон, как всегда, на высоте. Узнаю брата Васю. Пишу я, чтобы вы знали мой новый мэйл - тот, который был в России, накрылся тем же, что и вся моя тамошняя жизнь. Говоря в двух словах, я влетел на приличные деньги, причем такие, что даже скинься вы все вместе, вряд ли меня выкупите. Но, к счастью, все образовалось: я вовремя подорвал и теперь на свободе. Прощай, как говорится, немытая Россия".
      Вместо подписи стояло ВА, а ниже постскриптум: "Только что нашел на странице все ваши адреса. Кое-кому скоро напишу лично. Ждите".
      Глеб вздохнул с облегчением. Нажав "Reply", ответил:
      "Привет, Витька. Рад, что ты цел. А то свалил - ни слуху, ни духу. У меня осталась твоя карточка Visa. И еще - я хотел тебя спросить, но как-то забыл тогда: что ты имел в виду, когда говорил, что Чак хватает тебя за ноги? И где ты сейчас? Может, соберусь в отпуск за границу, повидаемся. Твой Гл".
      Вот уже несколько дней Глеб был подписан на лист. Разбросанные по всему миру одноклассники, лениво переругиваясь, обсуждали грядущие выборы ("Я коммуняк как не любил, так и не люблю" - "При коммунистах хоть наука была"), калифорнийцы собирались встретиться на 4 июля и обсуждали "Mission: Impossible" и "Twister" с теми из москвичей, кто успел посмотреть пиратское видео ("Тупое кино, как вы только такое смотрите?" - "Его просто надо видеть на большом экране"). Никто ни единым словом - даже на девять дней - не поминал Мишу Емельянова, словно его и не было никогда.
      Интересно, думал Глеб, когда Чак покончил с собой, все только об этом и говорили. Шутили, кто будет следующим, обсуждали, кто виноват. А тут - словно отрезало. Или в молодости нам казалось, что смерть - далеко. А сегодня понимаем - не так уж много осталось. Может, меньше половины жизни. Когда-то мы с Таней придумали, что хорошо бы иметь встроенный предсказатель, чтоб подавал сигнал, как на пейджер: сегодня вы прожили полжизни. Или еще, подумал он, хорошо бы вести учет живых и мертвых знакомых, чтобы заметить, когда количество сравняется. Впрочем, еще не скоро. Сейчас, не считая старших родственников, едва ли наберется полдюжины. Конечно, если дальше будет прибывать такими темпами…
      Глеб снова подумал о Снежане. Обитатели Хрустального вели себя так же, как одноклассники: о мертвых не говорили. Может, он не прав: именно в молодости смерть кажется такой близкой, что о ней все время думаешь и говоришь, а с возрастом приучаешься загонять ее на кромку сознания, в первый круг персонального ада, где живут твои мертвецы.
      Глеб снял трубку и набрал домашний номер Бена.
      - Привет, - сказал Бен, - как дела?
      - Нормально, - ответил Глеб, - а у тебя?
      - Круто, только у меня мама умерла, - как обычно радостно сказал Бен.
      Глеб запнулся: его мысли о смерти отозвались быстро и пугающе.
      - Боже мой. А что случилось?
      - Боюсь, процессор сдох. Вентилятор последнее время плохо работал.
      - Блядь, - выдохнул Глеб. - Я-то уж подумал…
      Неловко: старую шутку про чайника, который звонит программисту, когда у того перегорела материнская плата, и приносит соболезнования по поводу смерти мамы, Глеб знал лет пять, не меньше. Никогда не предполагал, что сам попадется.
      Бен расхохотался.
      - Нет, это ты меня извини, я как-то не сообразил, как оно звучит…
      - Слушай, - сказал Глеб, - мне бы с тобой поговорить. Подъехать к тебе можно?
      - Давай, конечно. Я раньше двух не ложусь. Я тебе картинку отмылю, как ехать.
      Через час Глеб уже поднимался по широкой лестнице. Старый дом в стиле модерн располагался в одном из посольских переулков Замоскворечья. Огромная металлическая дверь утопала в лепной нише, точно вход в бункер посреди гипсового сада. Открыл мальчик лет десяти.
      - Вы к папе? - спросил он.
      Вот уж не знал, что у Бена с Катей есть дети, подумал Глеб и кивнул, осматривая чистенькую прихожую.
      - Проходите. Папы сейчас нет, но вы можете его подождать.
      - Но я же с ним говорил час назад, - удивился Глеб.
      - Папа ушел еще утром, - спокойно сказал мальчик. - Вы, наверное, с дядей Беном говорили.
      Из глубины квартиры доносились звуки, будто кто-то поднял крышку рояля и пустил туда побегать мышь.
      - Я думал, Бен и есть твой папа.
      - Дядя Бен - муж тети Кати, - внес ясность мальчик. - Мой папа - Саша Казанцев. Я - Миша.
      - Ааа, - протянул Глеб, окончательно запутавшись. Кругом слишком много людей. Каждый новый знакомый обрастал таким количеством близких и соседей, что достижение точки равновесия между мертвыми и живыми, видимо, возможно только в случае глобальной катастрофы.
      - Тогда вам в его офис, - и мальчик ткнул пальцем в коридор направо. - Там дверь открыта, увидите.
      Глеб пошел по коридору, дивясь необъятным размерам московских квартир. Похоже, никто из знакомых не живет как люди - все делят дом с другими, зачастую чужими: вероятно, потому что жилье в Москве дорого.
      Впрочем, после Хрустального и сквота Луганова квартира Бена поражала чистотой и строгостью. Однотонный палас приглушал шаги, двери закрыты - только одна приотворена, и в большой гостиной Глеб разглядел девочку лет шести - она мучила позолоченную арфу. Наконец, Глеб достиг офиса.
      Небольшая комната была до самого потолка уставлена самодельными фанерными шкафами. Провода торчали из раскрытых ящиков, в центре на большом столе стояло несколько распотрошенных компьютеров, вдоль стен - штуки четыре работающих. За одним сидела Катя Гусева и работала в "Фотошопе". Над ее монитором Глеб увидел распечатанную на принтере фотографию Шварцера с крупной подписью: "А это что за говно?"
      - А где Бен? - спросил Глеб.
      - На кухне, - ответила Катя, - он сейчас занят. У него мама сгорела, он страдает.
      - Ни фига я не страдаю. - Бен вошел в комнату. - А вот пока меня не было, эфэсбэшники не звонили?
      - Нет, не звонили. - Катя повернулась к ним спиной.
      - А что у тебя с ФСБ? - спросил Глеб. Десять лет назад при мысли о звонке из КГБ он покрылся бы холодным по?том. А сейчас - ничего, спокойно беседует. Демократия, одно слово. Теперь их можно не бояться.
      - А, вроде был разговор, чтобы я им коды подобрал: сотовые переговоры ломать, - сказал Бен. - Я, правда, откажусь, скорее всего. Платят больно мало.
      Да, подумал Глеб, раньше, чтобы отказаться работать с КГБ, нашлись бы причины повесомее.
      - А что твоя мама? - спросил он.
      - Все круто, - ответил Бен. - Маму завтра новую привезут. Просто, как два байта переслать. Я немного перебздел, когда все гикнулось. Потому что мой компьютер - мое второе я.
      Он плюхнулся на стул и, сияя, рассказал историю: Андрей, еще в Екатеринбурге, заработался до глубокой ночи, и вдруг у него перед глазами прошла рябь, картинка на экране свернулась, оплыла, стекла куда-то вниз - и исчезла.
      - Я думаю, - сказал Бен, - такое ощущение и называют словом "психоделический". Когда реальность - хоп! - и исчезает, даром что виртуальная.
      - Ну, - сказал Глеб, - по-моему, психоделия - это про наркотики что-то.
      - Наркотики - не круто, - сказал Бен. - Я их не юзаю, потому что виртуалка круче наркотиков. И креативней.
      - А помнишь, Веня, - сказала Катя, не переставая что-то двигать в "Фотошопе", - эту игрушку, которая изображение переворачивает? Как мы ее поставили Никитичу на пи-си?
      Шутку Глеб знал: простенькая программка под DOS переворачивала картинку на мониторе. Если вставить программку в autoexec.bat, человек включал компьютер и получал перевернутое изображение. В те далекие времена, когда персоналки только появились в Москве, подобные шутки были очень популярны.
      - Ага, - заулыбался Бен. - А Никитич пришел, посмотрел на монитор, матернулся и просто его перевернул. Я спрашиваю: "Ты что делаешь?" - а он отвечает: "Да вирус завелся какой-то, потом разберусь, сейчас работа срочная". Вот выдержка у человека, да?
      Катя засмеялась. Глядя на них Глеб подумал, что давно не видел такой слаженной пары. Ясно, что они прожили вместе много лет, но так и не потеряли способности смеяться шуткам друг друга - пусть и слышали их множество раз. Странно, но на людях они вели себя совсем иначе: Катя все больше молчала, а Бен только шикал на нее, словно стеснялся.
      - А что это за мальчик мне открыл? - спросил Глеб.
      - О, это сын Саши Казанского, - сказала Катя. - Они с Веней со школы дружили, да?
      - Да, было круто, - согласился Бен. - Мы дружили всегда и лет пять назад расселили отсюда коммуналку и въехали - он со своей семьей, я с Катькой. Правда, мы через год разосрались и теперь сами живем, как в коммуналке.
      И он радостно засмеялся, будто на свете нет ничего смешнее, чем расплеваться с лучшим другом.
      - Я, - сказал Глеб, - вот о чем поговорить пришел. Ты помнишь, тот вечер, когда Снежану убили?
      - Конечно, помню, - ответил Бен, и улыбка почти сбежала с его лица. - Мы все напились, потом танцевали, потом снова пили, а потом Снежану убили, и все кончилось.
      - А ты не помнишь, выходил ли кто-нибудь из комнаты… ну, перед тем, как нашли труп.
      - Нет, конечно, - ответил Бен. - Я же круто напился. А что?
      - Ну, такое дело. - Глеб запнулся. - Я просто думаю, что это кто-то из наших.
      - Ты гонишь! - восхитился Бен.
      Глеб рассказал про нож, про иероглиф, написанный на стене и найденный в сканере, про канал #xpyctal, где таинственный het вызвал Снежану на лестницу.
      - Круто, - сказал Бен, - это же детектив, да? Как "The Colonel's Bequest".
      - Как что? - не понял Глеб
      - Как квест сьерровский старый, - пояснил Бен. - Там тоже убийство, расследование… такая Агата Кристи. Ты что, не играл?
      Из всех старых квестов Глеб играл только в четвертый "King Quest", и то даже до ночи не добрался. Зато хорошо помнил, как много лет назад на семейной вечеринке мамин двоюродный брат, впервые показавший Глебу персональный компьютер, рассказывал ему: "…захожу я на кладбище, а там пусто, младенец только плачет. И я понимаю, что надо взять погремушку из могилы его матери. Я разрываю могилу…" - и тут Глеб увидел окаменевшую от ужаса бабушку, которая тоже слушала. Тогда он впервые понял, какое впечатление производит на людей реального мира столкновение с миром виртуальным.
      - У меня где-то на сидюке была копия, - сказал Бен. - Надо тебе обязательно поиграть. Лучше поймешь, как преступников ищут.
      Он развернулся к заваленному столу и начал рыться среди дискет и бумаг, пока не обрушил на пол груду радужных кругляшей. Глеб поднял один: компакт Алены Апиной.
      - Ты это слушаешь? - поразился он.
      - Я решил завязать с диско, - сказал Бен. - Я думаю, надо полюбить современную попсу.
      - Современная попса - это что, техно? - Глеб подумал про Настю с Олегом.
      - Нет, нет, техно - это музыка для интеллектуалов. Настоящая попса - это вот Апина, Салтыкова, Ветлицкая. В крайнем случае - Алена Свиридова.
      - Мне нравится "Бедная овечка", - сказала Катя.
      - Да, это очень круто, - согласился Бен. - Я решил, надо быть ближе к народу. Там, где он, к несчастью, есть. А то что это я - застрял на семидесятых. Старье.
      Глеб с радостью узнавания понял: на самом деле, Бену все равно, что слушать и как одеваться. Как и Глебу, Бену требовался только свой угол, компьютер и, может, несколько книг. Но стремление не выглядеть хрестоматийным матшкольным мальчиком заставляло его придумывать себе увлечения одно необычней другого. Глеб вспомнил, как Таня воспитывала у него музыкальный вкус. За годы совместной жизни ей даже удалось привить ему любовь к Тому Уэйтсу, Нику Кейву и Леонарду Коэну - хотя Глеб иногда думал, что прекрасно прожил бы на старых запасах Галича и Высоцкого.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15