Глава первая

Мной овладела странная и тяжелая абсолютная апатия, если не сказать – отупение. Не хотелось разговаривать, думать, двигаться; я часами лежал под мостом, завернувшись в отвратительно вонючее тряпье, к запаху которого притерпелся, и глядел в широкий и неровный каменный свод. Спать почти не мог, а когда ненадолго забывался, перед глазами с потрясающей четкостью вставали картины боя, окровавленный Кулема с раздробленными ногами или Лева, умирающий на моих руках. С криком, или хуже того – воем, я просыпался.

Хозяева моего странного убежища старались подкармливать меня и по-своему даже выхаживали: совали то стакан водки, то сигареты; один раз маленькая дама по имени Аделаида, или Ада («Вот вредная сука! – ворчал на нее Лесик. – У нее и имя-то: Ад, только женского рода!») предложила: «Может, тебе того... Нюхнуть или кольнуться... Истомился ты весь, на живого не похож... Ты скажи, я сгоняю, знаю, у кого позаимствовать...» Они, посовещавшись, отдали мне лучшее из того тряпья, что у них было, а Леонид показал место, где меньше всего дует и тепло от земли, поскольку близко проходит теплоцентраль... Они были неплохими людьми и в меру своего разумения старались помочь, но помочь мне было сложно: рана моя была не физической, а душевной, зато стопроцентно смертельной. Надо было только немного подождать.

– Смотри, он почти не жрет ничего, болезный... – негромко говорила Аделаида. – И не спит... Загнется вовсе.

– А мне что прикажешь – кормить насильно или на ночь по башке бить, чтобы отрубался до утра?! – горячился Леонид. – Ему и так досталось... А мы делаем, что можем. Загнется, значит, судьба такая...

Но он вновь подкрадывался ко мне и, заглядывая в глаза, блеял:

– Артемушка! Покушай, мил-человек, а? Ну, нельзя себя так изводить... Выпей водочки и закуси, авось уснешь... Без отдыха человеку никак невозможно, не машины же... Вот, Адка пельмешков наварганила, где только достала, чертяка... Оно хоть и магазинные, а все одно, какое ни есть – мясо...

Я отворачивался. Есть не мог, а пил только тогда, когда они наклоняли горлышко грязной пластиковой бутылки с водой над моим ртом. Один раз кто-то из них, схитрил и налил вместо воды водку, но я учуял ее по запаху и отвернул лицо. Часть драгоценного напитка пропала даром, и Лев кричал на Аделаиду: «Еще раз, извергиня – и молись своей бомжовской богоматери, придушу! Не видишь, он двинутый: водку не пьет!»

Сколько это продолжалось, сказать сложно. Думаю, несколько дней. Все время шел дождь, день с трудом был отличим от ночи; впрочем, я и не стремился их различать. То меня знобило, начинался жар, я горел в лихорадке, понимая, что все – вот-вот наступит конец. А спустя десять-двенадцать часов обнаруживал, что здоров, просто слегка ноет поясница... Я не подхватил никакой заразы, вши, от которых чесался Лесик, меня, казалось, избегали. Этим метаморфозам не было объяснений, но я их и не искал. Лежал и бездумно глядел на каменный свод. Его узоры и изучил до мельчайших подробностей.

Абсолютная безысходность – это все, что я чувствовал. Никто не поможет – ни Харик, ни Шмарик; все это дурацкие придумки, бред воспаленного воображения. И никакого Человека Равновесия тоже нет, он нам с Сотниковым прислышался... А есть только мертвые Михалыч, Антон, Лева... Погибшие в банке ребята-охранники... За что? За деньги, за бумажки?! Да провались они!..

А если все так – к чему суетиться, куда-то идти кого-то искать? Все уже случилось, дальше будет только хуже. Потому можно просто лежать и ждать смерти. Так она наступит наиболее безболезненно...

Я почти не ел, мало пил, еще меньше спал, – практически не двигался – и медленно таял, растворялся в пространстве...

Но однажды все изменилось.

В то утро взошло солнце, и оказалось, что небо – глубокое и совершенно чистое, без малейшего признака облаков.

Я оглох от тишины и понимания, что дождя нет, а есть – весна в этом страшном сумасшедшем городе, свет солнца и что-то еще, пока мне недоступное...

Захотелось встать, но не было сил; я беспомощно зашевелился, как выброшенный на берег и перевернутый на спину краб, и, кажется, попытался позвать Лесика и Аделаиду, но Лесик оглушительно, с присвистами и похрюкиванием храпел, а я не смог выдавить из глотки ни одного членораздельного звука.

И в этот момент во мне проснулось такое огромное, великолепное желание жить, что я, ощутив вдруг омерзительное тепло и вонь тряпья, в котором столько времени ждал смерти, начал с остервенением и, насколько хватало сил, быстро выбираться из него; откидывал, отпихивал, матерясь, наконец, выбрался, встал на четвереньки... и меня основательно стошнило. Проклятие! Еще вчера я и не думал, как это гадко – быть бомжом; еще вчера я покорно ждал конца этого затянувшегося спектакля в ублюдских декорациях...

Но сегодня...

А что произошло сегодня? Просто взошло солнце, и мне захотелось жить? И я понял, что жить – не так плохо, даже в тех обстоятельствах, в которых я оказался.

Нужно досмотреть, чем все кончится. Но не пассивно, а участвуя; не из зрительного зала (ложи для инвалидов и моральных уродов), а стоя на сцене, с оружием в руках.

Итак.

Конечная цель – Человек Равновесия. Уж я-то знаю, какие вопросы задать этому выродку. Промежуточная цель – Харик, или Харон, кому как больше нравится. И нечего потрясать перед моим носом мистическими образами и закатывать глаза: пока они оба для меня – люди, из костей, крови и плоти. Кости всегда можно сломать, кровь пустить, а плоть ранить. А какими дополнительными способностями они обладают (если обладают!) – разберемся на месте.

Как найти Харона, знает Лесик. Тогда, в ночь моего появления здесь, он отказался говорить, а под утро я сломался. Придется допросить сегодня, и основательно, ибо долго задерживаться я больше не хочу да и не могу.

Пора будить моих спящих красавцев. Лучший способ – запах еды.

Храп Лесика прервался двадцать минут спустя невнятным звуком «Мням-мням...» К этому времени мой картофельный супец на тушенке был почти готов и вовсю распространял по округе сногсшибательный аромат. Ада, выпившая вчера больше Лесика, все еще крепко спала, и это мне было на руку.

Он вылез из тряпья, потряс головой, просыпаясь, и поморщился: болел один из оставшихся во рту семи зубов. Потянулся к валявшейся рядом бутылке некоего поддельного пойла, называемого у них водкой, опрокинул над раскрытым ртом и потряс. Прополоскал рот упавшими каплями, проглотил и снова поморщился.

Я наблюдал за ним.

Он перевел мутный взгляд на костер, потом на меня; брови его поползли вверх, губы сложились трубочкой и исторгли:

– О!..

С самой располагающей улыбкой, на какую только был способен в это утро, я поманил его рукой.

Мы сидели, разделенные костром с закипающим в котелке супом, и улыбались друг другу. Леонид потянул носом и блаженно зажмурился. Я подумал, что сейчас он начнет нахваливать мой кулинарный талант, но ошибся.

– Поздравляю, Артем. Ты стал одним из нас.

Это прозвучало не вполне четко, но абсолютно осмысленно. Я продолжал улыбаться, подобравшись внутренне и готовясь прыгнуть в любую секунду. Он ничего не замечал и продолжил:

– Дать зеркало? Где-то у нас был осколок... Посмотри на себя – ты поймешь, что я не обманываю и не кривлю душой. Для кого-то нужно больше времени, для кого-то – меньше. Тебе хватило трех дней, и ты совершенно...

Он ничего не успел понять – и вот лежит на земле, я навалился сверху, а мои пальцы держат его за горло.

– Договаривай, – ласково сказал я.

– ...преобразился, – прохрипел он.

Не ослабляя хватки, я наклонился к его уху и внятно сказал:

– Никогда я не буду одним из вас. Кивни, если понял.

Он с большим трудом сделал едва заметное движение головой, и я сразу отпустил его горло, выпрямился и повернулся к костру.

– А супец-то наш совсем поспел! Даму будить будем?

Лесик смотрел на меня во все глаза и молчал.

Втроем мы довольно быстро расправились с почти полным котелком наваристого супа. Я внимательно наблюдал за обоими. Аделаида старалась есть размеренно, но то и дело переходила в галоп и покряхтывала от удовольствия; Леонид, напротив, ел с некоторой неохотой, то и дело морщась – то ли от зубной боли, то ли от воспоминаний.

Ада первой отложила в сторону пустую помятую миску с ложкой и, толкнув напарника в бок, довольно сказала:

– Я всегда знала, что мужчины – лучшие кулинары и повара.

– Чай за вами, – сказал я. – Займитесь, пожалуйста, любезная Ада.

Она кивнула и пошла мыть котелок.

– А теперь приступим ко второй части марлезонского балета, – негромко сказал я. – Леонид, как мне найти Харика?

Краем глаза я заметил, как замерла и напряглась Ада, возившаяся с котелком. На лице Лесика появилось несчастное выражение.

– Я... не знаю...

– Хватит играть со мной, – жестко сказал я. – Я и так потратил на вас слишком много времени. Если бы вы рассказали мне все, что знаете, еще тогда, в первую ночь, я бы сразу ушел и не стал тут... с вами...

– Мы хорошо к тебе относились, – подала голос Ада. – Мы старались тебе помочь. Тысячу раз мы могли расправиться с тобой, а тело сбросить в Серебрянку... Но мы этого не сделали. Мы дали тебе возможность прийти в себя. Если б ты свалил тогда, в первую ночь, неизвестно, как далеко ты бы ушел.

– Я признателен вам за то, что вы сделали и не сделали, – сказал я. – Но задерживаться дольше я не могу. И платить за сведения мне вам нечем. Дайте мне их в долг. Я верну долг при первой возможности...

– Ничего ему не говори! – крикнула Ада Лесику. – Я всегда знала: люди – неблагодарные твари...

Леонид посмотрел на нее, потом перевел взгляд на меня и, поморщившись, потер рукой то место на шее, которое недавно сжимали мои пальцы.

– Здесь решения принимаю я, – сказал он негромко. – В долг так в долг... Но у меня одно условие. Ты уйдешь завтра с рассветом. Ночью может понадобиться твоя помощь...

Ада, стоявшая неподалеку, слышала каждое слово. Она не стала, как обычно, возражать (это меня удивило), только спросила:

– Почему ты думаешь, что они придут именно сегодня?

– Чувствую...

– Тогда давай переберемся куда-нибудь, не дожидаясь ночи... Мест много.

Он помолчал.

– Нет. Здесь наш лагерь. Мы будем его защищать.

– Ну и глупо! – вдруг истерически заорала она. – Если их будет много, нам не справиться... даже при условии, что этот горе-вояка пожелает нам помочь! Нужно уходить!!!

– Мы останемся, – все так же негромко, но твердо сказал Леонид.

Ада села на землю и заплакала.

Я переводил непонимающий взгляд с одного на другого.

– Вы о чем? Кто такие они?

Леонид посмотрел на меня.

– Не уходи... И увидишь. Но приготовься: это не самое приятное зрелище. А поиски Харика могут подождать еще день; я расскажу все, что знаю, и это облегчит задачу.

– Хорошо, – сказал я, – уйду завтра. Рассказывай.

– Дурак! – заорала Ада сквозь всхлипывания, и непонятно было, к кому из нас это относится.

Лесик молчал, собираясь с мыслями; кажется, после вчерашней попойки сделать это ему было не так-то легко.

– Собственно, – начал он, – если ты отыщешь Харона, Человек Равновесия может и не понадобиться. Все, что тебе необходимо, знает Харон. Пожалуй, он даже лучше владеет ситуацией, чем Человек Равновесия, хотя со стопроцентной уверенностью утверждать не берусь. Начинать поиски следует с Холодных озер. Летом Харон работает там, на лодочной станции, там же он и живет. У него довольно теплый, хотя и маленький домишко, возможно, ты застанешь...

– Стоп, – сказал я. – Во-первых, сейчас – не лето. А во-вторых, мы с семьей летом довольно часто загораем на озерах, но никакого Харика, тем паче Харона, я не знаю. Лодочник там Федя...

– Это нормально, что ты не знаешь, – перебил Лесик. – Никто не знает. А Федя – да, есть такой. Но он – помощник. Главный там – Харон. Просто он почти никогда не выходит. Зато знает все про всех, все видит и все слышит. С началом весны он регулярно наведывается в свой домишко на озерах с зимней квартиры, о которой мне неизвестно. Кажется, она где-то в Нижнем городе. Впрочем, наверняка ты застанешь на озерах кого-то, кто сумеет тебе помочь. Послушай, Артем, а зачем все-таки тебе сдался Человек Равновесия?

– Хочу понять, что происходит и как исправить ситуацию. Он может объяснить...

– Уверен?

– Уверен.

– А ты хочешь исправить?

– А ты не хочешь?

– Нет. Я бы сделал так, чтобы мне, именно мне было комфортно. На остальных – плевать. Биться за них, защищать... Чего ради? Кто они мне?

– Ты не понимаешь...

– Это ты не понимаешь! – закричал он. – Нет морали! Есть инстинкт: защитить себя, свою самку, свой выводок и свою нору! Нельзя помогать миру: он не поймет и не оценит! Мы не герои! Защитить своих ты еще сможешь, защищая других – свернешь шею! Они же, эти другие, и помогут тебе ее свернуть, не погнушаются! – Он успокоился, посмотрел на удивленную Аделаиду, забывшую плакать, а потом снова повернулся ко мне. – Мой тебе совет: если Харон предложит показать Выход, возможность вернуться в нормальный мир, соглашайся. Думай о себе.

Как ни пытался я добиться от него, что должно произойти ночью, он отделывался коротким: «Будет драка». Я занялся оружием: разобрал автомат и пистолет, почистил, смазал оба ствола невесть откуда притащенным Аделаидой оружейным маслом, перебрал патроны... Все делал любовно, не торопясь: время позволяло.

Лесик следил за моими манипуляциями с одобрением, Ада – подозрительно.

Консервы кончились; ничего, кроме черствого плесневелого черного хлеба и воды, не осталось. Мы пообедали, Лесик сказал: «Нужно набраться сил, отдохнуть», – и ушел к своему тряпью. Аделаида сидела у самого ограждения и смотрела на воду, словно предчувствуя то, что должно случиться.

Вокруг по-прежнему не было ни души; не ездили машины, не ходил городской транспорт... Даже птицы молчали.

Я вышел из-под моста и немного прошелся, чтобы размять ноги. На том берегу Серебрянки за домами что-то горело, слышались крики и одиночные выстрелы. Значит, люди все-таки есть, вокруг что-то происходит, просто далеко от нас... Но черт возьми! Что случилось с этим миром, почему никто не борется? Неужели Лесик прав – остался только инстинкт, каждый спасает свою шкуру?!

Я вернулся назад и присел над засыпающим Леонидом:

– Лесик... Как я попал сюда, ты помнишь? Можешь рассказать?

– И помнить нечего, – проворчал он, – а тем более рассказывать. Притащили тебя двое: дед усатый, сам весь в крови, и мужик какой-то твоих годов. Просили позаботиться, оставили фляжку со спиртом, а денег не дали. Деду, как тебя положили, резко поплохело, но оставаться он не захотел, его отсюда мужик почти на себе волок.

Дед – это, возможно, Петрович, подумал я. Значит, он не погиб. А кто второй? И зачем меня тащили такое расстояние? И неужели они уперли мои часы?!

– Дед ничего не просил передать? Ну, может, вернутся они за мной, или еще что?..

– Да сейчас! Нужен ты им больно!

– Слушай, Лесик! А за рекой стреляют, и горит что-то... Выходит, люди, кроме нас, есть?..

Он помолчал и философски изрек:

– Куда ж им деться... Но люди – ладно... Более или менее представляешь, чего от них ждать...

– А от кого не представляешь?

– Ночь придет – увидишь. И скажи Адке: если не будет спать, пусть таскает сюда с округи камни.

– Какие? Зачем?

– Обыкновенные. Защищаться.

И повернулся на бок.

Его просьбу я передал Аделаиде; она поогрызалась, но послушно отправилась куда-то. Я видел, что она страшно боится грядущей ночи.

Сгустились сумерки. Проснулся и поднялся Лесик, стал помогать Аде. Вдвоем они натаскали целую гору камней, кирпичей, металлических прутьев. Лесик сказал:

– Тебе нужно поспать, Артем, иначе ночью ты не боец. Меня некоторое время не будет, вы не волнуйтесь... Мы забыли кое-что важное. Без этого нам, пожалуй, не отбиться... – и он заискивающе посмотрел на Аделаиду.

– Сбегаешь, пидарюга, – сказала она.

– Я вернусь, – и он начал быстро взбираться на пригорок за мостом.

– Он нас бросил. – Ада села у костровища и обхватила голову руками.

Но Лесик вернулся. Три часа спустя, когда совсем стемнело и похолодало, но небо было чистое, усыпанное звездами, он пришел и принес в грязном черном пакете две бейсбольные биты и три тяжелых мощных фонаря с заряженными аккумуляторами. Все это он вывалил у костровища.

– Спортмагазин на Котовского разграбили почти полностью, – сказал он. – Можно сказать, я унес последнее. Фонари очень нужны. Эти твари боятся света. Одна бита тебе, – он протянул дубину повеселевшей Аде, – другая мне. Для ближнего боя. Постараемся не подпустить, у Артема вон какие пушки, да и камней мы натаскали... Но бог его знает, как пойдет. Они наверняка навалятся числом не меньше нескольких сотен. Главное – держаться вместе и под защитой света.

– Что в городе? – спросил я.

– Хреново. Было плохо, сейчас еще хуже.

– Такты уверен, что таинственные они придут?

Он так молчал, что теперь и мне стало страшно.

– Они уже в пути. Не хотел говорить, ну, да что там... Стойбища Дикаря больше нет. Прошлой ночью все погибли.

Аделаида замерла.

– А... Дикарь?

– Я же сказал – все!!! – Я видел, как неумело он старается заглушить свой страх.

– Так кто же это все-таки? – спросил я. Никакого Дикаря я не знал, поэтому оценить масштабов потери не мог. – Лангольеры?

– Поменьше читай Кинга. Есть кое-кто пострашнее... потому что более реальный. Ты поспал?

– Два часа.

– Этого мало. Ты должен отдохнуть основательно. Они все равно явятся после трех, когда самый глубокий предутренний сон. Они уже знают...

Костерок уютно потрескивал, за ним следила Аделаида. Я устроился в глубине, под мостом, на теплой земле – над самой теплоцентралью. Лесик улегся рядом.

– Не проспим? – спросил я.

– Нет, – уверенно сказал он. – Надо было, конечно, уходить... Мы же мирные люди... Нас бьют – мы закрываем голову руками и бежим... Сгоняют с места – уходим. Но, знаешь... Ты пришел – и впервые в жизни мне показалось, что это неправильно...

– Я не мессия, – засыпая, сказал я.

– Никто так и не считает. Просто почему-то именно сегодня я понял, что нужно хотя бы попробовать защититься. Мы же люди... И нельзя всяким тварям позволить безнаказанно нас уничтожать. Так не годится. И еще я подумал...

Под его бормотание я уснул. Впервые за несколько дней – крепко и без сновидений.

– Артем... Артем! – звала Ада. – Проснись. Они идут.

Я мгновенно вскочил, подхватил лежащий рядом автомат. Аделаида стояла у самого края навеса, но не выходила из-под моста. Лесик был с противоположной стороны, зорко вглядываясь в плохо освещенную набережную.

– Смотри! – вдруг страшно закричала женщина и выбросила вперед руку. – Вот они!

Господи, что могло внушить ей такой ужас? Я подошел и встал рядом.

Впереди, метрах в пятидесяти или больше, со склона на набережную сползала огромная, темная шевелящаяся масса. Я пока не мог понять, что или кто это. Вот хвост этой странной фигуры достиг набережной, и вся фигура медленно двинулась в нашу сторону.

Аделаида, казалось, была заворожена этим зрелищем. В опущенной руке она держала камень, а другая рука все еще была вытянута в сторону надвигающегося нечто.

– Что это? – спросил я.

Она повернулась ко мне. Взгляд ее был совершенно безумным.

– Крысы, – сказала она.

– Тьфу, черт! – не сдержался я. – И только-то?!

– Внимание! – сказал Леонид со своего фланга. – Есть движение. Расстояние – чуть больше тридцати метров... Адка, дура, не стой столбом, возьми биту и включи фонари! Да не трогай, пусть лежат именно так, как я их расположил... Артем, подпусти до двадцати метров и открывай огонь одиночными. Целься в голову колонны, главарь должен быть с твоей стороны. Адка, ты нужна мне здесь, у себя Артем справится...

Ада перебежала к нему.

Да вы с ума сошли, хотел сказать я, но насмешка застряла у меня в горле. Колонна вошла в зону тусклого света фонаря, и мне стало по-настоящему страшно.

Это и вправду были крысы, но какие-то странные. Самая маленькая размером с котенка, самая большая – с пуделя. Во главе колонны семенил совсем уж мутант: огромная тупорылая крыса, похожая на бультерьера. И у всех тварей без исключения были ощерены их пасти, открывая – даже на взгляд с моего расстояния – жуткие клыки и зубищи. Вот это повезло!.. Действительно – порождения ночных кошмаров. Не этих ли крыс видели Сергей и Полина, когда возвращались в город?

– Леонид! – крикнул я, обернувшись. – Я точно знаю: крысы сами без причины не нападают на людей. Давайте пропустим их, они пройдут мимо!

– Ты не понял, – сказал он. – Вчера ночью они напали на стойбище Дикаря. Убили и сожрали всех. Восемь здоровых мужиков... А сейчас окружают нас. Ада, приготовься. Артем, убей главаря.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь... – пробормотал я и прицелился в голову колонны. Убить такую здоровую тварь не составит труда.

Но за мгновение до выстрела одна из больших крыс, бежавшая справа от главаря, прыгнула вперед и приняла пулю на себя. Я не поверил своим глазам. Что за хрень?! Откуда они знают о самопожертвовании?!

Колонна, обтекая тело убитого товарища, двигалась вперед.

– Бросай! – закричал Леонид.

Я, уже не оглядываясь на них, открыл огонь одиночными, но по-прежнему не мог попасть в главаря: он то уходит от пуль, и под ними падали соратники, то его закрывали своим телом другие твари.

Я перешел на автоматическую стрельбу короткими очередями, косил крыс (они взрывались Красным и падали), но это слабо помогало: их было огромное количество, а попасть в главаря я по-прежнему не мог.

Главная тварь издавала странные звуки – смесь пронзительного писка и рычания; колонная перестроилась, стала не такой вытянутой, но заполнила собой всю набережную до парапета и чуть рассредоточилась, так что попадать мне стало сложнее; к тому же внутри колонна колыхалась: казалось, крысы бегут маленькими зигзагами. Ух, какие мы приемы знаем!

– Артем, что у тебя?!

Ответить я не успел: крысы ускорили движение, пошли в прорыв.

Я оставался на месте и стрелял короткими очередями до тех пор, пока не опустела обойма.

– Отходим за световой барьер! – скомандовал Лесик.

Мы поспешно отступили.

Фонари были расставлены таким образом, что их лучи образовывали почти полукруг. За фонарями нам с лихвой хватало места; тыл защищала стена моста. Оставались две небольшие темные зоны справа и слева, но несколько крыс одновременно туда прорваться не могли.

Мы встали под защиту света, и одновременно две колонны слились и сунулись было на свет, но с писком и рычанием сразу разбежались по сторонам. Теперь справа и слева колыхалось и шевелилось, но лезть, даже в темных зонах, они пока боялись.

– Это конец... – тоненько проверещала Ада. Она была на грани обморока.

– Не ной. – Лесик взялся за биту крепко двумя руками и приготовился отбивать атаки справа. – Адка, на левую сторону. Да держи дубину нормально! Артем, поддерживай огнем нас обоих, попеременно.