Несколько дней свободы сильно изменили Щапова. Если бы не стриженная под машинку голова (шапку и полушубок он сбросил наземь), трудно было бы догадаться, что это преступник. Вид сытый, повадка уверенная, не боязливая.

Да и настроение у Захара Щапова хорошее. Пением веселит себя охотник.

Неожиданно, безо всякой, казалось бы, причины, оборвалось беспечное пение. Ссутулился охотник, посмотрел по-волчьи исподлобья и вдруг резко повернулся в сторону учуянной опасности.

Там — другой человек.

В общем, человек как человек. Лицо открытое, цветом бледноватое, городское; правда, из-под полушубка виднеется стоячий, с красным кантом ворот офицерского кителя, но это ничего, зато ружьё у незнакомца в чехле за спиной. Ясное дело, приезжий какой-то, олух неотёсанный, заблудился, будет дорогу спрашивать.

Но ничего такого не спросил приезжий, а сделал вдруг нечто несообразное: рыскнул к висевшему на кусте старинному, с гранёным стволом ружью и, завладев им и мгновенно проверив, заряжено ли оно (оно оказалось заряженным), попросил завораживающе любезным тоном:

— Ножик, пожалуйста, бросьте.

Измазанная кровью рука Щапова по-боевому сжала финку, но под ружейным прицелом он сразу же одумался. Небрежно поигрывая финкой, спросил:

— А коли не брошу, что будет?

— А это смотря по тому, чем у вас патрон начинён — пулей или дробью.

— Хватило бы и дроби, — вздохнул Щапов, насторожённо поглядывая на чёрное дульное отверстие. — Однако пуля там, круглая. Неужто так и пальнёшь в меня, в живого? Это ж какую нечеловеческую злобу надо иметь!

— А я — в ногу.

— В ногу тоже больно, — качнул головой Щапов и нехотя выронил финку; сверкнув, она аккуратно воткнулась в снег. — И откуда ты на мою голову навязался? Чего я тебе такого сделал? Стоял себе… Никого, кажись, не трогал…

— Заповедник здесь, а вы оленуху убили, причём, кажется, стельную. Придётся ответ держать, по закону.

— Ещё и заповедник какой-то… Впервой слышу… — И вдруг закричал, мгновенно налившись гневом: — А ты кто такой?! Ты какое имеешь право нападать на мирного человека?!

— Я директор заповедника. Предъявите документы.

— Документы… Без надобности они нам… — смиряясь и оттягивая время, пробормотал Щапов. — Виноватый я, ну… Бес попутал. Нечаянно я её — думал, волк. Бежит, я — пах! Оно возьми и попади. Буквально само стрельнуло! Отпусти, начальник, а? И её себе возьмёшь, и ружьё, так и быть, забирай и пользуйся — неплохое ружьишко…

— Ладно. Хватит трепаться. В Терново пойдём, разобраться надо, что вы за личность.

В путь пустились в таком порядке: впереди впряжённый в верёвочную лямку Щапов тащил оленью тушу; сзади — угрюмо молчаливый Белов с ружьём наперевес. То и дело Щапов досадливо качал головой: «Ай-я-яй, ну и ну!…» Ничего хорошего ему не сулил неожиданный поворот событий. Он, наконец, остановился, обернулся к Белову:

— Отпусти, начальник! Христом-богом прошу! Хошь, на колени стану? Отпусти! Откроюсь я тебе… Из заключения иду. Все своё отсидел, домой пробираюсь, детишки у меня, ждут, поди… А тут вот чуть с голоду не помер, в тайге-то. Ну, шлёпнул эту… Ты сам рассуди, каково мне теперь перед властями оказаться? И старое припомнят, и новое припаяют. А ведь не вор я и не бандит, за бабу страдал, за ревность. Эх! Это из-за двух-то пудов мяса!

Кажется, поверил Белов. Вроде бы сочувствием или сожалением покривилось его лицо. Но словами не слишком-то обнадёжил Щапова:

— Не в тюрьму же я вас веду. В Тернове тюрьмы нет. Вот выясню личность, адрес, составлю протокол и отпущу. Поступите работать и заплатите штраф за оленуху.

— А какая тебе польза от штрафа? Чай, весь его в государство сдашь. Ты меня лучше отпусти, поверь моему слову — да вот ни в жизнь ни одного человека не обманул! — и я приду к тебе сам и по-тихому тебе вручу… Да я, хошь, самородок тебе преподнесу, сто двадцать три грамма, у меня в верном месте припрятан! Ещё корень женьшень дам, на перваке, в бутылочке настоян. От него во как твоё здоровье поднимется…

— Ну и тип, — криво усмехнулся Белов. — Ну, нечего, шагай.

Снова тронулись.

И вдруг глаза Захара Щапова засветились.

Казалось бы, что особенного: на кусте ветка надломлена. И всё же с определённым смыслом, даже как бы настойчиво, её ошкуренный конец указывал вперёд и чуть левей. А там — ещё одна точно так же направленная неизвестной рукой ветка…

Щапов осторожно оглянулся: заметил конвоир или нет? Тот идёт задумавшись, ничего он не заметил. Однако внимания, хват этакий, не теряет.

— Идите прямо. Что это вас все влево заносит?

— Тут тропка оленья, тащить малость полегче. Замаялся я…

Белов уступил, смолчал; заинтересовался укрытой снегом тропкой, действительно, есть здесь хоженый звериный путь, видимо, водопой близко…

Через минуту — новый знак, тонкая, неестественно прямая линия, как бы прочерченная по снегу поперёк звериной тропы. А дальше — просвет, и угадывался близкий овражий склон…

В трёх шагах от странной линии Щапов скинул с плеча верёвочную петлю и, как-то нелепо подпрыгнув, чем немало удивил конвоира, дал стрекача.

— Эй, охотничек, ты у меня не балуй! — крикнул сзади Белов и, перемахнув через оставленную на тропе оленью тушу, бросился за Щаповым. Он, пожалуй, так ему, по крайней мере, показалось, был уже близок к то-му, чтобы схватить беглеца за шиворот, как вдруг его нога за что-то зацепилась.

Упасть он не успел. Конечно, никакая не линия чернела там, на снегу. То была тонкая проволока, одним концом привязанная к концу дерева, а другим тянувшаяся к огромному, словно для рук великана, насторожённому луку. Именно за проволоку и зацепил Георгий Андреевич, и жуткая конструкция сработала: прыснул в сторону костяной колышек-сторожок, удерживавший тяжёлую, с кованым наконечником стрелу, и она, стремительная, как молния, со страшной силой толкнула зоолога в плечо. Выпущенное из рук ружьё полетело в одну сторону, шапка — в другую, самого же Белова, буквально сбитого влёт, швырнуло к дереву и пригвоздило к корявому стволу. Ударившись головой, он потерял сознание.

К счастью для пострадавшего, Щапов так и не увидел всех последствий своей хитрости. Кубарем скатившись в сумрачный распадок, он ухнул в незамерзшую бочажину стекавшего по каменным террасам ручья. Выбравшись, заметался, весь с головы до ног мокрый, не зная, в какую сторону податься, и со страхом посматривая вверх, где вот-вот мог появиться этот опасный директор. В конце концов кинулся вдоль по ручью.

В это же самое время запряжённая в дровни мохнатая лошадёнка свернула с малоезженой лесной дороги на целик. Правила лошадёнкой молодая женщина: большеглазая, с длинными ресницами, пылко румяная и вся налитая — кровь с молоком. Рабочая одежда (шерстяной платок, ватник, перепоясанный ремнём) не портила этой зрелой красоты. Настораживало лишь выражение лица красавицы — озабоченное, с примесью раздражения, какое овладевает властными натурами, когда они вынуждены делать то, что им не нравится.

Не слишком утруждаясь выбором дороги, чтобы хоть немного облегчить лошади передвижение по трущобистой, с пнями и грудами сушняка местности, возница вскоре достигла того самого места, где Белов задержал браконьера. Небольшой штабелёк метровок указывал, что тут было что-то вроде вдовьей делянки.

Сдёрнув рукавичку и сунув в рот пальцы, женщина посвистела — два раза протяжно и один раз коротко. Никаких ответных звуков не последовало.

Прождав некоторое время понапрасну, женщина что-то с возмущением пробормотала, извлекла из-под охапки сена увесистый полотняный мешочек и вроде как намерилась приступить к погрузке дров, с которой, раз уж никто на её призыв не явился, ей предстояло справиться в одиночку. И только тут её внимание привлекли следы и капли крови.

Явно испугавшись, женщина дёрнула вожжи, чтобы поскорей развернуть сани, но тотчас одумалась: прикрыла холщовый мешочек сеном и, уже почти спокойно причмокнув, направила лошадь прямо по следам, напряжённо всматриваясь вперёд.

Вскоре стали попадаться сломанные ветки. Злосчастное дерево впереди. Человек, пришпиленный к нему, ворочался, постанывал, пытался освободиться.

Женщина спрыгнула с саней и, подбежав к пленнику, воскликнула:

— Какой красивенький попался!

Она решительно налегла на стрелу, затем быстро и ловко освободила жертву от полушубка и кителя, на рану наложила отыскавшуюся в кармане тряпицу. Только после этого, немного отступив, сказала с изумлением:

— А ведь у нас в Тернове таких не было и нет!

— Теперь будут. Директором я к вам.

— Так это вы, который самый-самый? Из Москвы? Интересно как! А я, стало быть, будто сердцем учуяла: навстречу выехала. Прокачу нового директора!

— Прямо-таки везёт с транспортом…

— Транспорт это что! Под самострел залезть да живёхоньким выбраться — вот где везёт так везёт. Ведь он, окаянный, изюбря насквозь прошибает.

Познакомились. Оказалось, женщину зовут Татьяной Спиридоновной, в управлении заповедника она и счетовод, и кассир, и вообще всем канцелярским делам голова. Уложили на санки вещи Белова и тушу оленухи. Георгий Андреевич отыскал в снегу отлетевшую в сторону одностволку браконьера и тоже присоединил к поклаже.

Невелик посёлок Терново: домов пятнадцать или двадцать, есть заколоченные, давно заброшенные. И самый внимательный глаз не найдёт здесь признаков маломальской планировки, хотя бы традиционной, российской, когда застройки делают в линию. Здесь видна постоянная борьба человека и тайги, борьба, как говорится, с переменным успехом: то тайга уступит, то человек, смирив гордыню, сам к тайге приноравливается. Стоят избы: одна фасадом на юг смотрит, другая — на восток, одна к плотной хвойной стене, словно бы спиной к печке, прижалась, тепла ищет, другая, наоборот, отринула от себя тайгу, держит её на почтительном расстоянии, и на ровной демаркационной площади — огород.

На угорье, несколько на отшибе посёлка, умостилось управление заповедника — длинное рубленое строение с большими не по-здешнему окнами — и кое-какие принадлежащие ему же хозяйственные постройки. Если судить по свежести строительного материала, управлению не больше пяти-шести лет, но и за этот срок тайга успела возвратить себе расчищенное вокруг него место: уже довольно крупные деревца и кустарники вплотную подступили к бревенчатым стенам.

Распрямившись, напряжённо озираясь по сторонам, въезжал в Терново Георгий Андреевич Белов. Что говорила, посмеиваясь и понукая лошадь, Татьяна — он не слышал. Со стеснённым сердцем примеривал себя к медвежьему углу, в котором жить и работать.

Не слыша никаких указаний призадумавшегося седока, Татьяна не поехала к управлению, повернула к самой, пожалуй, добротной избе посёлка, к своей.

— Милости прошу ко мне.

Между тем в избе напротив две старушонки прилипли к окну.

— Гляди, Трофимовна! Царица небесная! Танька мущину себе привезла! А ведь давесь лошадь брала, дров, говорит, привезть!

— Дров! Ты и поверила! За мущиной и ездила, встречать, стало быть. И давесь видать было: что-то да не так! Уж я Таньку наскрозь вижу — ловкая, хитрющая. Она с самого сызмальства все такая.

— Ишь, цельного зверя припёрли. Попируют!… Пойти, что ли? Должок за Танькой…

— Погоди, Матвевна. Что-то да не так!

Татьяна с радушным видом повела было гостя к крыльцу, но он, остановившись, что-то сказал ей, ткнув пальцем сначала в сторону туши, потом в сторону управления заповедника. Татьяна, разочарованно пожав плечами, подозвала вертевшегося неподалёку мальчишку. Тот, подхватив вожжи, погнал лошадь прочь. Вновь просияв, на этот раз, пожалуй, с долей притворства, Татьяна повела приезжего в дом.

— Гляжу я, хворый он, не иначе, — разочарованно сказала та из старух, которая упоминала о должке. — И с лица бледноват, и одёжа драная… Лядащий. Небось бродяга какой неуместный.

__ Ну, не так чтобы уж очень, — согласилась подруга. — А и где его и возьмёшь нынче, хорошего? Чай, воевали, хороших поубивало. Нынче молодая баба инвалиду рада.

— Наша Танька все одно не осекется. Она себе енарала подцепит.

— Подцепила бы, да её воли теперь мало осталось: того и гляди, Захарка, муженёк любезный, заявится. У него небось и срок тюремный кончается — не век же ему на лесоповале дрогнуть. Он ей ужо покажет!

— Окстись, Трофимовна! Захарку, варнака неугомонного, к ночи поминаешь!

Между тем Татьяна Щапова получше, чем старухи, разглядела приезжего. Не «лядащий», не «бродяга» сидел в её доме, а мужчина красивый да любезный и, что немаловажно, одинокий. (Этот факт она, конечно же, установила в первую очередь, ещё в дороге.) Серьёзные планы относительно Георгия Андреевича созрели у молодой женщины, и она уже приступила к их исполнению: светлое платье, сшитое по последней моде, с плечиками, достала из шкафа и надела, губы подкрасила и кинула на стол красивую скатерть.

— Хороший у вас дом, хорошо живёте, уютно, — сказал Белов.

— Дом-то ещё отец строил. Сам почти и не попользовался, мне в наследство оставил. Объездчиком он работал в заповеднике, лихой был охотник, да вот с медведем на берлоге не поладили. Тут и произошло всё, недалече. В Тополинках, место такое есть.

Белов сочувственно покачал головой и вдруг нахмурился. Спросил нерешительно, немного даже заикаясь: -В-выходит, в заповеднике охотился?

— Почто же ему было от своих угодий дальних краёв искать? — беспечно подивилась Татьяна.

Смолчал Белов, только вздохнул. Хозяйка между тем, о планах своих не забывая, ловко хлопотала у стола.

— Нас теперь в Тернове двое таких-то — вы да я.

— Это каких же «таких»?

— Красивых да одиноких.

— Ну что вы. Есть, как я заметил, и другие, — немного смутился Белов.

— Другие — фу! Грубость одна, и посмотреть не на что. Я-то, между прочим, городская: в Рудном на главной улице жила.

— Да, это чувствуется, — с натугой слюбезничал Белов.

Что-то скрипнуло. Георгий Андреевич машинально повернул голову. Оказалось, сама по себе приоткрылась дверца шкафа, второпях не запертая Татьяной. Приличия ради Белов поспешил отвести глаза в сторону, но уж было поздно: содержимое шкафа, как на фотографии, отпечаталось в его сознании. Связки пушнины висели в шкафу: отдельно большая связка беличьих шкурок и на самом виду — две огнёвки, куница, чернью отливающий соболь, ещё что-то…

Белов вскочил, стремительно отошёл к окну; невидяще уставясь на улицу, зло проскрежетал: «Только тигра не хватает!» А когда обернулся, дверца шкафа оказалась плотно закрытой.

Между тем улица посёлка, верней некое подобие улицы, словно бы, в свою очередь, тоже приготовила Георгию Андреевичу достойное внимания зрелище. Вначале пробежали, поигрывая между собой, три собаки. Потом четверо подростков, все с ружьями, появились на дороге.

— Да что же это такое, ч-черт! — ошалело сказал Белов.

— Где? Это? А это ребятишки на охоту наладились, — тоже подойдя к окну, пояснила Татьяна. — В школе они в Ваулове учатся, а на воскресенье их дед Огадаев на лошади домой привозит. Ишь, дело к вечеру, а им пострелять невтерпёж. В духоте-то, поди, в школьной намаялись. И ведь не убьют-то никого, один шум от них. Да хоть к тайге привыкают, и то дело.

— Ну, знаете!

С неподобающей для директорского достоинства поспешностью Белов выскочил из дома. Озадаченная Татьяна прильнула к окну.

— Эй, ребятки, а ну-ка стойте!

Немного запыхавшись, он нагнал охотничью компанию. Четыре пары глаз с холодным достоинством уставились на неизвестного.

— Вы куда собрались?

— На кудыкины горы, вот куда, — с досадой огрызнулся один из мальчишек. — У охотников разве так спрашивают? Всю удачу закудыкал, хоть домой вертайся!

Ї Вот это самое я вам и хотел предложить. Возвращайтесь, ребята. Вы же знаете, здесь заповедник, всякая охота запрещена.

— Чего-чего? Заповедник — это когда было! В старинные года!

— Вернитесь, ребята. Иначе я отберу у вас ружья, а родителей оштрафую.

После этих слов мальчишки быстро произвели кое-какие манёвры — кто отодвинулся, кто боком повернулся — встали, в общем, так, чтобы Белову не дотянуться до оружия. «Тоже выискался!» — «Чего захотел!» — Эти и другие менее внятные возгласы сопровождали передвижения мальчишек.

— А ну, сдать оружие!

Юные браконьеры опешили. Уже не какой-то чужак, нездешний прохожий, по недомыслию лезущий не в своё дело, стоял перед ними. Увидели офицера, командира, и с какой сталью в голосе! Белов решительно шагнул, тронул берданку ближайшего паренька.

— Не тронь! Не твоё! Чего расхватался! Экой! — загалдели мальчишки, придя в себя.

Три собаки, убежавшие далеко вперёд, заслышав шум, остановились, посмотрели назад и, как видно, сразу во всём разобрались. Зарычав, они разом ринулись к месту события — три стремительно вырастающих ощетиненных кома. Пришлось Георгию Андреевичу позорно (к великому злорадству мальчишек) отступить к крыльцу Татьяниного дома. И если бы не добросердечная хозяйка, поспешившая ему на помощь и шугнувшая нападающих, неизвестно, чем бы всё кончилось. Скорей всего небогатый директорский гардероб потерпел бы значительный ущерб.

Увы, маленький инцидент подействовал на Белова гораздо хуже, чем могла предположить Татьяна. С недоумением и досадой она заметила, что, вернувшись в дом, Георгий Андреевич вовсе перестал смотреть в её сторону, не присел, несмотря на её усиленные приглашения!

— Я и так отнял у вас слишком много времени, извините, — пробормотал, разыскивая глазами свой полушубок. И тут увидел холщовый мешочек, из которого Татьяна успела выложить ковригу хлеба, бутылку с молоком и ещё какие-то свёртки. — Я и от работы вас, кажется, отвлёк. Вы, видно, надолго собирались уехать — вон сколько харчей набрали…

— А мне теперь самая главная работа — человека хорошего угостить! Откушайте на здоровье! Вам с дальней дороги да после той страсти сам бог велел!

— Спасибо за гостеприимство и всё такое… Но нужно срочно принимать дела.

Низенький старик бормотал, подслеповато ковыряясь ключом в большом амбарном замке:

— Самый твоя управление есть, на работу никуда не ходи… Опять начальник новый, хо-хо… Директор. Огадаев встречай, потом провожай… Тураев-директор был: ругайся, кричи, управление строй — хорошо. Однако война… Человек на войне убивай, заповедник не ходи никогда. Галагозов-директор был… Сильно скучал! Тоже на войну уходи. Назад — нет. Ещё охламон приезжай… Татьяну Щапову полюбил, девять дней вино лакай, опять уезжай — больной. Все дед Огадаев-директор. Старый! Глаза плохой, ноги плохой, руки плохой…

— Все понял, — усмехнулся Георгий Андреевич. — Три директора уже было. Я четвёртый. Белов-директор. Дайте-ка ключ, Николай Батунович, я сам открою, а то мы и до завтра не войдём.

Замок мгновенно подчинился Георгию Андреевичу. Вошли. И сразу же новый директор, приготовившийся увидеть картину запустения, слегка попятился: как бы не наследить! Чисто вымыт, выскоблен пол; в шкафах сияет лабораторная посуда; два микроскопа, выгнув блестящие шеи, нацелились на невидимое. На стенах плакаты, призывающие беречь лес. На письменном столе чернильный прибор, искусно сработанный из какого-то серого, с тёмными прожилками камня. Стол настоящий, директорский. Повеселел Белов.

— Канцелярия. Здесь сиди и управляй. Пиши, — пояснил Огадаев и, шмыгая подошвами, беспредельно равнодушный, повёл Георгия Андреевича смотреть другие помещения. — Лаборатория… А здесь твоя живи, печку топи…

Белов ладонью притронулся к голландке: горячая!

— Николай Батунович, какое же вам огромное спасибо! Я, признаться, не ожидал найти такой порядок! Ах, здорово как! Хоть сейчас начинай работать!

— Огадаев спасибо не говори. Почто? Агнюха спасибо говори, вот.

— Какой Агнюха?

— Такой девка. Техникум присылай, Хабаровск. Лаборантка. Месяц июль приезжай, мой дом живи. Там порядок наводи. У-у!… Трудно. Туда не ходи, сюда не ходи, грязь нехорошо, — при последних словах на неподвижном, как маска, лице старика дрогнули, задвигались морщинки. Пожалуй, то была улыбка!

— Где же она, эта Агнюха? Почему не пришла?

— Молодой ещё. Стыдно. Совершенно дикий.

— Дикая? Я бы этого не сказал, — с удовольствием усаживаясь за директорский стол и оглядываясь по сторонам, сказал Белов. — Садитесь, Николай Батунович. Ответьте для начала: почему порубки прямо на территории? Почему охрана не организована? А впрочем, риторические вопросы. Раз мы здесь, значит, порубок больше не будет, а охрана будет. Вы согласны со мной?

— Шибко-шибко согласны.

Старик Огадаев действительно преувеличил стеснительность Агнии. Ничуть не тушуясь, идёт девушка через посёлок, направляется к управлению заповедника. Двум старухам, ещё не оставившим свою удобную позицию у окна, помахала рукой, крикнув: «Эй, Матвевна и Трофимовна, хватит зазря языки трудить! Слыхали, директор-то из Москвы пожаловал!» Старухи, поджав губы, кивнули. Они, конечно, уже узнали, кто тот приезжий. Не знают только, что теперь будет, и поэтому осторожны в проявлении своих чувств.

Много ещё в Агнии девчоночьего: и походка летящая, и речь без здравой обдуманности, и резковатые жесты. Пожалуй, и в одежде девушка ещё не знает толка: расшитые красными нитками самоделки-кожанцы да полушубочек — в этаком наряде разве что в тайге красоваться. Но много в девушке и неотразимой прелести. Фигурка точёная, упругая. Лицо милое, чистое, с глазами не очень крупными, чуточку по-монгольски раскосыми, но такими живыми, искристыми — каждому встречному привет!

На крыльцо управления Агния взлетела, не коснувшись ступеней. Дверь, впрочем, открыла осторожно, без скрипа и, войдя, приостановилась в коридоре, замерла. Из канцелярии — голоса Белова и Огадаева.

— …Насчёт лошадей уважили, Николай Батунович. Четыре — хорошо!

— Ещё два жеребёнка гуляй, расти, летом запрягай.

— Два! Славно! А сена, сена заготовили?

— Сена — два года корми, не кончай. Огадаев любит запас.

— Мне послышалось, кто-то вошёл. Эй, кто там?

Несколько неслышных, лёгких шагов, и Агния перед директором.

— Здравствуйте, товарищ Белов! — звонко этак сказала и затем, помедлив, добавила нечто непонятное: — Геа.

— Здравствуйте. Геа? Что такое Геа? Я, извините, в местных языках пока не силён.

— Ге и А — это же ваши инициалы. Имени-отчества я ещё не знаю, а инициалы давно знаю.

— Георгий Андреевич меня зовут. Но интересно, откуда же вы инициалы-то мои узнали? Да ещё и давно!

— А очень просто. Я статьи ваши читала в «Зоологическом вестнике» за сорок первый год. Про кабана, про тигра и про волка. Очень замечательно написано! Но только я никак не ожидала, что вы не старый. Я думала, у вас борода белая.

— Борода, ха-ха. Но всё же… Вот так, незаметно, и подкрадывается к человеку слава! — откинувшись на спинку стула, улыбнулся Белов. — Да, статьи… Я и сам-то успел про них позабыть.

— Разве так бывает?

— Бывает, товарищ Сотникова. И что же вы из моих опусов сумели извлечь полезного?

— А цитаты. Много! Я диплом писала, мне как раз по теме вышло: «Влияние на ландшафт диких и домашних животных».

— Занятно. И какую же оценку, если не секрет, вы получили за свою работу?

— «Отлично». У меня весь диплом с отличием.

— Что ж, очень рад слышать. Поздравляю.

— Спасибо.

— Но как же вы решились поехать в эту глушь? Вам здесь не страшно?

— Так ведь я, Георгий Андреевич, здешняя. В Ваулове родилась и выросла. У меня родные там. Только их теперь мало осталось. Маманя давно померла, я ещё маленькая была. Папаня и брат на войне погибли. Снайперы были.

— Федя Сотников погибай, да… — печально сказал Огадаев. — Зачем на войну ходи? Немолодой. Разве молодой не хватает? Промышленник пропадай, хороший человек… Зверюшку зря не стреляй, заповедник береги, уважай…

— Дружили они с папаней, — пояснила Агния. — Наверное, чуть ли не с детства. Жалко деду, скучает.

Все трое помолчали. Неожиданно в тишине, отчётливо слышные, из тайги донеслись три торопливых выстрела. Белов покривился, как от зубной боли.

— Мальчишки эти, черт, шпана!…

— Мальчишки тайга не ходи, дома сиди, — сказал старик. — Им Огадаев говори: шибко сердитый директор, нельзя заповедник стреляй.

— Правда это. Дед давеча завернул ребятишек, — подтвердила Агния.

— Вот как? Значит, всё-таки слушаются Николая Батуновича, когда надо? Но кто же это тогда палит под самым у нас носом?

— Разный люди. Настоящий промышленник нет. Рудный-городок живи, работай, воскресенье старый заимка на машине катайся, вино лакай, бутылка стреляй. Попадай редко!

— Ну и не только по бутылкам, — возмущённо сказала Агния. — Да они никого не жалеют! Я в прошлый раз пошла — дятел на дороге лежит мёртвый. Он-то кому помешал?!

— Даже сам звук выстрела в заповеднике должен быть неизвестен, — сказал Белов, и как бы наперекор его словам вдали раскатились подхваченные эхом новые выстрелы. — О господи! Да неужели у нас здесь не осталось здоровых, сильных людей! Как нужны объездчики!

— Два люди есть. Своекоров и Митюхин. С войны приходи целый. Однако объездчик работать не хоти, жалованье не получай. Сами тайга ходи, пушнина, мясо добывай, продавай — так живи.

— Ага, двое, — кивнула Агния. — Не хотят.

— На свободу потянуло, посмотрим… — проскрежетал Белов, накинул полушубок и быстро вышел.

В окно Агния и Огадаев увидели, как новый директор зашагал прямиком в тайгу, в ту сторону, где стреляли.

В торжественно чистом кедровнике, где, кажется, и птица бы не посмела петь громко, невероятный шум..Четверо ошалевших от азарта охотников бежали, рассыпавшись цепью, что-то орали зычными, уже осипшими от усталости голосами. Двое выстрелили, не замедляя бега. Куда, в кого? Эхо, словно взбесившееся, скомкало, разорвало на части и расшвыряло по окрестностям несуразицу звуков.

Это была погоня, облава на соболя. Рыже-буроватый зверёк величиной с небольшую кошку скачками уходил от людей, изредка делая бессмысленную попытку нырнуть в снег, увы, слишком ещё мелкий. Соболь уже сильно устал и, как видно, был доведён до отчаяния. Он уже не вилял между деревьями и не пытался спастись на каком-нибудь из них, понимал, наверное, что это ничего не даст: одно дерево, на котором он только что отсиживался, уже лежало срубленное. Впереди же соболя ожидала коварная ловушка — натянутая от ствола к стволу сеть.

И вот в шуме и гаме погони соболь ринулся в роковой просвет, наткнулся на сеть, мгновенно закрутился в ней и, издав хрипловатый крик, замер. «Готов! Есть! Попался!» — торжествующе завопили охотники.

Оставалась самая малость — прикончить зверька ударом палки или приклада. Но тут-то с противоположной стороны сети и возник как из-под земли человек в распахнутом полушубке, без шапки, задыхающийся и побелевший от напряжения. В руках у него сверкнул нож; одним быстрым движением он полоснул по сети. Освобождённый соболь скакнул в сторону и исчез.

Лавиной набежали охотники, встали, отдуваясь, от изумления потеряли дар речи. Один наконец крикнул плачущим голосом:

— Да что же это такое, братцы?! Ведь убег!

Другой, самый молодой из охотников, в изнеможении сел прямо в снег и сказал:

— В кои-то веки подфартило! Первый раз в жизни размечтался подержать в руках соболюшку.

— Вы, в общем, верно вопрос ставите, — убирая нож в чехол за пояс, отозвался Белов. — Соболя действительно осталось очень мало. Для того здесь и заповедник — для восстановления. А вы… И кедр не пожалели, срубили, ах, варвары!

— Судить его, — сказал высокий, хмурого вида детина. — Узнать, кто такой, и самолично судить.

— Да че там судить! — устало просипел сидевший в снегу парень. — Соболюшку все одно не воротишь. Всадить заряд мелкой дроби в одно место, и пусть идёт.

— Вот именно. Как хорошо придумал! — сказал Белов-А то у меня дырок-то на теле от пуль да от осколков вроде маловато. Пали, солдатушка, я повернусь.

— Патрона на тебя жалко, — пробормотал детина, сделал шаг, медленно замахнулся, и здоровенный кулак, казалось, со свистом проделал в воздухе полуокружность. Но удара не последовало: Георгий Андреевич сделал молниеносный нырок и остался стоять, как стоял. Детина, едва удержавшийся на ногах, удивлённо осмотрел кулак.

Этот маленький эпизод произвёл некоторое впечатление на браконьеров. Помолчали, разглядывая незнакомца. Чувствовалось, нет у них единого мнения, чтоб дружно распалиться для расправы.

— Ладно. Говори, кто ты такой есть и откуда на нашу голову свалился, — мрачно изрёк пожилой плотный человек.

Ответить Белов не успел. Позади него металлически лязгнуло — как лязгает только затвор, досылая патрон в патронник.

— Директор заповедника, вот кто! — грянул звонкий девичий голос, и Агния, распалённая, растрёпанная, появилась из-за деревьев. Карабин в её руках отплясывал безо всякого порядка — чёрненький кружочек дульного отверстия нацеливался то на одного, то на другого браконьера.

— Никак Агнюха вауловская, Сотникова Феди дочка! — обрадовался плотный. — Слышь, Агнюха, смотри не пальни из этой штуковины, она шутить не любит — боевая.

— Зря не пальну.

— Так! — подвёл итог Белов. — Зверя вы, товарищи, не добыли, и я вас на первый раз отпускаю. Немедленно покиньте заповедник, и больше сюда ни ногой. И прошу вас сообщить всем вашим знакомым охотникам, что заповедник — под государственной охраной! Пойдёмте, Агния.

И, не дожидаясь ответа, зашагал назад, по своим следам. Агния, бросив напоследок: «Попомни, дядя Евсей!», поспешила следом.

Когда группа растерянных браконьеров осталась позади, Георгий Андреевич, нечаянно перейдя на «ты», сказал с нежностью:

— Спасибо, Агнюша. Ты у меня, видно, единомышленница. Напугалась?

— Было маленько.

— А карабин откуда?

— Да у нас их целых три. И патронов жестяной ящик. Дед такой запасливый!

— Хорошо бы никогда из них не стрелять…

— А это какие нарушители попадутся. В иных и шмальнуть не грех.

— Надо так дело поставить, чтобы люди сами, добром, берегли природу.

Трудный получился разговор у директора с Виктором Митюхиным и Степаном Своекоровым. С кем-нибудь другим не стал бы Георгий Андреевич разводить долгие тары-бары, но уж очень ему нравятся эти двое. Именно их хочет он иметь объездчиками в заповеднике.