Вторая компонента - mors immortalis, неизбежная и всегда свойственная науке смена господствующих концепций. В неклассической науке соединение этих компонент становится полным и явным. Теория относительности включает в свое позитивное содержание ограничение классической физики областью малых скоростей, не сопоставимых со скоростью света и малых энергий тел, не сопоставимых с их полной внутренней энергией - с массой, умноженной на квадрат скорости света. Здесь звено mors immortalis, отнесенное к прошлому, к классической теории, является звуком позитивной концепции, теории относительности как однозначной, установившейся теории. Но теория относительности включает звено mors immortalis, отнесенное к себе самой. Когда Эйнштейн писал, что теория относительности не выводит поведение линеек и часов из их атомистической структуры и считал это недостатком теории, речь шла об очень общей и фундаментальной особенности неклассической науки. Неклассическая теория не может прийти к некоторой априорной, окончательной концепции, которая обосновывает другие, но сама не нуждается в обосновании. Начало в абсолютном смысле, начало, которое само не является продолжением, чуждо неклассической науке. Поэтому неклассическая теория всегда включает констатацию: "Данная концепция объясняет все сказанное ранее, но дальше мы пойти пока не можем, хотя дорога и идет дальше..."
      Такая констатация обращена и в будущее, она означает, что теория в ее данной форме сменится новой, более полной, объясняющей и ту концепцию, перед которой данная теория остановилась. Подобное признание может быть драматическим и даже трагическим. Такими были у Эйнштейна поиски единой теории поля. Но это трагедия гносеологического оптимизма, она вытекает из отрицания "ignorabimus", из отрицания априорной либо чисто эмпирической границы логического анализа, из эйнштейновского идеала картины мира без априорных данных и чисто эмпирических констант. Агностическое "ignorabimus", чисто эмпирические, не подлежащие логическому анализу констатации, априорные аксиомы познания - все это исключает трагедию разума, знающего, что дорога идет дальше, но идти по этой дороге нет сил.
      318
      Но именно в этой трагедии - залог бессмертия разума, залог бесконечности простирающегося перед ним пути.
      Трагедия гносеологического оптимизма свойственна и квантовой механике. Здесь ее никто, вероятно, не ощущал так остро, как Эренфест, но время, когда наличие дальнейшего пути и трудность его стали особенно явными, это наше время - вторая половина столетия. Сейчас такие поиски, которые во многом близки принстонским поискам единой теории поля, не имеют столь трагической окраски. Это объясняется, вероятно, тем, что проникновение в ультрамикроскопический мир, где частицы одного типа превращаются в частицы другого типа, представляется достаточно трудным, но пути подобного проникновения и решения новых проблем стали гораздо яснее, чем в первой половине века.
      Нетрудно увидеть логическую связь двух компонент познания позитивных, достоверных констатациий и "вопрошающей", ищущей и преобразующей компоненты - с двумя фундаментальными понятиями гносеологии Гегеля. Это рассудок и разум. У Гегеля рассудок - область "спокойных", стабильных констатации, а разум - область динамических, преобразующих потенций познания. Материалистическая интерпретация диалектики Гегеля лишила эти категории их априорного характера, они превратились из модификаций абсолютного духа в отображение реального, материального мира, они обобщают развитие науки, ищущей и находящей в самой природе объективную основу ее явлений. Неклассическая наука реализует эту связь весьма явным образом. Рассудок - это устойчивые результаты науки, разум - основа их преобразования. Анализ внутренней структуры теории относительности и квантовой механики показывает связь этих компонент познания. Подобная связь делает констатации рассудка звеньями бесконечного и в этом смысле бессмертного перехода ко все новым и новым констатациям. Она делает динамические, преобразующие потенции разума звеньями последовательного постижения объективного мира, постижения, опирающегося на эксперимент, достоверного постижения объективной истины. Бесконечность и бессмертие разума - отображение бесконечности и бессмертия бытия.
      Бесконечность и бессмертие
      Живое существо умирает потому, что есть противоречие: в с е б е оно есть всеобщее, род, и, однако, непосредственно оно существует лишь как единичное. В смерти род показывает себя силой, властвующей над непосредственно единичным.
      Гегель
      В двух предыдущих главах концепция нетривиального, сложного, позитивного бессмертия противопоставлялась простому отсутствию смерти негативной и тривиальной версии бессмертия. Последняя соответствует тривиальной тождественности, неизменности, исключению многообразия, парменидову гомогенному и неподвижному бытию. Позитивная концепция бессмертия вытекает из представления о гетерогенном и эволюционирующем бытии, из дополнительности тождественности и нетождественности. Теперь следует связать две версии бессмертия с двумя версиями более общего понятия - бесконечности.
      Две версии бесконечности разграничены в философии Гегеля. Речь идет о "дурной бесконечности" и "истинной бесконечности". "Истинная бесконечность" отличается от "дурной бесконечности" тем, что в каждом ее конечном элементе бесконечность присутствует, определяет это звено, обладает, таким образом, локальным бытием. Каждый конечный объект воплощает в себе бесконечное пространство - эта идея получила неклассическое выражение в концепции частицы как средоточия бесконечного в принципе поля. Каждый объект воплощает в себе бесконечное время; наблюдая поведение объекта в течение конечного интервала, мы объясняем это поведение в каждый момент законом, действующим единообразно, т.е. определенным в бесконечной длительности. Теория относительности объединяет бесконечное время и бесконечное пространство: в специальной теории относительности тела движутся по
      320
      инерции, т.е. в бесконечном в принципе пространстве-времени, причем для каждой мировой точки определено поведение находящейся в ней частицы. В общей теории относительности и релятивистской космологии пространство может быть конечным, но оно при этом сохраняет свою неограниченность, движущиеся частицы не наталкиваются на границу и могут сколь угодно долго двигаться по геодезическим линиям искривленного мирового пространства. При этом изолированная "единственная в мире" частица исчезает из картины мира. Положение и скорость частицы имеют смысл только при наличии тел отсчета и отнесены к этим телам отсчета.
      Квантовая и особенно квантово-релятивистская физика позволяют представить "истинную бесконечность" в более отчетливом виде и вместе с тем вносят в это гегелевское понятие некоторый новый оттенок.
      Классическая философия и классическая наука, связывая локальное и конечное с бесконечным, имели в виду зависимость локального, конечного элемента от бесконечного целого. Эта идея лежит и в основе гегелевой концепции "истинной бесконечности". В квантовой и в квантово-релятивистской физике на авансцену выходит воздействие индивидуального, локального события на бесконечное целое. Квантовая механика рассматривает каждую пространственно-временную локализацию частицы как эксперимент, который меняет всю принципиально бесконечную мировую линию частицы, ее импульс и энергию. Это изменение входит в констатацию наличного бытия частицы, в констатацию ее пребывания и поведения в данном "здесь-теперь", и, чего ужо не предполагала классическая наука, оно зависит от событий, происходящих в "здесь-теперь".
      Еще более отчетливо демонстрируется эта новая сторона понятия истинной бесконечности в квантово-релятивистской физике, в теории элементарных частиц. О пей будет сказано подробней позже, в главе, посвященной принципу бытия. Здесь заметим только, что в квантово-релятивистской физике на первый план выдвигается трансмутация частиц, превращение частицы одного типа в частицу другого типа. Трансмутация означает потерю признаков себетождественной частицы - массы, заряда и т.д. - и приобретение иной массы, иного заряда. Такое приобретение означает новую эвентуальную мировую ли
      321
      нию. Теория элементарных частиц в общем случае рассматривает конечные длительности жизни частиц. Они являются элементами последовательности, охватывающей множество рождений, движений и распадов частиц, множество пребываний и трансмугаций частиц в мировых точках. Но некоторые из частиц в результате своей краткой жизни могут вызвать ценные реакции в неопределенно больших ансамблях.
      Понятие истинной бесконечности означает пребывание бесконечно большого в его локальном элементе, в бесконечно малом и даже в непротяженной точке. В общей теории относительности существует представление о кривизне пространства-времени в данной точке. Она идентифицируется с гравитационным полем в этой точке. Кроме того, в релятивистской космологии рассматривают общую кривизну пространства - одну и ту же в каждой точке, если пространство однородно. Нулевой кривизне соответствует модель бесконечного мирового пространства; положительной кривизне (геометрия Римана) соответствует модель конечного пространства. Здесь проблема бесконечности приобретает локальный и физический характер, она может быть решена локальными экспериментами, измерениями средней плотности вещества Вселенной.
      Гегель применил понятия дурной и истинной бесконечности к проблемам жизни, смерти и бессмертия. Бессмертие рода, поддерживаемое появлением все новых особей тождественного типа, которые приходят па смену погибающим, кажется Гегелю простым, не имеющим конца рядом, дурной бесконечностью. Такая бесконечная смена особей заставляет Гегеля вспомнить фразу Мефистофеля: "В жилах образуется все новая свежая кровь; так продолжается без конца, это приводит в бешенство". В предпоследней главе книги мы встретимся с отдаленным потомком Мефистофеля, чертом Карамазова, огорченным эволюцией Вселенной "без происшествий".
      Подобная эволюция бесконечна, но является ли она бессмертием, является ли она жизнью? Этот вопрос уже рассматривался в более широком разрезе, для бытия в целом. Для живых существ ответ на заданный вопрос будет также отрицательным. В процитированных в качестве эпиграфа строках Гегеля живое существо рассматривается как соединение противоречивых определений: оно является элементом, тождественным другим элементам,
      322
      другим особям, образующим род. Тождественные предикаты особей только и существенны в этом определении: "Живое существо... есть всеобщее, род". Когда отдельная особь умирает, род сохраняется. Но род, который состоит из подобных, игнорируемых особей, бессмертен в смысле дурного бессмертия, аналогично гегелевой дурной бесконечности. Это бесконечный ряд тождественных, лишенных "непосредственной единичности", смертных особей. По существу, это не бессмертная жизнь, бессмертная смерть mors immortalis в самом негативном и отрицательном смысле, о котором уже шла речь в предыдущей главе.
      Классическая, а затем неклассическая биология развивала иную концепцию индивидуальной жизни особи и бессмертной жизни рода. Учение Дарвина рассматривает эволюцию вида как результат наследственности и изменчивости. Наследственность стоит на страже себетождественности вида и тождественности входящих в него особей. Изменчивость в ряде случаев имеет своим исходным пунктом индивидуальную мутацию, причем индивидуальное отклонение от наследственного типа, изменение закодированной в живой клетке наследственности, становится исходным пунктом процесса, напоминающего цепную реакцию в отношении существенной роли "непосредственно единичного" для судеб целого.
      Таким образом, концепция истинной бесконечности, связанная с концепцией бессмертия, которое уже не является негативным mors immortalis, а характеризует индивидуальное и локальное бытие, присваивает ему "кубок Оберона", подобное тому как в релятивистской космологии бесконечность пространства или его конечность становятся выражением локальной характеристики - кривизны пространства.
      Связь между "истинной бесконечностью" и "истинным бессмертием" и сами эти понятия, - все это сохраняется и в теориях, приписывающих пространству конечные размеры и в теориях дискретного пространства, отрицающих его бесконечную делимость. На конечном отрезке непрерывной траектории частица проходит через бесконечное число точек, а при прерывном движении траектория будет непрерывной в макроскопической аппроксимации.
      323
      Связь "истинной бесконечности" и "истинного бессмертия" сложная и многоступенчатая. "Истинная бесконечность" - это общее понятие, включающее все формы определяющего воздействия бесконечного множества на входящие в него конечные элементы. Но неклассическая наука модифицирует указанное понятие, обобщает и вместе с тем конкретизирует. Как мы сейчас увидим, понятие истинной бесконечности постепенно приближается при этом к понятию истинного бессмертия.
      Для неклассической пауки характерно неигнорируемое, но и неконтролируемое изменение элемента при включении его во множество. Более того, в некоторых новейших концепциях неклассической науки само существование отдельного элемента рассматривается как результат взаимодействия всех входящих в множество элементов. Существование частицы объясняется ее взаимодействием со всей Вселенной. По-видимому, идея "элементарности" уже не может претендовать на абсолютный характер; представление о простых кирпичах мироздания, дислокация и передислокация которых объясняет в конечном счете всю механику мира, оказывается в лучшем случае приближенным.
      Но неклассическая наука на этом не останавливается. Она вовсе не приписывает микроскопическому элементу макроскопического множества роли послушного исполнителя макроскопических законов. Макроскопический ансамбль вовсе не является гегелевой "силой, властвующей над непосредственно единичным". Частица под влиянием макроскопического прибора приобретает точную локализацию, но при этом она ведет себя как киплинговский кот, который ходит сам по себе. Макроскопическая упорядоченность мира платит за подчинение частицы в отношении ее локализации представлением частице некоторой свободы в отношении импульса. Но это только начало освобождения от "силы, властвующей над непосредственно единичным". Микроскопический объект может вызвать макроскопические и даже космические события. Спонтанное появление нейтронов в куске урана при определенных условиях способно вызвать последствия, которые находятся в центре внимания не только физиков и регистрируются не только треками в фотоэмульсиях, но и судьбами человечества - это одно из открытий в физике, вызвавших глубокие изменения не только в бытии, но и в психологии современников.
      324
      Неклассические цепные реакции существенно отличаются от классических. Известные классической науке цепные реакции начинаются микроскопическими событиями, которые подчинены тем же законам, что и макроскопические. Макроскопический мир получает здесь от микроскопического инициирующие события, не отличающиеся по своим законам от уже известных ему процессов. Освобождение от "силы, властвующей пад непосредственно единичным", не доходит еще до ограничения и модификации законов макромира. Неклассические цепные реакции, напротив, начинаются парадоксальными с классической точки зрения событиями.
      В биологии в процессах жизни мы сталкиваемся с еще более импозантной независимостью от "силы, властвующей над непосредственно единичным". Выше уже говорилось о мутациях. Мутация в значительной мере неклассичеекий эффект, иногда она может быть вызвана физическими агентами, теория которых должна учитывать корпускулярно-волновой дуализм. Изменение закодированной в молекуле наследственности означает изменение судьбы ряда поколений, иначе говоря, судьбы "рода", о котором говорится в уже вспоминавшемся эпиграфе.
      Таким образом, "непосредственно единичное" торжествует над "родом". Но это не может изменить экологического целого, не может изменить более общую, чем закодированные отличия вида, систему - условия обитания вида, внешнюю среду.
      Изменение внешней среды - прерогатива человека. Оно является такой прерогативой, если мы имеем в виду компоновку сил природы, соответствующую заранее созданному образу, целесообразную компоновку сил природы, иначе говоря, труд. Необходимой компонентой труда является, во-первых, план - тот образ будущего сочетания сил природы и ее элементов, который заранее сложился в сознании человека и который отличает самого плохого архитектора от самой лучшей пчелы [1]. Во-вторых, необходимой компонентой труда служит прогноз - представление о процессах природы, однозначно определенных при заданных начальных условиях и заданных последующих воздействиях. Труд объективация мысли, это основа перехода от биологии к учению о человеческом обществе, основа того, что Энгельс назвал очеловечением обезьяны.
      1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 189.
      325
      Но генезис труда еще не полностью освобождает "непосредственно единичное" от подчинения властвующей над ним силе. В этой власти, в этом противоречии Гегель видел логическую основу смерти человека. Не физиологической смерти, а того безвозвратного исчезновения всего непосредственно единичного и неповторимого, что было в индивидуальной человеческой жизни. Такое исчезновение зиждется не только на подчинении индивида закономерностям рода и закономерностям природы, но и на его подчинении слепым, стихийным общественным законам. "Прыжок из царства необходимости в царство свободы" - условие разрешения противоречия всеобщего и индивидуального, а следовательно, основа устранения того, в чем Гегель видел логическую природу смерти живого существа. Противоречие начинает разрешаться, когда человеческая мысль - она, по словам Гегеля, бессмертна - начинает диктовать природе новую компоновку ее объективных сил. Разрешение указанного противоречия - стержневая линия истории цивилизации.
      Здесь - естественный переход к проблеме бессмертия человека.
      Бессмертие человека
      Мы, смертные, достигаем бессмертия в остающихся после нас вещах, которые мы создаем сообща.
      Эйнштейн
      В своих воспоминаниях о детских годах и юности Фредерик Жолио-Кюри рассказывает, как он избавился от страха смерти и ощутил вечность жизни и солидарность поколений. В этом рассказе фигурирует старый оловяп-ный подсвечник - свидетель жизни давно ушедших людей. Говорится и о других предметах, сближающих пас е людьми, которые жили до нас. Рассказ Жолио ассоциируется с приведенной в эпиграфе фразой Эйнштейна (читатель помнит ее, она была адресована в 1922 г. японским детям). Выяснение логической и психологической связи мыслей и настроений, выраженных в воспоминаниях Жолио и во фразе Эйнштейна, поможет нам приблизиться к некоторым кардинальным проблемам.
      Приведем отрывок из названных воспоминаний.
      "Каждый человек невольно отшатывается от мысли, что вслед за его смертью наступает небытие. Понятие пустоты настолько невыносимо для людей, что они пытались спрятаться в верования в загробную жизнь, даруемую богом или богами. Я по своей природе рационалист, даже в ранней молодости я отказывался от такой хрупкой и ни на чем не основанной веры. Думая о смерти даже в раннем возрасте, я видел перед собой проблему глубоко человеческую и земную. Разве вечность - это не живая, ощутимая цепь, которая связывает нас с вещами и людьми, бывшими до нас? Если вы позволите, я поделюсь с вами одним воспоминанием.
      327
      Подростком я вечером делал уроки. Работая, я вдруг дотронулся до оловянного подсвечника - старой семейной реликвии. Я перестал писать, меня охватило волнение. Закрыв глаза, я видел картины, свидетелем которых был старый подсвечник, - как спускались в погреб в день веселых именин за бутылкой вина, как сидели ночью вокруг покойника. Мне казалось, что я чувствую тепло рук, которые в течение веков держали подсвечник, вижу лица. Я почувствовал огромную поддержку в сонме исчезнувших. Конечно, это фантазии, но подсвечник помог мне вспомнить тех, кого больше не было, я их увидел живыми, и я окончательно освободился от страха перед небытием.
      Каждый человек оставляет на земле неизгладимый след, будь то дерево перил или каменная ступенька лестницы. Я люблю дерево, блестящее от прикосновения множества рук, камень с выемками от шагов, люблю мой старый подсвечник. В них вечность..."
      На первый взгляд, и у Эйнштейна, и у Жолио вещи служат как бы вечными отпечатками человеческой жизни; неопределенно длительное существование этих вещей, их относительное бессмертие придает бессмертие жизни людей. Но это только на первый взгляд. У обоих мыслителей нет ни грана фетишизма в смысле превращения человеческих отношений в натуральные свойства вещей, напротив, у них отчетливо антифетишистская позиция, оба говорят не о бессмертии вещей, а о бессмертии людей, о бессмертии человеческой жизни. Это бессмертие реализуется в сближении поколений, в сближении людей, близости их мыслей и чувств и в преемственности мыслей и чувств - это понятие включает и некоторое тождество, и эволюцию, нетождественность.
      Бессмертие вещи и бессмертие человека - это уже известное нам разграничение статического и тривиального сохранения неподвижного и по существу мертвого объекта, с одной стороны, и динамического бессмертия живого объекта, меняющегося и нетождественного себе, с другой. И у Эйнштейна, и у Жолио речь идет о второй концепции, об отношении между людьми, о близости и вместе с тем нетождественности их забот, интересов, желаний, творчества. Эта близость и эта нетождественность, эта преемственность означают, что "душа в заветной лире мой прах переживет", -не в какой-либо загробной жизни,
      328
      а в смысле сохранения главного содержания интеллекта, его перенесения (живого перенесения, включающего модификацию и развитие) в сознание других людей. У Жолио ощущение непрерывности и преемственности жизни людей было высказано в более сенсуально-конкретной форме. Для него оловянный подсвечник был катализатором ряда картин, о которых он пишет в приведенном отрывке. У Эйнштейна то же ощущение высказано в форме логической дедукции и не требует таких конкретных образов, как перила, отполированные руками, каменная ступенька с выемками от шагов и т.д. Но у обоих вещи объективация человеческих поступков, жизни, труда.
      Что же объективируется в вещах?
      Речь идет именно об объективации, а не о фетишизации; не о превращении человеческих отношений в свойства вещей, а о переходе мыслей и воли человека в изменение природы, в новую компоновку элементов природы. Такое превращение и есть создание вещей. Люди объективируют свои мысли и волю, по выражению Эйнштейна, сообща. Производство вещей, т.е. новых сочетаний элементов и сил природы, то, что Маркс называл материальным производством, является общественным процессом. Общественный труд становится основой интеллектуального и эмоционального соединения людей. Мысли и чувства человека направлены к другим людям, человек живет для других и поэтому его жизнь продолжается в других, становится элементом бессмертной жизни.
      Подобная иммортализация индивидуальной психики идет по следующим направлениям.
      Труд, объективирующий психику человека, состоит в целесообразном сочетании происходящих в природе, независимых от человека процессов, в иной компоновке сил природы. Такая сознательная компоновка исходит из прогноза, из представления о событиях, которые однозначно определены предшествующими событиями. Стремление к познанию этих причинных связей, поиски детерминизма в природе - такая же спонтанная особенность человека, как труд и, забегая немного вперед, как стремление к добру; в нем находит свое выражение природа человека, то, что его выделяет из животного мира. Спиноза отнес бы эти стремления к causa libera, к свободному, независящему от внешних импульсов выявлению природы (он сравнивает подобное выявление с геометрическими свойства
      329
      ми фигур, вытекающими из природы этих фигур). Современный биолог, вероятно, перевел бы такой тезис фразой о стремлениях, закодированных в молекулах и клетках homo sapiens. Во всяком случае человеку свойственно стремиться к истине. Homo sapiens есть homo cognoscens - познающий человек, проникнутый идеалом истины.
      Подчеркнем динамический характер этого идеала. Человек не может узнать нечто достоверное о природе, це располагая заранее некоторым полученным от других людей фондом истины. И не может объективировать себя, не пополнив этот фонд каким-то новым вкладом. Мы снова убеждаемся в дифференциальном характере бытия, в необходимости ненулевой производной по времени, движения, изменения, чтобы бытие, а значит и бессмертие, было действительным. Неклассическая наука меняет не только скорость продвижения к идеалу науки, но и самый идеал. Он менялся и в прошлом. Идеалом античной науки была статическая схема, восстановление которой объясняло все "естественные" движения. Идеалом науки XVIII-XIX вв. было сведение механики мира к центральным силам. Сейчас, в неклассическую эпоху, идеал познания, идеал истины не только изменился, но и меняется практически непрерывно.
      Вторая линия иммортализации внутреннего мира человека направляется его моральными идеалами. Здесь, в книге, посвященной Эйнштейну, следует остановиться на связи между научными и моральными идеалами. Об этой связи Эйнштейн сравнительно подробно говорил в беседе с ирландским писателем Мэрфи, опубликованной в 1930 г. [1] Двадцать лет спустя в предисловии к книге Филиппа Франка "Относительность" Эйнштейн вернулся к этой же проблеме (предисловие имеет подзаголовок "Законы науки и законы этики") [2].
      1 См.: Эйнштейн, 4, 163-165.
      2 Там же, 322-323.
      В беседе с Мэрфи Эйнштейн в очень категорической форме отрицал возможность научного обоснования моральных идеалов. "Я не считаю, - говорил он, - что наука может учить людей морали. Я не верю, что философию морали вообще можно построить на научной основе. Например, вы не могли бы научить людей, чтобы те завтра
      330
      пошли па смерть, отстаивая научную истину. Наука не имеет такой власти над человеческим духом. Оценка жизни и всех ее наиболее благородных проявлений зависит лишь от того, что дух ожидает от своего собственного будущего. Всякая же попытка свести этику к научным формулам неизбежно обречена на неудачу. В этом я полностью убежден. С другой стороны, пет никаких сомнений в том, что высшие разделы научного исследования и общий интерес к научной теории имеют огромное значение, поскольку приводят людей к более правильной оценке результатов духовной деятельности. Но содержание научной теории само по себе не создает моральной основы поведения личности".
      В предисловии к книге Франка Эйнштейн повторяет тот же тезис: наука не может обосновать моральные идеалы, ученый ие ставит вопроса о цели, более того, "он сторонится всего волюнтаристского и эмоционального". Но здесь Эйнштейн неожиданно прибавляет: "Между прочим, эта черта обусловлена медленным развитием науки, свойственным современной западной мысли".
      Медленное развитие науки в сороковые - пятидесятые годы - такая оценка кажется противоречащей быстроте появления весьма общих и радикальных концепций в этот период. Она противоречит и очень быстрому применению неклассических научных концепций. Но Эйнштейн, по-видимому, имеет в виду иную сторону научного прогресса. Вопреки распространенным в те годы взглядам, Эйнштейн ждал от физической теории весьма общего и радикального поворота - создания единой теории поля. Неудача попыток построения такой теории и казалась Эйнштейну медленным развитием науки.
      Для проблемы научной истины и морального идеала фраза Эйнштейна чрезвычайно многозначительна. Она позволяет понять и ограничить приведенный отрывок о невозможности научного обоснования морального идеала. Наука не может его обосновать, пока речь идет о сравнительно стабильном содержании науки и о стабильном моральном идеале. Как только мы переходим к изменению научных представлений, как только мы применяем к ним "оператор дифференцирования по времени" и рассматриваем науку в ее развитии, в динамике, в радикальных поворотах и, с другой стороны, когда речь идет не о традиционных моральных идеалах, а об их движении и, что самое главное, об их реализации, отношение науки к морали меняется.
      331
      В приведенном отрывке говорится, что высшие разделы научного исследования приводят к более правильной оценке результатов духовной деятельности. О чем здесь идет речь? Сопоставляя это замечание со всей совокупностью взглядов Эйнштейна на духовную деятельность человека, со спинозистскими корнями его мировоззрения, с его историко-научными экскурсами, можно истолковать замечание Эйнштейна следующим образом.
      Общая оценка результатов духовной деятельности человека - это признание культурной и моральной ценности рационалистической мысли. Такое признание означает, что моральные идеалы человека могут быть реализованы разумом вопреки апологии иррационального, бессознательного, эмоционального, противопоставленного разумному, логическому.
      Напомним уже приводившееся замечание Эйнштейна в 1927 г. по поводу 200-летия со дня смерти Ньютона: "Разум кажется нам слабым, когда мы думаем о стоящих перед нами задачах; особенно слабым он кажется, когда мы противопоставляем его безумству и страстям человечества..." [3]. Но мы именно противопоставляем его и, по словам Эйнштейна, видим на примере Ньютона, что творения интеллекта "на протяжении веков озаряют мир светом и теплом".
      3 Эйнштейн, 4, 78.
      Таким озарением мира светом и теплом была и интеллектуальная жизнь самого Эйнштейна. Но об этом речь пойдет в конце главы. Здесь отметим только, что озаряющий пути человечества эффект науки связан не с ее устойчивым содержанием, а с поворотами науки, каким был научный подвиг Ньютона в XVII столетии и подвиг Эйнштейна в XX столетии.
      С этой точки зрения понятна фраза Эйнштейна об эмоциональном и моральном аффекте науки в дальнейшей беседе с Мэрфи: "Всеобщий интерес к научной теории вовлек в игру высшие сферы духовной деятельности, что не может не иметь огромного значения для морального исцеления человечества".
      332
      Наука способствует реализации моральных идеалов своими прикладными результатами и демонстрацией рациональной природы этих идеалов. В предисловии к книге Франка Эйнштейн пишет, что "научная констатация фактов и соотношений не может диктовать этические нормы".