Враги и друзья

Давно уже остыл самовар, давно крепким сном спят дети гостеприимных хозяев.

– И все-таки мне неясно, Алексей Афанасьевич, как вы «очутились» в саркофаге? Как получилось, что вам, живому, поставили памятник? Он сдержанно улыбается, потом не спеша отвечает:

– Во-первых, когда немцев выгнали из Рима, меня среди освобожденных не оказалось… Во-вторых, я не мог прийти после освобождения Рима на виллу Тай, куда собрались тогда все римские подпольщики и русские партизаны. Меня среди них не было. И мои товарищи подумали: «Кубышкин не пришел – значит, он расстрелян»…

Больше всех уверяла в том, что я расстрелян, Вера Михайловна Долгина – бесстрашная подпольщица; с ней мы встречались не раз в небольшом баре Альдо Фарабуллини. Через нее и Фарабуллини, этого замечательного товарища, умелого конспиратора, мы держали связь с римскими коммунистами. После отъезда русских военнопленных из Рима она убедила итальянцев в том, что вместе с Галафати был расстрелян и русский моряк Кубышкин.

Вот так и получилось, что почти рядом с саркофагом Галафати – он под номером триста тридцать два – оказался и «мой» саркофаг – триста двадцать девятый.

Кроме того, в ночь на двадцать четвертое марта, когда нас с Николаем Остапенко вели по коридору тюрьмы, узники, оставшиеся в камерах, видели нас. И, конечно, решили, что нас тоже повели на расстрел. Своими рассказами они потом и убедили Веру Михайловну Долгину…

То ли вспомнилась Кубышкину духота камеры Реджина Чели, то ли слишком накурено было в комнате – он поднялся и открыл форточку. Свежий ночной ветерок колыхнул занавеску.

– Да, жаль, что мне не пришлось встретить победу со своими товарищами по отряду. Это был настоящий праздник, – тут Алексей Афанасьевич встряхнулся, словно отгонял от себя все тяжелые воспоминания, и широко улыбнулся:

– Кстати, я имел бы возможность увидеть самого папу римского.

– Папу Пия двенадцатого? Каким образом?

– Я уже потом узнал, что наш доктор собрал группу партизан и пошел в резиденцию папы. Над отрядом гордо развевалось красное знамя. Представляете, – в Ватикане красное знамя!.. Папе ничего не оставалось делать, кроме как принять и благословить партизан. Впрочем, мы-то знали, что означает папское благословление. Тот же самый папа Пий благословлял орды Гитлера и Муссолини. Но после войны эта старая лиса поняла, откуда дуют ветры, и принялась наживать новый моральный капиталей. Волей-неволей ему пришлось тогда пробормотать несколько слов о мире…

Кубышкин на минуту смолкает и неподвижно смотрит перед собой. Мне кажется, он думает в эту минуту о своих павших друзьях… Уже другим, глуховатым и жестким голосом Алексей Афанасьевич говорит:

– Но ни один из тех садистов, которые мучили и расстреливали моих друзей, не ушел живым! Они не ушли от справедливого возмездия. Находясь в плену у американцев, я узнал все о них подробно.

…Выполняя приказ вождя итальянских коммунистов Луиджи Лонго, 24 апреля 1945 года партизаны начали бои за освобождение Милана. Бригада чернорубашечников и части личной гвардии Муссолини сдавались или спасались бегством, удирая к швейцарской границе. Переговоры с Комитетом Национального Освобождения, которые велись при посредничестве кардинала Шустера, провалились. Муссолини прихватил с собой золото итальянского банка и свою любовницу Кларетту Петаччи, бежал в сопровождении беспорядочного кортежа фашистских заправил и эскорта немецких эсэсовцев на броневиках к швейцарской границе. Вместе с ним искал спасения и Пьетро Кох.

Их преследовал посланный из Милана партизанский отряд под командованием коммуниста Вальтера Аудизио, известного тогда под именем «полковника Валерио». Аудизио было приказано поймать Муссолини и казнить.

27 апреля в 8 часов утра колонна убегающих фашистов была остановлена близ маленького селения Донго. Хотя Муссолини был переодет в немецкую форму, его опознали и расстреляли вместе с его метрессой и двенадцатью главарями «республики Сало».

Трупы Муссолини, Петаччи, Пьетро Коха и других казненных фашистов были доставлены в Милан. Там их повесили вниз головами на площади Лоретто, на том самом месте, где итальянские фашисты и нацисты совершили одно из своих последних кровавых преступлений – расстрел группы заложников.

Не ушел от народного гнева и Пьетро Карузо, начальник римской полиции, который в дни ардеатинской трагедии составлял списки заложников, обрекая их на смерть. Спасаясь от народного гнева, он бежал, но в восемнадцати километрах от Рима его задержал партизанский патруль, доставил в город и передал в руки правосудия. Карузо приговорили к смертной казни и расстреляли в крепости Бравета.

С начальником тюрьмы Реджина Чели – Донато Каретта – расправился сам народ. 19 сентября 1944 года его опознали родственники погибших в Ардеатинских пещерах и произвели над ним самосуд – возле моста Умберто бросили в Тибр, а потом труп повесили на ограде Реджина Чели. Собаке – собачья смерть!..

А вот фельдмаршал Кессельринг ушел от возмездия. За кровавые преступления, совершенные им в Италии, он был приговорен английским военным судом к смертной казни. Но через два месяца расстрел был заменен пожизненным тюремным заключением. Прошло лишь несколько лет, и оккупационные власти… выпустили фельдмаршала из тюрьмы, предоставив ему полную свободу действий. Он понадобился Соединенным Штатам для обобщения опыта гитлеровской армии во второй мировой войне. Недавно он опубликовал свои мемуары «Солдат до конца своих дней». Им больше подошло бы название: «Палач до конца своих дней»…

– А где теперь ваши спасители? – спрашиваю я у Кубышкина.

– Тюремщик Сперри в Риме… Вскоре после того, как меня и Остапенко увезли из тюрьмы, в ту же тюрьму были посажены Павел Лезов, Иван Румянцев, Петр Самец, которые были арестованы в Риме. Но за два дня до прихода в Рим союзников им удалось из тюрьмы бежать. И помог им в этом тот же самый Сперри.

А вот смелый чех, вскоре после того, как нас с Остапенко увезли из тюрьмы, попался в лапы немецкой разведки. Его увезли в Берлин, мучили в подвалах гестапо, но какова его дальнейшая судьба, не знаю.

Вагнера я тоже совсем потерял из виду… Очень жаль, конечно!

А наш дорогой Алексей Владимирович Исупов умер 17 июля 1957 года в Риме. Хотя он и не смог вернуться в Россию, но до конца дней сохранил любовь к Родине. После его смерти Тамара Николаевна передала в дар Третьяковской галерее лучшие картины мужа. Среди них есть и те, которые мне посчастливилось увидеть еще на итальянской земле. Недаром, прощаясь с нами, Алексей Владимирович сказал: «Вы еще увидите мои полотна на родине».

Бессонный – наш испытанный связной – сейчас пенсионер, живет в Киеве. У него нет семьи, но он считает своими братьями боевых товарищей, в судьбе которых сыграл такую важную роль. Многих из них он разыскал за эти годы, не раз встречался с ними. Ему регулярно пишут письма и Коляскин, и Тарасенко, и Конопелько, и я.

– Как бы я хотел пожать руки всем, кто остался в живых, всем моим друзьям, которых я обрел вдали от Родины! – задумчиво произносит Алексей Афанасьевич. – И еще я хотел бы поклониться саркофагу, где погребен Галафати, и саркофагу номер триста двадцать девять. По всей вероятности, там лежит тот русский, которого я видел в ту страшную ночь… Как видите, не Кубышкин, но какой-то другой русский похоронен рядом с итальянскими друзьями. Вот узнать бы – кто?..

– А как сложилась судьба Маши? – спросили.

– Когда я приехал домой, к матери, сразу же, конечно, задал вопрос: «Ну, а как тут Маша?» – Кубышкин нервно закурил. – И мать рассказала… Как только немцы подошли к Орловской области, Маша с комсомольцами Мценска ушла в один из партизанских отрядов. Она отлично знала немецкий и в отряде была переводчицей.

Однажды партизаны попали в засаду. Был большой бой. И в этом бою Маша погибла… Погибла недалеко от той речки, где мы с ней встречались до войны… Вот так…

Кубышкин замолчал. Потом тихо, словно разговаривая сам с собой, произнес:

– У Юлиуса Фучика я прочитал замечательные слова: «Пусть же павшие в бою будут всегда близки нам, как друзья, как родные, как вы сами!». Именно так должно быть. Для всех, кто остался в живых…

Родной дом

Зимнее солнце медленно поднимается из-за невысоких гор. Кругом чуткая тишина, и от этого особенно звучно и приятно похрустывает под ногами снег.

От дома до каменного карьера – полтора километра. Алексей привык ходить на работу пешком: приятно вдыхать полной грудью свежий воздух, да и есть время, чтобы поразмыслить, обдумать что-либо…

Вот уже одиннадцать лет работает он бурильщиком в каменном карьере, где добывают гранит для Березовского завода железобетонных конструкций. Он полюбил свою профессию, сумел найти «живинку» в этом деле.

Алексей глядит на часы и прибавляет ходу. Ему хочется застать сегодня экскаваторщика из третьей смены, который работает в его забое. Этот парень вчера «наломал дров» – переворошил всю груду негабаритов, которые были уже пробурены. Получилось, что труд, затраченный звеном Кубышкина, был сведен почти на нет. Правда, в материальном отношении звено не пострадало: работа уже зачтена им. Но разве дело только в этом? Звено Кубышкина борется за звание коммунистического. А один из пунктов их обязательства гласит: «Бороться за экономию рабочего времени, за экономию горючего для компрессора, за долгую, сохранность рабочего инструмента». А сколько понадобится сил и времени, чтобы снова пробурить эти перевернутые негабариты?!

Вот и контора. Алексей с трудом открывает примерзшую дверь, и в коридор врываются белые клубы морозного воздуха. В коридоре стоит и курит парень в черной меховой шапке-ушанке. Заметив вошедшего, он торопливо бормочет приветствие и хочет выскользнуть за дверь.

– Постой-ка, дружок! – Кубышкин решительно положил руку на плечо парня. – Долго будешь портить работу?

– Да ведь темно было, – начал оправдываться экскаваторщик. – Ночью не разберешь, сделаны шпуры или нет.

– А все-таки надо разбираться.

– Больше не повторится!

– Ну смотри. Верю, что просто ошибка вышла.

Алексей облегченно вздыхает. Ему самому неприятно вести этот разговор. Куда легче говорить человеку что-нибудь приятное, хорошее. Но парня нужно поправить.

В карьере знают, что Кубышкин не любит говорить намеками, а всегда выкладывает правду и сам старается быть чистым перед своей рабочей совестью. В конторе висит доска лучших производственников карьера, где ежедневно проставляется результат работы каждого. На ней постоянно можно видеть и фамилию Алексея Кубышкина, выполняющего норму выработки на 135 – 140 процентов.

В конторке становится шумно: собираются рабочие первой смены.

И вот рабочий день начинается. Сердито, словно жалуясь на крепость камня, жужжат перфораторы, вгрызаясь в твердый гранит. Бурильщики теперь до самого перерыва не выпустят из рук бурильных молотков. Никаких остановок, никаких перекуров – таков неписаный закон их звена.

Одиннадцать лет Кубышкин чувствует в своих руках упругое дрожание перфоратора, неподатливость и сопротивление гранита. Не каждому по плечу такое единоборство. Бывает, что пасует человек перед камнем, отступает. Проработает какой-нибудь новичок месяца два, а потом, глядишь – уже обходной листок заполняет. Но Кубышкин привык к борьбе. Он знает, что настоящее в жизни легко не дается.

…В двенадцать раздается вой предупреждающей сирены. Это значит, что сейчас недалеко отсюда будут произведены взрывы пробуренных скважин.

Кубышкин выключает перфоратор и кивает товарищам: надо уходить в укрытие.

Через несколько минут воздух содрогается от мощных взрывов гранитных пластов. Столбы пыли и дыма поднимаются кверху. Красивое зрелище! Кубышкин видит его почти ежедневно. Но всегда – с удовольствием. Ведь это не взрывы бомб, не страшные шквалы войны. Нет! Это мирные взрывы, и чем больше их будет, тем крепче станет страна, тем спокойнее будут спать дети… Им теперь бояться нечего.

И вот он идет домой. Конечно, немного устал, но это приятная усталость хорошо потрудившегося человека. Вот и дом его под номером тринадцать. Число несчастливое, – говорит кое-кто. Но Алексей не верит в приметы.

Семья у Кубышкиных немалая – семь человек. Большой, просторный дом Алексею Афанасьевичу помог построить завод. Ему привезли гранитные блоки, смонтировали их, выделили нужные пиломатериалы. Не хватило у Кубышкина денег – завод дал ссуду.

Едва Алексей Афанасьевич заходит в дом, его шумно окружают дети: четырехлетняя черноглазая Оля, шестилетний крепыш Коля и спокойная рассудительная восьмилетняя Танюша.

– Дайте мне хоть умыться, стрижи! – весело смеется Алексей, ласково отстраняя их.

Он умывается, а потом со всей ватагой направляется на кухню, где около раскаленной плиты хлопочет жена.

– Ну, что у нас имеется на сегодняшний день? Пельмени? Неплохо!..

После обеда опять все собираются в большой комнате. И тут начинается «вечер вопросов и ответов»: количество детских «почему?» и «зачем?» поистине неисчерпаемо.

Из школы возвращаются еще двое: шестиклассник Шура и десятилетняя Ира – третьеклассница. Оба учатся в школе с продленным днем.

За окном быстро, по-зимнему густеют сумерки. В квартире тепло и уютно. Задумавшись, сидит у телевизора Кубышкин…

А в воскресные дни Алексей Афанасьевич не любит оставаться в домашних стенах. С детских лет заполнила его душу любовь к природе, и никакие жизненные бури не смогли погасить в его сердце этой любви. Во всякое время года русский лес не теряет для него своей прелести и красоты.

Любит Алексей побродить по лесу и поздней осенью, когда с тихим шелестом падают пожелтевшие листья, когда над поредевшим лесом с прощальным курлыканьем пролетают журавли, и в лесу наступает грустная тишина.

Мила ему и весна с ее яркостью и свежестью красок, с многоголосым щебетаньем вернувшихся на родину птиц, с бодростью ветерка, пробегающего по зеленой листве с такой упругой силой, точно он дует в паруса, с изумительной синевой майского неба. Забредет Алексей воскресным днем на лесную лужайку, запрокинет голову, глянет в эту синеву – и покажется ему на миг, что не в небо глядит, а в опрокинутый над головой огромный синий безбрежный океан…

А в ясное зимнее воскресенье попробуй удержи Алексея дома! Снимет он с гвоздя ружье, наденет лыжи – и пошел между соснами, прислушиваясь к скрипению снега да к чуткой тишине леса. Или возьмет удочку, пойдет на озеро и сядет возле лунки в трепетном ожидании счастливой минуты, когда леса чуть дрогнет и этак косо, косо пойдет в сторону…

20 лет спустя

Морозным белесоватым утром в ноябре 1963 года Алексей Кубышкин, как всегда, пришел в забой и, взвалив на плечи тяжелый бур, коротко бросил друзьям по бригаде:

– Пошли, ребята. Время.

Тут он взглянул на лица бурильщиков и остановился, озадаченный:

– Что вы так на меня смотрите, будто я только что из космоса вернулся?

– А ты вчерашние «Известия» читал? – вопросом на вопрос ответил Петр Комаров.

– Нет. А что там? Неужели уже успели статью сочинить? Ведь вроде совсем недавно корреспонденты были здесь. Ох, и дотошные ребята!

Комаров протянул Кубышкину номер газеты и укорил:

– И зачем было скрытничать, Алексей? Хоть нам бы рассказал о своих итальянских приключениях.

– А разве я сделал что-нибудь особенное? Мало ли наших ребят партизанило в Италии!..

Но уральцы думали по-другому. Очерк в «Известиях», корреспонденция по радио стали широко известны, и теперь многие захотели увидеть своего земляка, сражавшегося в далекой средиземноморской стране. В небольшой городок Березовский полетели десятки писем со всех концов Урала, да и не только с Урала – со всей страны.

Приглашений много. Алексею Афанасьевичу пишут строители большой химии из Тюмени, шахтеры Караганды, горняки Североуральска, машиностроители Новосибирска, матросы Балтики, пионеры Киева.

Однажды майским вечером Алексей Кубышкин выступал перед молодыми машиностроителями Красноуральска.

Совсем недавно он вернулся из Москвы, а там произошел один значительный, до слез взволновавший Кубышкина эпизод. В музее Советской Армии, в одном из его отделов, хранится знамя русских партизан, сражавшихся в Италии. Когда сотрудник музея снял с него чехол и расправил алое полотнище, что-то колыхнулось в груди Алексея Афанасьевича, горячая волна захлестнула сердце – Кубышкин молча преклонил колено и так застыл у боевого партизанского стяга, русского, советского стяга, который на земле далекой Италии сплотил славных сынов России…

Сейчас, вспоминая об этом, Алексей Афанасьевич вновь переживал волнующие эпизоды партизанской борьбы, и все рассказывал, рассказывал молодым о том, как и за рубежами советской Родины сражались с проклятым фашизмом их отцы и старшие братья.

Рассказ был подробным, и все же немало вопросов задали юноши и девушки бывшему партизану. Он ответил, казалось, уже на все – и готовился попрощаться с любознательными слушателями, когда к сцене пробилась маленькая, необычайно серьезная девушка.

– Скажите, товарищ Кубышкин, – тоненьким голоском проговорила она. – А итальянцы помнят о тех, кого расстреляли в этих… в Ардеатинских пещерах?

Алексей Афанасьевич ответил негромко, но в зале было так тихо, что даже те ребята, которые стояли далеко, отчетливо слышали каждое его слово.

– Да, народ Италии не забывает о тех, кто 24 марта 1944 года погиб в Ардеатинских пещерах. В этом году исполнилось двадцать лет этой трагедии. Народ Италии почтил память погибших грандиозным шествием. Более двадцати тысяч римлян и жителей других городов пешком двинулись к мавзолею, где покоятся тела трехсот тридцати пяти жертв нацизма.

В этот день в Риме были возложены венки у сорока шести мемориальных досок, прикрепленных к стенам домов, где жили когда-то те, кто пал от руки палачей в памятный мартовский день.

Обширное помещение мавзолея и близлежащие холмы были заполнены народом…

Один из слушателей – спортивного вида парень в тесноватом для его плеч костюме – спросил:

– А правительство Италии разрешило это шествие?

Алексей Афанасьевич кивнул.

– Да, правительство Италии не могло не видеть, что трудящиеся чтут память погибших и что в стране очень сильны антифашистские настроения. Вот почему в шествии даже приняли участие президент, премьер-министр, кардиналы и прочие официальные светские и церковные чины. Но главными организаторами шествия были, конечно, командиры и бойцы итальянского Сопротивления, ассоциация итальянских партизан, среди которых очень много членов Коммунистической партии Италии.

Почтить память патриотов пришли секретарь ЦК Итальянской компартии Луиджи Лонго, видный общественный деятель – коммунист Джорджо Амендола, бывший одним из организаторов и руководителей вооруженной борьбы с фашистами в Риме, и другие товарищи. Среди многочисленных венков, принесенных в мавзолей, были венки от Центрального Комитета Итальянской коммунистической партии, от римской федерации компартии, от газеты «Унита».

Собравшиеся у мавзолея люди пришли с лозунгами: «Нет, фашизму!», «В память жертв даем слово беречь традиции Сопротивления!», «Вечная слава жертвам Ардеатин!». Женщины несли букеты цветов. Во время шествия один из юношей запел партизанскую песню «Свисти, ветер, поднимайся буря»… и все дружно подхватили ее.

Алексей Афанасьевич внимательно оглядел взволнованные лица юношей и девушек.

– Вот, товарищи, пожалуй, и весь ответ на ваш вопрос.

Но та же девушка снова выступила вперед и, словно боясь, что ей могут помешать, выпалила быстро-быстро:

– Я знаю, что в Италии есть фашисты. Я читала в газетах, что они нападают на коммунистов, пытаются взрывать помещения, где собираются члены коммунистической партии. Так вот, не мешали ли фашисты демонстрантам?

Алексей Афанасьевич улыбнулся:

– Нет, открыто они мешать не посмели. А иначе им бы задали хорошую трепку, как уже не раз бывало.

Нелегкая, но удивительная судьба выпала на долю Алексея Афанасьевича Кубышкина. Война оторвала его от родной земли и бросила далеко за пределы Родины. Там ждали его тяжелые испытания, жестокая борьба с фашизмом. Но не склонил головы русский человек, не пал духом. Пройдя через все невзгоды и неимоверные трудности, он не растерял своих душевных качеств и боролся не только за свою жизнь, но и за то, чтобы жизнь всех людей была счастливой и радостной.