Лавр Георгиевич с удовольствием рассуждал об искусстве артиллерийского генерала, защитника далекой Камчатки. Артиллеристы испокон веков считались лучшей частью любой армии. Помимо рутинной муштры они по необходимости принуждены осваивать и точные науки. Сам великий Наполеон был артиллерийским офицером!
      С людьми Корнилов, по обыкновению, сходился трудно. Несловоохотливость - специфическая черта разведчиков. Давным-давно, в молодые годы, когда он подбирал в Ахале спутника для проникновения в Кашгар, один старик текинец глубокомысленно заметил: «У этого русского глаза умного верблюда. Он много знает, но ничего не говорит». Лавр Георгиевич с первых шагов на своем строгом и опасном поприще усвоил золотое правило: знать больше, нежели высказывать. Недаром же Всевышний наделил человека двумя ушами, двумя глазами, но одним языком… С внуком камчатского героя вышло исключение. С первых слов у генерала с инженером возникли отношения настолько доверительные, что они проговорили почти половину дня. Адъютанты их не беспокоили.
      Они слегка заспорили об отношении к отрекшемуся Николаю П. Инженер считал, что царь попросту сбежал со своего поста. Он не соглашался принимать в расчет даже принудитель-ные обстоятельства - в частности, предательское поведение высших генералов во главе с Алексеевым.
      – Лавр Георгиевич, да побойтесь Бога! Вы только представьте на его месте Петра Великого. Ну? Да у него от этих генералов полетели бы пух и перья!
      Он оказался горячим поклонником великого реформатора России, царяплотника, царя-инженера (пусть и без институтского диплома). Завойко оправдывал даже ужасные кровопролития Петра: - Да, был жесток. Никто не спорит. Да, ломал через колено. Но кому это на пользу-то пошло? Разве не нам, его наследникам? Ну так что же тогда толковать? Не будь его, мы бы до скх нор с фузеями сидели, заряжали с дула. А так… Полтава, Гангут, Нарва, Рига…
      -Прутский поход, - усмехнулся Корнилов.
      – Но зато Урал! - вскричал Завойко. - Металлургия, ядра, пушки… Да за одного Акинфия Демидова я ему прощу весь этот Прутский ужас. Что мы были бы без Петра? Заплыли бы от сонной дури. Что говорить - он искупал Россию в крови. Но… такая уж у нас судьба. В крови крестимся, через кровь и воскре саем.
      Он объявлял себя сторонником самодержавия и даже, как военные, готов был принести присягу, но только при одном условии: на троне должен находиться умный, деятельный человек.
      – Вспомните-ка Анну Иоанновну. Толстенная и пустомясая бабища. Немедленно нашелся могучий конюх с жеребячьей силой. И… что вышло? Позорище на всю Европу. Немцы изнасиловали всю Россию.
      Он помолчал, быстро и остро глянул на Корнилова и произнес:
      – Как, впрочем, и сейчас.
      Похоже, он подбирался к какому-то щекотливому вопросу, но до поры до времени осторожничал.
      В отличие от Корнилова, человека военного, Завойко о делах российских рассуждал, как инженер. Он называл «восьмым чудом света» сооружение Транссибирской железнодорожной магистрали. Ведь чем построили? Тачкой и лопатой. А уложились в девять лет. Разве не чудо?!
      Он славил природные таланты русского народа и уверял, что России сильно не везло с царями.
      – Вы представляете, живи бы до сих пор Петр Великий… Хо-хо! Да весь мир копошился бы у нашего подножия. Надеюсь, вы читали Менделеева? К сожалению, Петры Великие рождаются даже не каждый век.
      И вклеил, что в жилах сбежавшего Николая II текла едва ли не сотая доля природной русской крови. «Националист?» - стал понемногу догадываться Корнилов, повнимательней приглядываясь к собеседнику.
      Ему вспомнился генерал Мартынов, товарищ по горьким дням германского плена. Ожесточенно споря о коварстве еврейского племени, они под конец рассорились. Лавр Георгиевич считал, что, восторгаясь искусной подлостью евреев, Мартынов тем самым смертельно оскорбляет русских. А такого примитива Корнилов решительно не принимал. Россия, считал он, слишком велика, она не по зубам этому злокозненному, но немногочисленному племени. На еврейскую убогость он насмотрелся по бесчисленным местечкам во время службы в Варшавском военном округе.
      Завойко продолжал ругать сбежавшего царя. Безвольный, бесхарактерный, он сильно попустительствовал тому, что в изобильном российском огороде стали хозяйничать наглые и хищные козлы, совсем не русские, чужие. В отличие от Петра Великого этот последний царь с недоверием относился к своим предпринимателям, к своей промышленности. Ему казалось, что за границей все делается гораздо лучше. И вот итог - казенные заводы, поставленные Петром, мало помалу умирают, а промышленность и небывало богатые недра уплывают в руки иноземцев.
      Как инженер, Завойко знал состояние отечественной промышленности лучше военных. Он оглушил Корнилова потоком чужих имен, названиями иностранных фирм и компаний. Он умолк, но его глаза насмешливо светились, как бы вопрошая: «Ну, довольно?.. Или же еще?» Внезапно он спросил:
      – А вообще, на кой черт мы ввязались в эту войну? Зачем? Какие национальные задачи мы решаем? Ради чего несем такие жертвы? Неужели вы всерьез верите, что наши, как вы их назва ли, союзнички возьмут да и отвалят нам Босфор и Дарданеллы? Смешно. Держите карман шире! Наоборот, они спят и во сне видят, как бы отобрать у нас последнее.
      О причинах великой войны, о том, как умело втянули Россию в мировую бойню, у Корнилова нашлось достаточно времени подумать во время германского плена. Его постоянный собеседник генерал Мартынов в этом вопросе (как и во всех других) усматривал изощреннейшие козни самых ярых ненавистников России.
      – Кстати, - спросил Завойко, - к вам еще не обращался месье Сико? Да, француз. Прохвост отменный. Советую гнать его в шею… А послы наших союзничков, господа Бьюкеннен и Пале- олог? Могут, могут заявиться. Тоже, как и Сико, не брезгуют ничем. Им сейчас дозарезу нужны наши солдатики. Да, пушечное мясо. Не могут же они посылать на смерть своих! Зачем это делать, если русские под боком?
      Корнилов дал понять, что знает о возмутительном визите французского посла Палеолога к императору Николаю И. Аудиенция состоялась незадолго до февральской конференции союзни-ков… Далее Корнилов заметил, что несколько русских бригад все же отправились во Францию. Настырнейший Палеолог дожал безвольного царя.
      Не переставая возмущаться бесстыжестью союзников, Завойко схватил карандаш и стал испещрять лист бумаги цифрами. Россия обладает мощными оружейными заводами: Сестрорецкий, Тульский, Ижевский. На них изготавливаются винтовки, прекрасные русские трехлинейки, не имеющие себе равных во всем мире. Кроме того, в России имеются артиллерийские заводы, патронные, снарядные. Одна беда: все эти заводы - казенные, то есть русские. Следовательно, все расходы на войну, на вооружение вернутся в государственную русскую казну. Этого союзники не могли допустить. Россия обязана была платить, нести расходы - союзники только получать и богатеть. Немедленно ввязались банки, биржи. Огромные средства ушли на взятки. Казенные заводы перестали получать заказы, зато иностранные - огребли чудовищные авансы. - Вот вы артиллерист. Известна вам стоимость одной шрапне ли? Тогда позвольте сообщить. На наших казенных заводах шрапнель обходится в 15 рублей, на частных - в 35. Снаряд к 76-миллиметровому орудию: на казенных - червонец, на част ных - в полтора раза дороже. Фугасы: соответственно 42 и 70 рублей. Чувствуете разницу? Мы переплачиваем миллиарды. Это - не считая нашей крови. Вот что такое ангел на троне, Лавр Георгиевич!
      – Но винтовок не хватало и не хватает! - возмутился Корни лов.
      – Все правильно. А откуда же им взяться? Мы авансом отва лили американцам два миллиарда золотом. А что они поставили? Да десятой части не поставили! А в это время у нас простаивает Тульский завод. Вам известна его мощность? 250 тысяч винтовок. А знаете, сколько он выпустил? Только не упадите со стула - всего 16 штук!
      – Он полюбовался произведенным эффектом.Мне как-то с одним французом довелось разговориться. Веселый человек, смеется. «Да у вас, говорит, заводы одного Петрограда превосходят весь Парижский промышленный район!» И всетаки мы лезем к ним, а не они к нам. Кредиты, займы… Наш должок только французам, да будет вам известно, составляет 27 миллиардов франков. Отдавать-то кто будет? Ни вы, ни я уже не отдадим. Просто не успеем. Значит, отдавать придется нашим деткам. А к тому времени еще проценты набегут. Хорошенькое же наследство мы им оставляем! Представляете, как они нас с вами будут поминать? И поделом…
      – Вы сказали о двух миллиардах золотом. Аванс американцам… Разве нельзя вернуть?
      – Вернуть? У них? - изумился инженер. - Да за кого же вы их держите? За круглых дураков? Так они вам и… Пытались! Даже меморандум сочинили. Знаете, что они ответили? «Мы договаривались вовсе не с вами, а с царем!» Дескать, и ступайте подальше. - Но это же свинство! - возмутился Корнилов.
      Вместо ответа инженер устремил на него долгий взгляд. Помолчав, он вдруг спросил: - Вы ведь на фронте с первого дня?
      – Конечно. А в чем дело?
      – Еще один вопрос: а до фронта были в строю или… где?
      – Да в чем дело? - Корнилов начал сердиться.
      – Дело в том, что вы отстали, генерал. Чудовищно отстали! Фронт забирает человека целиком. Вы стали видеть только то, что сверху. Но вы же знаете… Не мне же вас учить! - Он произнес это раздраженно, с сердцем. В самом деле, зачем между умными людьми заниматься переливанием из пустого в порож нее?
      Так разговор поворотил к тому, ради чего Завойко и напросился на знакомство. - Лавр Георгиевич, неужели вы думаете, что нас бьют на фронте? Нас бьют здесь, в Петрограде. Да-да, здесь! - И он постучал пальцем о стол.
      – Вы намекаете на Распутина? - осторожно осведомился Корнилов.
      – Э, что Распутин! Ширмочка, и больше ничего. Вы, кстати, можете сказать, какой пост он занимал?
      Корнилов изумился:
      –Распутин? Да никакого, по-моему.
      – В том-то и дело. А ему зачем-то учредили личного секрета ря. Как министру или там сенатору… И этим самым секретарем поставили не кого-нибудь, а Симановича, Арона Симановича, ужасно ловкого еврея. А этот самый Симанович, как удалось установить… Генерал, вся распутинская закавыка в этом самом Симановиче!
      Корнилову сразу вспомнился плен и генерал Мартынов.
      –Простите, но-о… Вы что же, думаете, во всем евреи вино ваты?
      –А кто, по-вашему? Чухонцы?
      –Да мы же сами и виноваты!
      – Простите, генерал… не совсем понимаю. Вы пробовали по смотреть вокруг?
      – Где? Где вокруг? На Невском? Не спорю. Но по России! Что же, одни евреи?
      –Ах вы вот как ставите вопрос!
      Но как же иначе-то? Иначе нельзя!Инженер пустился в рассуждения насчет черты оседлости. Ввели ее при Екатерине Великой и по предложению, между прочим, великого русского поэта Гавриила Державина. Установили своего рода засеку, чтобы не дать еврейству проникнуть в Восточную Россию, за Урал. Так ведь проникли же! В Сибири ими схвачена вся добыча золота, пушное дело, лесоторговля. Самые прибыльные отрасли - так уверял Завойко - в руках евреев. Вот вам и черта оседлости, вот вам и засека! - Мы хвалимся, черт побери, что кормим хлебом всю Европу. И в самом деле кормим! Но был ли год, когда сама Россия не голодала? Не было. Ни одного! А перед войной - вы это долж ны помнить, - в 1911 году, неурожай поразил сразу 26 губер ний. На лебеде сидело 30 миллионов человек. Но русский хлеб все равно шел за границу. Сами умирали, но у Европы не отняли ни кусочка.
      –Недоедим, а вывезем! - произнес Корнилов.
      С угрюмым видом инженер побарабанил пальцами:
      – Недоедали-то мы, а вот вывозили… - и не договорил.
      Хлебный поток, и это знал в России каждый гимназист, традиционно шел через южные ворота империи - через Одессу. Торговцы хлебом, коммерсанты не думали о том, сколько русских мужиков подохнет с голоду, их волновала только прибыль. - Лавр Георгиевич, - внезапно спросил Завойко, - вам ког да-нибудь приходилось сталкиваться с евреем-дураком?
      – Мне? Н-ну как сказать… А почему это вас интересует?
      – Не приходилось, вот в чем дело. Русских дураков - сколь ко угодно, но евреев - ни одного. Знаете, в чем дело? Никогда не догадаетесь! Все дело в том, что мы с вами живем в столицах. А чтобы бедному еврею попасть сюда, ему надо преодолеть процент ную норму. Вот и получается, что мы этой чертой оседлости устроили настоящее сито. Мелкое, но все же сито. И просеивают ся через него, просачиваются, пролезают самые ловкие, самые умные, а порой и мудрые. Как раз на эти пять процентов наше сито и рассчитано! Дураки и недотепы остаются там, в местечках. Сюда, в столицы, проникают самые из самых. А уж тут они… Вспомните-ка о ложке дегтя в бочке меда!
      – Владимир Семенович, я в плену вот так же, как и с вами… Товарищ оказался там… Ну, что значит товарищ? По несчастью, как вы сами понимаете…
      – И вы с ним, - подхватил Завойко, - спорили, что называ ется, до хрипоты. Он вам - свое, а вы ему - свое. Дескать, ну сколько их и сколько нас? Смешно же сравнивать! Я угадал?
      – Да, в общем-то… Но разве я не прав? Завойко хмыкнул:
      – По-вашему выходит, что ложка дегтя с бочкой меда ничего не сделает? Так прикажете вас понимать?С минуту, не меньше, они смотрели один другому в глаза. - Владимир Семенович, я человек практический. Мне кажет ся, теории уже достаточно.
      – Что ж, приятно слышать, - отозвался инженер. - Спрашивайте. Я для этого и пришел.
      – Вы можете мне указать на-а… эту ложку дегтя, скажем так? А если можно, ткните пальцем. Я скорей пойму.
      Это было приглашение к откровенному разговору.
      –Что ж, приятно слышать, - охотно отозвался инженер. - В самом деле,
      теории достаточно. Это, собственно, моя вина - увлекся и разболтался. Не осудите великодушно! Как-никак, а встретить единомышленника в таком лице и на таком посту… Скажите, вас мой визит не удивил нисколько?
      – М-м… Как вам сказать? Дело в том, что меня предупредил мой товарищ, генерал Крымов.
      – А-а, Александр Михайлович. Люблю этого славного бурбо на. И ничего не могу с собой поделать. Очень ценный, очень современный человек! Мы как-то с ним… вот как и с вами… Но он хоть вас предупредил? Я же к вам не абы как, а послан, так сказать, уполномочен.
      В гнилостном ненастном Петрограде инженер Завойко бросался в глаза своим необыкновенно загорелым лицом. Испеченность кожи до черноты поразительно контрастировала с ранней сединой. Зимой и летом инженер щеголевато ходил с непокрытой головой. На него невольно оглядывались прохожие.
      Лавр Георгиевич догадался правильно: такой несмываемый загар человек мог обрести только в одном месте - в жгучих песках безводной Азии.
      В Петрограде инженер Завойко появился совсем недавно. Отречение царя застало его у черта на куличках: в знойных казахских степях, на Эмбе, служащим на нефтепромыслах у Нобеля.
      Владимир Семенович Завойко слыл в столичных деловых кругах человеком предприимчивым и загадочным. Он то появлялся на берегах Невы, то вдруг исчезал, и исчезал надолго. Двадцать лет назад, получив диплом инженера, пошел по дипломатической части и служил в Лондоне и в Париже. Внезапно бросив выгодную службу, сложил дворянское звание и приписался к крестьянскому сословию. Увивался одно время возле Распутина, удачно провел несколько финансовых махинаций. Вдруг снова исчез и оказался на нобелевских нефтепромыслах.
      Далекая казахская степь, родина Корнилова, простиралась от каспийских берегов до Иртыша. В отличие от Усть-Каменогорска и Каркаралинска, мест зеленых, тенистых, напоенных речною свежестью, западный край степи испепелялся свирепым зноем. Там находилась мрачная дыра Кара-Бугаза, пески старинногоМангышлака, адаевские степи и соляные пустоши примитивных нефтепромыслов Эмбы, Маката и Доссора. В тех местах под отвесным солнцем Завойко и приобрел свой загар, так восхищавший столичных модниц.
      Что погнало человека в безводную пустыню после Лондона и Парижа? Высокие оклады Нобеля? Инженер, как видно, соблазнился не напрасно. По всем повадкам в нем угадывался человек преуспевающий, богатый.
      Вернувшись с Эмбы в Петроград, он успел основать журнал «Свобода в борьбе» и издательство «Народноправная Россия». Дружил с издателем Сувориным и пописывал в «Новое время» хлесткие статьи на патриотические темы, доказывая, что никчемное царское правление швырнуло Россию в руки ничтожных проходимцев. В его роскошной квартире на Невском происходили какие-то шумные собрания - на них стал обращать внимание контрразведывательный отдел столичного военного округа. Об этих собраниях, вернее, об интересе к ним начальника контрразведки Миронова докладывал Лавру Георгиевичу старший адъютант полковник Плетнев. В квартиру Завойко захаживал известнейший промышленник Алексей Путилов. В последнее время там стал появляться и распутинский убийца Пуришкевич.
      Что же происходило на квартире инженера вечерами, за опущенными шторами?
      Угарная эйфория от революционных перемен мало-помалу проходила. Горячие головы остужались. Стали образовываться группы и товарищества с планами решительно пресечь неразбериху и хаос. Силы для этого имелись, и немалые. Возмущение становилось всеобщим. Средства? Найдутся также. Для святого дела ничего не жалко. Дело стало за руководителем, за человеком с ясной головой и железной волей, за диктатором.
      В квартире инженера на Невском на днях оформилась организация, назвавшая себя так: «Круг спасения России». Два основательных кирпича уже легли в ее фундамент - «Общество экономического возрождения» и «Военная организация». Завойко был послан к генералу Корнилову с предложением стать во главе национального возмущения, нараставшего с каждым днем.
      Для разгрома кабака по имени «демократия» требовалась властная, даже жестокая рука - рука хирурга с безжалостным и точным скальпелем.
      Прежде чем остановить свой выбор на Корнилове, столичные оппозиционеры рассмотрели несколько фигур. В Петроград под разными предлогами вызывались адмирал Колчак, генералы Деникин, Врангель, Крымов. В конце концов склонились к Корнилову. Ко всем своим достоинствам он уже сидел в самой столице, занимая один из ключевых постов.Начинать - и это было общим мнением - следовало со спасения армии. Русской армии грозило полное уничтожение, превращение ее дивизий и полков в беспрерывно митингующие орды. Рухнет армия - России станет не на чем держаться.
      Ради армии генерал Корнилов был готов на все.
      Дипломированный инженер по нефти, ставший в эти дни проницательным и умным журналистом, Завойко привлекал Корнилова своей невероятной осведомленностью о «Зазеркалье» происходившего в столице.
      Постоянно коробило его в развязном журналисте единственное - свирепое антиеврейство. Во всех несчастьях России Завойко обязательно усматривал проказливую мордочку с горбатым носом и курчавенькими пейсами. О коварстве иудеев тот был способен спорить с кем угодно. Особенно уверенно рассуждал он о провокаторстве. Апофеозом этой подлой деятельности представал в рассказах инженера знаменитый Азеф, злой гений не столько террористов, охотившихся за царем, сколько самой охранки, призванной беречь царя от покушений.
      Едва речь заходила о провокаторстве, Лавр Георгиевич умолкал. Эта область оставалась для него неведомой, загадочной. А Завойко сыпал именами, датами, событиями. Он уверял Корнилова, что в самой основе сокрушения самодержавия лежит не что иное, как большое, великое провокаторство. - Ваше превосходительство, неужели вы забыли Достоевско го? «Погубят жиды Россию…» Надеюсь, Достоевскому-то возра жать не станете?
      – Это почему же не стану? Еще как стану! Тоже мне… какая- то жалкая кучка, лапсердачники! Смешно же сравнивать! Кто мы и кто они?
      – Хе-хе. А между тем эта жалкая кучка лапсердачников заставила все народы в мире плясать под свою дудку, жить по своим законам! - Да не сочиняйте же, не сочиняйте, Владимир Семенович!
      – Я сочиняю? Позвольте, вы хоть имеете представление, что лежит в основе всей деятельности еврея? Одно-единственное - ростовщичество. Процент на капитал. Дал рубль - два отнял. И так во всем. Назовите мне город, где не было бы банка. Назовите отрасль, где не хозяйничала бы биржа. Нет таких! А что такое все эти банки, биржи? Заведения господ ростовщиков. У нас в России давать деньги в рост считалось смертным грехом. Но… появились господа евреи. Я человек промышленный и уверяю вас: попробуй те-ка сунуться в какое-нибудь дело без кредита. Немыслимо. Все так теперь поставлено, что дороги в банк не избежать. А это значит - прямо в лапы самого хищного еврея. А уж он своего не упустит и обдерет клиента как липку!
      Корнилов возражал, уверяя, что вовсе незачем тащиться в этот самый банк. Алчность гонит, желание разбогатеть… Разве не так? Все равно что пьяницу в кабак.
      – Э, генерал, вы плохо знаете всю эту публику.
      Лавр Георгиевич пожал плечами. На Востоке, совершенно несравнимом по древности с Европой, евреев давно метят, заставляя носить «нахи ланат» (пояс проклятия). Что-то похожее на колокольчик прокаженного или на каторжный бубновый туз.
      – О, вот видите, видите! - обрадовался инженер. - Там разо брались, какое это мерзкое племя.
      – Ну хорошо, тогда я вас так спрошу. Вот вы, командир полка, стоите в обороне. И полк ваш, извините, донельзя завши вел. Спрашивается: кто виноват? По-вашему, вши виноваты. А по-моему, солдаты, офицеры, командир. Грязнули просто, вот и все! - Так вы, - рассердился инженер, - похоже, и «Протоколов сионских мудрецов» не читали?
      –Это почему же? Еще как читал!
      –Ну и… Ну?
      – Обыкновенный мобилизационный план. Проворонили! Мы точно такой же стащили у австрийцев перед войной через полков ника Редля.
      –Но вы же видели, что там написано!
      – А что бы вы от них хотели? Все, в конце концов, от нас зависит. Поэтому я и не понимаю… Когда я слышу: «Бей жидов», мне хочется заорать: «Бей дураков!»
      –Но разве волки не опасны?
      – Опасны. И еще как! И тигры опасны, и львы. И скорпионы, и фаланги. Змеи… Клопы опять же, блохи, вши. Но мы-то, люди, не пропали. И не пропадем! Все от нас зависит.
      – Стоп! Но если вы, как командир, вдруг нашли вошь у солдата…
      –Это безобразие. Немедленно баня, хар-рошая баня!
      – Прекрасно! Давайте на этом и договоримся - баня. Вы ж видите, вокруг одни о н и!
      – Не согласен. Засилье вижу, это да. Но обилия… нет, не вижу. Да и откуда ему взяться? Повторяю: сколько их и сколько нас!
      С усталым видом Завойко замолчал, но продолжал смотреть на своего упрямого собеседника пристально, настойчиво. Под таким взглядом Корнилову стало неловко. - Позвольте мне, Лавр Георгиевич, заехать вот с какой стороны. Вся поэзия, как мы знаем, посвящена воспеванию глаз. Но известна ли вам хоть одна поэтическая строка о почках или печени? Голову кладу, что нет. А между тем человек без глаз живет, но вот без печени, без почек… Да кто же с этим спорит?!
      – Вы, вы спорите, ваше превосходительство!.. Скажите, разве охранное отделение - это не печень и не почки государства? Их назначение - выводить из организма всяческие яды. А как наша охранка выводила эти яды? Позор! Ее эти яды переполнили… Один Азеф что стоил. Азеф - это самый настоящий цирроз пече ни. Наша охранка сгнила, продалась. Сам Господь Бог отметил Азефа редкостным безобразием: Бог шельму метит… Так нет же!
      –Но мы же о евреях…
      – Так а я-то о чем? Я же о них и толкую. Наша охранка, занявшись провокаторством, оказалась переполнена евреями. Один за одним… они забили там все. Они поразили этот важный орган. Генералы из охранки стали плясать под их дудку - вот в чем дело! Разве можно подпускать это племя к чему-нибудь жиз ненно важному? Боже упаси! В России и не подпускали… Были специальные законы. Охранка первой наплевала на запрет. И вот итог. Они поразили нас в самую печень!
      – Тут с вами спорить трудно, - уступил Корнилов. Завойко обе руки приложил к груди:
      – А зачем спорить? Зачем? Не надо спорить… хватит. А то… доспоримся.
      В полном расстройстве он умолк, но все же не удержался и язвительно напомнил, как на днях командующий войсками столичного округа в компании с министром иностранных дел долго и униженно уговаривали каких-то двух пархатых пожалеть, пощадить, не губить русское офицерство!
      Корнилов стал мрачнее тучи. Моментально вспомнилось, как пришлось унижаться и переругиваться, как ерничали развязные Нахамкес с Гиммером. Как бы то ни было, но от прямой расправы офицеров удалось спасти. Правда, комиссарчики все же отстояли армейские комитеты. С нынешнего дня командирская деятельность офицеров будет непременно контролироваться этими выборными органами. Тут даже каменный Милюков махнул рукой: черт с вами, пускай будет по-вашему!..
      В Петрограде забастовали прачки. На Невский вышла демонстрация немолодых, увалисто шагавших баб с красными разваренными руками. Двое молодых бабенок в задорно повязанных платочках несли на палках плакат. Прачки требовали от правительства увеличения постирочной платы.
      Впереди этого нестройного мужиковатого отряда семенила на подворачивающихся каблучках эксцентричная красавица в дорогих мехах. Она благоухала французскими духами. Это была большевичка Александра Коллонтай. Генеральская дочка, завсегдатай театральных премьер и вернисажей, она вдруг воспылала любовью к пролетариату и теперь пропадала в прокуренных махоркой коридорах Таврического дворца. Зеваки с тротуаров - в котелках, мехах, офицерских фуражках - узнавали Коллонтай. Кое-кто притрагивался пальцами к полям котелков. Красавица выдергивала из муфты руку и принималась энергично махать над головой.
      Прачки заворачивали лица в грубые деревенские платки и зверовато поглядывали по сторонам.
      Через два дня после прачек забастовали петроградские приказчики. Гостиный двор закрылся. Кухарки с корзинами носились по городу, проклиная новую власть.
      Временное правительство немедленно откликнулось на забастовки. Прачки переводились полностью на хозяйский кошт. Помимо этого им устанавливалось 35 рублей ежемесячного жалованья. Чем-то порадовали и приказчиков. Одновременно правительство приняло постановление о пенсиях бывшим царским министрам. Каждому положили не более 7 тысяч. В газетах насчет этого «не более» долго изощрялись острословы.
      Сегодня Корнилова впервые пригласили на заседание Временного правительства. Он заранее подобрал и уложил в папку необходимые документы. Военные дела требовали срочного внимания властей. Нужно было наконец установить, кому на самом деле подчинялась русская армия: правительству (пусть и Временному) или же какому-то Исполкому Совета? Полагалось бы правительству, а в действительности во все военные дела самым бесцеремонным образом вмешивался Исполком. Можно сказать, Исполком Совета исподволь полностью прибрал к рукам столичный гарнизон. В тех, кто горлопанил в Таврическом дворце, солдаты видели своих единственных защитников. Однако - от кого? От офицеров? Что за абсурд!
      Царское отречение сокрушительней всего ударило по русской армии. Это событие оказалось неожиданнее неприятельской разорвавшейся гранаты. Особенный урон понесли фронтовые части. Солдаты, голодные, немытые, обовшивевшие в грязных ямах, называемых окопами, сразу взяли под подозрение своих командиров. На офицеров, обязанных быть строгими начальниками, обрушился солдатский гнев. Это они поднимали их из окопов и гнали под пулеметный огонь, они же и теперь, когда царя не стало, не позволяли им воткнуть штык в землю и разбежаться по домам. Слава Богу, новая власть, не царская, не генеральская, сама приказывала: дави их, шкур золотопогонных! Никакого им доверия, все они паразиты на теле трудящегося народа! Теперь солдат сам будет назначать себе хорошего командира!..
      На фронте, на передовой, солдат постоянно не хватало. Петроград же был переполнен запасными батальонами. Корнилов столкнулся с этим, едва появился в старинном здании штаба на Дворцовой площади.Освобожденные от дисциплины, без строя и подчинения, солдаты превратились в солдатню и стали настоящим бедствием столичных улиц. Везде, куда ни глянь, серые шинели нараспашку и аршинные матросские клеши, заляпанные грязью. И каждый смотрит задорно, нагло, у каждого через плечо небрежно накинут засаленный винтовочный ремень.
      В солнечные дни, когда морозы отпускали, Петроград напоминал узловую станцию в прифронтовой полосе.
      Лавр Георгиевич знал, что он не создан царедворцем и своей армейской прямотой способен лишь наживать себе врагов. Однако наблюдать за тем, что происходит, и молчать - невыносимо. Преступно молчать! Новое двоевластие в России опасно, гибельно. Особенно для армии…
      От бессовестной демагогии буквально глохли уши. Во всех без исключения газетах разнузданная солдатня льстиво именовалась «сторожевыми псами революции». Попробуй-ка после этого подать им команду командирским зычным голосом!
      Тыловое разложение достигло крайнего предела, и Корнилов намеревался об этом говорить…
      Автомобиль подъехал к Зимнему дворцу со стороны Кавалергардского крыльца. Адъютант, полковник Плетнев, выскочил первым и ждал на нижней ступеньке лестницы. Он стал подниматься за Корниловым на шаг позади.
      Внизу к подъезду подкатил еще автомобиль. Полковник Плетнев стал изумленно пучить глаза. Лавр Георгиевич не удержался и оглянулся сверху. В подъехавшем автомобиле на коленях у рыжего солдата с винтовкой сидел жгучий кавказец с усами. Солдат баюкал кавказца, словно великовозрастного капризного ребенка. Кавказец слез с колен и стал выбираться из машины. Это был Чхеидзе, один из главарей Петроградского Совета депутатов. Он, как и все новые властители России, панически боялся покушений.
      Малахитовый зал был переполнен и гудел. Многолюдье поразило Корнилова. Царила какая-то базарная, совсем не правительственная толчея. Неужели все это министры? Сколько же их? Потом он узнал, что приглашены и члены Исполкома Совета. Ах, новая власть? Очень любопытно! Перед ним мелькали тусклые, невыразительные лица - ни на одном не останавливался взгляд. Сплошь серое беспокойное пятно… Но нет, вот и знакомые фигуры: сблизив головы и разговаривая на ходу, проплыли белый как лунь Милюков и полнокровный, с короткой шеей Гучков, военный министр. Перед ними расступались - деятели, известные на всю Россию еще с думских времен.