ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

День генералов в Быховской тюрьме начинался поздно – в 8 часов. Вяло завтракали, много курили и лениво обсуждали: прикончат, не прикончат? Уж слишком чесались руки у шустрых деятелей из Советов: Быховского и Могилевского. Успокаивало одно: наши не позволят, не допустят. Нашими считались батальон Георгиевских кавалеров (полковник Тимановский), верные текинцы и польский корпус под командованием недавнего кавалергарда Довбор-Мусниц-кого. Эти силы, как считал невозмутимый Романовский, являлись «стабилизирующим фактором». Деятели из Советов не смеют с ними не считаться – опасно.

Расчет Алексеева, указавшего для размещения арестованных генералов здание гимназии, оказался верен. В генеральской тюрьме не было никого из посторонних, исчезли гостиничная толчея и любопытствующее многолюдство, здание стало напоминать прежнюю Ставку под надежной охраной. Генералы сели в осаду и принялись выжидать.

К всадникам Хаджиева в эти дни присоединились 2-й и 3-й эскадроны под командованием ротмистров Натанзона и Бек-Узарова. Они увели за собой почти весь полк. Полковник Кюгельген, как рассуждали текинцы, окончательно потерял лицо. Он стал отщепенцем в суровой среде этих верных своему слову воинов.

Текинцы решили победить или умереть вместе со своим генералом. Так велит Аллах поступать каждому настоящему солдату. – Мы ощиплем любую птицу, которая осмелится пролететь над головой нашего «уллы-бояра»! – заявил ротмистр Бек-Узаров.

Лавр Георгиевич выбрал себе угловую комнату на втором этаже. Из окна открывался прекрасный вид на реку. Он молча наблюдал, как джигиты приволокли откуда-то диван без ножек. Кто-то насобирал во дворе кирпичей. Могучий Рэджеб, назначенный Хаджиевым в личные телохранители, с сомнением покачал диван и задвинул его в самый угол, прислонив для устойчивости к двум стенам. После этого он ловко покрыл диван кошмой и накинул поверх нее узорчатый текинский ковер. Ложе для генерала было готово.Вечером в коридоре Рэджеб негромко упрекал своих товарищей:

– Кэрэнски па-адлец! Я говорил: его надо было рэзать еще тогда, в Петрограде. Тогда – было совсем легко.

– Ничего, еще придет время…

В генеральской тюрьме среди сборища мужчин оказались две женщины: Таисия Владимировна и медицинская сестра Ольга, многолетняя боевая подруга ротмистра Натанзона.

О судьбе женщин следовало позаботиться. Свою семью Лавр Георгиевич решил отправить на Дон, в Новочеркасск. Под боком у Каледина они найдут защиту. Хаджиев раздобыл фальшивые документы на чужое имя. В последний вечер маленький Юрик никак не мог угомониться. Таисия Владимировна прикрикнула на ребенка:

– Юрик, ну как ты не понимаешь? Сиди, как все! Утром Хаджиев отвез их на вокзал и посадил в поезд. Сестру милосердия Ольгу удалось устроить на квартире в городе.

Избавленный от заботы о семье, Лавр Георгиевич по целым дням не показывался из своей угловой комнаты. Как некогда в германском плену, на него нашло угрюмое оцепенение. Он валялся в расстегнутой тужурке и запоем читал книги. В гимназии неожиданно обнаружилась библиотека с неплохим подбором книг. Корнилов накинулся на Достоевского. Товарищи генералы часто обедали без него. Корниловское место за общим столом пустовало. Рэджеб достал из своих вьюков туркменскую манерку для кипячения воды – тюмчу – и сам заваривал для генерала крепчайший черный чай. В течение дня, а особенно бессонными ночами, Корнилов поглощал огненный чай кружку за кружкой.

В середине месяца в Быхов доставили группу генералов во главе с Деникиным и Марковым. У дородного Деникина на голове белели бинты. Свою фуражку он нес в руке… В Бердичеве с генералами рвалась расправиться толпа под предводительством комиссара Иорданского. Спас арестованных Духонин. По его распоряжению подняли по тревоге Житомирскую школу прапорщиков. Генерал Марков, отчаянно сквернословя, рассказывал, что, когда они шли в каре молоденьких юнкеров среди осатанелой толпы, оттуда полетели камни. Один из них ударил Деникину в голову. Перевязать генерала удалось лишь на вокзале.

Генерал Марков уверял:

– Если бы не юнкера, нам устроили бы суд Линча. Я чувство вал себя негром, господа!

Новоприбывших разместили, удлинили в столовой общий стол.

В октябре к арестованным генералам прибавилась офицерская молодежь и даже штатские: Новосильцов и депутат Думы Аладь-ин. Председатель незадачливого «Союза офицеров» переживал мучительные дни. Он спрятал свою семью в Полотняном Заводе (имении Гончаровых), но беспокоился за отца. Старый артиллерист не мог сидеть без дела и рвался уехать на Дон, к генералу Каледину. Впоследствии Леонид Николаевич встретится с отцом в Новочеркасске, они вместе проделают Ледяной поход и эвакуируются из Новороссийска в Галлиполи.

Среди офицерской молодежи обращал на себя внимание прапорщик Никитин. Недавний студент, он проявил отчаянную храбрость на фронте. Испепеляемый ненавистью к «товарищам», он благоговейно, словно на иконы, смотрел на седых заслуженных генералов и заметно гордился тем, что ему выпало разделить их испытания. На свой арест прапорщик Никитин смотрел, как на неожиданную награду. За общим столом он вел себя скромно, однако из генеральских разговоров не пропускал ни слова.

Вечерние посиделки узников стали затягиваться допоздна. Безделье угнетало. Все оживлялись, когда Хаджиев привозил свежие газеты. Он с раннего утра седлал своего серого жеребца и отправлялся в Могилев, стараясь успеть к поезду. 40 верст до Могилева его скакун покрывал за 4 часа. На вокзале к приходу курьерского собиралась толпа. Все спешили раздобыть столичные газеты. Тут же, на перроне, газеты жадно разворачивались…

Генералы, обсуждая общие события, недоумевали: почему вдруг замер фронт? Русская армия обезглавлена, дивизии деморализованы, снабжение из рук вон плохо, а между тем германцы – диво дивное! – никак не хотят воспользоваться такой счастливейшей ситуацией.

– У меня такое впечатление, – высказался Романовский, – что немецкий генеральный штаб уже разместился на Дворцовой площади.

Что и говорить, такая поразительная безынициативность противника никак не поддавалась разумному военному толкованию…

Назавтра Хаджиев привез с вокзала газету «Русь». Молодой офицер прочитал ее в дороге и сиял. Газета пошла по рукам. Внимание привлекла статья Бориса Суворина. Журналист впервые назвал Керенского предателем и предложил ему отправиться в Быхов и на коленях просить у Корнилова прощения.

Генерал Марков восклицал:

– Ка-акой молодчинище, а! Господа, оцените же! Внезапно появился слух, что Керенский на самом деле собира ется приехать в Могилев.

Утреннее пробуждение было внезапным и тревожным. Лавр Георгиевич разлепил глаза и тут же зажмурился. Ему казалось, что продолжается тяжелый поздний сон. Прямо над ним, близко к глазам, склонилось еврейское лицо, женское, с птичьим носом и отвратительным табачным запахом изо рта. Генерал пришел в себя и встрепенулся:

– Кто вы такая? Что надо?

Странная гостья выпрямилась и обвела комнату взглядом:

– У-у, как живут, сволочи!

Корнилов сел в постели, завернулся в одеяло:

– Сударыня, немедленно выйдите вон! Иначе…

– Я корреспондент! Я специально приехала из Петрограда…

В эту минуту в комнату ворвался гигант Рэджеб. Он отлучился в поисках заварки: у генерала кончился запас черного чая.

Текинец схватил гостью за рукав и, отчаянно ругаясь, потащил к двери.

– Ты кто такой, а? Ты как попал, а? Иди отсюда! Иди, пожалуйста…

Столичные газеты начинали подготовку к «визиту главы правительства в недавнее гнездо мятежников».

Утреннее посещение журналисткой Быховской тюрьмы отразилось в пространной корреспонденции. В ней картинно расписывались райские условия, в которых пребывают арестованные генералы. Вместо тюрьмы и суда гнусным заговорщикам устроили самый настоящий санаторий!

На завуалированный упрек журналистки немедленно отозвался сам премьер-министр Керенский. Он поделился в газете своими соображениями об участи дожидающихся суда генералов: «Корнилов должен быть казнен. Да, казнен со всей революционной решительностью и беспощадностью. Но! Я, именно я, ваш испытанный вождь и вдохновитель, я первым из первых приду на его могилу и принесу цветы, и я не только положу цветы на эту светлую могилу, но и преклоню свои колена…»

– Нет, каков мерзавец! – горячился прямодушный Мар ков. – Ну болтун! Ну трепло! А нам поделом: давно ли слушали его и только разевали рты?

Высокий, юношески стройный генерал Иван Эрдели, из терских казаков, глубокомысленно заметил:

– Сережа, нынешние газеты пострашней немецких «чемода нов». Прямой наводкой кроют по всей России. У каждого глаза, каждый читает… Поговори-ка с Хаджиевым, как ему приходится добывать газеты!

– И все жиды, и все жиды! – не унимался Марков. – Это какое-то Божье наказание!

Лукомский, молча слушавший горячий разговор друзей, вмешался:

– Ну, особенного обилия жидов я, господа, не вижу. Но з а– с и л ь е – да, это есть. Это видно.

Марков подхватил:

– Но как это могло случиться? Сколько нас и сколько их! Смешно же… Выходит, всем нам просто грош цена!

Эрдели подхватил его под руку:

– Сережа, идем-ка лучше прогуляемся по саду. Погода чудес ная…

Событие – приезд Керенского в Могилев – никак не отразилось в Быхове. Подробности генералы узнали из газет. Вместе с Керенским в бывшую царскую Ставку прибыли и представители союзников генералы Бартер и Эдварде. Дорогих гостей встретили торжественно. Отдельно от руководителей местного Совета на перроне стояла группа ветхозаветных евреев: депутация благодарного населения черты оседлости. Главный раввин держал большое серебряное блюдо. На блюде поблескивало массивное золотое яйцо… Во время торжественного банкета газетчики разнюхали, что английский король, узнав в прошлом месяце о назначении Корнилова Верховным главнокомандующим, наградил его Орденом Бани. Однако события в России развивались столь стремительно, что медлительные англичане поспеть за ними не могли. К тому времени, когда британская военная делегация приехала к союзникам, генерал Корнилов уже сидел под арестом. Ситуация возникла щекотливая: вручать ему орден, не вручать? Генерал Бартер принял соломоново решение: отказавшись от посещения Быховской тюрьмы, он попросил передать опальному генералу коробку дорогих сигар.

Этим жестом английский генерал все же дал понять, что в Лондоне по-прежнему озабочены тем, сможет ли русская армия удерживать фронт и сражаться.

А кто же ее поведет в бой, если самые выдающиеся военачальники посажены под караул!

Ни ордена, ни сигар Лавр Георгиевич так и не получил.

Хаджиева отыскал Шах-Кулы и мотнул головой по направлению к воротам. Начальника охраны хотел видеть приехавший с Керенским человек из Петрограда.

– Говорит по-татарски, – предупредил Шах-Кулы. Неожиданный гость представился: Токумбетов. Он приехал в

Быхов по поручению самого Керенского и попросил собрать текинцев, он будет с ними говорить.

– Говори, мы слушаем, – сказал Хаджиев.

Шах-Кулы и постовые с неприязнью смотрели на толстое лицо татарина. Такие вот наезжали из Петрограда в дивизию князя Багратиона и в бригаду князя Гагарина и уговаривали горцев не слушаться своих начальников. Агитаторы, пропагандисты, разрушители…

Токумбетов заговорил по-татарски, как свой человек. Хаджиев немедленно его прервал:

– Говори с нами по-русски!А Шах-Кулы щелкнул себя плетью по голенищу и приказал:

– Уезжай, пожалуйста.

Назавтра, приехав за газетами в Могилев, Хаджиев на вокзале нос к носу встретился с вчерашним гостем. Токумбетов обрадовался встрече и потащил молодого офицера к вагону Керенского. Он уверял, что главный министр будет рад с ним поговорить. Велел подождать.

Шаталось много пьяных матросов. Они приехали с Керенским. Матросы стали с подозрением приглядываться к стройному текинцу в ярком халате и косматой папахе. Хаджиев вдруг расслышал:

– Из корниловских? Ах, гад!

Молодой офицер, не дожидаясь Токумбетова, ушел с перрона, отвязал коня и пустил его крупной рысью.

Пришло письмо от жены. Таисия Владимировна сообщала, что остановились пока в Ростове. Продуктов много и дешевы. О настроении казачества отозвалась неопределенно: видимо, берут пример с украинцев-самостийников и орут об отделении от России… «Поклон хану», – было приписано в конце и приложен пальчик Юрика. Лавр Георгиевич бережно спрятал письмо и пошел в сад. Садилось солнце, и сад, еще недавно такой пышный, сквозил. Опустив голову, Корнилов медленно брел под облетевшими деревьями. Нарочно загребая ногами целые вороха листвы, он наслаждался сухим шорохом пестрого ковра на земле.

Дон и Кубань… Порубежные окраины державы, возмужавшие на боевом коне и за плугом. Самостийность? Но русского-то дела, надо надеяться, не предадут! Не поляки и не чухна… Он решил, что надо потихонечку снаряжать молодых в побег, доставать им гражданскую одежду, документы, деньги. Зимовать в Быхове, если придется, останутся одни генералы. Остальным здесь делать совершенно нечего. Лукомский уже хозяйственно заговаривает о ремонте печей. Будем ждать суда!

Возвращаясь из сада, Лавр Георгиевич застал товарищей по заключению за мальчишеской забавой: играли в чехарду. Генерал Марков в расстегнутой гимнастерке, без ремня лихо, как на уроках гимнастики, перескакивал через пригнувшихся парнишек-прапорщиков. Сбоку наблюдали и пересмеивались долговязый Эрдели и степенный Деникин. Бедовое курносое лицо Маркова горело молодым румянцем… Заметив Корнилова, игроки смутились. Прапорщики одернули гимнастерки, Марков поднял с земли ремень и лихо захлестнул его на поясе.

Корнилов быстро прошел в дом. «Молодежь… Застоялись!»

По вечерам он перестал запираться в своей комнате-камере и спускался за общий стол. Безделье людей, привыкших к постоянной энергичной деятельности, скрадывалось долгими вечернимиразговорами. Чрезвычайно много помогала этому библиотека. В строю не до регулярного чтения, особенно на войне, в окопах. Здесь же вдруг открылась бездна пустого времени. Книги читались допоздна, часто до рассвета. Многое из прочитанного становилось ослепительным открытием и подмывало на обсуждение за вечерним столом.

Молодежный конец стола возглавлялся генералом Марковым. Отменный строевик, в боях удивлявший даже заслуженных храбрецов, он и в чтение ударился со всею беззаветной страстью. Человек цельный, он привык отдаваться любому делу с головой. В книгах ему открылся необыкновенный мир. Порою он спускался к ужину, заложив поразившую его страницу пальцем. Корнилову, как старшему, приходилось остужать его отеческим замечанием:

– Сергей Леонидович, мы все это давно уже проходили! Генерал Эрдели часто не мог оторвать его от чтения:

– Сережа, глаза испортишь. Идем в сад. Погода прелесть…

– Постой, постой… – бормотал он. – Тут самое! Ты иди, иди, Иван, я тебя найду.

Однажды он влетел в столовую, потрясая раскрытой книжкой:

– Нет, вы только послушайте, господа!

Две последних ночи он штудировал Герцена и его поразила в «Былом и думах» глава под названием «Царь иудейский». Его бесхитростный военный ум был обескуражен могуществом Ротшильда. Шутка сказать, перед всесильным евреем склонил шею даже император Николай I!

Однако вывод был им сделан из прочитанного сугубо свой, марковский:

– Господа, я вам так скажу: мы все вместе были дураками. Какого черта мы орали: «Бей жидов, спасай Россию!» Сколько их и сколько нас? Смешно. Орать надо было одно: «Бей предателей!» Да, да, наших русских предателей. Все дело в них, а не… в каких-то там евреях. Подумаешь! Вон, выйди за калитку. Если у тебя в руке хотя бы плетка – еврей мимо тебя, как мышка. А мы им подставили шею: пилите или садитесь… повезем. Они и сели! И поехали! Так кто же в этом виноват: они или все же мы?!

Выкричавшись, он слегка остыл.

– Лавр Георгиевич, почему вы молчите? Вы не согласны со мной?

Ответил ему генерал Эрдели. Он сидел праздно, вытянув свои длинные совсем не кавалерийские ноги:– Сережа, я твоего Герцена не читал и читать не собираюсь. Такой же точно жид, как и Ротшильд… Но я тебе в пример поставлю лошадь. Да, нашу обыкновенную строевую лошадь. Сам Господь Бог устроил ее так, что она бегает на четырех ногах. И – прекрасно бегает, ты это знаешь. А теперь представь себе, что отыскался умник и задумал опыт: а что, если и человека с двух ног поставить на четыре?.. Не побежит ли он так же быстро, как и лошадь?..

– Ты это к чему, Иван? – не понял Марков.

Эрдели покачивался на стуле. Он видел недоумение на лицах всех своих товарищей.

– Я это к тому, Сережа милый, что негодяям вздумалось провести над нами, русскими, дурацкий опыт. Жили мы, слава Богу, и прожили бы, и незачем нас ставить на копыта, на четве реньки. Все равно по-лошадиному не побежим!

– Ну так а я о чем? – вскричал обрадованный Марков.

– И я о том же: о негодяях, о предателях. И я с тобой, мой милый, согласен совершеннейше… Слышал: генералишка этот, Бонч-Бруевич… Дорвался, видишь ли, до власти!

– Иван, Иван! – перебил нетерпеливо Марков. – Но согла сись, что Сруль все же опасен.

Генерал Лукомский вставил:

– Да-а уж… Где Сруль, там обязательно появится Смердяков!

– Да плевал я на Сруля, – хладнокровно продолжал Эрде ли. – Вот голосят: жиды спаивают Россию! Но почему же они сами не спиваются? А? Стоят у бочки и с ковшом в руках – а не спиваются! Мы же… тьфу! Как дети: опасно спички в руки дать…