ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

После Московского государственного совещания в России вместо прежнего столичного двоевластия образовалось два новых полюса: правительственный Петроград и военная Ставка в Могилеве. При этом Временное правительство все сильнее подпадало под влияние Совета.

Дома, в Могилеве, Корнилова нетерпеливо дожидался генерал Крымов. Не здороваясь, он сразу же спросил:

– О Казани, разумеется, знаешь? Ну? Чего еще ждем?

Он выжидающе уставился своими яростными светлыми глазами. Корнилов мучительно увел глаза. Почему они все уверены, что стоит ему только приказать и все исполнится? Не в нем дело, не в его распоряжениях. Сейчас в России слишком много распорядителей! Казалось бы, Верховный главнокомандующий… куда же выше? А ему, между прочим, дозволили ввести военное положение в одной только Казани. Где рвануло – там и ввели. А больше: ни-ни, не смей. Особенно в Петрограде. Там, в нашей столице, совсем иначе думают и действуют. Там – совсем другая власть…

– Под-ле-цы! – раздельно отчеканил Крымов.

Утром следующего дня, словно в подтверждение слов Корнилова, исполком Петроградского Совета опубликовал распоряжение об отмене смертной казни где бы то ни было: на фронте и в тылу.

Это был явный вызов Ставке. Соперничество между двумя полюсами власти пошло в открытую.

Крутые ступени на второй этаж трещали под грузными шагами. В кабинет главковерха снова поднимался угрюмый Крымов. Ступени были мелкими и частыми – генерал не переставал смотреть себе под ноги. С этой лестницы прошлым летом упал, споткнувшись, наследник Алексей и сильно расшиб колено. Обильное кровотечение удалось унять лишь с помощью Распутина: хотите – верьте, хотите – нет, но стоило «святому старцу» прислать телеграмму, как кровотечение немедленно остановилось.

Хаджиев сменял караулы, в приемной дежурил адъютант поручик Долинский. Отвечая на молчаливый вопрос генерала, он с Удрученным видом пожал плечами. Корнилов снова поздно засиделся в штабе и с утра явился раньше всех. В Ставке ожидали, что сегодняшним днем немцы начнут наступление своим левым флангом на севере.

Мысленно Крымов выругал союзничков. Самое бы им время вернуть русской армии должок: нажать на немцев с запада. Куда там!

Лавр Георгиевич повел товарища завтракать. Он ушел из дому, когда семья еще спала.

– Лавр Егорыч, отличный парень у тебя Хаджиев. Но вот Георгиевские кавалеры – подлецы. Все под жидовскую дудку заплясали. Ни одному не верю. Моя воля – я бы их заменил ударницами. Бабы у нас порядочней любого мужика!

В квартире главковерха было тихо, Юрик еще спал. Таисия Владимировна просияла лицом, увидев Крымова. Генерал галантно щелкнул каблуками и, поймав ее руку, летуче поцеловал.

– Пожалуйте к столу, – пригласила она. – У меня все

готово. За завтраком Крымов не переставал браниться. Он приглушал мощь своего кавалерийского голоса и поминутно оглядывался на дверь – Таисия Владимировна оставила их вдвоем. Генерал часто тянул руку к графинчику и пошире расстегивал мундир на груди. Ему, как всегда, было жарко.

– Подлецы союзнички, а? Только и знают, как фельдфебели: давай, давай. А не соображают, дураки, что играют на руку Ленину и всей его компании. Единственный у них был порядоч ный человек – генерал Китченер, так и того утопили… А что они сделали с государем? Он же надеялся на их заступничество. Осо бенно на англичан: родственники как-никак. А они ему – ку киш. Больше того – позволили всей этой сволочи увезти его в Сибирь. Подальше с глаз. Вот помяни мои слова, если только его там не придушат!..

– Государь просился в Мурманск, – вспомнил Корнилов.

– А то я не знаю! Не захотели слышать… кораблишко пожа лели. А теперь достань-ка его из Сибири-то!.. Ты помнишь, нет, Лавр Егорыч, в начале войны кто-то листовочки пустил? Стоит жидяра, с носом, с пейсами, а на руке у него петух, а у петуха голова государя с короной…

– Капорес, – обронил Корнилов и уточнил: – Жертвенный петух – для жертвы.

– Именно! И вот помяни мои слова, Лавр Егорыч, если только они не оттяпают ему голову.

– Да нет, не думаю. Зачем им это? Что даст?

А вот увидишь, увидишь! – уперся Крымов и вдруг при щелкнул по графинчику. – Лавр Егорыч, будь добр, распоря дись. Это, понимаешь, какое-то наказание: не успеешь оглянуть ся, а проклятая посудина уже пустая!Выпить ему, однако, больше не пришлось. В столовую вошел Хаджиев и склонился к плечу Корнилова. Лицо генерала вздрогнуло. Он швырнул салфетку.

– Ну, Александр Михайлович, началось: немцы.

В столовой загремели стулья. Встревоженно заглянула Таисия Владимировна.

– Вы куда? А чай?

– Некогда, – обронил Корнилов, устремляясь из-за стола.

– Погоди, Лавр Егорыч, я с тобой.

Час спустя Крымов покинул Могилев. Перед отъездом он улучил минуту и подозвал к себе Хаджиева.

– Хан, берегите этого человека. – И показал на окна второго этажа. – Людей у вас достаточно? Нужно усилить караулы. Ни одну сволочь даже близко не подпускайте! Нечего им тут делать, нечего…

Ожидание неминуемого фронтового поражения немедленно подтвердилось: 20 августа немцы взяли Ригу. Дорога на Петроград была открыта. Временное правительство, испугавшись, засобиралось переезжать в Москву.

Зоркие дальномерщики Балтийского флота заметили на горизонте силуэты германских линкоров и крейсеров. Немецкий флот грозно приближался к российскому побережью. В этот день газета «Искра» вышла со статьей Мартова. Ее заголовок был набран вершковыми буквами: «Привет германскому флоту!» Тайные союзники не скрывали ликования и готовились к встрече в обреченном Петрограде.

22 августа Лавр Георгиевич вновь потребовал от Временного правительства принятия самых крутых мер. Изменники настолько обнаглели, что действовали совершенно открыто. Правительство сделало вид, что разделяет тревогу главковерха. На 24 августа, через два дня, назначалось большое совещание самых ответственных лиц государства прямо в Ставке, в Могилеве. Генерал Луком-ский едко выразился: «Гора едет к Магомету».

Магомету в свою очередь следовало озаботиться, чтобы намеченное совещание не ограничилось обыкновенным пустопорожним словопрением. Приближалась зима. Русская армия вступала в 4-ю зимнюю кампанию. Сдача Риги была грозным предостережением. Как поступать, чем спасаться?

Накануне совещания в Могилев приехал Новосильцов. Он был мрачен и даже сквернословил, чем немало изумил Корнилова. Что заставило природного аристократа сбиться на вульгарный тон? Новосильцов на чем свет стоит срамил членов «Союза офицеров». По его рассказам, добровольцы, едва попав в Петроград и получив подъемные суммы, с головой бросались в омут самого грубого разгула. Для своих кутежей они облюбовали «Аквариум» и «Виллу Родэ». Деньги в этих заведениях сгорали, как на костре. Алексей Путилов, оказывавший «Союзу офицеров» щедрую поддержку, начинал хмуриться. Белая идея, так пламенно подхваченная офицерством, гибла в пьянстве и грязном разврате. Совершенно доконал Новосильцова «курбет» некоего инженера Фисташкина: получив на секретную работу миллион рублей, он размотал их в безобразных кутежах на «Вилле Родэ». Шампанское и женщины там стоили невероятно дорого… Алексей Иванович Путилов совершенно прав. Эти сладострастные гуляки – не бойцы за гибнущую Россию. Новосильцов склонялся к мысли «круто положить руля и взять курс» не на развратную столицу, а на юг страны, на Область Всевеликого войска Донского. Генерал Каледин сообщает, что там еще крепки и нерушимы устои Веры и

Любви к Отечеству.

– Дорогой Лавр Георгиевич, нас побеждают не оружием, а грязью. Причем не чьей-нибудь, а нашей собственной. В душах наших офицеров живут не долг и честь, а жадность к удовольствиям. Я й этом убедился…

От завтрашнего совещания он не ждал желательных результатов. Керенский – фигляр, паяц. Настоящий хозяин в Петрограде – исполком Совета. Известно ли Корнилову, что на днях создано так называемое Демократическое совещание? Что это такое? Новый руководящий орган, можно сказать, новое правительство. И создал его Совет и образовал там новый триумвират. Из кого бы вы думали? А вот: Керенский, Терещенко, Верхо-вский. Сплошь ничтожества! Ну как тут не задуматься над тем, что это всего лишь тряпичные куклы в балагане? А настоящие хозяева пока скрываются, на свет не лезут… Впрочем, не совсем так. На днях они все же высунули свой горбатый нос из-за кулис. Недавно исполком Совета кардинально обновился. На главных ролях там оказались большевики, а в председатели поставили Бронштейна (Троцкого). Да, того самого, что и в приснопамятном 1905 году. Он, правда, пока сидит в «Крестах», но-о… что за помеха? Как только понадобится – выйдет.

Господи, в пору было взмолиться! Немцы в Риге, нависла прямая угроза Ревелю и Петрограду, а его, боевого генерала, заставляют ломать мозги над искуснейшими петлями закоренелых ненавистников России.

– Леонид Николаевич, – спросил Корнилов, – выходит, Со вет более не противоборствует правительству? Ведь весь триумви рат – это, простите, все бывшие противники Совета!

Одна шайка, – устало махнул Новосильцов. – Ах, какие же мы все-таки безмозглые! Зачем, ну зачем мы отдали им самые выигрышные лозунги?.. Земля, мир… Они об этом талдычат и талдычат. А что у нас? Одно: вперед к победе! Тьфу! – Он мучи тельно зажмурился и замотал лицом. – Лавр Георгиевич, голуб-чик, мы сами, своими руками, вручили им наше знамя спасителей России!

Усталый, разбитый, потерявший веру, он уплелся из прохладного корниловского кабинета. Уже открыв дверь, он вдруг вспомнил и обернулся. В день отъезда из Петрограда он встретился с Маклаковым. Умница человек и очень понимающий! Так Маклаков, узнав, к кому едет Новосильцов, попросил передать Корнилову следующее: «зарывистого» генерала обязательно спровоцируют на какой-нибудь отчаянный поступок, а затем все разбегутся, попрячутся, оставят его одного… защиты он не найдет и не получит.

Маклаков, Маклаков… Нет, не помнил, не встречался.

– Лавр Георгиевич, – сказал еще Новосильцов, – если завтра будет возможность, потребуйте убрать из правительства хотя бы Чернова. Ну что это такое, в самом деле? Это же позор. До чего же мы дошли: терпеть таких прохвостов в кабинете!

К удивлению Корнилова, на совещание Керенский не приехал. Персону премьер-министра представлял управляющий военным министерством Савинков. В одном вагоне с ним приехал Миронов – начальник контрразведывательного отдела Петроградского военного округа. Лавр Георгиевич вспомнил предостережение Маклакова. В самом деле, что тут было делать столичному контрразведчику?

Керенский, посылая Савинкова вместо себя, держался с ним начальственно, высокомерно. Он его уполномочивал, он уступал ему часть своей власти, дабы не позволить опаснейшему генералу приставить к виску правительству винтовочное дуло с пулей.

Савинков с видом смирения принял это поручение, но со смирением скрытого, а теперь уже и непримиримого недоброжелателя. Савинков и прежде превосходно знал настоящую цену этому слишком уж легковесному человеку. Баловень судьбы, но, быть может, и жертва: все зависело от того, какой оборот примут события в России.

На взгляд Савинкова, премьер-министр в последние дни сильно пристрастился к пьянству. Этот губительный порок уже наложил свою печать на дряблое мясистое лицо. Глаза Керенского набрякли и были постоянно воспалены, в них застыли потаенная растерянность и страх. О, бывший террорист отлично знал это выражение душевного смятения! У важничающего премьера были глаза большой больной собаки.

Раздавленность Керенского доставляла Савинкову невыразимое удовлетворение. Что знал этот ничтожный краснобай? Тепличную обстановку столичных салонов и клубных собраний. На этом и вознесся… У Савинкова за спиной была жестокая школабоевика-террориста. Он познал вдохновение борьбы, вкусил и невыносимую горечь поражения. Он заглянул в пустые глазницы самой Смерти… Вот уже восемь лет он жил с душой, опаленной ужаснейшим открытием о предательстве Азефа. Во всей «Боевой организации», сражающейся с самодержавием бомбами, кинжалами и револьверами, не было человека, преданного Азефу более, чем он, Савинков. И он защищал его со всею страстью, отвергал любые доказательства. Он сдался и поверил, убедившись в том, что это чудовище с низким дегенеративным лбом и вечно мокрыми, вывороченными губами хладнокровно сдало его в руки жандармов в Севастополе, сдало, по сути дела, на виселицу, в петлю. Смерти он тогда счастливо избежал, но душа его обуглилась и почернела.

И вот этот самовлюбленный пустобрех в желтых сапогах с серебряными шпорами собрался его переиграть, перелукавить! Смешно…

Внутренне усмехаясь, бывший боевик, сорвавшийся с петли, наблюдал за ужимками премьер-министра с превосходством умудренного исследователя, на ладони у которого шевелится обреченный таракан.

Савинков понимал, что положение Керенского двояко: он боялся генералов и все-таки ждал от армии спасения. В особенности он боялся этого ужасного Корнилова. Поэтому он остерегся ехать в Ставку и послал вместо себя его как главного армейского комиссара.

– Борис Викторович, вы читали последнее послание Корнило ва? Вы ж понимаете: я не могу его принять. Смертная казнь в тылу! Это же чудовищно, это же… сплошная контрреволюция. Нам несдобровать.

– Вы боитесь Совета? – осведомился Савинков.

– Я никого не боюсь. Но я привык равняться на обществен ность!

– Но разве общественность не озабочена сдачей Риги и дивер сией в Казани? А на очереди германский десант на Балтийское побережье, угроза Ревелю, а там и Петрограду.

Нервничая, Керенский поднялся и прошел к громадной карте на стене. Он застыл перед ней в позе стратега.

Савинков негромко обронил: если справедливые требования Корнилова будут отвергнуты, он вынужден подать в отставку.

Керенский яростно обернулся:

– Вы предатель! Вы вонзите нож в спину русской револю ции… Вы корниловец!

Лицо Савинкова превратилось в ледяную маску.

– Господин премьер-министр, прошу войти в мое положение. Не могу же я допустить, чтобы важный правительственный доку-мент подписал не глава правительства, а… – Он неожиданно замолк.

– Ну… что же? – не вытерпел Керенский. – А кто же? Кто? Договаривайте же!

– Верховный главнокомандующий, вот кто, – спокойно за ключил Савинков.

Дернувшись, как от удара, Керенский одарил его отчаянным взглядом. Образ страшного Корнилова придвинулся к нему вплотную.

– Поезжайте, Борис Викторович. А я… уж здесь. Но вы представляете: Милюков-то? Это возмутительно! Он сколачивает новый «Прогрессивный блок». Раньше – против царя, теперь – против меня.

Мягко поднимаясь, Савинков усмехнулся:

– Александр Федорович, помилуйте… это же отработанный пар.

– Ну… все-таки…

Насчет боязни Керенского реакции со стороны Совета Савинков запустил намеренно. Кто, как не Керенский, вошел в состав Совета, сделавшись таким образом своеобразным мостиком между этой новой формой нарождающейся власти и Временным правительством? Министр юстиции первого революционного правительства и в то же время один из руководителей Совета рабочих и солдатских депутатов!.. Теперь запутанность Керенского обозначилась совершенно. Корнилов со своими верными полками сметет и Совет, и правительство. В его глазах цена им совершенно одинакова. Керенский, похоже, согласен поступиться Советом. Но – правительством? На карту ставилась его собственная голова. Еще слава Богу, что ни на одной из петроградских площадей не установлена безжалостная гильотина. Однако расправа все равно будет кровавой. Таков закон революции, закон борьбы.

Савинков прикинул: теперь Керенский испугался раскосых, азиатских глаз Корнилова. Московское совещание сделало фигуру маленького генерала настоящим символом Надежды на спасение России. Но какая нужда в Керенском ему, Савинкову? Тут… туманно. Все будет зависеть от развития событий.

Поэтому он решил удовлетвориться должностью доверенного человека, полномочного посланника главы правительства.

Он знал (и Керенский тоже знал!) о делегатах большевистского VI съезда. Делегаты уже съехались в Петроград. Работать собираются как бы в подполье. Но какое подполье, какие секреты, если там полным-полно провокаторов? Каждый шаг ленинской партии был заранее известен. Традиции проклятого Азефа… Главным решением VI съезда будет курс на выступление с оружием в руках, на восстание. Большевики надеются на распухший сверх всякой меры гарнизон столицы и на монументальный Кронштадтс его боевыми кораблями, набитыми здоровенной братвой в аршинных клешах. Отсидевшись всю войну в своей надежной крепости, матросня рвется доказать свое р-революционное молодечество. Керенский так и назвал Кронштадт: «разбойничье гнездо». Он напомнил Савинкову, что еще две недели назад правительству обещали для блокирования Кронштадта специальную бригаду с артиллерией. Бригада должна занять Ораниенбаум и оттуда потребовать если не разоружения матросов, то хотя бы соблюдения ими лояльности к правительству.

Словом, все надежды от очередного поползновения большевиков на власть по-прежнему связывались с армией. А на кого еще надеяться? Вот только как бы исключить из армии таких опаснейших людей, как Крымов и Корнилов?

Напутствуя Савинкова, глава правительства особенно просил поторопиться с переброской к Петрограду надежных воинских частей. Невозможно работать, ощущая над самой головой занесенную большевистскую дубину! Савинков снова не удержался от укола, напомнив собеседнику, что в свое время и Корнилов, и сам он, Савинков, предлагали правительству самые решительные меры. Тогда, весной и летом, расправиться с большевиками было куда легче, проще, безопаснее, нежели сейчас. Керенский промолчал – как будто покаянно. Сам виноват! Доуступался, додип-ломатничал…

Направляясь с поручениями Керенского в Ставку, Савинков и в дорожные, бездельные часы не прекращал мучительных раздумий. В частности, его тревожил буквально завтра начинающийся съезд большевиков. Имеются ли у правительства достаточные силы, чтобы прихлопнуть этот съезд? Ну разумеется! Так почему бы не прихлопнуть? Нельзя? Не можно? Но кто же это так властно покровительствует большевикам? А покровительство угадывается явно.

Что же выходило?

В мае состоялся съезд сионистов. В августе – большевиков… Там и там – поразительное совпадение программ!

Нет, что ни говори, а большевистский съезд осуществляется во исполнение какого-то давным-давно составленного и хорошо продуманного плана. Именно отсюда его полнейшая открытость и абсолютная безопасность.

Черт побери, кто бы мог такое представить всего год назад!

Савинков не сомневался, что Керенский ему не доверяет. Следовательно, хитрит и притворяется изо всех своих актерских жалких сил. Ну а разве сам он с Керенским не хитрит? Тоже ведь не верит ни на грош! Хитрость на хитрость…

И в эту долгую дорожную ночь ему внезапно стукнуло: а не присутствует ли и за спиной присяжного с серебряными шпорами какая-нибудь смутная и оттого зловещая фигура наподобие Азе-фа? Открытие это словно прострелило Савинкова. Он подскочил и сел в разворошенной постели. Вагон мотало. Углы купе тонули в зыбком синем мраке ночника под самым потолком. Власть нового Азефа настолько велика, что у премьер-министра Временного правительства нет ни сил, ни прав его ослушаться. Керенский назначен, он поставлен на свой пост и, как часовой, уйдет лишь по команде разводящего. До тех пор он будет лишь послушный исполнитель, порою сам не понимая до конца своих решений и поступков.

Как видно, ему уж на роду написано всю жизнь вожжаться со всевозможными Азефами!

Савинкову было не до сна. Требовалось срочно выбирать: Керенский или Корнилов? С кем ему в конце концов остаться, чью взять сторону, кого предать? Керенский… Точного представления о тех, кто за его спиной, покамест не было. Но вырисовывались определенно Бьюкеннен, Локкарт… пожалуй, даже Рутенберг со своим майским сионистским съездом. А Корнилов? Генералы с остатками разбитой армии?.. Соединение российских сил? Каких? Ведь даже на Московском совещании примерно половина зала шикала и негодовала.

Да и вот еще вопрос: а примет ли его Корнилов?

В Могилеве, в Ставке, первым, кто попался Савинкову на глаза, был верный Филоненко. Он встретил «хозяина» на вокзале.

Филоненко сразу же стал жаловаться на Корнилова. После Московского совещания генерала не узнать. И его азиаты стали просто бешеные. Вчера вечером он попытался попасть в штаб, к самому Корнилову. Для передачи с глазу на глаз у него имелось секретнейшее сообщение. Так не пропустили же! Им говоришь, доказываешь, возмущаешься, а они – одно: