Первая же встреча с командующим Юго-Западным фронтом завершилась ядовитой пикировкой.Корнилов считал, что выработка воинской дисциплины – чисто волевое упражнение. Любое нарушение дисциплины – начало разложения.

Едва приехав в Каменец-Подольск, Лавр Георгиевич прямо с вокзала попал на разнузданный солдатский митинг. Ораторы в грязных шинелях и облезлых папахах размахивали кулаками и последними словами гвоздили буржуев-миллионщиков. Это они гнали армию в наступление, это им проклятая война была дороже родной матери!

Да, окопы надоели, обрыдли… И все же…

Солдат обязан видеть в рваном знамени своего полка героические подвиги предков. Давно ли цусимские герои опускались на дно чужого холодного моря вместе с развевающимся флагом?

Как быстро все переменилось!

В первый же раз попав на передовые позиции, Лавр Георгиевич изумился тому, что у солдат и офицеров исчезла боязнь выстрелов со стороны противника. Расхаживали смело, никто не пригибал головы. Подняв к глазам бинокль, Корнилов увидел на немецкой стороне какую-то толпу. Нет, это был не митинг. Германские офицеры жадно разглядывали нового командующего русской армией. (Откуда-то узнали же!) Немцы глазели и чему-то весело смеялись. В ответ Лавр Георгиевич вскарабкался на бруствер и выпрямился во весь рост. На осторожное замечание «Не подстрелили бы!» Корнилов сердито бросил:

– Буду только рад! – У него из головы не выходил солдат ский митинг. – Да, рад. Может быть, хоть тогда солдаты поймут, что перед ними враг, а не союзник!

За беседой с офицерами полка Корнилов немного отошел. Его покорила терпеливая озабоченность этих скромных тружеников войны. «Так воевать нельзя!» – заявляли они в один голос. Разложение армии принимало катастрофические размеры. Командир полка пожаловался, что недавно передовое охранение задержало «ходока» – так назывались солдаты, ходившие на вражескую сторону брататься. «Ходок» возвращался в подпитии, с полной пазухой еды и выпивки. Скорей всего, передовое охранение, угостившись, отпустило бы «ходока» с миром. На его беду, наехал казачий разъезд. Узнав, в чем дело, казаки разложили «ходока» и хорошенько его выпороли[3]… Этот случай скорой и бессудной расправы каким-то образом дошел до Брусилова. Командующий фронтом принялся рвать и метать. Сейчас прапорщику, старшему передового охранения, и казачьему уряднику грозит дисциплинарное взыскание.

– Дайте мне бумагу, я подпишу, – сказал Корнилов.

Своей властью он избавил провинившихся от начальственного гнева.

– Что хоть за солдатик-то? – поинтересовался он. Да так… дрянь. Из чухонцев будто…

– Все равно – поделом!

Неожиданное заступничество Корнилова вызвало негодование командующего фронтом. При первой же встрече Брусилов заявил:

– Удивлен. Что за самоуправство? У меня, знаете ли, так служить нельзя.

Сдерживаясь, Корнилов отпарировал:

– Я служу не у в а с. Я служу с в а м и. А уж нанять меня на службу к себе у вас попросту не хватит средств!

После этой стычки отношения двух военачальников сделались вконец невыносимыми…

Великая война в Европе, затянувшаяся на года, отличалась от прежних войн тем, что противники теперь сходились не только на суше и на воде, но и в воздухе. Изобретение летательных аппаратов, аэропланов, сделало и небо над головой солдат ареной ожесточенных битв.

Как водится, небесная стихия призвала самых смелых, самых отчаянных. Причем отвага летчиков намного превосходила технические возможности летательных аппаратов, чрезвычайно хрупких и капризных, а потому и крайне ненадежных.

Первые русские летчики, хозяева неба, чем-то напоминали Корнилову природных казаков – с той лишь разницей, что аэроплан – не лошадь и, сидя на этой качающейся в небе этажерке, с шашкой на врага не налетишь. Оружием «небесных всадников» на первых порах сделались обыкновенные пехотные гранаты. Прекрасным средством явились аэропланы для фронтовой разведки – свободно летая, они были неуязвимы для стрельбы с земли.

Французы первыми изобрели для поражения врага сверху специфические свинцовые стрелы. Сброшенные с большой высоты, эти стрелы пронизывали насквозь и всадника, и лошадь. Немцы рассвирепели от этих варварских орудий из свинца и ответили «мерзким лягушатникам» применением отравляющих средств.

В русской армии опекуном «небесных всадников» стал дядя царя, великий князь Александр Михайлович. Немолодой человек, он лишь завистливо задирал голову, любуясь отвагой и молодечеством богатырей, напоминающих тех, старинных, что выезжали в чистое поле на басурман. Отборнейшие люди, настоящие орлы!

Ах, как хорошо быть молодым!

В первое время русские летчики летали на иностранных аппаратах: французских «моранах» и австрийских «альбатросах».

Лавр Георгиевич Корнилов принял 8-ю армию, когда отважный летчик капитан Нестеров не только совершил свою знаменитую «мертвую петлю», но и протаранил в воздухе немецкий аэроплан, нахально круживший над крышей штаба. Однако в строю еще оставались товарищи погибшего героя: кавалер трех Георгиевских крестов Евграф Крутень, бывший улан Алексей Казаков, сумевший сбить 17 немецких самолетов, и Виктор Покровский, окончивший после Павловского училища еще и «авиационные классы» при технологическом училище в Петрограде. Отвага Покровского в воздушных боях принесла ему Георгиевский крест и чин капитана.

Интересно, какие способы взаимоистребления сумеет человек изобрести, продлись эта война еще хотя бы на год? Совсем недавно появление подводных лодок, вооруженных смертоносными торпедами, казалось фантастическим изобретением. Но вот уже и небо, пятый океан, приняло неукротимого бойца с оружием в руках…

Капитана Нежинцева, начальника разведывательного отдела штаба армии, Лавр Георгиевич невзлюбил с первого взгляда. Щегольское пенсне, волосок к волоску причесанная голова, легкое грассирование и гвардейское растягивание слов. Слишком непохож на фронтового офицера. Раздражала даже строевая выправка молодого сильного тела. «Шаркун», – решил Корнилов. Таких много отиралось по штабам.

Нежинцев просил командующего о конфиденциальном приеме.

Узкие, косо прорезанные глаза Корнилова неприветливо глянули в бледное лицо гвардейца. Он на мгновение оторвался от бумаг:

– Подайте записку. Порядка не знаете?

– Слушаюсь.

Поклон – словно ронялась голова. «Определенно шаркун. Бальный лев, дамский угодник…»

За делами вылощенный капитан забылся. После вечернего доклада генерал Лукомский, начальник штаба армии, положил перед командующим тоненькую папку: «Записка» разведывательного отдела. Сразу вспомнился капитан с пробором и в пенсне. Вопреки ожиданию генерал Лукомский дал начальнику разведки восторженную характеристику: опытен, работоспособен, превосходно наладил агентурную сеть в ближнем и дальнем тылу противника. На взгляд начальника штаба, капитан у них долго не задержится: птица, сразу видно, высокого полета. Корнилов смутился. Приговорил по внешнему виду!

«Записку» капитана Нежинцева он забрал домой, для вечернего чтения перед сном. Взвесил на руке.

Поводом для «Записки» послужил недавний арест участников тайной организации в Полтаве. Среди арестованных оказался некто Меленевский, по всей видимости, опытный связник. Установлено, что он регулярно наезжал в Стокгольм, где его поджидал известный Ганецкий (он же Фюрстенберг), близко связанный с такой личностью, как Парвус-Гельфанд. Последний «ведется» русской разведкой уже около двух десятков лет как доверенное лицо международного картеля финансистов, ассигнующих большие средства на революцию в России. По всей видимости, организаторы российского развала принимаются за национальные окраины империи. Нежинцев напоминал об изощреннейшем шпионаже в прифронтовой полосе. В частности, в Привисленском крае шпионажем занимались исключительно евреи. Недаром еще 6 августа 1915 года на заседании Совета Министров обсуждалась возможность высылки поголовно всех евреев с польской территории, оказавшейся в прифронтовой полосе.

События последних месяцев, заявлял капитан Нежинцев, заставляют вспомнить, что русская революция входила в расчеты германского Генерального штаба как оперативная данная.

К большой войне на Востоке немцы готовились с завидной основательностью. Исключительное внимание при этом, как и водится, они уделили глубокой стратегической разведке.

Еще в 1904 году банкир Макс Варбург собрал у себя в Гамбурге секретное совещание. На следующий год «Дойч-банк» отпустил 1,5 миллиарда марок «для организации промышленно-торговых экспедиций». На эти деньги в России были тщательно исследованы Урал, Эмбинский нефтеносный район, Закавказье и Забайкалье, Тихоокеанское побережье от залива Посьет до устья Амура, Архангельская и Вологодская губы. Даже на далекую Камчатку немцы пробрались!

Германский «Электротехнический союз» создал в России свой филиал: «С. – Петербургское политехническое общество». Служащие общества были обязаны два раза в год писать подробные отчеты. Эти документы неизменно попадали в германский Генеральный штаб.

Принц Генрих Прусский без лишней помпы съездил в Америку и там встретился с банкиром Якобом Шиффом. Высокие стороны договорились принять решительные меры, чтобы заставить правительство России уступить на 90 лет угольные копи на Сахалине. Я. Шифф заверил, что эту затею поддержат банки Гирша, Мендельсона, Беренберга и, разумеется, Варбурга.

К счастью для России, эта затея сорвалась.

Тогда 22 июня 1913 года немецкий Генштаб вырабатывает циркуляр № 2348 о командировании в Россию в качестве конторщиков и приказчиков специально подготовленных лиц.

Год спустя немецкие генералы имели точные карты укреплений в районах Риги и Либавы. А профессор Карберг, выступая перед офицерами в Лейпциге, демонстрировал чертежи и расчеты по Путиловскому, Коломенскому и Сормовскому заводам.

Русской контрразведке удалось напасть на след некоего Тиме, владельца нескольких доходных домов в Петербурге, а также гостиницы «Пале-Рояль» на Пушкинской улице. Затем в Двинске был арестован швед Зегебаден. У него нашли планы укреплений Ковно и Либавы. Далее ниточка протянулась в г. Хапаранд к агенту «Дойч-банка» Бальцеру (он же Свенсон). С этим хорошо законспирированным агентом имеют связь большевистские функционеры Радек и Ганецкий.

Само собой напрашивается сравнение с чудовищным осьминогом. Только хищных и могучих щупалец у этого страшилища гораздо больше восьми. Незаметным образом в загрёбистых лапах иностранных предпринимателей оказались самые важные отрасли русской промышленности: металлургия, топливо, электричество, химия, машиностроение. Не побрезговали «благодетели» и русским лесом, и продукцией сельского хозяйства. К традиционному хлебному экспорту в последние годы прибавился и вывоз великолепного сибирского масла (через Гамбургский банк орудовал некий Майман). В небывалых до этого времени масштабах проявилась в России мощь международных финансов. (В коротеньком примечании капитан указывал, что мобилизацией денежных средств занимался у Вильгельма специальный человек, ставший самым доверенным сотрудником германского императора – иудей Баллин.)

Мыслимо ли было воевать с немцами, находясь в такой зависимости от этих же немцев? А между тем Россия принуждена вести тяжелую войну именно в таких невыносимых условиях!

В свете всего сказанного совершенно иначе представляются арест военного министра Сухомлинова и казнь полковника Мясо-едова.

Генерал Сухомлинов – и это общеизвестно – никогда не блистал военными талантами. Это был придворный генерал. Он пришелся ко двору, когда обучал Николая II, тогда еще наследника престола, умению отдавать команды перед строем. В благодарность цесаревич подарил генералу свой портрет в гусарской форме с очень теплой надписью… Командуя войсками Киевского округа, Сухомлинов имел счастливую возможность чаще многих встречать и самого Николая И, и вдовствующую императрицу Марию Федоровну. На высокий пост военного министра его и перевели из Киева.

Бедой Сухомлинова была неистребимая страсть к красивым женщинам. Генералу исполнилось 60 лет, когда его познакомили с Екатериной Викторовной, обаятельной женщиной бальзаковско-го возраста. Совершенно потеряв голову, генерал с разбегу предложил своей избраннице руку и сердце. Красавица расхохоталась: она была замужем и разводиться не собиралась. На связь с моложавым и представительным генералом она смотрела всего лишь как на забавное приключение. Сколько их было и еще будет!.. Однако Сухомлинов проявил настойчивость и пылкость и сумел убедить свою любовницу оставить мужа. Екатерина Викторовна соблазнилась: пожилого генерала переводили из Киева в Петербург на пост военного министра. Ее прельстили перспективы столичной развеселой жизни.

Екатерина Викторовна предупредила своего сожителя, что ее муж ни за что не согласится на развод. «Устроим!» – уверенно пообещал Сухомлинов и обратился за советом к своему подручному Альтшиллеру. Тот в ответ лишь хмыкнул: нет ничего проще!

Как бы то ни было, но в Петербург новоиспеченный военный министр привез с собой из Киева громкий и дурно пахнущий скандал. Не с этого бы следовало начинать! Однако все возрастающая страсть диктовала стареющему генералу свою логику поступков.

Альтшиллер, устраивая обещанный развод, проявлял незаурядную изобретательность. Прежний муж Екатерины Викторовны, богатый молодой помещик, о разводе не хотел и слышать. Он задорно бросил вызов всемогуществу военного министра. Сухомлинов занервничал. По столице поползли слухи, что делом всей жизни военного министра стало не руководство министерством, а благополучие молодой жены. Альтшиллер добыл какие-то справки с доказательством того, что молодой помещик находится не в своем уме, и попытался засадить его в сумасшедший дом. Сорвалось… Тогда Альтшиллер заехал совершенно с другой стороны: он подал заявление в суд, обвинив прежнего мужа госпожи министерши в прелюбодеянии с гувернанткой-француженкой, жившей некогда в его киевском доме. Суд внял представленным доказательствам супружеской неверности и вынес решение о разводе. Для Сухомлинова началась счастливая семейная жизнь.

Гром грянул примерно через месяц. Из Парижа, куда давно уехала француженка-гувернантка, пришел возмущенный протест. Оскорбленная девушка, прочитав русские газеты, прислала медицинское свидетельство, что она невинна. В дело вломился французский посол, явившись с протестом в министерство иностранных дел. С новой силой загудела газетная метель. Счастливым супругам принялись злорадно перемывать косточки. Вознегодовали самые крикливые ораторы в Государственной думе. Министерство юстиции с явной неохотой, но все же завело уголовное дело. Скандал нарастал, грозя военному министру крупнейшими неприятностями.В доме Сухомлинова воцарились мрак и отчаяние. Екатерина Викторовна, Катенька, не спускала с рук любимого Азора, крошечного лохматого пса. Ее томили тревожные предчувствия. На самом министре не было лица. Невозмутимым оставался один Альтшиллер. «Это же смешно!» – как ни в чем не бывало заявлял он и поглядывал маслеными глазами на голые коленки министерши. Он знал Катеньку с тех лет, когда она служила машинисткой у скромного киевского нотариуса. Альтшиллер немного ревновал Катеньку. Ему почему-то особенно не нравилось, когда она называла своего влюбленного без памяти супруга Азором, Азорчиком и зарывалась лицом в душистую шерсть любимой собачки.

О том, что спасло военного министра от неминуемой отставки, поговаривали туманно, намеками. Само собой, сказалось расположение царя. Однако самым главным оказалась загадочная пропажа из сейфа министерства юстиции всех документов, связанных с семейным сухомлиновским скандалом. Куда они вдруг исчезли, кто их смог похитить – все это осталось едва ли не государственным секретом. Кстати, открывать этот секрет никто особенно и не стремился. И Сухомлинов счастливо оставался на своем посту до начала великой войны, горячо заверяя как самого царя, так и правительство в том, что уж кто-кто, а Россия подготовлена к большой войне, как ни один из ее европейских противников.

Сухомлинов вместе с Протопоповым явили собой пример самого устойчивого долгожительства на российском правительственном Олимпе. Они усидели даже при чиновничьей чехарде, связанной с первыми поражениями на фронте.

Позорное отступление русских войск весной 1915 года, разом смазавшее все успехи первоначального наступления, породили не только в среде военных, но и во всем русском обществе глухие разговоры об измене. Снова припомнился скандальный провал полковника Редля, руководителя австрийской контрразведки, много лет работавшего на русский Генеральный штаб. Понемногу стало выясняться, что полковник Редль был искусственно «засвечен» из Петербурга, появились доказательства активного участия в этом деле лиц нерусского и вообще нехристианского происхождения. И в это время, словно с целью отвести все нежелательные подозрения, грянуло дело полковника Мясоедова.Лавр Георгиевич знавал этого Мясоедова, встречался с ним во времена службы в Варшавском военном округе. Полковник тогда возглавлял жандармское отделение на пограничной станции Вер-жболово. Человек он был неприятный: льстивый с высшими и хамоватый с низшими. Он кичился тем, что его часто приглашает на охоту сам Вильгельм, германский император. Чем он прельстил Вильгельма – неизвестно, но на мундире счастливого полковника сияло пять немецких орденов. Впрочем, не оставлял его своим вниманием и русский император: он подарил Мясоедову золотые часы-хронометр с рубинами.

Примечательно, что Сухомлинов, заняв пост военного министра, сумел перевести в Петербург и Мясоедова. Следом за ними в столицу перебрался и угодливый Альтшиллер.

Гром грянул в разгар войны, когда русская контрразведка вышла на след некоего подпоручика Колпаковского, вернувшегося из германского плена. Арест подпоручика и его первые допросы обрушили на русское общество, угнетенное военными поражениями, целую лавину самых невероятных разоблачений. Тут уж постарались бойкие газетчики.

Выяснилось вдруг, что полковник Мясоедов не всю жизнь служил в жандармах. Одно время, изгнанный из армии, он возглавлял «Общество Северо-Западного пароходства» и даже проживал в Америке. Там он женился на девице Кларе Гольдштейн, родственнице братьев Фрейдберг, известных банкиров. В частности, именно Северо-Западное пароходство изрядно зарабатывало на перевозке евреев из Европы на Американский континент.

Дальше ниточка тянулась так: в Германии вдруг обнаружился тесть Мясоедова (также из банковских сфер), этот тесть постоянно поддерживал связь с Баллином, ближайшим советником Вильгельма, а Баллин, как оказалось, на короткой ноге не с кем иным, как со скромненьким киевским евреем Альтшиллером.

И все же самой убийственной уликой в деле Сухомлинова послужил его счет в банке. Пронырливые газетчики сумели разузнать, что на имя русского военного министра внезапно поступил перевод на сумму 600 тысяч рублей. От кого? За что? На эти вопросы растерявшийся генерал не смог ответить. Тут уж и Николай II лишил его своего высочайшего заступничества. И Сухомлинов угодил в сырой каземат Петропавловской крепости.

Собственно, самой занимательной фигурой во всем этом гноище был именно Альтшиллер. Ловкий иудей не только свел легкомысленную Екатерину Викторовну с генералом Сухомлиновым, но и сделал так, что бравый и удачливый полковник Мясоедов сделался любовником жены военного министра, а после этого ввел очаровательную Катеньку еще и в кружок «святого старца» Григория Распутина. Наконец, последний штрих: Альтшиллер поддерживал тайную связь с Бьюкенненом, послом Великобритании, а также имел какое-то отношение к отделу контрразведки столичного военного округа. В частности, контрразведка определенно знала, что некий Ландау, сотрудник Маймана (экспортер сибирского масла), перед самой войной проехал по железной дороге от Владивостока до Эйдкунена на западной границе. В крепости Двинске удалось засечь его встречу со шведским подданным фон Зегебандом, тем самым, у кого нашли при обыске планы русских приграничных крепостей…Мясоедова судили спешно, суетливо. В Петербург его не повезли, а расправились с ним в Варшавской крепости. 18 марта объявили приговор и, не дав времени на обжалование, через несколько часов повесили.

Одно время поговаривали, что комбинацию с Альтшиллером, Катенькой и Мясоедовым провела австрийская разведка, взяв таким образом реванш за досаднейший прокол с полковником Редлем, от которого русское командование перед войной сумело получить мобилизационный план австро-венгерской армии.

Арест Сухомлинова и расправа с Мясоедовым пролились холодным ливнем на патриотических краснобаев в Государственной думе и в газетах. Почему-то удивительную активность в эти дни проявляли закадычные друзья и даже родственники разоблаченного полковника – братья Фрейдберги, Давид и Самуил. Они прямо-таки выходили из себя: дескать, какого черта вы трещите без умолку о шпионаже и предательстве евреев? Вот же кто вас предает, вот кто шпионит! Ваши же, ваши, причем немаленьких чинов и служебного положения!

Начальник разведывательного отдела избегал оголтелых формулировок, однако в оценках происходившего был прям и тверд. Более всего его озадачивало неуклонное снижение боеспособности русской армии. Главными причинами этого он называл злой умысел, преступные планы.

Тревоги капитана простирались гораздо дальше отдела армейской разведки. Нежинцев беспокоился явно не по чину. Помянув апрельский приезд в Россию известного эмигранта Ульянова-Ленина, он советовал обратить внимание на появление в Петрограде человека, который еще в 1905 году возглавлял Петербургский Совет рабочих депутатов. Речь шла о Бронштейне-Троцком. В революционном Петрограде он появился на месяц после Ленина. Но если Ленин приехал из Швейцарии, то Троцкому пришлось добираться из-за океана, из Америки. Известно, что в Нью-Йорке Троцкий организовал и вел какую-то школу, издавал газету. Что это за школа? Кто там были слушателями? Почему при царском отречении работа этой школы была сразу свернута, все слушатели погрузились на зафрахтованный корабль и отправились в Россию? Надо полагать, школа готовила кадры специально для России. Для каких целей конкретно? И чем объяснить, что всю эту компанию на пароходе вдруг на целый месяц задержали в Галифаксе? Уместно предположить, что в Галифаксе все эти слушатели получали последний инструктаж.

Лавр Георгиевич отхлебнул из кружки с остывшим крепким чаем и придвинул лампу. О сне в этот вечер было начисто забыто.

Вспомнился приезд Ленина в первых числах апреля. Он в те дни еще работал в Петрограде. Троцкий же с товарищами приехал уже после его отставки – 5 мая. Как специалист, ЛаврГеоргиевич знал, какую силу представляет даже один хорошо подготовленный и законспирированный агент. А тут их целая орда: вместе с Лениным и Троцким приехало несколько сотен!

Автор «Записки» – это ощущалось сильно – всячески сдерживал эмоции, не позволяя им прорваться на страницы документа. Доклад изобиловал справками, коротенькими, дельными, – капитан как бы вовремя перебивал себя, боясь увлечься.

В разрушительной работе, подчеркивал Нежинцев, само собой, бросается в глаза обильное участие инородцев. При этом все или почти все революционеры действуют под вымышленными именами, кличками (словно опытные уголовники).

Справка: сразу после царского отречения так называемое Еврейское политическое бюро составило представительную делегацию и эта делегация посетила главу Временного правительства князя Львова, а также Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. В обоих случаях депутаты поздравили новую власть с отменой всех национальных ограничений.

Деталь: делегация не благодарила за долгожданную милость власти, а именно поздравляла, словно события конца февраля и начала марта были их общей победой!

Нежинцев предлагал избавиться от преувеличения роли большевиков в крушении самодержавия. Партия так называемых большевиков слишком малочисленна, влияние ее на события в стране ничтожно. Иное дело – сейчас. И приезд Ленина (с компанией в 159 человек) и Троцкого (более 200 работников со специальной подготовкой) внесут в российскую вакханалию сильный и предельно политизированный элемент. Следует определенно ожидать, что в предвидении близких событий о многолетней вражде Троцкого с Лениным будет решительно забыто. Наоборот, события потребуют консолидации всех сил.

Справка: в Швейцарии на вокзале Ленину и его сторонникам был устроен кошачий концерт. Небольшая группа плохо установленных людей провожала уезжающих в Россию (через Германию) воплями: «Иуды! Предатели!» Установлено, что вместе с ленинцами в вагоне ехали два агента немецкой разведки.

Деталь: Инесса Арманд, близкая подруга Ленина, проповедница свободной любви, отправилась в Россию с Лениным, бросив двух мужей и пятерых детей. По наблюдениям, Ленин имеет еще одну любовницу – Конкордию Самойлову, жену своего партийного товарища.

С отменой старых российских законов, указывалось далее в «Записке», границы государства по существу разрушены. В бурлящую страну хлынули легионы революционеров всех оттенков и направлений. Помимо указанных большевиков еще эсеры, анар-хо-коммунисты, социалисты Польши и Литвы, социалисты-сио-нисты, Бунд, «Паолей-Цион» и многие другие, мельче. Все с одною целью – углублять революцию.

Справка: все без исключения личности криминальные, с давних пор находятся на учете специальных служб.

Нежинцев сравнивал события в России и во всей Европе с громадным курятником. Обыватели зашорены настолько, что склонны руководствоваться лишь тем, что совершается вблизи. Так благополучные куры несут яйца и высиживают цыплят, дерутся и горланят молодые петушки, иногда переполох вызывает налет разбойницы-вороны. И никому из обитателей курятника не влезает в голову, что все они предназначены для лапши и сковородки… И участь каждого зависит от решения хозяина, о существовании которого они и не догадываются.

Развитие событий в мире заставляет заподозрить, что все происходящее совершается вовсе не стихийно, а по строго разработанному плану и что завелся некий центр (штаб) для управления нашей планетой как единым, хорошо организованным хозяйством.

Справка: в Англии, точнее – в Шотландии находится центр глубоко законспирированного масонства. Филиалы его – во всех уголках планеты. Влияние скрытно, но огромно.

Справка: упомянутый выше Троцкий, постоянно проживая за границей, никогда не испытывал материальных затруднений. Отец Троцкого – состоятельный человек, однако он проклял сына в синагоге и отказался от него.

Деталь: сподвижник Троцкого по революции 1905 года, некий Хрусталев-Носарь, издал брошюру под названием «Как Лейба Троцкий-Бронштейн расторговывал Россию». Носарь, в частности, утверждает, что Троцкий был секретным сотрудником департамента полиции.

Деталь: Троцкий, бросив жену и двух дочерей, имеет родственные связи с Шиффами (Америка) и с Варбургами (Швеция). Кроме того, Троцкий издавна связан с Парвусом (Гельфандом), миллионером, имеющим солидную недвижимость в Германии.

Деталь: в день убийства Столыпина в Киеве Троцкий в одном из ресторанов встречался с Мордко Богровым. Установлены также связи Троцкого с полковником Кулябко, начальником охранного отделения в Киеве, и с генералом Курловым, начальником департамента полиции… Билет в театр, где совершилось убийство, Мордко Богров получил из рук полковника Кулябко.

Закончив чтение, Лавр Георгиевич откинулся, прикрыл усталые глаза. «Вот так капитан… Молодчинище!»

Его охватило радостное нетерпение: поскорей увидеться с этим умницей капитаном. Приятно удостовериться, что не оскудела русская армия способнейшими офицерами. Пока имеются такие молодые люди, как Хаджиев и Нежинцев, мы живы, черт возьми, мы сопротивляемся, мы способны на невиданное возрождение!

Час был поздний. Под окнами раздавался гортанный голос Хаджиева. Начальник конвоя производил смену караула.

Голоса замолкли, и установилась такая глубокая тишина, какая бывает лишь в степи перед рассветом. Уснули табуны и отары, уснуло и разнообразное зверье, и только великий звездный караван бесшумно и величаво склоняется к границе неба, туда, где скоро забрезжит свет наступающего дня. Внезапно тонкая и тихая мелодия коснулась слуха дремлющего генерала. Пел молодой текинец, тоскуя по родной пустыне. Он пел негромко и задумчиво. Лавр Георгиевич разбирал невнятные слова и улавливал в них старинные сказания великих степных пространств, по которым, подобно смерчу, победоносно проносились полчища воинов ислама. «Львы леса отваги и предводительства, крокодилы моря энергии и бесстрашия подоткнули полу мужества за пояс отваги и, уповая на милости творца, ступили на ужасное место и пролили свое превосходство на плеск волн боя и сражения… Поверхность поля брани сделалась алой от крови врагов… Многие воины войска, которые в мыслях имели ветер высокомерия, власти и желания управлять, упали на землю презрения… Было убито так много противников, что счетовод разума был бессилен их сосчитать…»

От негромкого унывного пения на сердце генерала легла тоска по дому. Последний раз Лавр Георгиевич побывал на родине после окончания Михайловского артиллерийского училища. Приехав в Каркаралинск, он прожил с родителями целую неделю. Мать повезла его в аул к родственникам и попросила надеть новенький офицерский мундир с золотыми погонами. Она гордилась сыном и хотела, чтобы степные родичи стали свидетелями ее торжества.

Соблюдая старинные законы гостеприимства, родственники устроили пышный той (праздничный обед). Лавр Георгиевич, ловко подвернув ноги в новеньких офицерских штиблетах, восседал на ковре в почетном углу. Проворные парни с засученными рукавами втащили в юрту упитанного барана. Этого требовал обычай – прежде чем освежевать барана, его следовало показать гостю. Отара овец паслась неподалеку в степи, и баран был отобран быстро и умело, жирный, нестарый, черной масти. Вскоре на костре кипел громадный казан с мясом, аромат баранины приятно щекотал ноздри. Гость и хозяева угощались свежим кумысом, неторопливо вытягивая пиалу за пиалой. Кисловатый, пенящийся напиток из молока пасущихся в степи кобылиц слегка ударял в голову и возбуждал аппетит.Чтобы доставить хозяевам удовольствие, он демонстрировал восхищение кумысом: выпивал не отрываясь и запрокидывал голову так, что край пиалы стукал его в лоб.