Михаил Кузмин
      Параболы
      Стихотворения 1921-1922
      I. СТИХИ ОБ ИСКУССТВЕ
      436
      Косые соответствия
      В пространство бросить
      Зеркальных сфер,
      Безумные параболы,
      Звеня, взвивают
      Побег стеблей.
      Зодиакальным племенем
      Поля пылают,
      Кипит эфир,
      Но все пересечения
      Чертеж выводят
      Недвижных букв
      Имени твоего!
      [1922]
      437
      Как девушки о женихах мечтают,
      Мы об искусстве говорим с тобой.
      О, журавлей таинственная стая!
      Живых полетов стройный перебой!
      Обручена Христу Екатерина,
      И бьется в двух сердцах душа одна.
      От щек румянец ветреный отхлынет,
      И загораются глаза до дна.
      Крылато сбивчивое лепетанье,
      Почти невысказанное "люблю".
      Какое же влюбленное свиданье
      С такими вечерами я сравню!
      1921
      438
      Невнятен смысл твоих велений:
      Молиться ль, проклинать, бороться ли
      Велишь мне, непонятный гений?
      Родник скудеет, скуп и мал,
      И скороход Беноццо Гоццоли
      В дремучих дебрях задремал.
      Холмы темны медяной тучей.
      Смотри: я стройных струн не трогаю.
      Твой взор, пророчески летучий,
      Закрыт, крылатых струй не льет,
      Не манит майскою дорогою
      Опережать Гермесов лет.
      Не ржут стреноженные кони,
      Раскинулись, дряхлея, воины...
      Держи отверстыми ладони!
      Красна воскресная весна,
      Но рощи тьмы не удостоены
      Взыграть, воспрянув ото сна.
      Жених не назначает часа,
      Не соблазняйся промедлением,
      Лови чрез лед призывы гласа.
      Елеем напоен твой лен,
      И, распростясь с ленивым млением,
      Воскреснешь, волен и влюблен.
      1921
      439
      Легче пламени, молока нежней,
      Румянцем зари рдяно играя,
      Отрок ринется с золотых сеней.
      Раскаты в кудрях раева грая.
      Мудрый мужеством, слепотой стрелец,
      Когда ты без крыл в горницу внидешь,
      Бельма падают, замерцал венец,
      Земли неземной зелени видишь.
      В шуме вихревом, в осияньи лат
      Все тот же гонец воли вельможной!
      Память пазухи! Откровений клад!
      Плывите, дымы прихоти ложной!
      Царь венчается, вспоминает гость,
      Пришлец опочил, строятся кущи!
      Всесожжение! возликует кость,
      А кровь все поет глуше и гуще.
      Декабрь 1921
      440. ИСКУССТВО
      Туман и майскую росу
      Сберу я в плотные полотна.
      Закупорив в сосудец плотно,
      До света в дом свой отнесу.
      Созвездья благостно горят,
      Указанные в Зодиаке,
      Планеты заключают браки,
      Оберегая мой обряд.
      Вот жизни горькой и живой
      Истлевшее беру растенье.
      Клокочет вещее кипенье...
      Пылай, союзник огневой!
      Все, что от смерти, ляг на дно.
      (В колодце ль видны звезды, в небе ль?)
      Былой лозы прозрачный стебель
      Мне снова вывести дано.
      Кора и розоватый цвет
      Все восстановлено из праха.
      Кто тленного не знает страха,
      Тому уничтоженья нет.
      Промчится ль ветра буйный конь
      Верхушки легкой не качает.
      Весна нездешняя венчает
      Главу, коль жив святой огонь.
      Май 1921
      441. МУЗА
      В глухие воды бросив невод,
      Под вещий лепет темных лип,
      Глядит задумчивая дева
      На чешую волшебных рыб.
      То в упоении зверином
      Свивают алые хвосты,
      То выплывут аквамарином,
      Легки, прозрачны и просты.
      Восторженно не разумея
      Плодов запечатленных вод,
      Все ждет, что голова Орфея
      Златистой розою всплывет.
      Февраль 1922
      442
      В раскосый блеск зеркал забросив сети,
      Склонился я к заре зеленоватой,
      Слежу узор едва заметной зыби,
      Лунатик золотеющих озер!
      Как кровь сочится под целебной ватой,
      Яснеет отрок на гранитной глыбе,
      И мглой истомною в медвяном лете
      Пророчески подернут сизый взор.
      Живи, Недвижный! затрепещут веки,
      К ладоням нежным жадно припадаю,
      Томление любви неутолимой
      Небесный спутник мой да утолит.
      Не вспоминаю я и не гадаю,
      Полет мгновений, легкий и любимый,
      Вдруг останавливаешь ты навеки
      Роскошеством юнеющих ланит.
      Апрель 1922
      443. МУЗЫКА
      Тебя я обнимаю
      И радуга к реке,
      И облака пылают
      На Божеской руке.
      Смеешься - дождь на солнце,
      Росится резеда,
      Ресницею лукавит
      Лиловая звезда.
      Расколотой кометой
      Фиглярит Фигаро.
      Таинственно и внятно
      Моцартово Таро.
      Летейское блаженство
      В тромбонах сладко спит,
      Скрипичным перелеском
      Звенит смолистый скит.
      Какие бросит тени
      В пространство милый взгляд?
      Не знаешь? и не надо
      Смотреть, мой друг, назад.
      Чье сердце засияло
      На синем, синем Si?
      Задумчиво внимает
      Небывший Дебюсси.
      Май 1922
      444
      О. А. Глебовой-Судейкиной
      "А это - хулиганская", - сказала
      Приятельница милая, стараясь
      Ослабленному голосу придать
      Весь дикий романтизм полночных рек,
      Все удальство, любовь и безнадежность,
      Весь горький хмель трагических свиданий.
      И дальний клекот слушали, потупясь,
      Тут романист, поэт и композитор,
      А тюлевая ночь в окне дремала,
      И было тихо, как в монастыре.
      "Мы на лодочке катались...
      Вспомни, что было!
      Не гребли, а целовались...
      Наверно, забыла".
      Три дня ходил я вне себя,
      Тоскуя, плача и любя,
      И, наконец, четвертый день
      Знакомую принес мне лень,
      Предчувствие иных дремот,
      Дыхание иных высот.
      И думал я: "Взволненный стих,
      Пронзив меня, пронзит других,
      Пронзив других, спасет меня,
      Тоску покоем заменя".
      И я решил,
      Мне было подсказано:
      Взять старую географию России
      И перечислить
      (Всякий перечень гипнотизирует
      И уносит воображение в необъятное)
      Все губернии, города,
      Села и веси,
      Какими сохранила их
      Русская память.
      Костромская, Ярославская,
      Нижегородская, Казанская,
      Владимирская, Московская,
      Смоленская, Псковская.
      Вдруг остановка,
      Провинциально роковая поза
      И набекрень нашлепнутый картуз.
      "Вспомни, что было!"
      Все вспомнят, даже те, которым помнить
      То нечего, начнут вздыхать невольно,
      Что не живет для них воспоминанье.
      Второй волною
      Перечислить
      Второй волною
      Перечислить
      Хотелось мне угодников
      И местные святыни,
      Каких изображают
      На старых образах,
      Двумя, тремя и четырьмя рядами.
      Молебные руки,
      Очи гор_е_,
      Китежа звуки
      В зимней заре.
      Печора, Кремль, леса и Соловки,
      И Коневец Корельский, синий Сэров,
      Дрозды, лисицы, отроки, князья,
      И только русская юродивых семья,
      И деревенский круг богомолений.
      Когда же ослабнет
      Этот прилив,
      Плывет неистощимо
      Другой, запретный,
      Без крестных ходов,
      Без колоколов,
      Без патриархов...
      Дымятся срубы, тундры без дорог,
      До Выга не добраться полицейским.
      Подпольники, хлысты и бегуны
      И в дальних плавнях заживо могилы.
      Отверженная, пресвятая рать
      Свободного и Божеского Духа!
      И этот рой поблек,
      И этот пропал,
      Но еще далек
      Девятый вал.
      Как будет страшен,
      О, как велик,
      Средь голых пашен
      Новый родник!
      Опять остановка,
      И заманчиво,
      Со всею прелестью
      Прежнего счастья,
      Казалось бы, невозвратного,
      Но и лично, и обще,
      И духовно, и житейски,
      В надежде неискоренимой
      Возвратимого
      Наверно, забыла?
      Господи, разве возможно?
      Сердце, ум,
      Руки, ноги,
      Губы, глаза,
      Все существо
      Закричит:
      "Аще забуду Тебя?"
      И тогда
      (Неожиданно и смело)
      Преподнести
      Страницы из "Всего Петербурга",
      Хотя бы за 1913 год,
      Торговые дома,
      Оптовые особенно:
      Кожевенные, шорные,
      Рыбные, колбасные,
      Мануфактуры, писчебумажные,
      Кондитерские, хлебопекарни,
      Какое-то библейское изобилие,
      Где это?
      Мучная биржа,
      Сало, лес, веревки, ворвань...
      Еще, еще поддать...
      Ярмарки... там
      В Нижнем, контракты, другие...
      Пароходства... Волга!
      Подумайте, Волга!
      Где не только (поверьте)
      И есть,
      Что Стенькин утес.
      И этим
      Самым житейским,
      Но и самым близким
      До конца растерзав,
      Кончить вдруг лирически
      Обрывками русского быта
      И русской природы:
      Яблочные сады, шубка, луга,
      Пчельник, серые широкие глаза,
      Оттепель, санки, отцовский дом,
      Березовые рощи да покосы кругом.
      Так будет хорошо.
      Как бусы, нанизать на нить
      И слушателей тем пронзить.
      Но вышло все совсем не так,
      И сам попался я впросак.
      И яд мне оказался нов
      Моих же выдумок и слов.
      Стал вспоминать я, например,
      Что были весны, был Альбер,
      Что жизнь была на жизнь похожа,
      Что были Вы и я моложе,
      Теперь же все мечты бесцельны,
      А песенка живет отдельно,
      И, верно, плоховат поэт,
      Коль со стихами сладу нет.
      1922
      445
      А. Радловой
      Серым тянутся тени роем,
      В дверь стучат нежеланно гости,
      Шепчут: "Плотью какой покроем
      Мы прозрачные наши кости?
      В вихре бледном - темно и глухо,
      Вздрогнут трупы при трубном зове...
      Кто вдохнет в нас дыханье духа?
      Кто нагонит горячей крови? "
      Вот кровь; - она моя и настоящая!
      И семя, и любовь - они не призрачны.
      Безглазое я вам дарую зрение
      И жизнь живую и неистощимую.
      Слепое племя, вам дано приблизиться,
      Давно истлевшие и нерожденные,
      Идите, даже не существовавшие,
      Без родины, без века, без названия.
      Все страны, все года,
      Мужчины, женщины,
      Старцы и дети,
      Прославленные и неизвестные,
      Македонский герой,
      Гимназист, даже не застрелившийся,
      Люди с метриками,
      С прочным местом на кладбище,
      И легкие эмбрионы,
      Причудливая мозговых частиц
      Поросль...
      И русский мальчик,
      Что в Угличе зарезан,
      Ты, Митенька,
      Живи, расти и бегай!
      Выпейте священной крови!
      Новый "Живоносный Источник" - сердце,
      Живое, не метафорическое сердце,
      По всем законам Беговой анатомии созданное,
      Каждым ударом свой конец приближающее,
      Дающее,
      Берущее,
      Пьющее,
      Напояющее,
      Жертва и жертвоприноситель,
      Умирающий воскреситель,
      Чуда чудотворец чающий,
      Таинственное, божественное,
      Слабое, родное, простейшее
      Сердце!
      Июнь 1922
      446. КОЛОДЕЦ
      В степи ковылиной
      Забыты истоки,
      Томится малиной
      Напрасно закат.
      В бесплодных покосах
      Забродит ребенок,
      Ореховый посох
      Прострет, златоокий,
      Ручьится уж тонок
      Живительный клад.
      Клокочет глубоко
      И пенье, и плески,
      В живом перелеске
      Апрельский раскат.
      И чудесней Божьих молний,
      Сухую грудь мнимых неродиц
      Подземным молоком полнит
      Любви артезианский колодец.
      Май 1922
      447
      Шелестом желтого шелка,
      Венерина аниса (медь - ей металл) волною,
      искрой розоватой,
      радужным колесом,
      двойника поступью,
      арф бурными струнами,
      ласковым,
      словно телефонной вуалью пониженным,
      голосом,
      синей в спине льдиной
      ("пить! пить!" пилит)
      твоими глазами,
      янтарным на солнце пропеллером
      и розой (не забуду!) розой!
      реет,
      мечется,
      шепчет,
      пророчит,
      неуловимая,
      слепая...
      Сплю, ем,
      хожу, целую...
      ни времени,
      ни дня,
      ни часа
      (разве ты - зубной врач?)
      неизвестно.
      Муза, муза!
      Золотое перо
      (не фазанье, видишь, не фазанье)
      обронено.
      Раздробленное - один лишь Бог цел!
      Безумное - отъемлет ум Дух!
      Непонятное - летучий Сфинкс - взор!
      Целительное - зеркальных сфер звук!
      Муза! Муза!
      - Я - не муза, я - орешина,
      Посошок я вещий, отрочий.
      Я и днем, и легкой полночью
      К золотой ладье привешена.
      Медоносной вьюсь я мушкою,
      Пеленой стелюсь я снежною.
      И не кличь летунью нежную
      Ни женой ты, ни подружкою.
      Обернись - и я соседкою.
      Любишь? сердце сладко плавится,
      И плывет, ликует, славится,
      Распростясь с постылой клеткою.
      Май 1922
      448
      Поля, полольщица, поли!
      Дева, полотнища полощи!
      Изида, Озириса ищи!
      Пламень, плевелы пепели!
      Ты, мельница, стучи, стучи,
      Перемели в муку мечи!
      Жница ли, подземная ль царица
      В лунном Ниле собирает рожь?
      У плотин пора остановиться,
      Руку затонувшую найдешь,
      А плечо в другом поймаешь месте,
      Уши в третьем... Спину и бедро...
      Но всего трудней найти невесте
      Залежей живительных ядро.
      Изида, Озириса ищи!
      Дева, полотнища полощи!
      Куски раздробленные вместе слагает
      (Адонис, Адонис загробных высот!)
      Душа-ворожея божественно знает,
      Что медом наполнен оплаканный сот.
      И бродит, и водит серебряным бреднем...
      Все яви во сне мои, сны наяву!
      Но сердце, Психея, найдешь ты последним,
      И в грудь мою вложишь, и я оживу.
      Пламень, плевелы пепели!
      Поля, полольщица, поли!
      В раздробленьи умирает,
      Целым тело оживает...
      Как Изида, ночью бродим,
      По частям его находим,
      Опаляем, омываем,
      Сердце новое влагаем.
      Ты, мельница, стучи, стучи,
      Перемели в муку мечи!
      В теле умрет - живет!
      Что не живет - живет!
      Радугой сфер живет!
      Зеркалом солнц живет!
      Богом святым живет!
      Плотью иной живет
      Целостной жизни плод!
      1922
      II. ПЕСНИ О ДУШЕ
      449
      По черной радуге мушиного крыла
      Бессмертье щедрое душа моя открыла.
      Напрасно кружится немолчная пчела,
      От праздничных молитв меня не отучила.
      Медлительно плыву от плавней влажных снов.
      Родные пастбища впервые вижу снова,
      И прежний ветерок пленителен и нов.
      Сквозь сумрачный узор сине яснит основа.
      В слезах расплавился злаченый небосклон,
      Выздоровления не вычерпано лоно.
      Средь небывалых рощ сияет Геликон
      И нежной розой зорь аврорится икона!
      1922
      450
      Вот барышня под белою березой,
      Не барышня, а панна золотая,
      Бирюзовато тянет шелковинку.
      Но задремала, крестики считая,
      С колен скользнула на траву ширинка,
      Заголубела недошитой розой.
      Заносчиво, как молодой гусарик,
      Что кунтушом в мазурке размахался,
      Нагой Амур широкими крылами
      В ленивом меде неба распластался,
      Остановись, душа моя, над нами,
      И по ресницам спящую ударил.
      Как встрепенулась, как захлопотала!
      Шелка, шитье, ширинку - все хватает,
      А в золотом зрачке зарделась слава,
      И пятки розоватые мелькают.
      И вдруг на полотне - пожар и травы,
      Корабль и конница, залив и залы,
      Я думал: "Вышьешь о своем коханном!"
      Она в ответ: "Во всем - его дыханье!
      От ласки милого я пробудилась
      И принялась за Божье вышиванье,
      Но и во сне о нем же сердце билось
      О мальчике минутном и желанном".
      1921
      451
      Врезанные в песок заливы
      кривы
      и плоски;
      с неба ускакала закатная конница,
      ивы,
      березки
      тощи.
      Бежит, бежит, бежит
      девочка вдоль рощи:
      то наклонится,
      то выгнется,
      словно мяч бросая;
      треплется голубая
      ленточка, дрожит,
      а сама босая.
      Глаза - птичьи,
      на висках кисточкой румянец...
      Померанец
      желтеет в осеннем величьи...
      Скоро ночь-схимница
      махнет манатьей на море,
      совсем не античной.
      Дело не в мраморе,
      не в трубе зычной,
      во вдовьей пазухе,
      материнской утробе,
      теплой могиле.
      Просили
      обе:
      внучка и бабушка
      (она - добрая,
      старая, все знает)
      зорьке ясной подождать,
      до лесочка добежать,
      но курочка-рябушка
      улетела,
      в лугах потемнело...
      "Домой!"
      кричат за рекой.
      Девочка все бежит, бежит,
      глупая.
      Пробежала полсотни лет,
      а конца нет.
      Сердце еле бьется.
      Наверху в темноте поется
      сладко-пленительно,
      утешительно:
      - Тирли-тирлинда! я - Психея.
      Тирли-то-то, тирли-то-то.
      Я пестрых крыльев не имею,
      но не поймал меня никто!
      Тирли-то-то!
      Полно бегать, мышонок мой!
      Из-за реки уж кричат: "Домой!"
      1921
      452. ЛЮБОВЬ
      Любовь, о подружка тела,
      Ты жаворонком взлетела,
      И благостна, и смела,
      Что Божеская стрела.
      Теперь только песня льется,
      Все вьется вокруг колодца.
      Кто раз увидал Отца,
      Тот радостен до конца.
      Сонливые тени глуше...
      Восторгом острятся уши,
      И к телу летит душа,
      Жасмином небес дыша.
      1922
      453. АРИАДНА
      У платана тень прохладна,
      Тесны терема князей,
      Ариадна, Ариадна,
      Уплывает твой Тезей!
      Лепесток летит миндальный,
      Цепко крепнет деревцо.
      Опускай покров венчальный
      На зардевшее лицо!
      Не жалей весны желанной,
      Не гонись за пухом верб:
      Все ясней в заре туманной
      Золотеет вещий серп.
      Чередою плод за цветом,
      Синий пурпур кружит вниз,
      И, увенчан вечным светом,
      Ждет невесты Дионис.
      1921
      454
      Стеклянно сердце и стеклянна грудь,
      Звенят от каждого прикосновенья,
      Но, строгий сторож, осторожен будь;
      Подземная да не проступит муть
      За это блещущее огражденье.
      Сплетенье жил, теченье тайных вен,
      Движение частиц, любовь и сила,
      Прилив, отлив, таинственный обмен,
      Весь жалостный состав - благословен:
      В нем наша суть искала и любила.
      О звездах, облаке, траве, о вас
      Гадаю из поющего колодца,
      Но в сладостно-непоправимый час
      К стеклу прихлынет сердце - и алмаз
      Пронзительным сияньем разольется.
      1922
      III. МОРСКИЕ ИДИЛЛИИ
      455. ЭЛЕГИЯ ТРИСТАНА
      Седого моря соленый дух,
      За мысом зеленый закат потух,
      Тризной Тристану поет пастух
      О, сердце! Оле-олайе!
      Ивы плакучей пух!
      Родимая яблоня далека.
      Розово спит чужая река...
      Ни птицы, ни облака, ни ветерка...
      О, сердце! Оле-олайе!
      Где же твоя рука?
      Угрюмый Курвенал умолк, поник,
      Уныло булькает глохлый родник,
      Когда же, когда же настанет миг
      О, сердце! Оле-олайе!
      Что увидим мы transatlantiques {*}?
      1921
      {* Трансатлантические (фр.) . - Ред.}
      456. СУМЕРКИ
      Наполнен молоком опал,
      Залиловел и пал бесславно,
      И плачет вдаль с унылых скал
      Кельтическая Ярославна.
      Все лодки дремлют над водой,
      Второй грядою спят на небе.
      И молится моряк седой
      О ловле и насущном хлебе.
      Колдунья гонит на луну
      Волну смертельных вожделений.
      Grand Saint Michel, protege nous {*}!
      Сокрой от сонных наваждений!
      Май 1922
      {* Пресвятой Михаил, защити нас! (фр.) - Ред.}
      457. БЕЗВЕТРИЕ
      Эаоэу иоэй!
      Красильщик неба, голубей
      Горшочек глиняный пролей
      Ленивой ленте кораблей.