М.А.Кузмин
      Кирикова лодка
      Всякий знает, как портовые жители сначала замечают словно кремневый огонь с далеко стоящих судов и потом уже через полминуты до их слуха дойдет тупой выстрел. Так и подлинным вестям о великой войне предшествовали предзнаменования, видения, слухи и пророчества в том далеком на севере селе, среди печальных болот, где непрерывный шум моря наводит такую тоску, что начинаешь думать, что слово "поморье" происходит не от "моря", а от глагола "помирать". Отъехать верст на сорок от берега, где твердая совсем уже земля и кое-какой лес, не слышно, не видно моря, - все-таки легче, а здесь белесоватый залив, будто упавший откуда-то глаз с бельмом, белое небо в тумане, где только мартыны доказывают, что это еще не последняя белизна, сонное солнце, сонный плеск серебряной рыбы, - будто на пришельца, смотрят на человека, и вся бескрайность словно лениво ждет, когда же будут белые ночи или покроется все снегом.
      Как бы сохраняя тот инстинкт, даже не животных, а насекомых, заставляющий их окрашиваться в цвет окружающей их части природы, и люди, шедшие по узкой тропинке, были одеты в белый некрашеный холст, их волосы были белы почти до седины и голубые глаза словно вылиняли от тумана. Пар поднимался за каждым их шагом от вдавливаемого мха, будто они шли по пожарищу. Шло трое, остановились около самого берега, где ждала незаметная лодка; затем остались две фигуры, а молочную воду разрезал густой желтоватый след. Женщины пошли обратно по едва заметным следам, будто прямо болотом; одна из них обернулась еще раз на море, где в полосе, осеребренной солнцем, качалась лодка. Затем, запахнув белый кафтан, догнала старшую, путаясь в стеблях морошки.
      - Насмотрелась?
      - Нет, не насмотрелась.
      - Дура ты, Ульяна, как посмотрю на тебя!
      - Какая есть.
      - Да ты с кем говоришь-то: с матерью или нет?
      - Хоть бы и с матерью.
      - Так разве с матерью так говорят?
      - А то как же еще? говорю по-русски.
      - Вот погоди, сестре Киликее скажу, она тебе покажет так отвечать. Лестовкой-то отхлещет!
      - Сестра Киликея, хоть и осерчает, а хлестать меня не будет.
      - Нет, будет.
      - С какой стати? Я у нее не под началом еще. Да если бы и была, что же я сделала? Кирика провожала, так что тут худого? все знают, что в Покров он меня возьмет за себя.
      - Вешайся ему больше на шею, так и спятится.
      - Кирик не спятится, не такой он человек.
      - Какой же он такой особенный? как и все: костяной да кожаный.
      - Пускай кожаный, все равно не спятится.
      - Да ты не потеряла ли уж себя, Ульяна?
      - Нет.
      - То-то.
      - А если бы и потеряла, кому какое дело?
      - Да что ты: белены объелась? совсем от рук отбилась, будто у нее ни отца, ни матери нет!
      Ульяна, действительно, имела и мать, которая шла вместе с нею к раскиданному селу, и отца, известного в окрестности, как местного богатея и содержателя тайного скита. Тайным скит был когда-то, лет шестьдесят тому назад, теперь же ни для кого не было секретом, что в шести-семи избах одного из гнезд, составлявших село, жило с дюжину старух и девушек, занятых рукодельем, моленьем и хозяйством. Действительным было и то, что Ульяна слишком любила Кирика и не считала нужным скрывать этого, но, конечно, она не ошибалась, полагая Кирика не "таким человеком". Хотя с виду обветренное, загорелое северным морским загаром, будто слегка дубленое лицо парня с прямыми русыми волосами и пристальным взглядом было как у всех, но иногда в этих глазах вдруг неподвижно зажигались словно голубые свечи, отчего лицо делалось белее и прозрачнее и сам Кирик не казался тогда уже таким "костяным да кожаным". Вероятно, за эти-то краткие минуты и считала Ульяна своего жениха особенным, если не по девичьей глупости, которой всегда "по милу хорош".
      И теперь у большой избы соседа Кириковы глаза так же странно и неподвижно голубели, словно он не слышал, что говорили кругом, или слишком внимательно слушал другое, что не говорили. Писарь, сидя на бревнах, читал газеты, и его окружали староверы и церковные, старики и ребятишки; даже Ульянин отец стоял в розовой, высоко подпоясанной рубашке с палочкою в руке. Газета была старая, чуть ли не двумя неделями, но людям, приученным морем и молитвами к какому-то особенному вечному времясчислению, эти новости казались происшедшими минуту тому назад, но вместе с тем они же сплетались как-то непонятно не то с отрывками из "Кирилловой книги" об Антихристе, не то с белым поморским туманом.
      "...Под дулами револьверов несчастного казначея заставили выдать городские деньги; когда же оказалось, что этих последних всего 263 рубля 73 коп., злодеи расстреляли на глазах у него жену и детей, потом и его самого".
      Читающий и слушатели не делали как-то разницы между случаями современной войны, гонениями римских императоров и историями из Летописца. И так же благочестиво вздохнул кто-то:
      - О господи Иисусе Христе!
      - Сюда-то, мамынька, не придут?
      - Да как же им придти-то, откудова? - отвечала баба таким тоном, будто речь шла о войсках Гога и Магога.
      - А вот в севастопольскую кампанию... - начал седой солдат, будто покрытый зеленью от старости - ...англичане к нам приходили, в Соловки палили...
      - Так то англичане, а не немцы, дедушка...
      - Англичане, англичане...
      - А вот наши на море видели корабль, не русский... подошел, постоял, постоял и тихо назад пошел.
      - Во сне видели-то?
      - Нет, не во сне...
      - А вот в среду, так, говорил, Дементий видел: лодка и два старца в ней... видать, что старцы, а лиц не разобрать, будто нет. И ручек не чуть, одни рукава, а простираются вдаль... и голос слышен... Один говорит: "Зосима, не пора ли? нашим туго". А тот отвечает: "Погоди, Савватеюшко, не торопись, еще справятся". Так не то проехали, не то под водой скрылися больше не видно стало.
      - Ну, это он из жития вычитал. Не то Св.Александра Невского, не то Александра Свирского.
      - Большая разница: один Благоверный Князь, другой - Преподобный.
      - ...все сожигая на пути своего отступления, угоняя скот и увозя все ценные вещи... - продолжал читать писарь.
      - А объявление будет?
      - Какое объявление?
      - Насчет того, какая вера правильная.
      - Опомнилась! разве теперь такое время? Безо всякого объявления теперь нужно "Спаси, Господи" к небу кричать едиными устны и единым сердцем!
      - Да, да. Правду ты говоришь.
      - А вот в Архангельский, говорят, пленных пригнали... страшные! по-нашему не говорят.
      - Это не пленные, это немцев из Питера выслали. Пленные - те с номерами и в кандалах.
      - Нет, эти без номеров. И барыни ихние с ними. Те еще злее, барыни-то!
      - О, Господи, к нам бы не прислали!
      - Не пришлют: у нас мошкара заест... опять, сырость...
      - Говорят, казаков послали англичанам. Нагрузили, будто, хлебом, а там все казаки... Наши видели... На каждом мешке штемпель и орел, чтобы там поняли. А атаман по палубе на воле гуляет с пикой. Погуляет, погуляет - и пикой в трюм постучит, значит - "живы ли, детки"? Те снизу отвечают: "живы!" и так дальше плывут...
      Кирик, как застывший, слушал, то ли, что говорили, то ли, о чем не было речи.
      На следующее утро он пропал, исчезла куда-то и его лодка. Ульяна думала, что он спозаранок отправился рыбу ловить, и просидела до вечера на кочке, но Кирик не возвращался. Не возвращался он и на другой день, и на третий. Целую неделю ходила Ульяна к морю, потом перестала. А тут начались рассказы: то Кирика видели с лодкой, то лодку без Кирика, что-то он даже кричал будто рыбакам, не то "горячо", не то "хорошо". Наконец и рассказы прекратились. Пропал Кирик, да и все тут. Весною часто рыбаки пропадают, а он летом пропал - все может быть! Долго Ульяна крепилась, наконец, сдалась и стала на ночь читать канон за "единоумершего". Слезы растопили окаменелость и растравили раны, так что можно было их врачевать. Покров уже был близок, когда Ульяна, войдя в келью матери Киликеи, поклонилась ей в ноги и сказала:
      - К твоей милости! возьми меня под начал, хочу постричься.
      - Дело доброе, дело доброе! Блажен извол твой, о, Господе... - ответила та, крестясь.
      - Вся душа моя изныла, матушка! одна мне радость, одно мне спасенье молиться, душу свою белить перед Господом.
      В сенях кто-то быстро, не по-скитски затопотал, постучал без молитвы, Киликея недовольно молвила:
      - Кто там? с цепи сорвался, что ли?
      В горницу вбежал подросток с бумагой в руке.
      - Тебе, Ульяна, от Кирика письмо!
      - От Кирика? - спросила Ульяна, будто не понимая, и не подымаясь с колен.
      - Что за вздор? нешто могут с того света письма приходить? - рассуждала Киликея, меж тем как Ульяна на коленях еле разбирала от слез каракули. Наконец она опустила письмо и, широко перекрестившись, воскликнула:
      - Жив, жив!
      - Дай-ка бумагу-то, - сказала Киликея, надевая очки. В письме не менее фантастично, чем все, что говорилось в селе, чем все, что там представлялось, было описано, как Кирик нагнал, действительно, судно с казачьим отрядом, после долгих скитаний высадился во Франции и сражается против немцев.
      Прочитав письмо, Киликея обратилась с улыбкой к девушке:
      - Так как же, милая, постригаться-то повременишь?..
      - Повременю, Киликеюшка.
      - Ладно, ладно, воля твоя!
      - Не сердись, матушка.
      - Мне что? твоя воля, твое и хотенье.
      - Матушка!
      - Что?
      - Скажи мне, что он вернется.
      - Уж этого я не знаю. Как Господь рассудит.
      - Нет, ты наверное скажи!
      - Вот безумная-то пристала! Что я тебе - пророк или гадалка! как же я могу это знать?
      - А вот я не пророк и не гадалка, а знаю, знаю, что Кирик вернется!
      И Ульяне так ясно представилось, как в Кириковых глазах вместо голубых свечей отражаются ружейные огни, что она поверила, что наступит время, когда в этих взорах снова заблестит бледное родное небо, и море, и ее, Ульянины, глаза.
      Примечания
      Мартыны - чайки.
      Лестовка - старообрядческие четки.
      Гог и Магог - воинственные народы, упоминаемые в Библии.