Михаил Кузмин
      Эхо
      Стихи
      I. ПРЕДЧУВСТВИЯ
      361
      Предчувствию, душа моя, внемли!
      Не изменяй испытанным приметам.
      Который снег сбежит с моей земли?
      Которая весна замкнется летом?
      Завеет март... лети, лети за ним!
      Все облака - что голуби Венеры,
      Весенний трепет неискореним,
      Неизъяснимый трепет нежной веры.
      И грезится необычайный путь,
      Где нет случайных и ненужных бедствий.
      Набегавшись, щекой к земле прильнуть,
      Как в позабытом и прелестном детстве.
      Души с землею неразрывна связь,
      Но не влюбленная поет затея.
      Узнает всякий, сладко удивясь,
      Что сердце, обновляясь, - все святее.
      Пускай не покидает снег виски,
      Пускай, как ящерица, не линяю,
      Расслабленно-живительной тоски
      Весенней ни на что не променяю.
      1917
      362
      Несовершенство мира - милость Божья!
      Паси стада своих свободных воль,
      Пускай стоишь у нижнего подножья.
      Желанье вольное утолено ль?
      Автоматичность - вряд ли добродетель,
      Без тела тупы и восторг и боль.
      Во мгле ли дремлем мы, в зенитном свете ль
      Крылим, острее стрел, свои лучи
      Отображение небесных петель,
      Чужой чертеж прилежнее учи,
      Желаний ветошь с воли совлекая,
      И слушай голос в набожной ночи.
      Воскликнешь, удивясь: "Так вот какая
      Нам сила суждена! ее берем!"
      Не борозди, кометою мелькая,
      Случайный небосвод, плыви путем
      Тебе удобнейшим. Желанье Бога!
      Едина цель и волен твой ярем,
      Покорная, свободная дорога!
      1919
      363. СТРАННИЧИЙ ВЕЧЕР
      О, этот странничий вечер!
      Черный ветер речной
      Сутулит попутные плечи
      Упорной, тугой волной.
      Мелкий дождя стеклярус
      Сорвался, держаться не смог.
      Бьется пальто, как парус,
      Меж худыми ходульками ног.
      Неужели только похожа
      На правду бывалая печь?
      Что случилось, что случилось, Боже,
      Что даже некуда лечь?
      Чуть вижу в какой-то истоме:
      Ветер и струи - злы,
      Как грустны в покидаемом доме
      Связанные узлы.
      Скаредно лампы потухли,
      Паутина по всем углам,
      Вещи - жалкая рухлядь,
      Когда-то любимый хлам.
      Закрыл бы глаза на все это,
      Не смотрел бы больше кругом.
      Неужели не будет света?
      Не найдется приютный дом?
      Взгляните ж, мой друг, взгляните ж,
      На время печаль отложив.
      В глазах ваших - тихий Китеж
      Стеклянно и странно жив.
      И мозглый пар - целебен,
      И вновь я идти готов,
      Когда дребезжит молебен
      Невидных колоколов.
      1917
      364. ИОСИФ
      Ю. Юркуну
      Сомненья отбросив,
      На колыбель
      Смотрит Иосиф.
      Ангел свирель:
      "Понял ли, старче,
      Божию цель?"
      Молись жарче:
      Взойдет день
      Зари ярче.
      Гони тень,
      Что знал вначале,
      И с ней лень.
      Кого ждали,
      Тот спит
      Без печали,
      Пеленами повит.
      Возле - Мария
      Мирно стоит.
      О, Мессия!
      Конечно, я не святой,
      Но и на меня находит удивленье,
      И мне трудно сдержать волненье
      При мысли о вас.
      Конечно, я не святой,
      Но и я не избежал скуки
      И ныл от ревнивой муки
      В былой час.
      Конечно, я не святой,
      Но и мне ангел открыл,
      Каким я глупым был,
      Не оберегая вас.
      Я вижу настоящее и будущее
      (Еще более головокружительное)
      Сокровище,
      Чей я небрежный хранитель
      (Так часто теперь сам
      Делающийся хранимым).
      Я вижу еще никем не выраженную,
      Может быть, невыразимую
      Нежность,
      На которую так недостаточно, неумело
      (Не знаю, более любящий или любимый)
      Отвечаю.
      Я вижу исполненными
      Самые смелые желанья,
      Лелеемые мною с давних пор
      В скромном родительском доме
      Или в рассеяньи веселой и насмешливой жизни.
      Я вижу, немея, все,
      И еще больше,
      Чего вы и сами можете не видеть,
      И, как Иосиф Младенцу,
      Кланяюсь,
      И как голодный,
      Получивший краюху горячего белого хлеба,
      Благодарю в этот день небо
      За вас.
      1918
      II. ЛИКИ
      365. ДВА СТАРЦА
      Жили два старца
      Во святой пустыне,
      Бога молили,
      Душу спасали.
      Один был постник,
      Другой домовитый,
      Один все плакал,
      Другой веселился.
      Спросят у постника:
      "Чего, отче, плачешь?"
      Отвечает старец:
      "О грехах горюю".
      Спросят веселого:
      "О чем ты ликуешь?"
      Отвечает старец:
      - Беса труждаю.
      У постника печка
      Мхом поросла вся,
      У другого - гости
      С утра до полночи:
      Странники, убогие,
      Божий люди,
      Нищая братия,
      Христовы братцы.
      Всех он встречает,
      Всех привечает,
      Стол накрывает,
      За стол сажает.
      Заспорили старцы
      О своих молитвах,
      Чья Богу доходчивей,
      Господу святее.
      Открыл Вседержитель
      Им знаменье явно:
      Две сухих березки
      На глухой поляне.
      "Вместе ходите,
      Вровень поливайте;
      Чья скорее встанет,
      Чья зазеленеет,
      Того молитва
      Господу святее".
      Трудятся старцы
      Во святой пустыне,
      Ко деревьям ходят,
      Вровень поливают,
      Темною ночью
      Ко Господу взывают.
      За днями недели
      Идут да проходят,
      Приблизились сроки
      Знаменья Господня.
      Встали спозаранок
      Святые старцы.
      Начал положили,
      Пошли на поляну.
      Господь сердцеведец,
      Помилуй нас грешных!
      Пришли на поляну:
      "Слава Тебе, Боже!"
      Гл_а_зы протерли,
      Н_а_земь повалились!
      У постного брата
      Береза-березой.
      У другого старца
      Райски распушилась.
      Вся-то зелена,
      Вся-то кудрява,
      Ветки качает,
      Дух испущает,
      Малые птички
      Свиристят легонько.
      Заплакали старцы
      Знаменью Господню.
      - Старцы, вы старцы,
      Душу спасайте,
      Кто как возможет,
      Кто как восхочет.
      Господь Милосердный
      Всех вас приимет.
      Сп_а_сенью с любовью,
      Спасу милее.
      Слава Тебе, Боже наш,
      Слава Тебе,
      И ныне, и присно,
      И в_о_ веки веком,
      Аминь.
      1915
      366. ЕЛКА
      С детства помните сочельник,
      Этот детский день из дней?
      Пахнет смолкой свежий ельник
      Из незапертых сеней.
      Все звонят из лавок люди,
      Нянька ходит часто вниз,
      А на кухне в плоском блюде
      Разварной миндальный рис.
      Солнце яблоком сгорает
      За узором льдистых лап.
      Мама вещи прибирает
      Да скрипит заветный шкап.
      В зале все необычайно,
      Не пускают никого,
      Ах, условленная тайна!
      Все - известно, все ново!
      Тянет новая матроска,
      Морщит в плечиках она.
      В двери светлая полоска
      Так заманчиво видна!
      В парафиновом сияньи
      Скоро ль распахнется дверь?
      Это сладость ожиданья
      Не прошла еще теперь.
      Позабыты все заботы,
      Ссоры, крики, слезы, лень.
      Завтра, может, снова счеты,
      А сейчас - прощеный день.
      Свечи с треском светят, ярки,
      От орехов желтый свет.
      Загадаешь все подарки,
      А загаданных и нет.
      Ждал я пестрой карусели,
      А достался мне гусар,
      Ждал я пушки две недели
      Вышел дедка, мил и стар.
      Только Оля угадала
      (Подглядела ли, во сне ль
      Увидала), но желала
      И достала колыбель.
      Все довольны, старый, малый,
      Поцелуи, радость, смех.
      И дрожит на ленте алой
      Позолоченный орех.
      Не ушли минуты эти,
      Только спрятаны в комод.
      Люди все бывают дети
      Хоть однажды в долгий год.
      Незаслуженного дара
      Ждем у запертых дверей:
      Неизвестного гусара
      И зеленых егерей.
      Иглы мелкой ели колки,
      Сумрак голубой глубок,
      Прилетит ли к нашей елке
      Белокрылый голубок?
      Не видна еще ребенку
      Разукрашенная ель,
      Только луч желто и тонко
      Пробивается сквозь щель.
      Боже, Боже, на дороге
      Был смиренный Твой вертеп,
      Знал Ты скорбные тревоги
      И узнал слезовый хлеб.
      Но ведет святая дрема
      Ворожейных королей.
      Кто лишен семьи и дома,
      Божья Мама, пожалей!
      1917
      367. ПАСХА
      На полях черно и плоско,
      Вновь я Божий и ничей!
      Завтра Пасха, запах воска,
      Запах теплый куличей.
      Прежде жизнь моя текла так
      Светлой сменой точных дней,
      А теперь один остаток
      Как-то радостно больней.
      Ведь зима, весна и лето,
      Пасха, пост и Рождество,
      Если сможешь вникнуть в это,
      В капле малой - Божество.
      Пусть и мелко, пусть и глупо,
      Пусть мы волею горды,
      Но в глотке грибного супа
      Радость той же череды.
      Что запомнил сердцем милым,
      То забвеньем не позорь.
      Слаще нам постом унылым
      Сладкий яд весенних зорь.
      Будут, трепетны и зорки,
      Бегать пары по росе,
      И на Красной, Красной горке
      Обвенчаются, как все.
      Пироги на именины,
      Дети, солнце... мирно жить,
      Чтобы в доски домовины
      Тело милое сложить.
      В этой жизни Божья ласка,
      Словно вышивка, видна,
      А теперь ты, Пасха, Пасха,
      Нам осталася одна.
      Уж ее не позабудешь,
      Как умом ты ни мудри.
      Сердце теплое остудишь?
      Разогреют звонари.
      И поют, светлы, не строги:
      Дили-бом, дили-бом-бом!
      Ты запутался в дороге?
      Так вернись в родимый дом.
      [1916]
      368. УСПЕНЬЕ
      Богородицыно Успенье
      Нам нетленье открыло встарь.
      Возликуйте во песнопеньи,
      Заводите красно тропарь.
      Во саду Богоматерь дремлет,
      Словно спит Она и не спит,
      В тонком сне Она пенью внемлет,
      Божий вестник пред Ней стоит.
      Тот же ангел благовествует,
      Но посуплен и смутен он,
      Ветвью темною указует,
      Что приходит последний сон.
      Наклонилась раба Господня:
      - Вот готова я умереть,
      Но позволь мне, Господь, сегодня
      Всех апостолов вновь узреть.
      Во свечах, во святых тимьянах
      Богородицы чтут конец,
      Лишь замедлил во Индинианах
      Во далеких Фома близнец.
      Он спешит из-за рек глубоких,
      Из-за сизых высоких гор,
      Но апостолов одиноких
      Неутешный обрел собор.
      Говорит Фома милым братьям:
      "Неужели я хуже всех?
      Богородицыным объятьям
      За какой непричастен грех?
      Жажду, братия, поклониться,
      Лобызать тот святой порог,
      Где Небесная спит Царица
      На распутий всех дорог".
      Клонит голову он тоскливо,
      Греет камни пожаром уст...
      Гроб открыли... Святое диво!
      Гроб Марии обрящен пуст.
      Где Пречистой лежало тело,
      Рвался роз заревой поток.
      Что ручьем парчевым блестело?
      То Владычицы поясок.
      О, цветы! о, ручьи! о, люди!
      О, небес голубая сень!
      О златом, о нетленном чуде
      Говорится в Успеньев день.
      Ты и Дева, и Мать Святая,
      Ты и родина в пору гроз:
      Встанет, скорбная, расцветая
      Буйным проливнем новых роз!
      1916
      369. СТРАСТНОЙ ПЯТОК
      Плачует Дева, Распента зря...
      Крвава заря
      Чует:
      Земнотряси гробы зияют зимны.
      Лепечут лепетно гимны
      В сияньи могильных лысин.
      Возвысил
      Глас, рая отвыкший, адов Адам:
      - Адонаи! Адонаи!
      Гуляют,
      Трясясь могильно, старцы,
      Отцы и деды;
      Вселяют
      Ужас и радость ходильцы прохожим.
      Зрите, пророки:
      Оки
      Девы без бури
      Синее кобольта и берлинской лазури!
      Сине сползло на щеки,
      Синеет пречистый рот!..
      Народ
      Любимый,
      Разве в разбега зигзаг
      Не чтется могиле могила?
      Хлестко
      Рванулась завесь святая...
      Молила,
      Распента зря, жестко
      Жестоковыйных железных...
      Адонаи!
      В безднах
      Остановился вир синий.
      Павлиний
      Луч рассекают кометы,
      С петель сорвные!
      Деве сердце вонзло пронзило
      Копье, и меч, и трость.
      Моли, да подаст Тебе силы
      Тлени тенной Гость.
      О, как бьется
      Голубь сердный,
      Страж усердный
      Божьей Мати!
      Вот склонилась,
      Вот скорбнилась,
      К бледну палу
      Вот упала.
      А над Девьей млстивной главой,
      Как плаканный у мытаря золотой,
      Звезда восстала!
      1917
      370. ЛЕЙНЫЙ ЛЕМУР
      В покойце лейном летавит Лемур.
      Алеет Лейла, а Лей понур.
      "О, лейный сад!
      О, лейный сад!"
      Девий з_а_клик далече рад.
      Зовешь ты, Лейла, все алей:
      "Обручь меня, о милый Лей.
      Возьми, летун!
      Пронзи, летун
      Могильник тлинный, живой ползун!"
      Все близит, близит груди грудь,
      Зубий чешуи на грустную чудь,
      Змеей зверит,
      Горей горит
      В зрачке перлиный Маргарит...
      Кровей пятнит кабаний клык...
      О, отрочий, буявый зык!
      - О, бледний птич!
      О, падь опличь!
      Плачует доле девий клич!
      1917
      III. ЧУЖАЯ ПОЭМА
      371. ЧУЖАЯ ПОЭМА
      Посвящается
      В. А. Ш
      и
      С. Ю. С
      1
      В осеннем сне то слово прозвучало:
      "Луна взошла, а донны Анны нет!"
      Сулишь ты мне конец или начало,
      Далекий и таинственный привет?
      Я долго ждал, я ждал так много лет,
      Чтоб предо мной мелькнула беглой тенью,
      Как на воде, меж веток бледный свет,
      Как отзвук заблудившемуся пенью,
      И предан вновь любви и странному волненью.
      2
      Заплаканна, прекрасна и желанна,
      Я думал, сквозь трепещущий туман,
      Что встретится со мною донна Анна,
      Которой уж не снится дон Жуан.
      Разрушен небом дерзостный обман,
      Рассеян дым, пронзительный и серный,
      И командору мир навеки дан...
      Лишь вы поводите глазами серны,
      А я у ваших ног, изменчивый и верный.
      3
      Как призрачно те сны осуществились!
      И осень русская, почти зима,
      И небо белое... Вы появились
      Верхом (стоят по-прежнему дома).
      О, донна Анна, ты бледна сама,
      Не только я от этой встречи бледен.
      На длинном платье странно бахрома
      Запомнилась... Как наш рассудок беден!
      А в сердце голос пел, так ярок и победен.
      4
      О, сердце, может, лучше не мечтать бы!
      Испания и Моцарт - "Фигаро"!
      Безумный день великолепной свадьбы,
      Огни горят, зажженные пестро.
      Мне арлекина острое перо
      Судьба, смеясь, сама в тот день вручила
      И наново раскинула Таро.
      Какая-то таинственная сила
      Меня тогда вела, любила и учила.
      5
      Ведь сам я создал негров и испанцев,
      Для вас разлил волшебство звездных сфер,
      Для ваших огненных и быстрых танцев
      Сияет роскошь гроздьевых шпалер.
      Моих... моих! напрасно кавалер
      Вам руку жмет, но вы глядите странно.
      Я узнаю по томности манер:
      Я - Фигаро, а вы... вы - донна Анна.
      Нет, дон Жуана нет, и не придет Сузанна!
      6
      Скорей, скорей! какой румяный холод!
      Как звонко купола в Кремле горят!
      Кто так любил, как я, и кто был молод,
      Тот может вспомнить и Охотный ряд.
      Какой-то русский, тепло-сонный яд
      Роднит меня с душою старовера.
      Вот коридор, лампадка... где-то спят...
      Целуют... вздох... угар клубится серо...
      За занавеской там... она - моя Венера.
      7
      Вы беглая... наутро вы бежали
      (Господь, Господь, Тебе ее не жаль?),
      Так жалостно лицо свое прижали
      К решетке итальянской, глядя вдаль.
      Одна слеза, как тяжкая печаль,
      Тяжелая, свинцово с век скатилась.
      Была ль заря на небе, не была ль,
      Не знала ты и не оборотилась...
      Душой и взором ты в Успенский храм стремилась.
      8
      И черный плат так плотно сжал те плечи,
      Так неподвижно взор свой возвела
      На Благовещенья святые свечи,
      Как будто двинуться ты не могла.
      И золотая, кованая мгла
      Тебя взяла, благая, в обрамленье.
      Твоих ресниц тяжелая игла
      Легла туда в умильном удивленьи.
      И трое скованы в мерцающем томленьи.
      9
      Еще обрызгана златистой пылью
      (О солнце зимнее, играй, играй!),
      Пришла ко мне, и сказка стала былью,
      И растворил врата мне русский рай.
      Благословен родимый, снежный край
      И розаны на чайнике пузатом!
      Дыши во сне и сладко умирай!
      Пусть млеет в теле милом каждый атом!
      И ты в тот русский рай была моим вожатым.
      10
      А помнишь час? мы оба замолчали.
      Твой взор смеялся, темен и широк:
      "Не надо, друг, не вспоминай печали!"
      Рукой меня толкнула нежно в бок.
      Над нами реял нежный голубок,
      Два сердца нес, сердца те - две лампадки.
      И свет из них так тепел и глубок,
      И дни под ними - медленны и сладки,
      И понял я намек пленительной загадки.
      11
      В моем краю вы все-таки чужая,
      И все ж нельзя России быть родней,
      Я думаю, что, даже уезжая
      На родину, вы вспомните о ней.
      В страну грядущих непочатых дней
      Несете вы культуру, что от века
      Божественна, и слаще, и вольней
      Я вижу будущего человека.
      12
      О донна Анна, о моя Венера,
      Запечатлею ли твой странный лик?
      Какой закон ему, какая мера?
      Он пламенен, таинствен и велик.
      Изобразить ли лебединый клик?
      Стою перед тобой, сложивши руки,
      Как руки нищих набожных калик.
      Я - не певец, - твои я слышу звуки.
      В них все: и ад, и рай, и снег, и страсть, и муки.
      1916
      IV. КУКОЛЬНАЯ ЭСТРАДА
      372. ПРОЛОГ К СКАЗКЕ АНДЕРСЕНА "ПАСТУШКА И ТРУБОЧИСТ"
      Вот, молодые господа,
      Сегодня я пришел сюда,
      Чтоб показать и рассказать
      И всячески собой занять.
      Я стар, конечно, вам не пара,
      Но все-таки доверьтесь мне:
      Ведь часто то, что слишком старо,
      Играет с детством наравне.
      Что близко, то позабываю,
      Что далеко, то вспоминаю,
      И каждый день, и каждый час
      Приводит новый мне рассказ.
      Я помню детское окошко
      И ласку материнских рук,
      Клубком играющую кошку
      И нянькин расписной сундук.
      Как спать тепло, светло и сладко,
      Когда в углу горит лампадка
      И звонко так издалека
      Несется пенье петуха.
      И все яснее с каждым годом
      Я вспоминаю старый дом,
      И в доме комнату с комодом,
      И спинки стульев под окном.
      На подзеркальнике пастушка,
      Голубоглазая вострушка.
      И рядом, глянцевит и чист,
      Стоит влюбленный трубочист.
      Им строго (рожа-то не наша)
      Китайский кланялся папаша.
      Со шкапа же глядела гордо
      Урода сморщенная морда.
      Верьте, куклы могут жить,
      Двигаться и говорить,
      Могут плакать и смеяться,
      Но на все есть свой же час,
      И живут они без нас,
      А при нас всего боятся.
      Как полягут все в постель,
      Таракан покинет щель.
      Заскребутся тихо мыши,
      Вдруг зардеет краска щек,
      Разовьется волосок,
      Куклы вздрогнут... тише, тише!
      От игрушек шкапик "крак",
      Деревянный мягче фрак,
      Из фарфора легче юбки,
      Все коровы враз мычат,
      Егеря в рога трубят,
      К потолку порхнут голубки...
      Смехи, писки, треск бичей,
      Ярче елочных свечей
      Генералов эполеты
      Гусар, саблей не греми:
      За рояль бежит Мими,
      Вертят спицами кареты...
      Теперь смотрите лучше, дети,
      Как плутоваты куклы эти!
      При нас как мертвые сидят,
      Не ходят и не говорят,
      Но мы назло, поверьте, им
      Всех хитрецов перехитрим,
      Перехитрим да и накажем,
      Все шалости их вам покажем.
      Давно уж солнце закатилось,
      Сквозь шторы светится луна,
      Вот няня на ночь помолилась,
      Спокойного желает сна,
      Погасла лампа уж у папы,
      Ушла и горничная спать,
      Скребутся тоненькие лапы
      Мышат о нянькину кровать.
      Трещит в столовой половица,
      И мне, и вам, друзья, не спится.
      Чу, музыка! иль это сон?
      Какой-то он? Какой-то он?
      1918
      373. ЭПИЛОГ
      Уж скоро солнце заиграет,
      Стирать придет служанка пыль
      И ни за что не угадает,
      Все это сказка или быль.
      Все на местах: китаец, рожа,
      И поза все одна и та ж,
      Но у пастушки, ах, похоже,
      Помят фарфоровый корсаж.
      Чур, господа, не выдавайте,
      Ни слова про ее беду,
      А то сюда вас, так и знайте,
      В другой раз я не приведу.
      1918
      374. НОКТЮРН {*}
      На небо выезжает
      На черных конях ночь,
      Кто счастье обещает,
      Та может мне помочь.
      Уста навеки клейки,
      Где спал твой поцелуй,
      Пугливей кенарейки,
      О сердце, не тоскуй!
      Луна за облак скрылась,
      Не вижу я ни зги.
      Калитка... чу!.. открылась,
      В аллее... чу!.. шаги!
      Все спит в очарованьи,
      Курится мокрый лен...
      Кто ждал, как я, свиданья,
      Поймет, как я влюблен.
      {* Из пьесы "Все довольны".}
      1917
      375. СИМОНЕТТА {*}
      О Симонетта,
      Спеши в леса!
      Продлися, лето,
      Златись, коса!
      Как дни погожи,
      Пестры цветы!
      На них похожи
      Мои мечты.
      Промчится лето,
      Близка зима.
      Как грустно это,
      Пойми сама,
      О Симонетта!
      Зачем тоскуем
      В лесной тиши?
      О, к поцелуям
      Спеши, спеши!
      Ведь день удачный
      Иль праздный день
      Все к смерти мрачной
      Мелькнут, как тень.
      О, Симонетта!
      1917
      {* Из пьесы "Волшебная груша".}
      376. РОМАНС {*}
      Оно самой мне непонятно,
      Но как же спрашивать его?
      Оно лепечет еле внятно,
      И мне ужасно неприятно
      Не знать, люблю ли я кого.
      (К Арженору)
      Покуда я резва, невинна,
      Покуда бегать я люблю,
      Я не привыкла к юбке длинной,
      Мне скучно от прогулки чинной,
      Но ради вас я все стерплю.
      (К Тьерри)
      День целый с вами б я играла
      (Кто хочет, сердце разбери!)
      Как куклу, вас бы одевала,
      И раздевала, целовала
      И тискала бы вас, Тьерри.
      (К обоим)
      "Спросите сердце", - говорите,
      Мой ожидая приговор.
      Я спрашивала уж, простите:
      Оно молчит, дрожа на нити,
      Иль шепчет непонятный вздор.
      1917
      {* Из пьесы "Муж, вор и любовник, каких не бывает".}
      377. ЛОРД ГРЕГОРИ {*}
      Лорд Грегори был очень горд,
      Недаром Грегори был лорд.
      Немногих в жизни он любил,
      Кого любил, того губил.
      Белинда юная цвела,
      Как розмарин, была мила.
      Лорд Грегори встречался с ней
      И стала буквицы бледней.
      Кто может ветер удержать?
      Кто может молнию догнать?
      Кто страсть в душе своей носил,
      Тот навсегда лишился сил.
      Лорд едет гордо на коне,
      Стоит Белинда в стороне
      И молит бросить взгляд один,
      Но ей не внемлет господин.
      Проехал всадник, не глядит:
      Он обручен вчера с Эдит.
      Эдит, Эдит, молись судьбе:
      Назначен Грегори тебе.
      Лорд Грегори был очень горд,
      Недаром Грегори был лорд.
      Немногих в жизни он любил,
      Кого любил, того губил.
      1917
      {* Из пьесы "Самое ветреное место в Англии".}
      378-380. КИТАЙСКИЕ ПЕСЕНЬКИ
      1
      КОЛЫБЕЛЬНАЯ
      Спросили меня: "Что лучше:
      Солнце, луна или звезды?"
      Не знал я, что ответить.
      Солнце меня греет,
      Луна освещает дорогу,
      Звезды меня веселят.
      2
      ПОСЛЕ СВИДАНЬЯ
      Утром подруга скажет:
      "Верно, ты жасмин целовала,
      Парным молоком умывалась,
      Всю ночь безмятежно почивала,
      Что, как заря, ты прекрасна".
      - Нет, - отвечу,
      Милый был вчера со мною.
      3
      СОВЕРШЕННОЛЕТИЕ
      Сегодня счастливый день,
      Белый жасмин снегом
      Опадает на желтый песок,
      Ветру лень надувать паруса,
      Утки крякают в молочном пруду,
      Мельница бормочет спросонок.
      Идет ученый, вежливый человек,
      Делает учтивый поклон.
      У него в доме лучший чай,
      А в голове изящные мысли.
      Сегодня счастливый день,
      Когда отрок делается юношей.
      1918
      ПРИМЕЧАНИЯ
      Поэтическое наследие М.А. Кузмина велико, и данный сборник представляет его не полно. Оно состоит из 11 стихотворных книг, обладающих внутренней целостностью, и значительного количества стихотворений, в них не включенных. Нередко в составе поэтического наследия Кузмина числят еще три его книги: вокально-инструментальный цикл "Куранты любви" (опубликован с нотами - М., 1910), пьесу "Вторник Мэри" (Пг., 1921) и вокально-инструментальный цикл "Лесок" (поэтический текст опубликован отдельно - Пг., 1922; планировавшееся издание нот не состоялось), а также целый ряд текстов к музыке, отчасти опубликованных с нотами. В настоящий сборник они не включены, прежде всего из соображений экономии места, как и довольно многочисленные переводы Кузмина, в том числе цельная книга А. де Ренье "Семь любовных портретов" (Пг., 1921).
      В нашем издании полностью воспроизводятся все отдельно опубликованные сборники стихотворений Кузмина, а также некоторое количество стихотворений, в эти сборники не входивших. Такой подход к составлению тома представляется наиболее оправданным, т. к. попытка составить книгу избранных стихотворений привела бы к разрушению целостных циклов и стихотворных книг. Известно несколько попыток Кузмина составить книгу избранных стихотворений, однако ни одна из них не является собственно авторским замыслом: единственный сборник, доведенный до рукописи (Изборник {Список условных сокращений, принятых в примечаниях, см. на с. 686-688}), отчетливо показывает, что на его составе и композиции сказались как требования издательства М. и С. Сабашниковых, планировавшего его опубликовать, так и русского книжного рынка того времени, а потому не может служить образцом. В еще большей степени сказались эти обстоятельства на нескольких планах различных книг "избранного", следуя которым попытался построить сборник стихов Кузмина "Арена" (СПб., 1994) А.Г. Тимофеев (см. рец. Г.А.Морева // НЛО. 1995. Э 11).
      Следует иметь в виду, что для самого Кузмина сборники не выглядели однородными по качеству. 10 октября 1931 г. он записал в Дневнике: "Перечитывал свои стихи. Откровенно говоря, как в период 1908-1916 года много каких попало, вялых и небрежных стихов. Теперь - другое дело. М б, самообман. По-моему, оценивая по пятибальной системе все сборники, получится: "Сети" (все-таки 5), "Ос Озера" - 3. "Глиняные голубки" 2, "Эхо" - 2, "Нездешние Вечера" - 4. "Вожатый" - 4, "Нов Гуль" - 3, "Параболы" - 4, "Форель" - 5. Баллы не абсолютны и в сфере моих возможностей, конечно" (НЛО. 1994. Э 7. С. 177).
      Довольно значительное количество стихотворных произведений Кузмина осталось в рукописях, хранящихся в различных государственных и частных архивах. Наиболее значительная часть их сосредоточена в РГАЛИ, важные дополнения имеются в различных фондах ИРЛИ (описаны в двух статьях А.Г.Тимофеева: Материалы М.А.Кузмина в Рукописном отделе Пушкинского Дома // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1990 год. СПб., 1993; Материалы М.А.Кузмина в Рукописном отделе Пушкинского Дома (Некоторые дополнения) // Ежегодник... на 1991 год. СПб., 1994), ИМЛИ, РНБ, ГАМ, РГБ, ГРМ, Музея А.А.Ахматовой в Фонтанном Доме (С.-Петербург), а также в ряде личных собраний, доступных нам лишь частично. Полное выявление автографов Кузмина является делом будущего, и настоящий сборник не может претендовать на исчерпывающую полноту как подбора текстов (по условиям издания тексты, не включенные в авторские сборники, представлены весьма выборочно), так и учета их вариантов. В соответствии с принципами "Библиотеки поэта" ссылки на архивные материалы даются сокращенно: в случаях, если автограф хранится в личном фонде Кузмина (РГАЛИ, Ф. 232; РНБ, Ф. 400; ИМЛИ, Ф. 192; ГЛМ, Ф. 111), указывается лишь название архива; в остальных случаях указывается название архива и фамилия фондообразователя или название фонда.
      На протяжении многих лет, с 1929 и до середины 1970-х годов, ни поэзия, ни проза Кузмина не издавались ни в СССР, ни на Западе, если не считать появившихся в начале 1970-х годов репринтных воспроизведений прижизненных книг (ныне они довольно многочисленны и нами не учитываются), .а также небольших подборок в разного рода хрестоматиях или антологиях и отдельных публикаций единичных стихотворений, ранее не печатавшихся.