Вопросники требовали также упоминания фактов находки разных руд, минералов, драгоценных камней и т. п. Татищев не скупился на поощрение разнообразных изысканий как из казенных, так и из собственных средств. Так, он выдал геодезисту Василию Шишкову из своих средств пятьдесят рублей за описания и чертежи «куриозных мест» с изображениями «идолов на холсте». Получив от Татищева этот труд, академия пригрозила, что оплачивать такого рода расходы она не будет. А Татищев о делах академии радел все-таки больше, чем сама академия. Поэтому он писал в августе 1738 года, что «если впредь такие чрезвычайные курьезные вещи кем найдены и объявлены будут, то хотя и Академия наук награждения дать не изволит, но я, не пожалея своих денег, буду давать и в академию оные сообщать». В дальнейшем примерно так дело и обстояло. Татищев оплачивал весьма дорогостоящие работы своими средствами и передавал результаты Академии наук, где это в лучшем случае оседало в архивах в ожидании грядущих исследователей.
      Благодаря поощрению, оказываемому рудознатцам, в том числе старателям из местных крестьян, Татищев очень скоро располагал огромными запасами для расширения металлургического и других производств на Урале и в Сибири. В кабинет министров он неоднократно доносил о том, что «ежели заводы заводить, то можно хотя тридцать построить». Он их и строил, так что в 1737 году у него «по стату», как отметил в свое время Н. А. Попов, было их более сорока (естественно, с частными), и предполагалось строительство еще 36. В конечном счете все они были построены: 15 при Елизавете и 21 при Екатерине II. В этой справке важно даже не количество заводов (сейчас спорят, что следует считать особым «заводом»). Важна исключительная точность Татищева в определении того, что именно нужно.
      Крупнейшим событием явилось открытие в 1735 году богатейших железных руд на горе Благодать. «Оная гора есть так высока, — писал Татищев Анне Ивановне, — что кругом видеть с нее верст по 100 и более; руды в оной горе не токмо наружной, которая из гор вверх столбами торчит, но кругом в длину более 200 сажен, поперек на полдня сажен на 60; раскапывали и обрели, что всюду лежит сливная одним камнем в глубину; надеюсь, что и во многие годы дна не дойдем. Для такого обстоятельства назвали мы оную гору Благодать, ибо такое великое сокровище на счастие вашего величества по благодати божией открылось» (Татищев льстит императрице, обыгрывая значение ее имени: Анна — благодать). Именно из-за этой горы разгорелись страсти, приведшие в конечном счете к удалению Татищева с Урала. Частные владельцы наперебой предлагали Татищеву громадные взятки за возможность ее единоличной эксплуатации. Но верный своим правилам, Татищев не только отверг взятки, а и готов был взять не слишком застенчивых вымогателей в долю для совместной разработки месторождения.
      Главным препятствием, сдерживавшим развитие уральских заводов, было отсутствие рабочей силы. Вольнонаемных рабочих было слишком мало, и были это по большей части беглые из центра. Исходя из сложившегося положения, Татищев стремится закрепить за Уралом то население, которое сюда по тем или иным причинам попало. Он просит все коллегии и канцелярии отправлять подлежащих высылке колодников к нему на заводы. Среди ссыльных и колодников, как и ранее, он отыскивает возможных специалистов. Так, он ходатайствовал о возвращении чина поручику Ближевскому, оказавшемуся «к правлению заводов способным и состояния доброго». И ему удалось убедить министров и Сенат в целесообразности положительного решения вопроса.
      Татищев предлагал поощрять к переселению за Урал особыми указами «охочих людей». Но такой путь был возможен лишь при весьма активной антикрепостнической политике. А это было, конечно, нереально. Поэтому на практике дело сводилось к удержанию за Уралом естественным порядком скапливавшихся там беглых и местных рекрутов. Частично эти задачи Татищев разрешил. Так, рекруты должны были оставаться здесь же для охраны заводов и тому подобных служб. Беглых же не возвращали их прежним владельцам, а выкупали по 50 рублей за главу семьи. Тот, кто выкупал себя сам, становился лично свободным, а те, за кого выплачивала канцелярия, считались отныне собственностью заводов.
      Много сложностей возникало с раскольниками. Правительство после смерти Петра и особенно в правление Анны Ивановны усилило преследование раскольников. Их положено было рассылать по монастырям или в отдаленные районы — «в работы», а особо упорных расточали по тюрьмам. Татищев по должности должен был осуществлять эти правительственные распоряжения.
      Предшественник Татищева на Урале — Геннин, как и многие другие иностранцы, недавно прибывшие в Россию, в религиозные дела старался не вмешиваться. Смысл религиозных распрей в России ему был совершенно непонятен. К тому же он получал от раскольников ежегодную мзду в размере нескольких тысяч рублей и не хотел от этого надежного (в отличие от правительственного жалованья) источника доходов отказываться. В Петербурге об этом знали и выражали естественное недовольство Геннином. Особенно возмущались церковные власти, по настоянию которых в инструкции Татищеву был записан пункт, требующий усиления борьбы с раскольниками.
      Татищева руководители раскольничьей общины, в числе которых были старосты и приказчики Демидовых и Осокиных, встретили тоже немедленно подготовленной взяткой: сначала тысячью, а на другой день двумя тысячами рублей. Татищев растерялся оттого, что за эту взятку раскольники даже ничего и не просили. А сами раскольники перепугались оттого, что Татищев от взятки отказался: такого на Урале еще не было. Старообрядцы прямо заявили Татищеву, что если он денег не возьмет, то «они будут все в страхе и будут искать других мест». Татищев сообщал Остерману, что он «обещал им оныя принять, когда о невысылке их указ получу, а до тех бы мест держали те деньги у себя, и с тем их отпустил». Указа такого вопреки надеждам Татищев, однако, не получил.
      Надеясь, что правительство поддержит его предложение записать беглых вообще и раскольников в частности на Урале за заводами, Татищев изложил этот план и приказчикам старообрядцев. Приказчики с планом согласились. Однако он не был принят ни правительством, ни основной массой раскольников. Правительство все более отдавало предпочтение посылкам военных команд для уничтожения раскольничьих скитов.
      На Урале раскольникам прямо покровительствовали некоторые заводчики. Петр Осокин позднее (в 1767 году) и сам вместе со всем своим семейством перешел в старообрядчество. У Демидова же старообрядцы составляли подавляющую часть его рабочих, и «покровительство» позволяло ему выжимать со старообрядческой общины немалую дополнительную прибыль. В условиях обострившейся борьбы с частными промышленниками Татищев мог сильно повредить им простым исполнением своих административных обязанностей. Но он не стремился уличать даже и недругов в тех грехах, от которых и сам не хотел освобождаться.
      К расколу Татищев относился, безусловно, отрицательно. Он решительно не мог принять антигосударственных устремлений раскольников, а также их религиозного фанатизма. Никона, как известно, он тоже осуждал за попытку поставить церковь выше светской власти. Но в самом направлении реформы он видел шаг на пути к изживанию суеверий. Раскол же он воспринимал не как одно из религиозных учений (к расхождениям которых, как говорилось, он был весьма терпим и даже безразличен), а как опасное суеверие. Тем не менее крутых мер борьбы с раскольниками Татищев не поддерживал. Он уверял, что если завести школы и учить там детей раскольников, а к самим староверам прислать «искусных» священников, то раскол не только не сможет распространяться далее, но и постепенно искоренится.
      Надеясь на то, что правительство согласится с его доводами, Татищев ходатайствовал о том, чтобы на Урал были отпущены и члены семей раскольников, если таковые оставались на местах их прежнего проживания. Правительство же направляло на искоренение раскола воинские команды и требовало принятия подобных мер Татищевым. Он должен был подчиниться. Но тех, кого согласно инструкции подлежало разослать по тюрьмам, он рассылал по монастырям. Из монастырей (а отчасти и из тюрем) раскольники разбежались. Возникло целое дело, в котором трудно было найти виновного. Татищев снимал вину с себя, возлагая ее на губернское начальство и консисторию. Взять на себя обязанность содержать арестованных в тюрьмах он отказался, а от проведения повторных «облав» уклонился на том основании, что, «забрав их, куда девать не знает, видя, что отданные им в сибирские монастыри все до одного разбежались». По просьбам же заводчиков, тех или иных старообрядческих деятелей он и прямо отпускал в их распоряжение.
      Перемены во всем крае происходили буквально на глазах. За два года преобразил свой облик Екатерининск (Екатеринбург). В городе появились каменные здания. Быстро рос посад. Купечество получило самоуправление: ратушу, выборных бурмистров, советников ратуши. По истечении года каждый советник предлагал взамен себя одного или двух представителей посада, из которых главный начальник делал выбор: кого включить в состав действующего совета? Так, в ограниченном виде Татищев пытался осуществить свой «конституционный» проект. Снова Татищев ставит вопрос о создании постоянной почтовой связи между Казанью и Сибирью. Снова заводовладельцы протестуют против требования Татищева поддерживать в порядке мосты и дороги.
      Одним из главных направлений деятельности, в котором Татищев проявлял особую неутомимость и настойчивость, было школьное дело. Татищев стремился всех заставить либо учить, либо учиться. Первые школы, основанные им в 1721 году, без него особенно не процветали, хотя Геннин и не оставлял их без внимания. Геннин, в частности, перевел школу из Уктуса в Екатеринбург (в 1724 году) и следил за тем, чтобы она не прекращала работы. Но Татищев остался недоволен и этой школой. Он нашел, что она не укомплектована: вместо ста человек, которых она могла принять, в ней училось немногим более полусотни. Не добившись от частных владельцев согласия на создание школ при их заводах, Татищев настойчиво внедряет школы при казенных предприятиях. В 1736 году он составил «Учреждение, коим порядком учители русских школ имеют поступать». Это было первое практическое пособие для обучающих, первый труд по педагогике.
      К учителю Татищев предъявляет самые строгие требования. Наставник должен заботиться о своих учениках «как отец о сущих детях». «Но как известно, что младенцы образы жития старших над собою от видения приемлют и по тому прилежно и следуют, того ради должен учитель быть благоразумен, кроток, трезв, не пианица, не зершик (то есть не игрок в кости, зернь), не блудник, не крадлив, не лжив, от всякого зла неприличных, паче же младенцам соблазненных поступков отдален, чтоб своим добрым и честным житием был им образец». Учителя должны «каждодневно в школу приходить прежде прихода учеников», чтобы «изготовить» все необходимое для учения.
      В зависимости от возраста учащихся предлагаются разные приемы обучения. Для пяти-шестилетних нужен самый легкий режим. Они не могут «долее сидеть как 2 часа сподряд» и «дабы вдруг сидением не отяготить и науки им не омерзить, некогда и междо учением может учитель на полчаса младенцем допустить погулять». Начиная же с семи лет предполагается довольно жесткий ритм обучения. Летом (с 1 апреля по 1 сентября) занятия начинаются с шести часов и продолжаются до десяти часов, а затем после обеда еще с двух до шести. Зимой — с восьми до одиннадцати и с двенадцати до трех часов пополудни. Весной и осенью продолжительность учения — четыре до обеда и три часа после обеда.
      В ходе учения учитель должен проявлять выдержку, терпеливо поправляя ошибки, «однако ж без всякой злобы и свирепости, но ласково и с любовью показуя себя как словами, так и поступками любительно и весело». При успехах ученика надо его «похвалить и скорым науки окончанием обнадеживать». Сильные ученики прикрепляются к слабым для помощи «надзирания».
      Уставы начала XVIII века предусматривали в школах даже специального солдата для порки нерадивых или провинившихся учеников. Татищев стремится сделать обучение более приятным для учащихся, а заодно, как и во всем, добивается их заинтересованности. «Чтоб ученики охотнее и скорее обучались и меньше принуждения и надзирания требовали», советует давать им определенные задания, «и как скоро которой урок свой выучит, так скоро его с похвалой из школы выпустить, через что и ленивым подастся лучшая охота». Татищев советует постепенно увеличивать нагрузку, начиная с «уроков малых». Классной системы в школах этого времени еще не было. Задания каждому ученику давались особо. Заметив у кого-либо способности, учитель должен постепенно увеличивать его нагрузку. В отношении же «ленивых» допускается и наказание. «Однакож не столько битьем, кап другими обстоятельствы, а наипаче чтоб более стыдом, нежели скорбию, яко стоя у дверей, привязану к скамье и на земли сидя кому учиться, или неколико часов излишнее пред другими в школе удержать».
      Наставления Татищева слишком далеко расходились с обычной педагогической практикой. Сознавая это, Татищев делает «уступку»: «И если такие наказания жестокосердному недостаточны, тогда биением по рукам или лехкою плетью по спине, токмо того весьма храниться, чтоб часто не бить, ибо тем более побои в уничтожение и ученики в бесстрашие приводятся (то есть наказание уже не будет оказывать воспитательного воздействия). В голову же и по щеке учеников отнюдь не бить».
      Татищев критикует принятую в его время систему обучения, когда до пяти лет учили наизусть часовник, псалтырь и апостол, не вникая в смысл заучиваемого. Лишь после того обычно переходили к письму. Он считает такое обучение бессмысленным, поскольку учащиеся, а иногда и учителя не понимали даже, о чем идет речь. Поэтому полезнее не заучивать, а пересказывать содержание, «чтоб простым наречием и хотя непредписаным порятком пересказал».
      Обучение письму должно следовать сразу за усвоением чтения. Для чтения выделяются утренние часы и для письма — послеобеденные. Разрыв между чтением и письмом намного ускорял процесс обучения.
      В процессе обучения письму Татищев советовал избавляться от некоторых архаичных особенностей графики, затруднявших понимание рукописных текстов. Примерно до середины XVIII века сохранялось письмо с большим разнообразием в начертаниях тех или иных букв, с сокращениями и выносными буквами и слогами. Не всегда выдерживалось и разделение слов. Татищев предписывает, «чтоб в письме странных букв и много на верху строки, а особливо целого слогу не писали», «чтоб одну букву с другой не мешали», «привыкать речь разделять точками, где дух переводить, запятыми, что читаюсчему вразумительно было», «строки вести прямо и междо строк оставливать равно, в котором не малая письму краса есть».
      Чтение и письмо входило обычно в начальное образование. По овладении тем и другим начинали учиться арифметике и геометрии. Поскольку не на всех заводах имелись учителя арифметики и геометрии, обязанность обучения этим дисциплинам Татищев возлагает на «надзирателей работ тех заводов».
      Специальная подготовка заводских работников основывалась уже на этих общеобразовательных предметах (чего, кстати, тоже нигде в России еще не было). Изучались прежде всего дисциплины, необходимые для данного производства. На металлургических заводах к таковым относились рудознатство, «механика, то есть хитродвижность, чрез которую научиться силу машин вычитать, оные вновь сочинять и с пользою в действо приводить», «архитектура, или учение строений», дабы «крепко строить и с пристойною вида красотою отделать», и, наконец, «наука знаменования и живописи», «понеже оная всех природных весчей сусчую подобномерность в членах разуметь и паче свет и тень различать поучает».
      Перечисленные науки «от нижнего ремесленника и до вышнего начальника каждому полезны и нуждны». Кроме того, ремесленникам нужно знать токарное, столярное и паяльное ремесла. Настоятельно советует Татищев также овладевать умением «каменья резать и грани». Этот вопрос занимал его еще до поездки в Швецию. Однако и теперь приходилось с сожалением отмечать, что «достают различные каменья, которые иногда многократно дороже стоят, нежели руды 100 пуд.; но за незнанием бросают».
      В зависимости от сословной принадлежности учащиеся после обучения чтению и письму направляются в разные школы. Так, дети подьячих и управителей поступают в немецкую школу, а дети церковнослужителей — в латинскую, где, в частности, особое место занимает обучение пению по нотам (для церковных хоров). Но внутри одной школы сословный принцип отменялся. Исходя из того, что «предпочтение подает немалую пользу», Татищев рекомендовал, «чтоб высший в науке высшее и место имел и всегда у нижайшего правую руку брал, несмотря его рода, ни возраста».
      Как и в первый свой приезд на Урал, Татищев следил за тем, чтобы неимущим учащимся выдавалось жалованье. Удержка этого жалованья за какой-то срок была одной из форм наказания за нерадение. Учащиеся ограждались от всевозможных домашних дел, а в случае, если родители будут их к чему-то принуждать, учитель должен был донести «командиру», «который родителей и содержателей накажет».
      Татищевым была создана на Урале целая сеть школ разного уровня. Это требовало значительных средств. А правительство таких средств, конечно, не давало. Татищев изыскивает эти средства на местах, главным образом в заводской казне. В 1737 году, составляя новое штатное расписание школ, он кладет ректору всех училищ Штирмеру жалованье в пятьсот рублей — почти вдвое больше, чем ему самому Берг-коллегия собиралась платить в Швеции. Субректоры латинской и немецкой школ получали соответственно 250 и 240 рублей. Изыскиваются любые возможности для приобретения учебников и учебных пособий. В 1735 году он создает специальную горную библиотеку и отпускает за два года на покупку для нее книг полторы тысячи рублей. Уезжая в 1737 году из Екатеринбурга, Татищев подарил этой библиотеке свое огромное по тем временам книжное собрание — более тысячи книг. Если же учесть, что и ранее значительная часть литературы закупалась на его собственные средства, библиотеку можно смело считать основным объектом вложения капитала со стороны Татищева.
      После отъезда Татищева с Урала сохранились не все учрежденные им школы. Однако по сравнению с другими учебными заведениями России они оказались самыми жизнеспособными. Екатеринбургское же горное училище просуществовало до конца XIX века. Это был главный в XVIII веке центр подготовки технических кадров для русской промышленности.
      Школы Татищева преследовали определенные социальные цели и дали в этом отношении некоторые результаты. Татищев, как говорилось, видел в просвещении основную дорогу к прогрессу страны и общества в целом. Просвещение должно было изменить самого человека, приучить к общежитию, к сознательному соблюдению законов, подготовить общество к установлению республиканского строя и т. п. В конечном счете распространение знаний должно было содействовать замене существующего сословного деления более целесообразным, зависящим от действительного вклада тех или иных социальных групп в общее благоденствие. Школы Татищева набирались почти исключительно из детей разночинцев. Более половины учащихся, например, Екатеринбургской школы, составляли дети мастеровых. В учение обязательно отдавали детей-сирот независимо от их происхождения, закрывая таким образом один из главных источников пополнения рядов «гулящих людей». Именно просветительская деятельность Татищева обеспечила будущий подъем промышленности Урала, а также выделила заводских рабочих как относительно более просвещенную часть зависимого населения. Не может быть сомнения и в том, что распространение татищевских принципов построения образования на всю страну существенно ускорило бы ее развитие, создав уже в XVIII веке иное соотношение между дворянством и третьим сословием.
      Трудно, конечно, допустить, чтобы Татищеву в условиях крепостнической действительности удалось осуществить все свои обширные замыслы. Но уральскую промышленность он смог бы поставить так высоко, как она едва ли стояла и во второй половине столетия. Татищев обещал за несколько лет резко поднять производство металла, обеспечить отпуск за границу трехсот тысяч пудов высококачественной продукции уральской металлургии. Одна гора Благодать сулила казне 50 тысяч годового дохода. Но именно это-то и не давало покоя Бирону и его приспешникам.
      Между тем обстановка в Петербурге для Татищева ухудшилась. В 1735 году умер Маслов. Тогда же скончался и фаворит Анны Левенвольде, в результате чего влияние Бирона резко возросло. В 1736 году Бирон вызвал из Саксонии якобы для управления горными заводами барона Шемберга. 4 сентября 1736 года был обнародован указ о создании Генерал-берг-директориума, которому были переданы права бывшей Берг-коллегии. Первые же распоряжения Шемберга выявили его совершенную неосведомленность не только в делах русской промышленности, но и в горном деле вообще. Татищев не преминул прямо заявить об этом в письме самому Бирону. Это и предрешило его судьбу.
      Чем далее, тем циничнее действовали иноземные хищники. Как раз тогда, когда исправленные Татищевым казенные предприятия начали давать значительный доход, они, как писал позднее Татищев, вознамерились «оный великий государственный доход похитить». С этой целью снова был поставлен вопрос о передаче казенных заводов в частные руки, причем через подставные лица к ним протягивали руки непосредственно Бирон и Шемберг. Афера была настолько явной, что даже послушная комиссия, включавшая барона Шафирова, графа М. Головкина и некоторых других лиц, не решилась включить в число передаваемых частным лицам уральские заводы. А именно эти заводы и нужны были Бирону и Шембергу.
      Татищев, как отмечалось, был последовательным сторонником поощрения частного предпринимательства. Но в данном случае наиболее совершенным воплощением этого идеала являлись как раз возглавляемые им заводы. Недостатки казенной бюрократической системы здесь были сведены до минимума, а преимущества крупного хозяйства оставались. Татищеву удалось получить для себя и своей канцелярии значительную самостоятельность, делавшую чиновников участниками производства, заинтересованными в его процветании: именно от доходов промышленности выплачивалось им жалованье. Татищев получил возможность распоряжаться весьма крупными суммами. Но он делал это, во-первых, в интересах широко понимаемой «пользы отечества», а во-вторых, с обсуждением основных статей расходов в созданной им коллегии. Беспримерный опыт, однако, не удалось довести до сколько-нибудь логического конца.
      От Татищева решили избавиться «спокойно»: его произвели в тайные советники и поставили во главе Оренбургской экспедиции. По положению за ним сохранялось и главенство над заводами. На самом же деле он ими заниматься не мог. За два года Шемберг и Бирон присвоили за счет уральских заводов огромную сумму в четыреста тысяч рублей, разорив, естественно, сами заводы. А Татищева, обеспечившего этот доход, вскоре будут судить за якобы неправильно израсходованные четыре тысячи рублей. Русский народ все дороже расплачивался за монархическое усердие дворянской гвардия в 1730 году.

Оренбургская экспедиция