А потом, когда все погрузились на борт, пароход генерала Шефтера «Сегуранца» поднял якоря, готовясь вывести флот из гавани. Но прежде чем они пустились в путь, появилось буксирное судно, с которого передали телеграмму:
«Не отплывать до получения новых указаний. Получение подтвердить незамедлительно. Р.А. Элдшер, секретарь военного ведомства».
Оказывается, три военных судна неопознанной принадлежности были замечены в Мексиканском заливе, и, по предположению командования, они дрейфовали в ожидании американского флота.
Морское ведомство поспешно приступило к выяснению обстоятельств этого дела, а генерал Шефтер приказал флоту вернуться в гавань. На берег сходить запрещалось даже на короткое время, поэтому вот уже шесть дней армия пребывала в заточении на пароходах, и у Нейла не было возможности даже навестить Джессику. Он уже подумывал о том, не прыгнуть ли ему за борт, и всерьез боялся, что отчаяние вскоре доведет его до этого.
«Лихие ковбои» томились от скуки, изнемогали от ожидания, и настроение у всех было прескверное. Полковник Рузвельт вышагивал по палубе, точно голодный тигр в клетке. Нейл с товарищами следили, как он ходит все взад и вперед, взад и вперед, бормоча что-то себе под нос.
Откуда им было знать, что по ночам у себя в каюте Рузвельт изливал свое отчаяние в длинных письмах к Генри Кэботу Лоджу
: «Я чувствую, что не гожусь на роль командира этого полка – скорее, мне надо было бы командовать бригадой или дивизией либо взять на себя все, связанное с погрузкой и транспортировкой армии. Это дело удалось бы мне лучше, чем тем людям, чьей непосредственной обязанностью оно является...»
Нейл, глубоко погруженный в свои мысли и не обращавший внимания на остальных «Лихих ковбоев», не заметил и того, что с ним заговорил Прайс. Наконец тот тронул Нейла за плечо.
– Дансер, какого дьявола? Тебя что, загипнотизировал вид набережной? Ты уже несколько дней не сводишь с нее глаз!
Нейл оглянулся, сожалея, что его вывели из мечтательного состояния.
– Какого черта тебе нужно, Прайс? У меня нет настроения болтать с тобой попусту.
Прайс сделал вид, что обижен.
– Болтать попусту, говоришь? Ладно же, за это я не скажу тебе ничего. Так тебе и надо – за то, что говоришь столь неподобающим образом с офицером и джентльменом.
Нейл вздохнул с раздражением. Прайс уже не казался ему таким антипатичным, как когда-то; а в ту ночь и в тот день, когда они готовились к посадке на пароход, он обнаружил, что иногда в обществе Прайса бывает совсем не так противно, особенно когда он не щеголяет своими псевдо-западными словечками и манерами. Хотя Прайс в любой момент мог начать изображать из себя какого-то другого человека, его замечания всегда были полны юмора и время от времени даже проницательны. Даже у толстяка Кейджа с его дурацкими манерами студента последнего курсам лунообразной физиономией были свои хорошие стороны. «А может быть, – кривя губы, подумал Нейл, – это я стал терпимее».
С трудом улыбнувшись, он пренебрежительно осведомился:
– Ладно, дружище офицер и джентльмен, так что же у тебя за срочная новость?
Прайс засмеялся:
– Что могло бы сейчас сделать тебя самым счастливым человеком?
Нейл подумал, что больше всего на свете он хотел бы увидеть Джессику на пристани, узнать, что она по-прежнему любит его и будет ждать. Конечно, он не мог сказать это Прайсу, поэтому ответил словами, которых тот и ждал от него:
– Известие о том, что этот чертов пароход отплывает.
– Точно! – проговорил Прайс с широкой ухмылкой. – Я минуту назад слыхал, что Тедди получил сообщение: залив пуст, и наконец пришел приказ об отбытии. Что ты об этом скажешь? Я сам этого не видел, но Кейдж там был, и он рассказывает, что Тедди, услышав эту новость, исполнил настоящий индейский танец воина. Хотелось бы мне на это посмотреть!
Итак наконец-то к вечеру четырнадцатого июня флот, состоявший из тридцати пяти судов, четырех вспомогательных судов и четырнадцати кораблей конвоя – самый крупный военный флот, когда-либо отплывавший от берегов Америки, – вышел из гавани и взял курс на юго-восток.
Нейл Дансер окинул последним тоскливым взглядом удаляющийся причал, но увидел только трех чернокожих женщин, троих солдат и группу портовых грузчиков, наблюдавших, как они отплывают. Джессика так и не пришла, а он все стоял у перил и смотрел, пока расстояние и сгущавшиеся сумерки не сомкнулись за кормой «Юкатана», подобно занавесу, скрывшему за собой все, что осталось позади.
Когда флот вышел в море, в настроении «Лихих ковбоев» произошли значительные изменения к лучшему.
Полковник Рузвельт писал, что было приятно «плыть к югу по тропическим морям навстречу неведомому». И хотя многие из жителей юго-западных штатов со страхом смотрели на необъятное водное пространство, расстилающееся во всех направлениях, а многие страдали от морской болезни, все были взволнованы предстоящим смелым предприятием, и в предвкушении долгожданной встречи с врагом настроение у всех было приподнятое.
Даже Нейл, чьи мысли по-прежнему наполовину были заняты Джессикой, вскоре заметно повеселел. За время плавания он ближе познакомился со многими «Лихими ковбоями», и, несмотря на тесноту, царившую на пароходе, и ужасное питание, это было неплохое времяпрепровождение.
А потом, ранним утром двадцать второго июня, в поле зрения флота появилась цель их путешествия – Куба. Вскоре «Юкатан» подошел к берегу, и поступил приказ о высадке.
Вокруг царила суматоха, и Нейл, собиравший свои вещи, был охвачен сложными чувствами. С одной стороны, он кипел от возбуждения, рвался в бой, стремился навстречу врагу. А с другой стороны, раздумывал о несчастном случае, происшедшем в Тампе, когда взорвалась пушка. Он вспомнил оторванные и окровавленные конечности, лица, искаженные мукой. Очень может быть, что он умрет здесь, на этой чужой земле. Очень может быть, что он никогда не увидит ни Джессики, ни своих родителей.
Но молодой лейтенант решил, что не время размышлять о подобных вещах. Сосредоточившись на своем занятии, Нейл Дансер быстро собрал немногочисленные солдатские пожитки и присоединился к офицерам, стоявшим на палубе, страстно желая поскорее покинуть борт парохода и снова оказаться на твердой земле.
Но уже совсем готовые сойти на берег, они опять вынуждены были ждать. Высадка, так же как и все остальное в этой довольно комической войне, происходила в страшной неразберихе.
Однако «Лихим ковбоям» повезло больше, чем всем остальным. Они входили в бригаду под командованием бригадного генерала Янга, который обещал показать им, что такое битва, а генерал Янг был хорошим другом генерал-майора Джозефа Уилера, командующего кавалерией, Уилер сделал все, что мог, чтобы подразделения Янга – Вудбери – Рузвельта высадились поскорее.
Вскоре Нейл, Прайс и Кейдж сели в маленький десантный катер, и через несколько минут он уже мчался навстречу полосе мощного прибоя, а офицерские лошади, которых спустили за борт, с тем чтобы они добирались до берега собственными силами, с трудом плыли рядом с катером. Нейл не видел своего коня, Экскелибера, зато видел дико вытаращенные глаза другой лошади, отчаянно пытавшейся удержать голову над водой, и отвел взгляд.
– Это черт знает что такое – так обращаться с хорошей лошадью, – прокричал он Прайсу; тот только кивнул в ответ, лицо его позеленело, потому что их небольшой катер сильно качало.
Когда катер подошел ближе к берегу и прибой стал сильнее, Нейл, пытаясь удержаться на скамье, увидел, что какой-то человек упал за борт катера, идущего рядом с ними, и тут же исчез во вспененных волнах. Лейтенант почувствовал, что горло у него сжалось от ужаса: не было сделано ни малейшей попытки спасти тонущего. Он, конечно, знал, что они не могут останавливаться из-за этого; единственное, что они могли сделать, – это стараться, чтобы не перевернулся их собственный катер. Несчастный пошел ко дну, испустив всего лишь один крик о помощи. Он исчез бесследно. Исчез, словно никогда не жил на свете.
Наконец они все же оказались на берегу, и вещи их были целы, а катера вернулись к пароходу за другими оставшимися на борту.
Пока лейтенанты Прайс и Кейдж собирали свои эскадроны, Нейл принялся искать их капитана, Питера Тэннера, но того нигде не было. Зато Нейл нашел своего коня, Экскелибера; он погладил дрожавшее животное по шее и быстро вытер его. К тому времени, когда эскадроны собрались, Нейл уже оседлал Экскелибера и был готов следовать дальше, но капитана по-прежнему нигде не было.
Войска расквартировались в маленькой деревушке под названием Дайкири, вокруг которой когда-то была плантация сахарного тростника. Деревушка казалась заброшенной, и разведчики-кубинцы доложили, что испанцы только что оставили Дайкири и наверняка направились в Сантьяго.
Вскоре Нейл узнал, что генерал Уилер поставил перед Янгом задачу преследовать отступавших испанцев со всей возможной скоростью, поэтому приказал выдвигаться немедленно, чтобы оказать поддержку генералу Лаутону, которому, в свою очередь, было поручено развернуть авангардные части в четырех милях к западу по направлению к Сантьяго.
Сначала, сидя верхом на Экскелибере, который, дрожа, рвался вперед, Нейл не знал, что ему делать. Куда делся капитан Тэннер? Оставив Прайса вместо себя, Нейл проехал в голову колонны, где на своем гнедом сидел майор Китон. Нейл сообщил майору о пропавшем капитане, и старый офицер, высокий человек с волосами цвета песка и бостонским акцентом, проговорил:
– Очень сожалею, Дансер. Я полагал, вы уже знаете. – И капитан вздохнул. – Кажется, в этой войне все идет не как нужно, в том числе это относится и к связи. Капитан Тэннер очень болен, у него что-то вроде тропической лихорадки. Он даже не сошел на берег, поэтому, очевидно, командование переходит к вам, лейтенант. Желаю удачи!
Ошеломленный Нейл направился обратно к своему эскадрону. Сноску эскадрону. Молодой лейтенант вовсе не был уверен, что сумеет им командовать. Конечно, он и раньше предполагал такой вариант хода событий, даже мечтал о нем, но теперь, когда мечта превратилась в реальность, молодой человек не был уверен, что ему этого хочется. Но выбора у него не оставалось. Он офицер и по своему рангу в соответствии с присягой должен занять место капитана Тэннера.
К тому времени как Нейл вернулся к своим, эскадрон, стоявший перед ними, уже двинулся. Нейл прокричал приказ о выступлении – самым твердым голосом, на какой был способен, – и его эскадрон также тронулся вперед.
Нейл увидел, что Кейдж отыскал своего коня в отличие от Прайса, который все еще шел пешком, как и все срочнослужащие и сержанты.
Как только приказ выступать был передан по всему строю, «Лихие ковбои» начали свой одиннадцатимильный поход по пескам к Сайбони, еще одной деревушке, лежавшей в западном направлении.
Пока безлошадные выходцы из юго-западных штатов, составлявшие Первый добровольческий кавалерийский полк, тащились по песку, с трудом передвигая стертые ноги, остальные кавалеристы свистели и осыпали их насмешками. Нейл услышал чей-то голос, перекрывший все голоса:
– А ведь здорово, когда у тебя есть лошадь!
Ковбои не обращали внимания на эти насмешки: лица их были полны решимости, глаза устремлены вперед. Большая часть этих людей преодолела множество препятствий, чтобы оказаться здесь, и, конные или пешие, они все равно участвовали в этой войне наравне со всеми остальными.
– Ради Христа, Дансер, неужели нельзя торопиться медленее? – Прайс, трусивший рядом с Экскелиберем раздраженно посмотрел на Нейла.
Лицо Прайса стало красным от жары и напряжения, и по нему градом катился пот.
Нейл, чувствуя себя почти так же отвратительно, как Прайс, покачал головой.
– Мне очень жаль, Прайс, но полковник Вудбери приказал двигаться как можно быстрее. Мне это нравится не больше, чем тебе.
– Ну разумеется! – И Прайс сплюнул на песок. – Тебе хорошо говорить, у тебя есть лошадь. – Он замедлил шаг и отстал.
Нейл вздохнул. Он понимал, что чувствуют Прайс и остальные «Лихие ковбои», идя пешком, но война есть война, а приказ полковника Вудбери был недвусмысленным. Генерал Янг, решивший лично командовать двумя регулярными кавалерийскими полками, следуя по правой дороге через равнину, уже приближался к своей цели – Лас-Гуасимасу, а «Лихие ковбои» двигались от моря напрямую, через холмы. Решение Янга разбудило в Вудбери страсть к соревнованию; полковник твердо вознамерился добраться до Лас-Гуасимаса раньше Янга с его полками.
Разведчики-кубинцы доложили, что, судя по всему, испанцы отступают перед лицом быстро продвигающихся американских отрядов; но вдруг, когда «Лихие ковбои» уже приближались к Лас-Гуасимасу, джунгли ожили – оттуда раздались выстрелы.
Нейл, выругавшись, спешился и укрылся за валуном, лежавшим на краю тропы. Казалось, что они внезапно попали в страшный сон – только что в джунглях царила почти пугающая тишина, и вдруг она взорвалась визгом пуль и криками испуганных людей.
Нейл окинул взглядом своих подчиненных и с облегчением увидел, что во время этого нападения из засады никто не был убит; им удалось найти укрытия, но остальные эскадроны оказались на виду, и прямо на глазах у Нейла упал Хэмильтон Фиш, получив пулю в грудь, а рядом рухнул как подкошенный еще один солдат.
Страшная ярость охватила Нейла. Страх его исчез, и он начал упорно бить по зарослям, стреляя в невидимого врага. Впервые он мысленно назвал испанцев врагами. Он утратил всякое представление о времени – он перезаряжал свое ружье, расстреливая все патроны, потом снова и снова вставлял новую обойму. В промежутках между выстрелами Нейл слышал крики раненых и умирающих.
Уловив позади себя какое-то движение, Нейл в страхе обернулся, решив, что это враг, но это оказался капитан Капрон, вскочивший на ноги и разрядивший револьвер в какую-то фигуру, выступившую на миг из-за ствола дерева; фигура выстрелила и снова спрягалась.
Нейл с ужасом увидел, что капитан Кэпрон застонал, схватился за грудь и медленно опустился на землю. Молодой кавалерист бросился к нему с криком «Капитан! Капитан!».
Но он махнул рукой:
– Не обращайте на меня внимания, ребята. Продолжайте бой.
Два санитара поспешили к капитану, и Нейл, поняв, что он ничем не может здесь помочь, снова залег на землю и принялся размеренно выпускать пулю за пулей.
Прошла, как всем показалось, вечность, когда постепенно огневой шквал ослаб и наконец совсем прекратился. Наступила тишина; в воздухе висел удушливый дым и острый запах пороха; раздавались стоны раненых.
Нейл подумал, что преисподняя, наверное, выглядит примерно так же. Он в изнеможении оперся о свое ружье и прислонился к валуну, за которым все это время укрывался; молодой человек слишком устал, он был так подавлен, что не мог даже радоваться, что сам уцелел.
В молчании джунглей измученные люди принялись хоронить убитых, число которых достигло шестнадцати человек. Еще пятнадцать были ранены. Нейл, помогавший рыть братскую могилу, размышлял – не слишком ли это дорогая цена.
Он услышал от Кейджа, что Эдвард Маршалл, корреспондент из газеты, серьезно ранен и что его отнесли в тыл Ричард Хардинг Девис и Стивен Крейн.
Вспомнив свое знакомство с Крейном, Нейл подивился, как этот изящный, слабый на вид человек выдержал трудный путь и яростный бой. Теперь стало понятно, почему он, Нейл, вместе с остальными оказался здесь – они воевали за общее дело; но подвергать себя опасности, с тем чтобы позже написать об этом, – это было выше его понимания. И все равно, корреспонденты – смелые люди, этого нельзя было не признать.
Эскадрон Нейла потерял всего лишь одного человека, хотя несколько солдат получили серьезные ранения. Собрав своих усталых, мокрых от пота людей, Нейл с удивлением обнаружил, что большинство пребывают в приподнятом настроении, что «первая стычка с испанцами» их явно воодушевила.
В течение многих дней после столкновения при Лас-Гуасимас войскам почти не поступало провианта, потому что интендантские службы фактически полностью потеряли дееспособность, напуганные ужасами сражения. «Лихие ковбои» хоть что-то ели, потому что полковник Рузвельт организовал группы снабженцев и отправлял их назад, на побережье, где они на его собственные средства закупали все, что удавалось найти.
А потом из-за болезни генерала Янга полковник Вудбери был повышен в чине и стал бригадным генералом, а лейтенант-полковник Рузвельт – полковником Пятого кавалерийского добровольческого полка.
Тридцатого июня был получен приказ двигаться к Сантьяго.
Нейл был рад сняться с места. Все лучше, чем сидеть среди этой душной тропической жары в ожидании и полной неизвестности касательно происходящего. Ночи его были полны снов, в которых безликие враги стреляли в него из темноты, и он лежал, раненый или умирающий. Кошмары чередовались со снами о Джессике, но и эти сны тоже были малоприятными: он видел Джессику, но не мог дотянуться до нее. Между ними постоянно возникала какая-то преграда. Днем Нейл размышлял, вспоминает ли она о нем, скучает ли по нему хоть немного, будет ли она ждать его, будет ли он ей дорог, когда вернется?
И вот они опять оказались на марше, преодолевая джунгли, изнемогая под бременем тяжелого лагерного снаряжения и амуниции. Джунгли, как и испанцы под Лас-Гуасимасом, собирали с них дань. Острые шипы кактусов, прозванных «испанскими штыками», вонзались в тело и рвали форму; людей косила страшная жара и лихорадка.
При первом же взгляде на Сантьяго Нейла охватили разноречивые чувства. Город был красив: он располагался в живописной долине, окруженный с севера и востока высокими зелеными холмами, возвышавшимися над городом. Прежде всего молодой человек подумал о мирных жителях Сантьяго и помрачнел при мысли о том, что пушки и ружья солдат будут причиной гибели неповинных женщин и детей. Однако потом его зоркий солдатский глаз различил на склонах холмов Зюрты и блокгаузы, и Нейл стал размышлять о возможной тактике боя и строить предположения, как старшие офицеры спланируют наступление.
Он сразу понял, что у испанцев сильные позиции, и что холмы – Эль-Кани и Сан-Хуан – необходимы для защиты города, а их захват – для успешного штурма. Да, холмы – это ключи к победе.
Когда наконец они получили приказ, Нейл был рад тому, что его анализ позиций оказался правильным. Регулярные войска были брошены в атаку на Эль-Кани при поддержке полковника Вудбери; большого сопротивления они не ожидали.
К сожалению, это суждение оказалось совершенно ошибочным, и вскоре Нейл и его эскадрон залегли у холма в долине, оказавшись под сильным обстрелом. Насколько Нейл мог судить, приказ, который они получили, был весьма неточен. «Лихие ковбои» заняли очень неудачную позицию – прямо перед испанскими батареями, – и огонь пригвоздил их к земле. При этом никакое отступление было невозможно – на дороге позади них скопились свои же войска. Наблюдая в бессильном негодовании, как его людей косит град свинца, Нейл проклинал глупость командиров, которые бросили их прямо под огонь испанцев. Те применяли бездымный порох, и поэтому «Лихие ковбои» не могли в точности определить, откуда именно ведется стрельба. Сами же они при каждом выстреле обнаруживали свое местоположение.
И вдруг, когда уже казалось, что хуже быть не может, огромный военный воздушный шар, сорвавшийся с привязи и всплывший в вышину, был взорван артиллерией испанцев, не принеся никакой пользы и только выдав расположение продвигающейся вперед колонны под началом генерала Уилера.
Эскадрон Нейла был прижат к земле огнем из укреплений, находившихся над ними; молодой лейтенант со своими людьми не мог ни перейти в атаку, ни отступить. Никогда Нейл не оказывался в таком безнадежном положении. В полном отчаянии молодой человек разрядил ружье, выпалив наугад, без видимой цели.
Потом, припав к земле за своим ненадежным прикрытием, он немного отдышался и осторожно огляделся вокруг. И с ужасом увидел меньше чем в тридцати ярдах от себя Экскелибера, который пасся на клочке земли, поросшем негустой травкой. Пули так и свистели вокруг него. Нейл ехал на нем к боевой позиции, потом, спешившись и привязав коня к дереву, проделал остаток пути пешком. Очевидно, Экскелибер каким-то образом отвязался.
Не думая ни о чем, кроме своей лошади, молодой человек вскочил и побежал, пригибаясь к земле и петляя. Он добрался до коня целым и невредимым, сунул ружье в чехол и, вспрыгнув в седло, ударил коня по бокам каблуками сапог.
Экскелибер устремился к деревьям, но прежде чем он добрался до них, Нейл почувствовал, как что-то ударило его в левое плечо. Сначала юноша только удивился, но потом появилась боль: она быстро распространялась, тяжелая пульсирующая боль, которая сразу же лишила его сил. Сознание стало меркнуть, и последнее, что Нейл сделал сознательно, – повалился вперед и обхватил руками шею Экскелибера.
Глава 14
Собрание, по мнению Джессики, прошло не слишком-то весело. Прежде всего Брилл Крогер очень огорчился, когда ему сказали, что решено отменить балы, огорчился, несмотря на то что ее отец объяснил ему: теперь, когда военные действия уже ведутся на Кубе, а припасами забиты все доки, нет надобности собирать дополнительные деньги на провиант и оружие. К тому же, согласно оценкам газет, война была почти закончена.
И потом случай с Дульси Томас, которая пропала и не появлялась уже больше недели. Вся Тампа говорила об этом исчезновении, и хотя в полицию обратились сразу же после того, как она не пришла вечером домой, до сих пор ничего конкретного не выяснилось.
К тому же сама Джессика чувствовала себя не лучшим образом. Она так и не смогла вспомнить события, происходившие с ней перед пожаром в Айбор-Сити. Неделя, предшествующая пожару, оставалась сплошным белым пятном, хотя всю свою остальную жизнь Джессика прекрасно помнила. Конечно, родители, как могли, рассказали ей о событиях этих дней, но ведь они не были с ней рядом ежеминутно. Иногда перед ней вставал образ какого-то привлекательного молодого человека в военной форме, но она не могла вспомнить, как его зовут, и не понимала, с какой стати он появляется в ее памяти. А если она принималась упорно размышлять о нем, образ исчезал.
Впрочем, благодаря пожару произошло и кое-что хорошее: она подружилась с семейством Мендесов. Ей очень нравилась Мария, ее привлекал Рамон, хотя с тех пор, как он зашел навестить ее после несчастного случая, она виделась с ним всего лишь один раз – когда пришла на собрание комитета кубинского бала. Там обсуждалась возможность отмены и бала в Айбор-Сити, и бала в отеле «Залив Тампа».
На этом собрании Рамон держался с ней вежливо, но сдержанно. Дважды она поймала на себе его взгляд, когда он, по-видимому, думал, что она этого не замечает. Казалось, она ему нравится. Почему же он так сопротивлялся этому чувству?
И вот теперь, когда балы определенно отменили, а войска отбыли – по крайней мере та их часть, которая по-настоящему участвовала в сражениях, – в Тампе воцарилась удушающая летняя жара, и вместе с ней всех охватила вялость и усталость.
Джессика достала батистовый платочек и вытерла лоб. Почему она такая грустная, такая подавленная? Из-за потери памяти? Наверное, это так. Как будто у нее в голове есть что-то вроде ширмы, и за этой ширмой скрывается что-то такое, о чем она
должнавспомнить, какое-то забытое событие, которое дразнит ее и сводит с ума. Что же это такое?
С отбытием армии жизнь в городе почти замерла. Хотя за пределами Тампы все еще стояли лагерем около двенадцати тысяч солдат, но это были люди разочарованные, удрученные тем, что они не отбыли вместе со всеми. По большей части это были добровольцы: выучка у них была плохая, дисциплина – хуже, чем в регулярных войсках. В лагере господствовали беспорядок и пьянство, к самым элементарным правилам лагерной санитарии там относились с полным пренебрежением. Этот удручающий факт, а также нехватка свежей воды и сильная летняя жара привели к распространению малярии и тифа; множество людей умерло! Для Тампы то было не очень-то счастливое время, несмотря на то что войну явно выигрывали американцы и кубинцы.
«Для меня это тоже несчастливое время», – думала Джессика.
– Я еду, папа, – упрямо заявил Рамон. – Я еду на Кубу с генералом Нуньесом и его людьми. Что бы вы все ни говорили, меня ничто не остановит. Именно этой возможности я и ждал!
Феликс Мендес внимательно смотрел на старшего сына; лицо его осунулось. Наконец, пожав плечами, он отвернулся.
– Если это так, я уж лучше не буду тратить понапрасну слова. Если таково твое окончательное решение – что ж, да будет так.
Остальные члены семьи, так же как и Карлос, молчали, и вид у всех был серьезный. Рамон повернулся к Эдуардо:
– Что скажешь ты, брат? Ты поедешь со мной? Тот поднялся с зардевшимся лицом.
– Конечно. Я тоже ждал этого момента. Рамон взглянул на Карлоса:
– А ты, Карлос? Ты тоже с нами? Карлос украдкой бросил взгляд на Марию.
– Да, дружище, я тоже поеду с вами. Когда мы отбываем?
– Через неделю с небольшим, под началом генерала Нуньеса и полковника Мендеса Миранды.
Мария издала какой-то протестующий возглас, но мать повернулась и обняла ее.
– Таковы уж мужчины, дочка. Мы с тобой ничего не можем здесь поделать – только отпустить их, молиться за них и терпеливо ждать их возвращения.
Мария почувствовала, как жаркие слезы хлынули у нее из глаз, оттолкнула материнские руки и выбежала из комнаты.
Если мужчины таковы, то это очень глупо; но она решительно отказывалась поверить, что все женщины способны только безропотно подчиняться решениям мужчин, а потом ждать и молиться. Она, например, намеревалась сделать все, что в ее силах, лишь бы убедить Карлоса не ехать. Рамона убеждать бесполезно, это она знает; Эдуардо, конечно же, последует за старшим братом. Какая бессмыслица! Их всех могут убить. Слава Богу, маленький Пауло еще слишком юн, чтобы идти с ними.
Девушка стояла во дворике позади дома, вдыхая тяжелый запах ночных цветов, наполнявший влажную тьму, и вытирала кулачками слезы. Вдруг она услышала, как открылась дверь кухни, и на дорожке, усыпанной щебнем, раздались шаги.
– Не плачь, Мария. Не плачь, любовь моя. Мы вернемся; мы все обязательно вернемся, вот увидишь.
Мария, хотя все еще и сердилась, не могла не повернуться к Карлосу, заключившему ее в объятия. Спрятав лицо у него на груди, она пыталась разобраться в своих чувствах.
– Я знаю, что ты не совсем понимаешь нас, Мария. Но мы
должныэто сделать. Для самих себя. Для Кубы. Это наша последняя возможность. Эта экспедиция, вероятно, последняя, которая будет послана на Кубу, и это большая честь – служить под началом генерала Нуньеса и полковника Мендеса.
Мария подняла голову.
– Ты прав, Карлос, я действительно не понимаю вас. Война почти выиграна. Так утверждают газеты. Почему тебе понадобилось ехать туда именно сейчас?
Молодой человек покачал головой.
– Этого я не могу объяснить, объяснить так, чтобы ты по-настоящему поняла, что это значит для нас. Но мы уезжаем ненадолго, а когда вернемся, может быть, ты решишь, что ответить на мой вопрос?
Мария высвободилась из его объятий, хотя для этого ей понадобилось сделать над собой некоторое усилие.
– И может быть, мой ответ будет отрицательным! Может быть, я не желаю выходить замуж за человека, который настолько неразумен, что так безрассудно рискует жизнью!
Карлос опять протянул к ней руки.
– Мария, ты ведь так не думаешь! Она уклонилась от объятий.
– Может быть, раньше и не думала. Я ни в чем не уверена. Но в настоящий момент я думаю именно так, как я сказала.
– Мария, я не хочу уезжать так! Мы не можем расстаться, поссорившись. Скажи мне что-нибудь хорошее, и я увезу это с собой, что-нибудь такое, что будет согревать меня, пока я буду вдали от тебя.
Мария, чья решимость несколько ослабла, дала себя обнять.
– Карлос, ты мне небезразличен, ты должен это знать. Может быть, я даже люблю тебя. Я наверняка знаю, что мне очень приятно быть с тобой, что с тобой я весела, но я еще не поняла, хочу ли провести с тобой всю жизнь, не знаю, готова ли я принимать такие серьезные решения. Ты говоришь, что должен ехать. Хорошо, поезжай и возвращайся как можно скорее. К твоему возвращению я постараюсь принять решение.
Наклонив голову, Карлос прижался к губам девушки долгим поцелуем. Мария почувствовала его рядом с собой, почувствовала тепло его тела, и ее охватила такая глубокая тоска, что сердце, казалось, вот-вот разорвется.
Отодвинувшись от юноши, Мария взглянула на него:
– Разве тебе безразлично то, что ты нужен здесь, Карлос? После пожара надо столько всего заново построить. И что насчет пожара? Это дело рук Хулио? Ходят слухи, что это он виноват. Собираются ли испанцы мстить? Здесь нужен кто-то вроде тебя – чтобы во всем разобраться и решить, что делать.
Он прижался щекой к ее щеке.
– Настоящих доказательств, что фабрику сжег Хулио, нет, хотя он, по-видимому, сбежал из Айбор-Сити. Во всяком случае, найти его не могут. А вот что Рикардо Арагонес бросил бомбу в наш клуб, вполне доказано. Но поскольку дела на войне оборачиваются не в пользу иберийцев, я думаю, испанцы не будут настаивать на разбирательстве. Я уверен, что думать о пожаре и о том, будут ли испанцы мстить, нечего. Что же касается строительства, то найдутся и другие, и, конечно, они больше годятся для этого, чем я. Нет, любовь моя, я должен ехать, даже если это опечалит тебя. Прости меня.
И он опять заключил девушку в объятия, и та не противилась. Может быть, мама права в каком-то смысле. Может быть, именно так и должно быть. Она сделала все, что в ее силах, теперь все в руках Господа Бога.
Брилл Крогер ходил по своему номеру, злой и угрюмый, сигара его дымила, и всякий раз, когда Крогер ставил ногу на ковер, казалось, что он наносит ковру удар. Проклятие! Что происходит? Почему все идет наперекосяк? Крогер привык к удачам, но не к провалам, а теперь дело шло к тому, что его планы вот-вот полетят ко всем чертям. Все его усилия, все его расходы – все впустую.
Денег у Крогера почти не осталось. Небольшие сбережения ушли на то, чтобы расположиться в этом дорогом отеле, жить так, как он жил, угощать и обхаживать нужных людей. И вот теперь эти чертовы провинциалы хотят отменить сбор денег – уже решили отменить его! Должен был найтись какой-то способ спасти положение. Он должен был придумать некий новый план, чтобы окупить свои расходы.