разве ты не знаешь что это такое?
      Борода пропустил ученую тираду мимо ушей и сказал:
      - Коля, сарай-это пикап. "Волга"-пикап. Понятно?
      - Теперь понятно, - сказал Беляев. - "Волга"-пикап - это сарай.
      - Сарай, - подтвердил Комаров.
      - У тебя, Коля, покупателя не найдется? Беляев задумался, сдвинул шапку на затылок, затем спросил:
      - Хау мач?
      - Что?
      - Ну, сколько стоит?
      - Десять, - сказал Борода.
      - Дорого.
      - Да он почти что новый!
      - Все равно дорого.
      - Ну не ты же будешь платить! - повысил голос Борода.
      Комаров не вмешивался в разговор, чтобы не омрачить собственного праздника. Праздник этот дался ему нелегко. Нужно было пересилить себя и позвонить Беляеву, убедить его, притащить.
      Беляев минуту соображал, перебирая в уме потенциальных покупателей, и остановился на Афике Аллахвердиеве, который приехал на стажировку на их кафедру из Баку.
      - Найду, - сказал Беляев, предполагая сдать машину Афику за пятнадцать.
      - На следующей неделе надо забирать, - сказал Борода.
      - Не забирать, а смотреть.
      - Конечно! - сказал Борода. - Но там смотреть нечего. Тачка почти что нулевая.
      - Все равно, покупатель же должен взглянуть на нее, - сказал Беляев, наблюдая за тем, как Комаров делает поворот с Восстания на Пресню через петлю у Герцена. - Цвет какой? - спросил он.
      - Белая.
      - Хороший цвет.
      - Плохого не держим. А эта что, плохой? Да Левка ее пройдет немного и заиграет! Правда, Левик?
      - Нет вопросов!
      Комаров все время улыбался, даже если он хотел выглядеть серьезным. Его серьезность, даже если она возникала, была с оттенком улыбчивости. Это
      у Беляева никогда такого выражения по укоренившейся внутренней привычке не было. Характерное для него выражение - недовольство, холодность. К такому человеку и подходить-то непросто, не то что задавать вопросы. Губы плотно сжаты, даже поджаты, а когда Беляев о чем-либо напряженно думал, то они, сжатые, вытягивались вперед, как у утенка.
      - Кто сегодня играет? - спросил Борода.
      - Во что? - удивленно спросил Беляев.
      - В шайбу.
      - Конюшня со "Спартаком", - сказал Комаров.
      - Не скучно будет дежурить. Я старый ящик притащил в каптерку. Теперь как в кино, механики, слесаря, шоферня глазеют.
      Когда Борода вышел у своего таксопарка, Комаров, поправляя очки на переносице мизинцем, спросил:
      - Куда прикажете, шеф? - и заржал.
      - Поедем в институт за елками, - сказал Беляев.
      Снег белел в свете фонарей, на некоторых площадях переливались огнями огромные елки. Казалось, в самом воздухе витал праздничный, предновогодний дух. Уютно было сидеть в машине, смотреть по сторонам: на светящиеся гирлянды над улицами, на витрины магазинов, на яркие фонари, на прохожих, на потоки машин, на многочисленные горящие окна домов.
      - Чего ты, Коля, сказал "за елками"? Несколько елок, что ли, будем брать?
      - Две. Одну я обещал, завезем.
      - Понятно. Я уже своим поставил, - сказал Комаров. - С Бородой на "УАЗике? > сгоняли за город, я местечко знаю, и срубили пять елок.
      - На такой мелочи залететь можно, - сказал Беляев.
      - А на чем нельзя не залететь?
      - Тоже верно, - согласился Беляев.
      - У нас на любой ерунде залететь можно. Подъехали к институту и остановились перед тяжелыми воротами и калиткой в них во двор. Грузовик с елками стоял у институтских боксов. Люди толпились, сверяли свои фамилии в списках, получали елки, связывали их. Предпрофкома Брусков, в телогрейке, раздавал команды. Увидев Беляева, бросил громко девушке со списком:
      - Беляев, партком!
      - Две? - спросила девушка.
      Студенты поковырялись в елочных завалах в длинном кузове и сбросили Беляеву пару густых, сочных елок с одурманивающим запахом хвои.
      - Сумасшедшие елки! - воскликнул Комаров, разматывая веревочную бухту для их обвязки. Он, слегка прищурившись, посмотрел на Беляева, как бы оценивая его положение в институте, и улыбнувшись, вполне оценил это положение.
      Брусков, продолжая отдавать команды, подошел к Беляеву и спросил:
      - Шоколадные конфеты в коробках нужны?
      - Ассорти? - спросил Беляев.
      - Первоклассное! - сказал полнощекий Брусков. - Если берешь, то зайдем ко мне.
      Вынесли елки к новокупленной "Волге", Комаров стал пристраивать их на крыше, а Беляев побежал в профком.
      На лестнице встретил - по пословице: "На ловца и зверь бежит" - Афика Аллахвердиева, с черным "дипломатом" в руках, в отличном костюме, с серебром на висках аккуратной прически и с тонкой полоской усиков над верхней губой.
      - Афик, есть машина, - сразу сказал Беляев.
      У Аллахвердиева вспыхнул взгляд.
      - "Волга"?
      - Не просто "Волга", а сарай. Аллахвердиев непонимающе пожал плечами.
      - Зачем "сарай", мне "Волга" покупать хотел!
      - Ты не знаешь, что такое "сарай"?
      - Я не знаю такой "сарай".
      - А еще машину хочешь! - подзадорил его Беляев.
      - Я хочу машина "Волга", - сказал растерянно Аллахвердиев, произнося название как "Вольга".
      - А сарай брать не будешь?
      - "Сарай" я не буду.
      - Может быть, возьмешь сарай? Аллахвердиев с непониманием смотрел на Беляева.
      - А какой "сарай" марки? - вдруг хитро спросил Аллахвердиев.
      - Сарай марки "Волга"!
      - Это другая "Волга", не такая "Волга"? - осторожно спросил Аллахвердиев, пытаясь вникнуть в стиль разговора Беляева.
      - Другая! Это - "Волга"-пикап! Аллахвердиев изумленно возвел очи к потолку.
      - Так бы и говорил! - воскликнул он. - Такой "Волга" я только мечтал! На дачу ездить прекрасно!
      - Где у тебя дача?
      - На берегу Каспия. На Апшероне.
      - Не дурно ты, Афик, там устроился!
      - Приезжай, гостем будешь. Вино, шашлык, море! Сколько?
      - За сарай?
      - За "сарай"! - засмеялся Аллахвердиев, обнажая золотые коронки справа и слева.
      - Двадцать, - спокойно решил проверить платежеспособность Аллахвердиева Беляев.
      - Много.
      - Как хочешь, - сделал движение по лестнице Беляев, сказав это довольно равнодушно.
      - Подожди. Новый "сарай"?
      - Почти новый.
      - Какие километры? - спросил Аллахвердиев.
      - Десять тысяч.
      - Хорошо. По рукам! - сказал Аллахвердиев. - Когда смотреть буду, когда покупать буду?
      - На следующей неделе.
      У Брускова в профкоме высились коробки с конфетами, тюки с заказами, на спинке стула висел костюм Деда Мороза, а на столе лежали яркие билеты на Елку в Кремль.
      Беляев молча достал из бумажника сотню, бросил ее на стол и сказал:
      - Пять коробок конфет и пять билетов в Кремль.
      Из глушителя комаровской "Волги" шел дымок. Беляев взглянул на елки, надежно привязанные к крыше (Комаров догадался пропустить веревки через салон, потому что багажника-решетки на крыше не было), открыл заднюю, пока еще дырявую дверь, и положил сверток с конфетами на заднее сиденье. Сам сел рядом с Комаровым впереди.
      - Куда изволите, шеф?
      - Домой, - сказал Беляев и некоторое время внимательно смотрел на Комарова.
      И Беляеву хотелось думать, что Комаров - человек преданный, терпеливый, достаточно честный.
      Комаров тронул машину, а Беляев спохватился:
      - Через Пятницкую!
      - Понятно, шеф! - отозвался бодро Комаров, причем слово "шеф" он произнес с едва заметным уважением, не как бывший однокашник, а как человек, принятый на работу, пусть и неофициальную.
      Иосиф Моисеевич с какими-то ребятами выгружал из "Москвича" пачки с какими-то книгами. Увидев елку, Иосиф Моисеевич возликовал. Комаров пронес его елку в квартирку и, еще до того, как поставить ее в угол, обвел зачарованным взглядом книги.
      - Никогда не видел столько книг. Как в книжном магазине! - сказал он Беляеву с чувством.
      - Молодому человеку нужны книжки? - спросил Иосиф Моисеевич.
      Комаров помялся, ему хотелось что-нибудь из книг приобрести, но у него не было денег. Беляев сам отобрал ему на свой вкус Кафку, Селинджера, Платонова, несколько детских книг и, расплачиваясь, спросил:
      - Осип, что это у тебя была за книжка в газетной обертке, которую ты прячешь в сейфе?
      - Какая книжка? - удивился Иосиф Моисеевич.
      - Ну, та, которую ты в прошлый раз доставал из сейфа?
      - Не помню, - сказал Иосиф Моисеевич. - В другой раз поищем. А что была за книжка?
      - Я же говорю, она была обернута газетой.
      - Черт, у меня много книг, которые я обертываю газетой. Ладно, как-нибудь в другой раз выясним.
      - А это что ты разгружаешь? - спросил Беляев, кивая на пачки, хотя на них были этикетки и он мог сам нагнуться и прочитать.
      - Швейцер, "Культура и этика".
      - Не слышал. Интересно?
      - Феноменально! - сказал Иосиф Моисеевич.
      - Можно экземплярчик?
      - Четвертак.
      - Нет вопросов.
      Комаров шепнул Беляеву на ухо:
      - Возьми и мне.
      Беляев удивленно посмотрел на него и так же шепотом спросил:
      - Зачем тебе "Культура и этика"?
      - Пригодится.
      - Тогда можно парочку, Осип?
      - Для тебя, Коля, все можно! В машине, когда ехали к Беляеву, Комаров сказал:
      - Здорово у тебя схвачено все!
      - Что "все"?
      - Ну, на работе, и у этого еврея.
      - Лева, где прошел Беляев, там еврею делать нечего! - рассмеялся Беляев.- Надо преодолевать комплекс неполноценности и крутиться так, чтобы у евреев только глаза мелькали от недоумения! Комплекс из себя выколачивать нужно! Ты понял меня?
      - Понял. Но не слишком-то выколотишь этот комплекс. У них все везде схвачено!
      - А ты - перехватывай. Вон Борода тачки перехватил! Схватите все тачки! Я схватил стройматериалы, еще кое-что. Не зевай! Действуй на опережение! И учись у евреев.
      - У них научишься! Жди. Они все в секрете держат!
      - Не скажи. Их нужно уметь к себе располагать. И вообще не делать из них культ.
      В переулке было безлюдно. Комаров ехал медленно и через приспущенное стекло было слышно, как скрипит снег под колесами. Комаров держал елку на плече, как полено, когда они остановились перед новой, поблескивающей лаком, дверью квартиры Беляева. На одной створке был вделан "волчок". Беляев открыл сначала один замок, потом второй, а затем уж и третий специальным ключом, похожим на напильник с зазубринками и согнутым на конце. Отворив внешнюю дверь, сунул ключ в скважину внутренней, такой же новой, двери. Сразу же послышались детские голоса и, когда Комаров втащил елку в прихожую, ярко вспыхнула в ней люстра с подвесками, и Саша с Мишей подбежали к елке и захлопали в ладоши от восторга.
      Комаров прислонил елку к стене, на которой в багетовых рамках висели масляные картины Коли, которого дома не было, учившегося в художественной школе. Паркет блистал под ногами золотистыми оттенками. Комаров раздевался и снимал ботинки, глядя на себя в огромное, из антиквариата, зеркало, двухметровое, от пола почти что до потолка. Вдоль другой стены высились книжные полки, застекленные, набитые книгами.
      Из дальней комнаты показалась Лиза, с книгой в руках. На ней было просторное домашнее платье, несколько скрывавшее беременность.
      - Елка, Лева! - оживилась она после чтения. Комаров надел шлепанцы и с чувством музейного посетителя стал ходить по прихожей, оглядывая ее. Все в ней было основательно, добротно, ново. Двери в комнаты поражали своею старинностью и белизной, на которой очень дорого смотрелись бронзовые тяжелые ручки в виде львиных голов.
      - Дворец! - произнес с придыханием Комаров, несколько лет не бывавший в этой квартире.
      - Брось ты! - сказал Беляев, поднимая трехлетнего Мишу над собой и сажая его на шею.
      - Мама! Мы будем сегодня наряжать елку?! - восторженно спросил Саша, с осторожностью притрагивающийся к елочным веткам.
      - Как папа решит, - сказала Лиза и спросила у вошедших: - Вы голодны?
      - Как звери! - сказал Беляев, снимая Мишу с плеч и ставя его возле Саши. - Сейчас мы с дядей Левой поедим, а потом займемся устройством елки. Да, ребятки? - обратился он к детям.
      - Да, да, да, да, да, да! - затараторил Саша весело, и Миша стал вторить ему и прыгать.
      - Новый год, Новый год, он подарки принесет! - скандировал пятилетний Саша.
      Комаров с Беляевым прошли в его комнату, в которой преобладали книги.
      - Неужели ты все прочитал? - спросил Комаров.
      - Нет, - усмехнулся Беляев, - я их держу для звукоизоляции и вместо обоев. Прекрасный интерьер?!
      - Черт, столько книг?! Когда ты успел их накупить! - выражал удивление Комаров, садясь в кресло. - Ну и терпение у тебя! Из одной комнаты сделал квартиру. Потрясающее терпение! А я дурак послушал Светку, поехал в двухкомнатную. Кухня - пять метров, прихожей - ноль, двоим не разойтись, комнаты проходные... Надо было мне, как и тебе, ждать.
      - Ждать, терпеть - это исключительные качества, - сказал полушутливо Беляев, - и ими обладают единицы. Человек всегда торопится. Конечно, торопиться нужно, смерть каждого поджидает, но торопиться нужно с умом. В терпении торопиться. Понимаешь?
      - Не очень.
      - Ну, взять, например, книгу. Объемный роман. Допустим Томаса Манна "Иосиф и его братья", - Беляев обвел глазами стеллаж и с трудом вытащил два полных тома романа. - Ставишь себе задачу за две недели прочитать эти два тома...
      - За две недели? Да ты что... Тут полгода нужно колупаться!
      Беляев смерил его скептическим взглядом.
      - Поэтому ты и ютишься в "хрущобе"! Вот тебе для проверки торопливого терпения. От доски до доски прочитать роман, последовательно, не глотая страниц, не пропуская. Нужно проверять себя. Для этого книги-замечательные тренажеры.
      - Но невозможно осилить за две недели эти два кирпича!
      - Ты спешишь, не начав читать. Давай прикинем, - сказал Беляев, смотря, сколько страниц в обеих книгах. - Так. Тысяча четыреста страниц. - Он взял из стола микрокалькулятор и стал считать. - Две минуты на страницу. Это будет... две тысячи восемьсот минут. Делим на шестьдесят... Получаем сорок шесть и шесть в периоде. Короче, сорок семь часов. Теперь посмотрим, сколько страниц нужно читать в день. Делим сорок семь на четырнадцать. Получаем... три, запятая, триста пятьдесят семь... Округляем, три с половиной часа. Комаров безрадостно вздохнул.
      - Нет, это не для меня. - Он взял книгу, полистал. - Да и текст сложный... Ну, что это такое:
      "Я тоже сподабливался кой-каких откровений, когда был моложе, и то, что я увидел во сне, когда против своей воли уехал из Беэршивы и, не подозревая того, набрел на известное место и на известный подступ, может, пожалуй, потягаться с тем, что показали тебе"? Как будто человек не может сказать попроще! Выпендривается этот Манн, как муха на стекле, вязью какой-то занимается!
      - Это было его задачей... Где-то в конце второго тома он сам об этом говорит. - Беляев заглянул в книгу. - Вот... "разработать до мелочей изложенное вкратце". Короче, Манн коротенькую легенду из Книги Бытия раздул на тысячу четыреста страниц!
      - Зачем?
      - Затем, чтобы ты, балбес, погрузился в мир мыслей, в эпоху, в другие измерения. И чтобы выковал свое терпение.
      - Ты сам-то прочитал эту словесную эквилибристику?
      - Последовательно, страница за страницей - нет...
      - Ну, а мне говоришь...
      - Но очень детально просматривал. Меня не интересовал Иосиф, меня интересовал сам Манн, его взгляд на библейские события.
      Комаров встал, показывая всем своим видом, что его это абсолютно не волнует.
      В комнату вбежал Миша, но сразу же остановился, смущаясь постороннего дяди. Комаров приветливо раскинул руки в стороны, присел и заулыбался. Маленькие детские ручки потянулись к нему, крепенькие, полненькие ручки с грязными ноготками. Миша был любитель поползать по полу, под столами и под кроватями. Однажды он заснул под кроватью и его долго искали. Комаров втащил его к себе на колени и стал тискать, качать, щекотать, нюхать детское тельце, целовать маленькие, пытливо-разбойничьи глазки, только что ставшие познавать мир.
      Миша потащил за руку Комарова в свою комнату, устланную красным мохнатым синтетическим ковром, по которому были разбросаны яркие пластмассовые кубики. Миша пришел в неописуемый восторг, когда Комаров в мгновение ока выстроил из этих кубиков башню.
      Глава XXII
      В комнате было темно, когда Беляев обнял Лизу и привлек к себе.
      - Осторожно, - сказала она.
      - Я хочу осмотреть твой животик, - сказал Беляев, потянулся рукой к розетке и включил елку.
      И в темноте вспыхнула елочная гирлянда, целые созвездия. Лампочки, снабженные прерывателем, мигали, целые кучки вспыхивающих и гаснущих огоньков. Лампочки были всех цветов - и зеленые, и красные, и лиловые, и желтые... Казалось, что в комнату залетело множество фосфоресцирующих бабочек. Они вспыхивали то на одной, то на другой мохнатой ветке, выхватывая из тьмы блестящие елочные украшения.
      - Как красиво! - прошептала Лиза.
      - Очень красиво, - согласился Беляев, лаская ее.
      - Ты меня любишь?
      - Да.
      - Между нами - третий, - сказала она. - Осторожно.
      - Я всегда люблю тебя осторожно. На потолке от елочных лампочек был цветастый луг: с травой, цветами, бабочками.
      - Когда ты молчишь, о чем ты думаешь? - спросила она.
      Он сжимал в своей руке ее руку.
      - Когда я молчу, я чаще всего ни о чем не думаю. Вернее, о чем-то думаю, но точно не могу сформулировать - о чем.
      - Странно. У меня такое же бывает. Вроде бы думаю, а о чем - не знаю.
      - Общие места.
      - Да.
      - Но много есть в жизни такого, о чем не хочется думать, - сказал он. Это - запретные темы.
      - Первый раз от тебя слышу о запретных темах.
      - Их много и лучше о них не думать, хотя можно и думать.
      - Например?
      - Что тебе говорить, ты сама знаешь... Есть вещи, о которых начинаешь думать, и все становится бессмысленным...
      - Молодец! Ты умный, и ты не думай о плохом.
      - Стараюсь. Но елка!
      - Что елка?
      - Елка - самая страшная вещь! Запретная тема! А мы ее ставим каждый год.
      - Почему "запретная"?
      - Сигнал смерти...
      Потом они лежали и смотрели в радужный от свечения елочной гирлянды потолок.
      - Вот и еще один год прошел, - сказала Лиза, прерывисто дыша.
      - Нам будет по тридцать! - с грустью сказал Беляев.
      - Как много...
      - И как все быстро совершается, - сказал он, стараясь не смотреть на Лизу, потому что после этого ему всегда было как-то неловко смотреть на нее.
      - А откуда у Левы появилась машина? - вдруг спросила она.
      - Тебе это очень нужно знать?
      - Да нет, не очень, но все же... Ты можешь не говорить, я сама знаю... догадываюсь. Напрасно ты это сделал.
      - Что сделал?
      - Купил ему машину.
      - Почему ты думаешь, что это я купил ему машину?
      - Не притворяйся, я все знаю и все вижу. Ты с утра до ночи бегаешь, работаешь, а он... Он очень хитрый парень. Вот увидишь, что он тебя рано или поздно бросит.
      Беляев едва слышно рассмеялся.
      - Это может быть только наоборот - я его могу бросить.
      - Тебе так кажется. Ты думаешь, что он тебя будет возить? Ты для этого покупал машину?
      В душе Беляева шевельнулась некая тревога. Не оттого, что Комаров может увести машину и сам исчезнуть, а то, что Лиза читала его мысли, его жизнь. Это было неприятно. Чувство, похожее на ревность, возникло в нем.
      - Да, я покупал машину для того, чтобы везде успевать.
      - Почему ты себе... нам машину не купил? - спросила Лиза и в ее голосе послышалась обида.
      - Потому что рано еще мне машину иметь! - достаточно грубо ответил Беляев, чтобы поставить Лизу на место.
      - А Левке не рано?
      Это был весомый аргумент, о котором почему-то Беляев не подумал, и этот аргумент с новой силой резанул его.
      - Машина куплена для работы, - сказал он растерянно.
      - И оформлена на него?
      - Да никуда он не денется! - огрызнулся Беляев.
      - Когда денется, будет поздно, - сказала Лиза. - Тебе нужно самому ездить. Послушай меня, купи себе машину и откажись ты от Левкиных услуг. Он как пиявка будет сосать тебя. Это такие люди, которые просто так не отвяжутся.
      - Ты себе противоречишь, - сказал Беляев. - То ты говоришь, что он меня бросит, то - не отвяжется!
      - Он тебя бросит тогда, когда поймет, что взять с тебя будет больше нечего.
      Беляев пошевелил рукой, придавленной полным лизиным бедром, освободил эту руку и положил на ее гладкое и горячее бедро сверху, чтобы затекшая рука отошла.
      - Ты думаешь, что наступит время, когда с меня нечего будет взять? усмехнулся Беляев.
      - Со всеми такое время наступает, - сказала Лиза и внезапно с чувством добавила: - Зачем ты держишь деньги в этой чертовой коробке!
      Беляев испуганно вздрогнул.
      - В какой коробке?
      - Не прикидывайся дурачком! Мишка залез к тебе под стол, пока я была на кухне, и выволок эту коробку! Разбросал фотохимикаты, а потом принялся за деньги! Хорошо, что я вовремя зашла в комнату! И хорошо, что ни Сашка, ни Колька не видели этих пачек! Господи, откуда ты набрал столько денег?!
      У Беляева перехватило дыхание и он минуту лежал в полной растерянности. Потом стал мучительно соображать, что ответить Лизе. Она ведь довольно часто повторяла, что ей не хватает денег на хозяйство, а он с завидной регулярностью отвечал, что у него нет денег. Вариантов ответа было два:
      либо сказать, что эти деньги не принадлежат ему, что выглядело бы достаточно глупо, поскольку кто бы ему дал такие деньги, допустим, на хранение;
      либо рассказать о своей коммерческой деятельности и в этом случае как бы полностью впустить Лизу в свою жизнь. Он выбрал второе, разумеется, после некоторых колебаний.
      - Я догадывалась, - резюмировала Лиза после услышанного откровения Беляева. - Но я не могла предположить, что у тебя такой талант! Теперь я понимаю, почему ты медлишь со всякими покупками, с той же машиной, например. Ты не хочешь показать окружающим, что ты не такой как они? Теперь я понимаю. Ты создаешь иллюзию, что очень медленно скапливаешь деньги, хотя бы на ту же квартиру.
      - Квартира не стоила больших затрат, - сказал он.
      - Конечно! - воскликнула Лиза. - Я - бесплатная, мои дети - бесплатные! А что, если я потребую с тебя по десять тысяч за каждого ребенка?
      Беляев приподнялся на локте и заглянул в глаза Лизы. Они были злые. Но и Беляев ощетинился.
      - А за Колю сколько ты мне дашь?! За то, что ты повела себя тогда с этим офицером как проститутка!
      - Я - проститутка?! - почти что задохнулась в крике Лиза.
      - Ты!
      Лиза наотмашь ударила его по лицу и вскочила с постели, голая, с большим животом, она зачем-то метнулась к елке, затем вернулась к кровати, надела ночную рубашку и сказала:
      - Мне до визгу надоело твое вранье! Откуда ты такой жлоб выискался?! Что ты хочешь с этими деньгами делать?!
      Беляев, стиснув зубы, дрожал в гневе.
      - Исчезни! - прошипел он.
      - Нет уж, теперь я не исчезну, - ехидно произнесла Лиза. - Куда мне теперь с этой оравой исчезать? Скорее ты исчезнешь. Я схожу в институт, поговорю, как это они такого типа в парткоме держат!
      Беляев вскочил в бешенстве с кровати, сжав кулаки.
      - Замолчи, убью!
      - Убей! - крикнула Лиза и подставила лицо. - У тебя силенок не хватит убить! Ты же трус! Каким же надо быть подлым человеком, чтобы иметь такие деньги и жене ни копейки не давать. Я едва свожу концы с концами. Хорошо, что моя мама помогает, а то бы совсем... А тебе наплевать на всех!
      - Мне наплевать? А эту квартиру я для кого делал? А дети, что, чужие у меня?
      - Я не уверена, что ты не ходишь по блядям! - крикнула Лиза.
      Беляев пораженно смотрел на нее, дивясь столь не свойственной Лизе лексике. Он явно недооценивал ее, считая, что ей многое в жизни неведомо. Как он глубоко заблуждался! В мгновение ока Лиза ему раскрыла глаза.
      Она повернулась и вышла из комнаты. Беляев удрученно заходил по комнате, собираясь с мыслями и успокаиваясь. Он поглядывал на огоньки елки и как бы пугался этих огоньков, которые каждый год манили его в год будущий, который тоже имел окончание такими же огоньками на такой же елке. Сколько можно повторений, словно вопрошал Беляев, а ему из угла кто-то отвечал: "Сколько нужно, столько и будет, деточка!" Черт, откуда взялось это "деточка"? Кто-то большой и суровый следил за ним из угла, и был так страшен в своей несгибаемой воле, что Беляев испуганно смирился с тем, что количество повторений в жизни не будет зависеть лично от него, Беляева, и что этими повторениями будет руководить некто, хотя и догадывался Беляев - к т о, но не мог даже про себя произнести это имя.
      Обнаружив, что он бродит по комнате голым, Беляев запел "Утро красит нежным светом", подошел к кровати и сел. Посидев некоторое время, наблюдая за мигающими огнями елки, он лег и укрылся одеялом. Не идти же за Лизой, не уговаривать же ее! Сама придет.
      - А кто ты, собственно, такой, чтобы к тебе приходили? - услышал он вопрос из угла. - Почему ты думаешь, что к тебе будут приходить? Ты должен уяснить одну простую мысль, что сам по себе ты никому не нужен. Приходят не к тебе, а к твоим деньгам. Помни это. Хорошенько помни и не переоценивай себя.
      - И даже Лиза ко мне не придет? - спросил Беляев.
      - Даже Лиза.
      - А дети? Дети придут?
      - И дети не придут.
      - Я не верю этому! - вскричал Беляев и увидел, что в комнату вошла Лиза.
      Она успела переодеться и была теперь в голубом платье, том, которое нравилось Беляеву. Лиза включила верхний свет.
      - Ты долго будешь валяться?
      - Что, уже утро?
      - Уже утро.
      - А почему на улице темно? - спросил он, глядя на темную щель в занавесках на окне.
      - Потому что зимой светает поздно, - сказала Лиза. - На вот, почисть. Она протянула ему корзинку, доверху набитую ложками и вилками, золотисто поблескивающими. Он взял ложку, тяжелую, с вензелями на ручке, совершенно новую ложку и недоуменно уставился на нее. Что же тут чистить? Это же только что купленная ложка. Да притом не обыкновенная, а золотая. На обороте широкой ручки Беляев разглядел выдавленную пробу.
      Беляев положил ложку в корзинку и вдруг увидел на своей руке, в которой он держал ложку, золотой отпечаток. Неужели она так пачкается? Он взял вновь ту ложку и увидел на ней отпечатки своих пальцев, то есть в том месте, где были отпечатки, не было золота, а был простой металл. Беляев торопливо принялся перебирать все ложки и вилки, лежавшие в корзинке. И со всех них слезала золотистая краска. Беляев догадался, что это, видимо, Коля так пошутил, покрасив ложки и вилки золотистой краской, но сам золотой порошок развел не на лаке, а на воде, как акварель, вот она и пачкается. А к чему тогда проба золота?
      Пока он думал над этим, в комнату вошел Пожаров с подносом в руках.
      Беляев ошалело взглянул на него и воскликнул:
      - Толя, такие дела! Золото смывается! Пожаров держал в руках увесистый поднос, серебристо поблескивающий, на котором дымилась гора раскрасневшихся раков. Усы и клешни, хвосты и панцири были влажными, словно покрытые лаком.
      - Это Колька лак вместо ложек на раков пустил? - спросил Беляев, радуясь появлению Пожарова.
      - Какой лак? Это я в Елисеевском схватил вчера. Думаю, на Новый год в самый раз закуска будет!
      - Слушай, Толя, мне однажды снились раки... А сны сбываются?
      - На то они и сны, чтобы сбываться! - захохотал Пожаров голосом того, из угла.
      Он поставил поднос на стол.
      Беляев, забыв о нем, стал оттирать тряпкой ложки и вилки. Тряпка становилась золотой, и руки становились золотыми. Беляев вышел из комнаты и остановился у зеркала в прихожей. Он голый стоял перед зеркалом и вдруг стал натирать себя золотой тряпкой. Лицо, руки, шея, грудь становились золотыми. Тряпка была неистощимой. Она увеличилась в размерах, превратившись в целое полотенце. Беляев натер и спину, и ноги.
      Он весь был золотой.
      Приняв позу Аполлона, он долго любовался собою застывшим в зеркале. И волосы были золотыми! И золотыми были ресницы, и, казалось, глаза стали золотыми! И ногти на руках и на ногах были золотыми! И священный для Беляева символ оплодотворяющего или рождающего начала был золотым! И волосы вокруг фаллоса были золотыми! Мраморному Аполлону далеко было до золотого Беляева!
      Но близко до золотого... осла, подумал Беляев, стараясь стереть с себя теперь краску, но она не стиралась.
      - Ничего себе костюмчик, - сказал после того, как нагляделся на Беляева, Пожаров. У него в руках был кухонный молоток для отбивки мяса.
      Беляев продолжал стоять в позе Аполлона.
      - Ну-ка, мы сейчас попробуем, ты ли это или только статуя с твоего изображения? - сказал Пожаров и резко ударил молотком по фаллосу, который с металлическим лязгом отвалился и со звоном упал на мраморный мозаичный пол.
      Беляев вышел из комнаты и подошел к своей скульптуре. Нагнулся, поднял то, что упало и ахнул. Это был его самый натуральный, с живой кожицей, нежной, как лепесток розы, символ.
      - Как же мне теперь жить?
      - Тебе жить незачем! - сказал Пожаров, поднимая и бросая Беляева на горку раков. И пока Беляев летел, успел заметить себя со стороны, каким он вдруг стал красным, усатым и хвостатым. Он был самым большим раком, самым красным, самым сочным, с самыми большими и с самыми острыми клешнями.
      - Я в Елисеевский заходил, но раков не видел, - сказал Беляев.
      - В рыбном отделе, - сказал Пожаров, поднимая Беляева и переламывая его пополам.
      На белую скатерть брызнула кровь.
      - Что это?! - вскричал Беляев.
      - Это вино, - сказал Пожаров.
      - Это же моя кровь!
      - Твоя кровь белого цвета! - воскликнул Пожаров и расхохотался.
      - Почему "белого"? - испуганно спросил Беляев.
      - Потому что ты Снеговик!
      Господи, подумал Беляев, почему же он вдруг превратился в Снеговика? Так холодно крутом, так снежно, так метельно, так вьюжно... И так одиноко!