На столе бутылка сухого вина, кофейные чашечки и разговор на странном языке. Я понять его не могу, всегда лишь улавливаю одно — речь идет о том, как не быть олухом в середине XX века. И снова я услышу о легендарном Сене, которого я никогда не видал, но которого ненавижу. Он великий человек. По роду работы часто ездит «в загранку», имеет в центре Москвы четырехкомнатную квартиру, в год разбивает по «Волге» и однажды после ссоры с Лидкой-женой бросил в унитаз все кольца, сережки и камушки. Бросил и дернул ручку. Этот факт повторяется в священном трепете, с придыханием. Я все знаю про эту Лидку, которая дура, но — это говорится с уважением — имеет на Сеню крючок. Во всяком случае, он раз пять хотел развестись и не может.

Елозю я с тряпкой по полу, и в голове суета ненаучных мыслей. Будут ли на меня давить своим биопотенциалом австралийские эвкалипты? Наверное, нет: для них я человек пришлый, чужой. Им на меня наплевать. А будут ли они давить на мою жену или, допустим, на подружек ее? Секрет в том, что я считаю себя принадлежащим к той нации, к которой принадлежит Евдокия. Но к какой нации

принадлежат моя жена и эти подружки с их тревожным ждущим чего-то взглядом, я иногда, честное слово, не знаю.

Но вот главная мысль: где-то в глубине души я уже чувствую безысходность событий — быть мне в Австралии, изучать эвкалипты. Это значит, что в питомник я не попаду года два, а если честно — не попаду уже никогда. Никогда не заниматься мне простым делом выращивания деревьев. И значит, никогда не достичь величия души, когда на старости лет тебе дают кличку Студента. Какой долг предъявит мне лес, так как в принципе я ответствен за каждое дерево от Балтики до Охотского моря? Вот он, тот самый случай, когда человек в течение часа решает свою судьбу. Через час или два прилетит жена, я должен встретить ее с готовым решением.

Куда, черт возьми, смотрел мой отец-плотник, который завещал мне уважение к дереву, но почему-то не завещал уважения к собственной единственной и неповторимой жизни…