Буря трепала драккар весь день. Ньёрд шалил как злобный мальчишка. Он налетал со всех сторон сразу и попеременно. Хорошо хоть волны упрямо бежали с юга на север, и это позволяло Хрольфу держать посудину в наименее опасном положении. От холодной воды, которая вал за валом накатывала на деку, насквозь промокли и продрогли все мореходы. Ладья сидела в волне низко, точно была загружена без меры. У тех, кто вычерпывал воду, кожа на руках побелела и стала легкоранимой, как кожица гриба, стоило слегка задеть шероховатые доски, как она отходила целыми шмотками, а морская соль впивалась в рану, как росомаха.
      Чтобы хоть как-то согреться, гребцы сели на весла. Но дочери Бога морских глубин встречали их потуги насмешками: весла то скрывались в воде по самые рукояти, то ударяли по воздуху. Так что манскап быстро выбился из сил и оставил благую затею править драккаром во время бури.
      Волькша свешивался через борт огромной варяжской лодки, и его взбунтовавшаяся требуха рвалась наружу через широко разинутый рот. Не это ли он видел во сне в ночь после кулачек Ярилова дня? Однако мучения, которые он испытал когда-то в дурном сновидении, не шли ни в какое сравнение с той отвратительной немочью, что наяву выворачивала его наизнанку.
      Явись перед Годиновичем свирепое морское чудище, хоть тот же кровожадный Ваал,с пастью огромной, как пещера, и пятью рядами зубов величиной с бычьи рога, парень, наверное, скорее обрадовался бы, чем испугался. Один удар хвостом, единожды сомкнутые челюсти, и все Волькшины невзгоды закончатся на веки вечные.
      Новый приступ рвоты едва не вытолкнул парнишку за борт. Чьи-то руки схватили его за шиворот. Ворот одежи передавил горло, и свет померк у Годиновича в глазах: огненная горечь, поднимавшаяся из бунтующих глубин утробы, попала в дыхало и заколодила дыхание. Ноги его подкосились. Он неуклюже осел на деку. И в довершение всего волна бросила ему в лицо, в разинутый рот, в нос, в выпученные глаза целый ушат соленой воды. Парень в исступлении схватился за грудки. Под рубахой в тело впилось что-то острое… Этот укол стал последней болью, которую он почувствовал, опрокидываясь в ночь беспамятства…
      Олькша оттащил приятеля на мешки и короба на носу драккара и, дабы волна не смыла бесчувственное тело за борт, привязал его к поклаже бечевой, а сверху набросил старый парус. Так что, когда Волькша вынырнул из забытья, его окружала холодная сырая тьма.
      От холода его трясло, так что зуб на зуб не попадал. Если это мрак и есть блаженный Ирий, то волхвы, все как один, ничегошеньки о нем не ведают.
      Откуда-то издалека доносился плеск волн и завывание ветра, но ни соленых брызг, ни дыхания Стрибожичей Волькша не ощущал. Рука его по-прежнему сжимала ворот одежки. Сквозь ткань Волькша нащупал что-то крючковатое с острым концом… Медвежий коготь! Это же берегиня,которую дала ему Лада-волхова! Дала когда-то давно, в другой жизни…
      Волькша силился вспомнить, как давно кончилась та, другая жизнь? Может быть, когда ворожея дала ему этот оберег? Нет. Раньше. Значит, когда отец в столовой палате Ильменьского владыки, положив руку ему на плечо, долго уговаривал пойти на княжескую службу? Тоже, наверное, нет. Может быть, на Ярилов день? Или когда он напросился с Олькшей идти за барсучьим молоком? Или вообще на свадьбе Торха, когда Година надоумил сына взять в кулак жменю земли? И снова нет, нет и нет. Да и была ли она вообще – другая жизнь? Ведь и то, и другое, и третье, и даже эта ужасная буря, все это случилось именно в его жизни. Так уж Мокша прядет стезю его жизни…
      То ли медвежий коготь, из которого Лада сделала берегиню, был не так прост, то ли оттого, что перед глазами Волькши пронеслись такие теплые, такие родные видения его прежней и, в общем-то, счастливой жизни… но Годинович согрелся и перестал дрожать. Голова его была еще тяжела, но утробная баламуть схлынула почти без следа.
      Волкан хотел смахнуть мокрые волосы с лица, но, едва двинув рукой, уткнулся в тяжелую мокрую ткань. Так вот почему он слышал далекий вой ветра и рокот волн, но не чувствовал ни морских брызг, ни напора воздушных струй!
      Годинович изрядно побарахтался, стаскивая с себя старый парус. По ходу ему пришлось на ощупь отвязываться от поклажи. А поскольку морская лихоманка и обморок изрядно потрепали его, то от глотка свежего воздуха он опять провалился в забытье… или в сон.
      Трудно, себе представить, как можно спать в бурю на корабле, несущемся неведомо куда. Но борта ладьи, резко поднимавшиеся к драконьей голове, делали ее нос едва ли не единственным укромным местом, куда почти не залетали брызги и не задувал шквальный ветер.
      Когда Волькша очнулся вновь, на небе в прорехах туч плясал Месяц. Дня через два он наберет свою полную силу. Дочери Аегира еще резвились вокруг ладьи, но Ньёрд угомонился и дышал мирно, почти сонно. Манскап сидел на веслах. Однако гребли они едва-едва. Возле поклажи, на которой лежал Волькша. стоял помощник шеппаря с Длинным шестом в руках.
       – Юпт! – кричал он, опуская слегув воду.
      – Русь сакта!  – приказывал Хрольф, и весла совершали один взмах.
      Волькша сразу догадался, что шеппарь с помощником стараются, чтобы драккар впотьмах не наскочил на мель или, того хуже, на подводные камни. Одному Ньёрду вестимо, в какую часть Восточного моря занес их своенравный Ван. И, буде, заиграл он корабль на север, к сумьскому берегу, то честнее было бы потопить его в первые же мгновения бури.
      Годинович окончательно выбрался из-под старого паруса и встал с другой стороны форштевня. Луна спряталась среди редеющих туч. Волкан вгляделся в темноту, но сумел различить лишь темные абрисы волн.
      – Юпт! – вновь прокричал человек с шестом.
      – Сакта-сакта русь, – отозвался Хрольф.
      Весла пришли в движение.
      Драккар вынесло на гребень водяного вала. На мгновение в тучах мелькнула луна и бросила на море горсть бледных самоцветов. И тут Волькше показалось, что самые дальние из лунных бликов разбивались о темный край невидимого берега.
       Велесова лучинаспряталась в облака. Погасли всполохи на воде. Но один огонек остался!
      Ладья опустилась в распадок между волнами.
      – Юпт! – вновь прокричал помощник шеппаря.
      – Русь сакта, – раздался приказ шеппаря.
      Волкану показалось, что из распадка драккар выбирался быстрее, чем спускался в него, – так уж сильно парню хотелось убедиться, что далекий берег и огонек на нем ему не причудились. Он даже хотел молить Вышней об этом чуде, но вовремя спохватился: негоже тревожить Триглава по пустякам, – ни его собственная жизнь, ни даже жизни всего манскапа не стоили того, чтобы Сварог отвлекался от вращения своего колеса.
      Не иначе как в награду за эти благочестивые мысли Макошь приголубила Годиновича, и с вершины следующей водяной горы он вновь увидел едва различимый свет далекого костра.
      – Kust! – радостно закричал Волькша. – Darborta kust!
      Люди повскакивали с мест:
      – Var? Var ar kust? Var?
      Даже Олькша, не уразумевший ни слова, и то вскочил со своего сундука и завертел головой.
      – Всем сеть за весла! Гарм вас задери, что вы вопите как берсерки перед боем?! – заорал Хрольф на своих людей. – Нечего орать! Надо прежде понять, к какому берегу нас вынесло. До утра будем держаться от него подальше. А там посмотрим.
      За такие слова манскап был готов сбросить шеппаря за борт. Гребцы устали, продрогли, оголодали, как щуки по весне, а по вине этого сына коровы они должны болтаться в море до утра? Варяги обступили Хрольфа и стали вырывать родерарм у него из рук. Шеппарь лягался, как затравленный лось.
      Волькша и помощник Хрольфа рванулись с носа на корму, но дорогу им загородила широченная спина Ольгерда.
      – Олькша! Спасай шеппаря! – прокричал Волкан.
      – Ано, я не знам чё делать, что ли? – бросил через плечо Рыжий Лют и отвесил первую оплеуху. Судя по довольному кряку, которым тот сопроводил удар, Ольгерд был в восторге от того, что может наконец-то пустить в ход свои тяжеленные кулаки.
      – Угомонись! Угомонись, лихов пес! – приговаривал он, обрушивая свои кувалды на головы взбунтовавшихся гребцов.
      Когда Олькша сквозь сутолоку на корме пробился к шеппарю, два ретивых бунтовщика самозабвенно мордовали Хрольфа, который тем не менее не выпускал родерарм из рук. Рыжий Лют схватил ближнего из них одной рукой за шиворот, другой за пояс и поднял над декой. Драккар качнуло. Ольгерд чуть не выронил свою ношу за борт. Гребец забился в испуге и заверещал. Его товарищ оглянулся на крик и тут же получил по загривку башкой кричавшего. Оба смутьяна свалились к ногам шеппаря.
      Рыжий Лют отпихал в сторону поверженных гребцов, подошел к Хрольфу и положил ручищу на родерарм. По лицу шеппаря текла кровь. А когда он увидел, что большой венед покушается на его место у рулевого весла, его охватила полная и окончательная безнадежность.
      – Говори, куда править, – сказал Ольгерд.
      – Vad? – спросил шеппарь, всем видом показывая, что он скорее умрет с родерармом в руках, чем отдаст свой корабль каким-то венедским молокососам.
      – Волькша, втолдычь ему, чтобы говорил куда править, – обратился Олькша к Годиновичу.
      После трепки, которую походя задал гребцам Ольгерд, те вмиг образумились. Кто-то из них еще лежал, кто-то сидел на деке, потирая ушибы. Те, кому не досталось тумака, пребывали в нерешительности. Так что достаточно было одного окрика шеппаря, чтобы гребцы торопливо расселись по сундукам и взялись за весла.
      – Слушат я, Ольг Бьёрн, – передавая родерарм в руки Рыжего Люта, наставлял Хрольф. – Когда я сказат till hoger – ты делат так, – и свей потянул родерарм на себя. – Когда я сказат till vanster – делат так, – шеппарь оттолкнул рукоять рулевого весла от себя. – Och ifall будет rakt – став эво так. Forsta?
      – Что он говорит? – спросил Олькша у приятеля, точно Хрольф сказал на свейском не пять слов, а всю речь держал на незнакомом Рыжему Люту языке.
      – Он спрашивает: понял ли ты его? – истолковал Волькша.
      – Понял что? – пробасил Ольгерд.
      Шеппарь и Волкан переглянулись, и Годинович понимающе пожал плечами.
      – Когда он, – Волькша указал на Хрольфа, – крикнет till hoger, – это значит «направо», – ты потянешь эту палку на себя. Когда он крикнет till vanster, то есть «налево», ты ее отпихнешь, когда же он крикнет rakt, что значит «прямо», ты поставишь ее так, как она сейчас. Понял?
      – Ты что? Издеваешься?! – взъярился Ольгерд. – Что я, по-твоему, колода безмозглая? Я и сам понял про «туда-сюда и обратно». Что он в конце спросил?
      – Он спросил, понял ли ты то, что он сказал?
      – Да, конечно, понял. Чего тут понимать. Вот ведь… – Олькша хотел запустить в огород Хрольфа задиристое словцо, но в последний миг сдержался.
      Шеппарь поспешил на нос драккара. Помощник подобрал шест, брошенный возле мачт-фишерса в начале потасовки, и последовал за ним. Волькша на всякий случай остался возле своего не слишком сообразительного приятеля.
      Небесная полынья, в которой плескалась луна, расширилась и заняла большую часть неба. Черный как смоль небосвод заблистал звездами. Годинович пригляделся и с радостью узнал среди них Большой Ковш.Он сиял с правого борта драккара. А огонек, из-за которого разгорелась недавняя свара, мерцал слева по ходу. Выходит, он был на Юге… Не успел Волькша порадоваться такой милости Небесной пряхи, как от форштевня раздался приказ Хрольфа:
      – Aror i vattnet! Roth! Roth! Roth! Olg, till vanster. Till vanster!
      – Шеппарь велит поворачивать налево, – подсказал Волкан новоявленному рулевому.
      – А то я не понимаю, – огрызнулся Ольгерд, но вместо того, чтобы подать родерарм от себя, потянул его к себе.
      – От себя! – шикнул Годинович.
      – Ты, это, сильно-то не кичись, – огрызнулся Олькша, но рулевое весло поставил как велено.
      – Roth! Roth! Olg, rakt! – прокричал Хрольф.
      Родерпинн встал прямо.
      – Roth! Roth! Roth!
      Олькша, уперев левую руку в бок, держал рукоять одной правой и бурчал себе под нос:
      – Ну, куда он правит? Вот куда он правит, а? Эдак мы к огню не выйдем.
      Шеппарь и правда вел драккар не прямо на огонек, а чуть левее. При свете луны берег был отчетливо виден. Но сколько ни всматривался Волькша, он никак не мог понять, куда именно Хрольф направляет корабль.
      Когда драккар подошел к берегу настолько близко, что даже собака добралась бы до него вплавь, Волькша догадался, что спасительный огонь горел в ночи неспроста. Очевидно, жители рыбацкой деревеньки разожгли костер на небольшом пригорке. Позже Волкан узнал, что поморывсегда так делают в бурю. И не важно, пропал ли в море кто-то из сродников и соседей или все рыбаки уже благополучно вернулись на берег, приветный огонь в загодя обустроенном шалаше зажигали всегда, стоило только морю зайтись в непогоде.
      Однако править к деревеньке Хрольф не стал, а подвел ладью к довольно широкой реке. Одному Аегиру вестимо, откуда шеппарь про нее знал. Может, раньше бывал в этих местах, а может, знал какие-то особые мореходные приметы, рассказавшие ему о наличии устья.
      За то время, пока драккар плыл к берегу, Хрольф ополоснул избитое лицо и уже не выглядел таким потрепанным и беспомощным. Так что, когда он потребовал у Ольгерда уступить ему место у родерарма, тот беспрекословно отступил в сторону.
      – Ха! – вполголоса похвастался верзила Волькше. – Я-то думал: ладьей править – дело мудреное. А оно проще простого вышло. Знай себе палку тягай. С этим всякий дурак справится.
      Годинович посмотрел на Рыжего Люта с укоризной, покусал губы, но в конце концов не сдержался и пошутил:
      – Верно! А я на ярмарке видел ученого медведя. Так тот под дудочный перегуд плясал, а потом кланялся.
      – Ты это к чему? – спросил Олькша, чувствуя подвох.
      – Да так. Вспомнилось…
      Драккар едва вошел в устье реки, как слева показалась извилистая протока. Хрольф направил корабль туда и в первом же затоне приткнул его к берегу. Сил у манскапа хватило только на то, чтобы сойти на берег. Даже вечернюю кашу варить не стали, а попадали наземь вповалку и потонули в пучине мертвецкого сна.

      Утром Волькшу разбудил хруст ломающейся палки. Сон жаждал вернуться и сжимал ему веки теплыми мягкими ладошками, но увиденное сквозь ресницы отшвырнуло дрему в дальние закоулки Нави. Десяток рыбацких лодок стоял в горловине затона, в котором Хрольф укрыл свой драккар, а по берегу к спящим варягам подкрадывалось полсотни человек, вооруженных самым причудливым образом. Плотницкие топоры, рыбацкие остроги, косарские ножи и просто дубины. Вот только луков или самострелов в руках наступавших не было, либо Годинович их не углядел. Будь среди нежданных неприятелей стрелки, спящих варягов изрешетили бы стрелами как стадо свиней в распадке.
      Хруст ветки выдал их за несколько мгновений до того, как эти люди собирались наброситься на сонный манскап. Не проснись Волькша, у девятнадцати гребцов, шеппаря, его помощника и двух желторотых венедов не нашлось бы даже крошечной возможности остаться в живых.
      Волкан вскочил на ноги и уже хотел закричать: «Наших бьют! I gevar! Русь!», но бросил быстрый взгляд на гребцов Хрольфа и с ужасом увидел, что рядом с варягами нет оружия.
      Однако стоило Волькше пошевелиться, как рыбаки и пахари замерли на месте.
      – Да хранит вас Укко, – хриплым от волнения голосом сказал Волькша. Он понятия не имел, куда занес их корабль буйный Ньёрд, но если это и правда был южный берег Варяжского моря, значит, здесь наверняка говорили на каком-нибудь из водьских языков. Стало быть, скорее всего, эти люди почитали Укко. По крайней мере, говорил Година, что все народы, сродные суми, поклонялись небесному старцу и его жене…
      Мгновения текли, как живицапо сосновой коре.
      Кто-то из спящих заворочался, но не проснулся.
      Решимость нападавших угасла на глазах. Они едва слышно перешептывались, показывая то на Волькшу, то на драккар, то на безмятежно спящих варягов.
      – Кто вы такие? – наконец спросил тот, кто, по всей видимости, был вожаком этих людей. Язык, на котором он говорил, был схож с наречием веси, но звучал иначе, таратористее. Неужели это эстинны? После того как Торх вернулся с янтарным гребнем для своей Рады, он иногда забавлял отца и братьев, разговаривая на эстиннском. Послушав его, Година морщил лоб и вылавливал в речах старшего сына знакомые весьские слова. За редким исключением ладонинский толмач понимал все сказанное, но то, как это звучало на эстиннском, каждый раз приводило его в замешательство.
      – Мы гости, – ответил Годинович, стараясь подражать их манере раскатывать слова точно горох по столу.
      Кто-то из эстиннов прыснул в кулак.
      – Чьи это вы гости? – спросил вожак, окинув соплеменников грозным взглядом. – Не надо нам таких гостей. Знаем мы, как пускать даннов на порог. Никто вас не приглашал.
      Его слова распалили угасший было боевой дух рыбаков и пахарей. Они вновь подняли свое оружие и начали окружать спящих варягов кольцом, отсекая от драккара.
      Шум голосов разбудил людей Хрольфа. Гребцы терли спросонья глаза и пытались понять, что происходит. А происходило то, что на гостеприимство свеям рассчитывать не приходилось. Ночью, ступив на твердую землю, они повалились спать, позабыв на драккаре свои копья и топоры. А голыми руками против дубин не очень-то повоюешь. И все же гребцы были видавшими виды морскими разбойниками, в то время как нападавшие брались за оружие только от большой беды…
      – Мы не данны, – ни с того ни с сего сказал Волкан. Он и сам не понял, почему у него вырвались именно эти слова.
      Эстинны опять остановились.
      – А кто вы? – спросил вожак.
      Море шумело невдалеке. И это был единственный звук, который скрадывал тишину.
      Волькша понимал, что от его ответа зависит то, увидят ли они с Олькшей, да и все люди Хрольфа, полдень этого дня. Молчали варяги, не понимая ни полслова в том, что говорилось. Молчали эстинны, ожидая ответа.
      – Это что это за хоровод? – раздался бас только что пробудившегося Ольгерда. – Что это за сраные скоморохи тут набежали?
      Как всегда, сквернословие Рыжего Люта просыпалось раньше его разума.
      – Олькша, умолкни! – цыкнул на него Волкан.
      – С какого перепуга я должен умолкнуть? – взбеленился Олькша.
      – Так вы венеды? – спросил старший эстинн.
      – Что эта чудь белоглазая лопочет про венедов? Да мы, венеды белые, суть Гардарики и гроза всей Ингрии! – нахмурился Ольгерд.
      Безумная затея пришла тем временем в голову Волькше. Терять им было нечего. Они безоружные. Варягов, которых эстинны поголовно называли даннами, здесь встречают в колья. Так почему бы не сыграть с костлявой Маройв прятки.
      – Благородный Ольгерд, сотник владыки Ильменьских словен, не извольте гневаться, – сказал он по-карельски, отчетливо и громко произнося каждое слово, дабы оно дошло и до Рыжего Люта, и до эстиннов. – Эти добрые люди хотели узнать, не могут ли они чем-нибудь помочь высокому послу князя Гостомысла.
      – Что за чушь ты несешь? – спросил его Олькша по-венедски. Однако словам приятеля он все-таки внял. Особенно про сотника владыки Ильменьских словен. Он остепенился и напустил гордый вид. Поняли Волькшины речи и эстиннские рыбаки. Некоторые из них хаживали на Псковское торжище и к юго-восточным соседям относились с почтением.
      – Я говорю, благородный Ольгерд, – тем же ладом, но уже по-венедски, продолжил Волькша, – чтобы ты не был дурилой, а помог мне выпутаться из этой беды. Посмотри внимательнее: эстиннов тут, наверное, полсотни, а то и больше. Какое-никакое, а у них оружие. И чужаков они не любят. Особенно даннов, се речь варягов. А у Хрольфовых гребцов вместо бил и копей по шишу за пазухой. Да и у нас с тобой не гуще. Всех снарядов у нас – только твои сапоги. Ими и будем отбиваться.
      – При чем здесь сапоги? – набычился Олькша. Чем дальше, тем больше он ценил отцовский подарок.
      Но Волькша вновь перешел на карельское наречие:
      – Эти люди увидели, как в их реку вошла ладья, – растолковывал он суровому княжескому сотнику. Говоря это, он обернулся к эстиннам, как бы предлагая им подтвердить свои слова.
      Кое-кто из рыбаков и вправду кивнул головой.
      – Они же не знали, что это едет высокий посол владыки Ильменьских словен к свейскому конунгу с тайным поручением склонить того к совместному обузданию наглых даннов, – и Волькша опять обернулся к эстиннам: – Они ведь думали, что это от бури спасаются их супостаты и пришли чинить Мсту, – уже почти все рыбаки и пахари соглашались с Волькшиными словами. – Но, узнав от меня, княжеского толмача, как обстоят дела, они тут же захотели спросить, не могут ли они чем-нибудь помочь высокому послу князя Ильменьских словен.
      Волькша говорил так внятно и оборачивался то к эстиннам, то к Олькше, то к Хрольфу с таким выразительным лицом, что его поняли все. Даже Ольгерд. Он еще больше приосанился и громко спросил у эстиннов по-карельски:
      – Так ли это?
      Те часто-часто закивали головами, а иные даже не преминули поклониться высокому посланнику грозного венедского владыки. Могучий рост, знатные сапоги, разумение инородного венедам и родственного им наречия, все это убедило рыбаков, что перед ними и вправду приближенный Ильменьского князя. А уж то, что «сотник» едет к свейскому конунгу сговариваться об усмирении даннов, и вовсе делало его желанным гостем.
      – А это кто? – все же спросил вожак эстиннов и обвел варягов подозрительным взглядом.
      – Кто это? – переспросил у него Волькша по-свейски. – Этот человек хочет знать, кто вы, гребцы и кормчие личного драккара свейского конунга, коих ваш владыка послал на Ильмень, дабы вы привезли высокого венедского посла. Могу ли я сказать им, кто вы, чтобы они знали, как надлежит к вам обращаться?
      Лица варягов едва дрогнули в улыбке, как только до них дошло, что пытается сделать щуплый венедский парнишка. Но и они вслед за Ольгердом напустили важности на лица, после чего Хрольф снисходительно кивнул и повелел:
      – Рассказывай.
      И Волькша рассказал. Разумей варяги по-водьски, они и сами заслушались бы. Да за такую небылицу Годиновича надлежало именовать величайшим скальдом. Представил он эстиннам Хрольфа чуть ли не первым ярлом конунга, а его людей – лучшими мореходами Свейланда, прошедшими с конунгом аж двенадцать походов, само собой разумеется, только по Северному и Западному морям.
      От сознания случившегося неразумения и собственного негостеприимства в отношении знатных мореплавателей эстинны были готовы валиться наземь и каяться. Но Волькша убедил их, что ни благородный Ольгерд, ни светлейший Хрольф Гастинг на рыбаков зла не держат, а, напротив, расскажут своим владыкам, что в борьбе с даннами те могут рассчитывать на эстиннское ополчение.
      При упоминании ополчения рыбаки потупились и начали мямлить про то, что на самом деле они люди мирные, живут морем, а что касается войны, так на это надобно сноровку иметь, а где она у них, у сирых да убогих.
      Так, слово за слово, сумел Волькша повернуть погибельное дело к тому, что стал вертеть хмурыми эстиннами, как хотел.
      А захотел он, чтобы благородного посла и светлого ярла с дружиной накормили досыта, чтобы дали новую рею для паруса и помогли поправить еще кое-что попорченное бурей.