Сказка о царе и оружейном мастере

Струя святой воды, ударяясь в обложку книжищи, брызгами разлеталась по кабинету, и обстановка тоже меняла свой вид. Потолок опустился, вместо электрической люстры появился крюк с обрывком совершенно черной веревки, то ли просмоленной, то ли дочерна гнилой. Окно уползло под потолок, сильно уменьшилось в размерах, особенно в высоту, и заросло решеткой. Пол оказался выложен не паркетом, а грубыми каменными плитками. Письменный стол начальника полигона превратился в огромную каменную тумбу, настольная лампа – в масляную коптилку (которая, впрочем, от воды сразу же потухла), а конторская утварь на столе – в ножики, щипцы и еще какие-то странные инструменты. Их назначение было Мише непонятно, но тут он заметил, что вместо сейфа в углу стоит жаровня с горящими углями, а стол для заседаний превратился в сделанную из толстых досок низкую скамью, снабженную по углам ременными петлями, и понял, для чего это предназначено.

Все это Миша отмечал машинально, его гораздо больше занимало то, что происходило с книгой. В том месте, где струя святой воды ударяла в обложку, она пузырилась, пенилась, шипела и таяла, как снег под струей кипятка. Грязный ручеек стекал на пол, главный конструктор сжимал флакон и молил бога, в которого не верил, о том, чтобы хватило святой воды прожечь книжищу насквозь.

Воды хватило. В книге вдруг образовалась сквозная дыра, на мгновение Миша увидел кусок пиджака с пуговицей. Струя ударила в пуговицу, начальник полигона испустил какой-то нечеловеческий вопль. Сверкнула молния, и сразу же, без паузы, грянул такой удар грома, что Мише показалось – упал потолок. В последний момент перед ним промелькнуло свиное рыло с коровьими рожками и раздвоенные копыта, хвост хлестнул его по глазам, грянул второй раскат грома (Миша потом так и не смог вспомнить, была ли вторая молния. Наверное, была в тот момент, когда он получил по глазам хвостом), и все заволокло серным дымом.

От дыма першило в горле, свербило в носу, щипало глаза. В бутылочке еще оставалось немного святой воды, но промыть ей глаза после того, что произошло с начальником полигона, Миша не решился. Он сделал два шага, потом остановился, потому что не был уверен в выбранном направлении, и стал ждать, зажмурив слезящиеся глаза, пока дым сам собой рассеется или осядет.

Когда он снова их открыл, дым действительно осел. Вся обстановка каземата была на месте, только ни книжищи, ни начальника полигона нигде не было видно. От первой осталась валяющаяся на полу медная застежка, а от второго – провал в полу; если бы главный конструктор сделал еще пару шагов, он бы в него свалился. Подобрав застежку, Миша бросил ее в дыру, чтобы оценить глубину.

Удара он не услышал. Подойдя еще на шаг к провалу, он осторожно заглянул туда. Неровные стены колодца уходили, казалось, к самому центру Земли, и где-то там, в чудовищной глубине, мерцали какие-то красноватые отблески. Из дыры доносился слабый звук, напоминавший одновременно рев, стон и зубовный скрежет.

Ноги у Миши сразу стали ватными, он сел на пыточную скамью и вдруг заметил, что в темногм углу что-то шевелится. Нервы у него не выдержали, он вскинул руку с флаконом и брызнул туда святой водой. Услышав в ответ обиженный мяв, он понял, что пора выбираться.

Это оказалось не так-то просто сделать. Входная дверь в конце короткого коридора казалась на вид очень прочной, дубовой. Главный конструктор, сунув в карман бутылочку, попробовал ее толкнуть, потом потянул за медное кольцо, служившее ручкой, – безрезультатно. Впрочем, подергав за кольцо, Миша подумал, что дверь может быть и не такой прочной, как кажется, но рассмотреть ее получше при слабом красноватом освещении (единственным источником света была жаровня) не получалось. Миша вспомнил, что среди пыточного инвентаря видел топорик, бросился к тумбе, спугнув кота, – топорик лежал там. Схватив его, он вернулся к двери и принялся прорубаться наружу.

После первых двух ударов стало ясно, что дверь даже еще трухлявее, чем он думал, а после четвертого от нее отвалился кусок, и образовалась щель, достаточная, чтобы в нее пролезть. Главный конструктор протиснулся наружу, а топорик швырнул обратно в дыру. Внутри раздался металлический грохот, и красноватый свет вспыхнул ярче. «Жаровню, что ли, опрокинул?» – подумал он, но тотчас же забыл о ней, пораженный переменами, произошедшими на полигоне.

Если раньше дверь управления полигона выходила на крылечко с четырьмя ступеньками, то теперь она находилась на уровне земли. Сам домик стал совсем низким, сложенным из неотесанного камня, а крыша, до того крытая железом, теперь вся заросла мхом, из-под которого выглядывала почерневшая дранка. Но самое главное – на всем полигоне не было ни души, и нигде не горел ни один огонь. Над входом в управление вместо фонаря торчал потухший факел, других фонарей не было видно вообще, в домике КПП тоже не горели окна, да и домик ли это? На его месте стояла какая-то будка, вместо прямого железного шлагбаума в темноте белел ствол березы, поднятый наполовину и застрявший так навсегда; на конце его сидел филин. Только полная луна, как прежде, освещала картину.

Турникета тоже не было. Главный конструктор хотел пройти между будкой и шлагбаумом, но когда подошел поближе, ему показалось, что в будке кто-то есть. Он вытащил из кармана бутылочку с остатками святой воды, выставил ее перед собой, как автомат, и осторожно заглянул внутрь.

Это снова был скелет. Из одежды на нем сохранилась только донельзя ржавая кираса, половинки которой чудом держались вместе, удерживаемые четырьмя заплесневелыми ремешками. Такой же ржавый шлем валялся в углу. У правой ноги скелета стоял арбалет; тетива на нем давно сгнила, стрела упала на пол.

Филин на березовом шлагбауме за спиной главного конструктора вдруг забеспокоился, заворочался.

– Сгинь, нечистая! – крикнул ему Миша, но тот не сгинул, только еще сильней заворочался и начал даже хлопать крыльями. Миша вскинул бутылочку и пустил в птицу струю святой воды.

Филин ни во что не превратился. Сильно замахав крыльями, он оттолкнулся от ствола, взлетел и скрылся в темноте, обиженно ухая. От толчка тяжелой птицы гнилая береза переломилась сразу в двух местах и упала на булыжник.

Здесь тоже было нечего делать. Главный конструктор перешагнул через обломки березы и направился к городу. Луна освещала дорогу, поэтому заблудиться он не боялся. Отойдя на сотню шагов, он вдруг заметил, что лунный свет приобрел странный красноватый оттенок, а его собственная тень на булыжниках дрожит и как будто двоится. Обернувшись, он увидел причину странного явления – пожар на полигоне.

Горело управление полигона. От ярко освещенного КПП, от испытательных боксов и еще откуда-то к нему бежали люди, и кто-то уже, взяв лошадей под уздцы, отводил подальше от пожара тюремную карету. Из трех окон справа от крыльца, и из маленького окошка во входной двери, и из-под конька крыши с правой стороны домика вырывалось пламя. Два окна слева от входа и чердачное окно были еще со стеклами, но уже светились изнутри оранжевым. На конце крыши, еще не охваченном пламенем, топтался знакомый котяра, не решаясь спрыгнуть. Видимо, железо уже обжигало коту лапы, а тут еще вывалилось стекло в крайнем левом окне, и оттуда вырвалось пламя. Деваться было некуда, кот прыгнул на клумбу с георгинами, приземлился, сломав несколько стеблей, прошмыгнул между ногами бегущих к пожару людей и скрылся в темноте.

В этот момент рухнула крыша. К небу взлетел столб искр, и в этом столбе главному конструктору привиделся какой-то темный контур, как будто фигура, летящая верхом на метле. Впервые в жизни захотелось ему перекреститься, и он уже потянулся ко лбу рукой, как сообразил, что рука-то левая. Глянул на правую – в ней он все еще держал бутылочку с остатками святой воды, которой пугал филина.

Просто забросить ее в кусты главный конструктор не решился. Отойдя к обочине, он аккуратно поставил ее на землю, прислонив к низенькому каменному столбику ограждения. Крышку, отвернув, бросил в кювет. Затем поднялся, вышел на середину дороги и, больше не оглядываясь, быстро зашагал к городу.

Глава шестая

И вот волна, подобная надгробью,

Все смыла, с горла сброшена рука…

Бросайте ж за борт все, что пахнет кровью, —

Поверьте, что цена невысока!

В. Высоцкий

Утром, как обычно, персональная карета была подана к дому главного конструктора. Тот, выйдя из дома, приказал кучеру ехать во дворец. Кучера это не удивило, ему уже доводилось возить своего седока во дворец с утра пораньше, не заезжая в ОКБ.

Час был неприемный, но главный конструктор принадлежал к тому небольшому кружку лиц (не все министры в него входили!), которые допускались к императору в любое время дня и ночи. Через четверть часа он был принят в малом кабинете и вручил императору прошение об отставке.

Император, почти не читая, написал «Согласен» и, избегая смотреть в глаза главному конструктору, вернул ему бумагу со словами:

– Отдайте в приемной секретарю. И спасибо вам за все, что сделали.

Главный конструктор молча взял бумагу и вышел из кабинета. Больше они с императором не встречались.

Карета ждала у подъезда дворца. На этот раз кучер очень удивился полученному приказанию – главный конструктор ехал домой. Там он написал записку, которую отправил с кучером своему заместителю, а сам остался дома.

В ОКБ записка вызвала легкий переполох, переходящий в крупную панику. Сначала никто не поверил, но главный не был склонен к таким шуткам, а после обеда из дворца пришел указ, в котором эти сведения подтверждались. Начались разные интриги, потому что открывались сразу две завидные вакансии: куда-то пропал начальник полигона, и ходили упорные слухи, что навсегда. Положение осложнялось еще и тем, что главный никогда не называл своего официального преемника.

После нескольких дней административной горячки новым руководителем ОКБ СВ стал начальник одного из отделов, который сумел обойти обоих замов и при этом поставил дело так, что император лично просил его возглавить ОКБ. Немного покочевряжившись и выторговав себе титул не Главного, а Генерального Конструктора, он согласился.

Бывший референт стал, как хотел, начальником полигона. Секретаршу он звал к себе, тем более, что она осталась без работы: новый руководитель привел свою, работавшую с ним еще на прежнем месте. Секретарша, несмотря на это, отказалась и в конце концов устроилась фотомоделью в отдел рекламы, то есть стала заниматься на постоянной основе тем, что раньше делала от случая к случаю по совместительству. Тогда новый начальник полигона начал длинную многоходовую интригу с целью подгрести под себя отдел рекламы вместе с типографией. Скорее всего, у него получится, упорства ему не занимать.

Кто пострадал от всех этих перемен – так это комендант тюрьмы. При старом начальнике полигона он имел неплохой левый доход. Новый как-то пригласил его к себе и в доверительной беседе намекнул, что знает о нем много интересного. В результате этого разговора комендант стал делать то же самое, но уже бесплатно, единственно из страха разоблачения. Правда, мелкими подачками его не обходят. Так, начальник полигона организовал ему место в делегации ОКБ, побывавшей во Франции на рок-фестивале в честь юбилея изобретения гильотины, проходившем под девизом «Сто лет на службе правосудия». А вот из отдела рекламы во Францию не ездил никто, а почему – догадайтесь.

В ОКБ большинство сделало вид, что поняло мотивы, руководившие главным конструктором. Меньшинство действительно поняло, и единицы последовали его примеру. Вместе с этими людьми он организовал малое предприятие «Кухонный волшебник Михаил» (впрочем, полное имя не прижилось, и все называют фирму просто «Миша»), арендовал небольшую производственную площадь у ОКБ и начал выпускать разнообразную кухонную технику: кофемолки, кофеварки, мясорубки, миксеры, тостеры…

Что же касается его политических взглядов, то он стал законченным пацифистом и даже вступил в одну миролюбивую организацию, чтобы бороться за мир вместе с единомышленниками. Когда об этом узнали в других миролюбивых организациях, то сразу же прекратили с ней всякие контакты – может, из зависти, а может, из принципа. Узнав об этом, Миша тут же вышел из организации, чтобы не рушить единство миролюбивых сил, и с тех пор борется за мир в одиночку доступными ему способами, а именно – всячески совершенствует выпускаемые фирмой кофемолки и кофеварки, чтобы дипломаты обсуждали проблемы войны и мира в спокойной обстановке. А вот мясорубки он не любит.

Рекламную продукцию для фирмы Миша заказывает Алексею. Тот каждый раз ворчит, говорит, что бросил художества, потом все-таки берется и делает («единственно ради тебя, Михаил»). Художества он действительно бросил. Будучи еще и неплохим поэтом и имея кое-какое музыкальное образование, он с друзьями, профессиональными и полупрофессиональными музыкантами, создал рок-группу под названием «Volens Nolens», которая быстро стала широко известна в империи и, как говорится, завоевала своего слушателя. У чиновников от культуры это постоянный источник головной боли, и они давно бы ее придушили, но группу слушает и любит сам император, поэтому дальше мелких пакостей дело не идет.

В церкви, мимо которой Миша пешком ходит на работу, больше не служит отец Василий. Формальным поводом для отстранения послужил его отказ проклинать в проповедях герцога, которого митрополит предал анафеме и отлучил от церкви за его партизанские действия (но об этом дальше). Сбылось пророчество Алексея, правда, только наполовину: на Соловки простым монахом отца Василия не отправили. Митрополит пригласил его к себе для душеспасительной беседы, взял с него слово не проповедовать своих взглядов, как публично, так и в частных разговорах, и назначил ему пенсию, достаточную для безбедной, хотя и без излишеств, жизни в столице. В государстве, где церковь втянута в политику, а патриотизм не мыслится без военщины, это не самый плохой конец карьеры для священника, слишком буквально понимающего заповедь «Не убий».

Император после всех этих событий тоже совершенно переменился. Прежде всего, он начисто утратил интерес к завоеваниям. После возвращения из герцогства он не желал слышать ничего, связанного с войной. В горах в это время творились страшные вещи: партизаны методично охотились на альпинистов, батальон таял, командир посылал отчаянные донесения, но они не доходили до императора. Наконец командир сам приехал в столицу империи, пробился, несмотря на сопротивление придворных, к императору и рассказал ему о том, что происходит. Тот пришел в ужас и потребовал срочно вывести альпинистов из герцогства. Пока дошел приказ, пока искали замену – от батальона осталось меньше половины. Император понял, что в клубе альпинистов ему больше не бывать.

Никаких других распоряжений о судьбе герцогства император не отдал: некому было требовать. Формально война не закончена, гражданская администрация не назначена, действуют законы военного времени. Фактически войска императора контролируют только столицу герцогства, и только днем. По ночам в городе хозяйничают бандиты. Когда они совсем распоясываются, с гор спускаются партизаны и наводят в городе порядок. В такие дни ни бандиты, ни стрельцы с казаками не рискуют показаться на улицах. Но проходит несколько дней, партизаны возвращаются в горы, стрелецкие патрули – на улицы города, а бандиты – к своему промыслу. Стрельцов и казаков они не боятся.

На высотах, господствующих над дорогой к столице, есть несколько застав, созданных в свое время альпинистами для огневого прикрытия обозов с припасами. После вывода батальона эти заставы заняли наемники-егеря. Их бегства никто не опасается: куда бежать, вокруг горы и враждебное население, которое не делает различий между альпинистом и егерем. Заставы находятся на осадном положении, припасы и прочее туда доставляют на дирижаблях. Император разыскал-таки того немца, профессора, предложение которого в свое время не оценил герцог. Он создал профессору условия для работы, снабдил всем необходимым, и тот построил императору несколько дирижаблей.

Горцы обстреливают их со склонов гор из пулеметов и иногда сбивают. Профессор постоянно совершенствует дирижабли: увеличивает скорость и высоту полета, улучшает защиту от пуль, а заодно повышает и грузоподъемность. Процессу этому не видно конца, и профессор уверен, что на старости лет обеспечил себе верный кусок хлеба с маслом и условия для научных изысканий.

Впрочем, это благополучие может скоро кончиться. Рассказывают, что герцог связался с двумя братьями, американскими изобретателями, снабжает их деньгами, а те обещают на его деньги построить ему летательные аппараты тяжелее воздуха, с выдающейся скоростью и маневренностью (жулики, наверное. Как такое сможет летать, вы представляете? Вот и я – нет), вооружить их пулеметами, и тогда можно будет атаковать дирижабли прямо в воздухе. Если у них все-таки что-то выйдет, профессору придется искать либо какие-то радикальные меры защиты для дирижаблей, либо другой источник заработка.

Во внутренней политике тоже произошли перемены. Император учредил парламент, для начала в качестве совещательного органа, а на досуге пишет для народа конституцию и занимается реформированием экономики. Что же касается его взглядов, то пацифистом он не стал (должность не позволяет), зато сделался вегетарианцем, правда, непоследовательным: молочные продукты он ест, потому что для их получения корову не нужно убивать, а сдобу и бисквит – потому что никто не сказал ему, что в них идут яйца.

Двор и народ на эти нововведения реагирует по-разному. К парламенту поначалу отнеслись настороженно, но когда убедились, что он ничего не решает, все успокоились. Про конституцию император никому не рассказывает (и правильно делает), а про экономические новации его подданные философски замечают, что это отдельная статья убытка. Что же касается вегетарианства, то большинство придворных, как водится, последовали примеру императора, но после этого стараются чаще обедать дома (черт с ними, казне легче, заметил на это император). Но некоторые, уловив, куда подул ветер, остались на прежних позициях, нахально надеясь, что ничего им за это не будет; и точно – ничего им за это не было. Император даже сделал выговор министру двора (вегетарианцу) за то, что тот не заказывает для дворцовой кухни мясорубки.

Кухонную технику император заказывает Мише, благодаря чему его фирма имеет статус Поставщика Двора Его Императорского Величества. Поставки двору составляют заметную часть в оборотах фирмы, и благодаря им она если и не процветает, то по крайней мере платит в срок зарплату своим работникам – неплохой показатель для экономики империи, задушенной рэкетом, произволом чиновников и экономическими экспериментами императора. Статус Поставщика двора и громкое имя руководителя фирмы защищают ее от наездов государственных органов, и мафия его тоже не трогает и вообще уважает: ведь именно из его оружия мафиози стреляют при всяких разборках между собой или с полицией.

Государственный секретарь принадлежит к немногим, кто не принял вегетарианства вслед за императором. После этих событий он даже стал есть больше мяса, чем раньше – может быть, с расстройства, а может, назло. Император своим миролюбием лишил смысла один из механизмов государственной машины, который государственный секретарь сам создал, занимался им с любовью и старанием, довел до совершенства – и вот все прахом!

Еще когда император был царем, госсекретарь начал делать заготовки указов о присоединении к царству новых губерний и назначении губернаторов. Он заготовил такие бумаги на все соседние государства и везде, не мудрствуя лукаво, вписал в качестве губернаторов тогдашних королей, царей и президентов, поскольку это была обычная практика. Когда присоединяли очередного соседа, появлялись новые соседи – госсекретарь заготавливал указы и на них. В государствах происходили перемены: монархи умирали и сменялись наследниками, президентов переизбирали – госсекретарь вносил изменения в свои заготовки. Система работала, как часы на башне Палаты мер и весов. Работает она и сейчас, госсекретарь отслеживает изменения в соседних государствах и корректирует свои бумаги, но в глубине души он уверен, что они никогда и никому не понадобятся.

В сырые осенние дни, когда нет желания ехать на работу, он звонит во дворец и предупреждает, сославшись на ревматизм, что не приедет на службу. Там прекрасно справляются и без него, а он садится у камина (потому что про ревматизм – это почти правда), достает папку с заготовками указов и начинает их перебирать: откладывает те, которые требуют корректировки, и те, на которых чернила просто выцвели, – и листает дальше. Добравшись до последней бумаги, он внимательно ее перечитывает и, видя в тексте имя герцога, то ли грустно улыбается, то ли гнусно ухмыляется…

Глава седьмая

Он играет и поет,

Все надеясь и надеясь,

Что когда-нибудь добро

Победит в борьбе со злом.

Ах, как трудно будет нам,

Если мы ему поверим:

С этим веком наш роман

Бессердечен и нечист.

Но спасает нас в ночи

От позорного безверья

Колокольчик под дугой –

Одинокий гитарист.

Ю. Визбор

Герцог воюет.

Не догнав императора, он вернулся в лагерь, а на следующий день отыскал в одном из горных селений сына. Тот некоторое время жил в лагере, но приближалась осень, мальчику надо было учиться, и герцог отправил его с надежными людьми в Америку, устроив в закрытую частную школу. После школы он должен был продолжить учебу в военном училище. Сам же с партизанами принялся уничтожать тех, кто имел отношение к убийству его жены и дочери; ну, и остальных тоже не пропускал. Судьба альпинистов вам известна; рота, охранявшая его семью накануне расстрела, была вырезана в казарме в одну ночь. Казацкая сотня, вернувшая карету, была к тому времени выведена из герцогства в родную станицу (не из-за чьих-то опасений за их судьбу, а в плановом порядке) – герцог привел свой отряд на территорию империи и взял станицу штурмом. При этом погибло много народа, не имевшего к этим событиям никакого отношения; а некоторым имевшим отношение, наоборот, удалось спастись.

После этого набега император категорически потребовал от митрополита, чтобы тот применил к герцогу меры воздействия, доступные церкви. Митрополит ответил, что герцог давно известен как атеист и с него взятки гладки, но меры принял.

В мастерских, расположенных частью в горах, а частью и в столице, под носом у оккупантов, герцог наладил производство автоматов, стреляющих смертоносными пулями со смещенным центром тяжести. Только патроны они по-прежнему не производят сами, но пока на императорских патронных заводах рабочим месяцами задерживают зарплату, у партизан не будет проблем с боеприпасами.

Но чем больше продолжалась эта партизанская война, тем меньше был доволен герцог ее результатами. Большинство причастных к расстрелу его семьи было на территории империи, вне досягаемости партизан. Воевать на плотно заселенной равнине, где не было привычных гор и лесов, партизаны не умели, крупными силами действовали скованно и нерешительно, и герцог начал практиковать диверсии и террористические акты силами небольших групп; впрочем, эти действия проходили также с переменным успехом, потому что после набега на станицу стрельцы и казаки повысили бдительность. Неудачи озлобляли герцога, и постепенно для него на первое место выдвигалась месть как таковая, а не освобождение своей страны от оккупантов. Все шло к превращению его в заурядного террориста. Случай помог ему сделаться террористом незаурядным.

В ту самую ночь, когда горел полигон ОКБ СВ, уже ближе к утру охрана партизан задержала странного молодого человека, судя по одежде, не местного жителя. Был он весь мокрый – сказал, что попал в горах под дождь; и действительно, ночью неподалеку гремела гроза. И почему-то от него очень сильно пахло серой. Этот факт он не объяснял никак, да никто его и не спрашивал.

Сказать, что задержала охрана – значит преувеличить бдительность охраны. Несмотря на распространяемый им запах, молодой человек сумел как-то пройти два кольца охранения и прошел бы третье, если бы сам не сдался партизанам. Его отвели в караул, тщательно обыскали, оружия не нашли, и начальник караула спросил, какого черта ему здесь нужно. Молодой человек ответил, что имеет важное сообщение, которое может передать только лично герцогу. Его обыскали еще тщательнее, снова ничего не нашли, и начальник караула посоветовал убираться восвояси, потому что у герцога мерзкое настроение и он скорее всего прикажет его расстрелять, как шпиона. Молодой человек настаивал, и начальник караула, даже не обыскивая в третий раз, проводил его к герцогу, посчитав, что всякий самоубийца имеет право выбрать себе орудие для сведения счетов с жизнью.

Молодому человеку случалось прежде видеть портреты герцога, и то, что он увидел сейчас, разительно от них отличалось. С широкой черной бородой (поклялся сбрить, когда освободит герцогство), во френче без знаков различия, лишь с двумя звездочками орденов на груди, с пулеметной лентой через плечо вместо аксельбанта, герцог больше походил на моджахеда, чем на магистра технических наук. Настроение его действительно было мерзким. Ему только что сообщили о результатах очередного теракта в столице империи.

Его люди должны были взорвать конный фургон, начиненный динамитом, у входа в департамент полиции. Две недели назад они уже пытались сделать подобное. Тогда бричка с аммоналом взорвалась за полквартала от нужного места: то ли фитиль оказался слишком коротким, то ли лошади бежали недостаточно быстро. На мостовой осталась выбоина, колесо фургона попало в нее, и все повторилось.

Взрывом разнесло в клочья двух лошадей и возницу, который, впрочем, и так должен был взорвать себя вместе с фургоном. (Двух других исполнителей арестовали в тот же день.) Был контужен полицейский, охранявший вход в департамент, в двух кварталах не осталось ни одного стекла в окнах, в ближайших домах разнесло в пыль даже мебельные стекла и посуду в буфетах. Сколько-то было порезанных осколками стекол – и все!

Герцогу было до слез жаль лошадей. Что же до «этих идиотов», то спасать их из имперской тюрьмы, где их, между прочим, ждала смертная казнь, он не собирался. Молодому человеку герцог сказал, что у того есть десять минут, чтобы его заинтересовать, а после он либо будет расстрелян, либо проживет еще некоторое время, прямо пропорциональное заинтересованности герцога.

Молодой человек сказал, что он бывший работник ОКБ СВ, не поладивший с начальством и к тому же сочувствующий справедливой («Короче!» – сказал герцог) борьбе горцев за свободу, и в качестве доказательства своей верности их правому делу желает передать им некоторые новейшие разработки ОКБ, для чего просит карандаш и бумагу. Герцог послал за бумагой, ее принесли, и молодой человек начал быстро рисовать какой-то чертеж. Герцог послал за оружейником и, когда тот пришел, велел посмотреть. «Стоит дать ему закончить», – сказал оружейник, и перебежчик получил крышу над головой, кормежку и отсрочку расстрела на время, необходимое, чтобы определить ценность его чертежей. Он работал, не разгибаясь, выдавая по памяти один за другим чертежи деталей, которые сразу же запускались в работу в мастерских. Готовые детали соединяли в соответствии со сборочным чертежом, который он нарисовал в первую очередь, и такая у него была дьявольская память, что ни один размер не пришлось исправлять. На третий день герцог держал в руках пистолет-пулемет – новейшую разработку ОКБ, автоматическое оружие под пистолетный патрон, легкое, компактное и настолько плоское, что его можно было носить хоть под буркой, хоть под пиджаком (разве что не под фраком), не вызывая ни малейших подозрений; словом, идеальное оружие для террориста и диверсанта.

Перебежчик тем временем рисовал чертежи новейших усовершенствований ручного пулемета, но это было уже лишнее: его приняли в отряд. Боевик из него, правда, получился никакой, и разведчик не вышел (что особенно странно, учитывая то, как он прошел через охранение), талант его состоял в другом: он умел так задумывать и планировать диверсии, что если исполнители строго придерживались его инструкций, им всегда сопутствовал успех. Раз он высказал свои замечания по поводу готовящейся акции, другой раз герцог сам его спросил, вскоре назначил своим советником по специальным операциям, а затем и первым помощником. Это было нечто новое. Помощники у герцога были, но первым он до этого не называл никого.

Приближенные герцога, в основном старики, роптали, но придраться было не к чему: герцог ставил перед первым помощником задачу (уничтожить такой-то объект или такого-то человека), тот планировал, проявляя при этом дьявольскую изобретательность, диверсанты действовали по плану и добивались своего. Изредка первый помощник говорил герцогу: «Слишком много неопределенностей. Я не могу планировать операцию при таких кислых шансах», – и это означало, что указанный ему объект не по зубам партизанам, да, скорее всего, никому не по зубам. (Попробовали – убедились. Больше не пробовали, доверяли специалисту.) Тогда герцог назначал другой объект. Партизаны действовали, армия и полиция империи несли потери, казна убытки, и ужас поселялся в сердцах подданных императора. А партизаны своих людей не теряли, за исключением назначенных на роль камикадзе (исключительно на добровольной основе, разумеется!); надо заметить, у первого помощника это был излюбленный способ приведения в действие взрывных устройств.

Пару раз первый помощник пробовал сам предложить герцогу объект для уничтожения, и оба раза это был Миша, его бывший шеф. Герцог оба раза отказался, причем второй раз в такой резкой форме, что первый помощник больше не возвращался к этой теме. Мишу герцог уважал, как человека, создавшего оружие, которым горцы воюют за свободу, мотивов его ухода из своей профессии не знал и искренне жалел, что пропал талант, который мог бы создать еще много полезного.

Герцог нашел более достойный объект для покушения. Однажды он вызвал первого помощника к себе и спросил: