Единственное, что его огорчило, это необходимость снять сапог, специально сделанный для его хромой ноги, - хотя Хьюберт обещал, что завтра он получит свою обувь обратно. Архиепископ отлично знал, насколько больно и тяжело Джавану ходить без такой поддержки, но исключений быть не могло: даже принц обязан идти к пострижению босиком.
      Больная нога едва не подвела его, когда он перелезал через бортик, - а погрузившись в воду, Джаван не смог сдержать стона. Слишком горячо для жаркого августовского утра!.. Пытаясь не обращать на это внимания, он заставил себя несколько раз нырнуть под воду с головой, чтобы смыть отстриженные волоски. Ему послышались чьи-то шаги снаружи, и как будто кто-то приподнял и опустил занавес. Об этом он тоже постарался не думать.
      Хьюберт сказал, что на омовение у него будет почти час времени, но Джаван покончил с этим вдвое быстрее. Выбравшись из бадьи, весь мокрый, он ничуть не удивился, обнаружив, что кто-то заменил его мирское платье на тонкую черную рясу длиной до щиколоток, подобную той, что была на нем в disciplinarium'e. Оставалось лишь надеяться, что посещение этого места не входит в обряд пострига. И кстати, ему не только не дали ни пояса, ни веревки, чтобы подвязать на поясе, но не предоставили даже нижнего белья.
      Дрожа от холода, он натянул балахон, прекрасно сознавая, что все это намеренно рассчитано для того, чтобы заставить послушника чувствовать себя обделенным и уязвимым - и разозлился на себя самого, потому что это подействовало именно так. На гвозде, вбитом в стену, он обнаружил гребень и постарался привести остриженные волосы хоть в какое-то подобие приличествующей клирику прически, хотя здесь не было зеркала, чтобы удостовериться в результате своих трудов.
      Вскоре за ним явились еще двое монахов. Воздух снаружи показался прохладным, в сравнении с купальней, и Джавана тут же охватил озноб. Ковыляя, он проследовал босиком за своими провожатыми в другую комнату, где незримый священник за деревянной ширмой приготовился выслушать его исповедь. Голос, приветствовавший его во имя Господа и призвавший покаяться в грехах, принадлежал не Хьюберту, и не Секориму, и никому другому из знакомых принцу Custodes, однако он не сомневался, что исповедь его принимает член этого ордена - равно как и в том, что любой из Custodes с легкостью нарушит тайну исповедальни, если только это будет в их интересах.
      Так что Джаван покаялся лишь в мелких грешках, список которых подготовил себе загодя - общая исповедь, которая никого не смутит и не заинтересует. Перенеся вес с хромой ноги на здоровую, он опустился на колени перед решеткой, вделанной в ширму, склонил голову и перекрестился, произнося ритуальные слова:
      - Благослови меня, отче, ибо я грешен. Прошел один день с моей последней исповеди, и за это время я не совершал сознательно никаких грехов. Но поскольку нынче я намерен принести священные обеты, то хотел бы сделать общую исповедь, охватывающую всю мою жизнь целиком. Вот мои грехи...
      ***
      Трое других также пришли к исповеди этим утром, но не потому что готовились к пострижению - ибо двое из них и без того были священниками, но дабы укрепиться духом перед любыми опасностями, что могли грозить им сегодня. Джорем с Квероном исповедовали друг друга в прохладные рассветные часы, прежде чем приступить к подготовке обряда, а Ивейн обратилась с той же просьбой к епископу Ниеллану после утренней мессы в убежище. Подобно Джавану, она не во всем доверилась своему исповеднику, хотя, в отличие от принца, твердо знала, что тот надежно сохранит ее тайны. И все же она сказала ему больше, чем осмелилась поведать даже двоим своим соратникам.
      - Я солгала Джорему и Кверону, отче, - прошептала она, задержав взор на пурпурной епитрахили у священника на плечах, - Я сказала им, что в задуманном нами деле нет особенных опасностей. Если бы я сказала им правду, они не позволили бы мне продолжать. Но я обязана сделать это.
      Ниеллан медленно кивнул. Его серо-стальные глаза за прикрытыми веками не выдавали никаких чувств. Они сидели сейчас в келье епископа, для безопасности окруженной мощными защитами.
      - Эта опасность, о которой ты говоришь, - промолвил наконец Ниеллан, ..грозит ли она тебе одной, или им тоже?
      - Для них угроза очень невелика, они знают о ней и готовы рискнуть. Для меня опасность куда больше.
      - А готова ли ты рисковать?
      - Да, отче. - Она устремила на него взор своих синих глаз. - Я не могу иначе. И если потребуется жертва, я должна принести ее. Неужели я не имею права сама сделать выбор?
      Ниеллан как-то странно посмотрел на нее, мрачно сжав губы, и на миг Ивейн усомнилась, верно ли поступила, рассказав ему обо всем.
      - Полагаю, ты долго и тщательно обдумывала свой замысел, - промолвил он наконец, после долгого молчания.
      - Да, отче, и я молилась, чтобы чаша сия миновала меня. Но если она все же будет мне поднесена, я изопью ее до дна.
      - А твои дети тоже будут вынуждены ее испить, если ты погибнешь?
      - Это для меня самое трудное, - прошептала она, отворачиваясь, Сознавать, что они могут осиротеть из-за моих действий. И все же я вынуждена рискнуть. Я.., сделала все необходимые приготовления на тот случай, если меня не станет. - Она протянула ему запечатанный конверт. - Фиона присмотрит за малышами и будет им куда лучшей матерью, чем я могла бы стать, если бы решила отказаться от того, что велит мне сердце. Но я просто не могу поступить иначе. Вы понимаете, Ниеллан?
      Помолчав немного, он прикрыл глаза и кивнул, а затем взял ее руки в свои.
      - Не до конца, дитя мое, но я вижу, что у тебя есть очень веские основания поступить таким образом. Я не стану больше ни о чем допытываться у тебя, ибо чувствую, как поблизости собираются Силы, превосходящие все то, что я мог бы вообразить. - Он с печалью взглянул на Ивейн. - Ты позволишь мне хотя бы помолиться за тебя?
      - Да, конечно, - отозвалась она с дрожащей улыбкой. - И есть еще одно одолжение, о чем я хотела бы вас попросить.
      - Все, что только в моей власти, дорогое дитя.
      - Я бы хотела, чтобы вы дали мне последнее причастие, на случай, если моя дорога заведет меня... дальше, чем нам обоим хотелось бы. Это стало бы для меня большим облегчением.
      Ниеллан поморщился, словно она ударила его, но через несколько секунд все же напряженно кивнул.
      - Если ты, и вправду, этого хочешь, конечно, я сделаю это. Однако ты должна сознавать, что Джорем с Квероном могут это почувствовать. Священники с их опытом способны ощутить такие вещи.
      - У них и без того хватает забот сегодня утром, - отозвалась она, думая обо всем, что еще предстоит сделать. - К тому времени, как они заметят неладное, будет слишком поздно останавливать меня.
      - Что ж, хорошо. Подожди тогда здесь, я принесу миро и дароносицу из часовни.
      Когда он ушел, она опустилась на колени и, склонив голову, принялась молиться.
      ***
      Ровно в полдень монахи явились препроводить принца Джавана Халдейна в часовню Custodes Fidei.
      Весь предыдущий час он провел в disdplinarium'e на коленях, читая "Отче наш" и прочие молитвы, назначенные исповедником. По счастью, покаяние не потребовало от него ничего более серьезного. Пришедшие за ним монахи помогли принцу натянуть поверх черной вторую, белую рясу из тонкой шерсти и вручили зажженную восковую свечу, после чего вывели в коридор.
      Джаван отчетливо сознавал свою хромоту и чувствовал себя маленьким и уязвимым, ковыляя вниз по лестнице к дверям часовни. Custodes использовали Для этой цели бывшую трапезную, лишенный окон зал со сводчатыми потолками, суровый в убранстве, зато достаточно просторный, чтобы вместить всех священников, рыцарей и служек ордена, желавших посмотреть на его пострижение. Вместо распятия, стену украшала огромная фреска с изображением Христа Пантократора, то есть Творца всего сущего, на царском троне, преисполненного величия, каким Он должен явиться в конце времен, дабы судить мир. Глаза его, темные и гипнотические, искусно были отделаны золотом, так что казалось, будто они смотрят прямо на Джавана, застывшего в дверях часовни. В левой руке Он держал открытое Евангелие со знаками Альфы и Омеги, а правая была поднята не то для благословения, не то в осуждение. Подобное изображение Христа Джавану доводилось видеть и прежде, и он сомневался, что может ожидать хоть какого-то милосердия от тех, кто служит Ему.
      Двое рыцарей ордена стояли у дверей на страже - застывшие, грозные фигуры в черных панцирях и подбитых алым плащах. Внутри помещения одетые в черное Custodes заполняли весь зал, через который предстояло пройти принцу; у всех у них на поясе красовался алый с золотом кушак, какой скоро вручат и Джавану, а на плечах - короткие накидки с алым подбоем, украшенные символом ордена - львом с ореолом.
      Полин Рамосский, верховный настоятель ордена, ожидал в конце прохода, вместе с верховным инквизитором и отцом Секоримом, аббатом этого капитула Custodes. Посох Полина блестел в свете свечей, а меч в львиной лапе сверкал в лучах, лишний раз напоминая Джавану о том, какой властью обладает этот человек над множеством невинных душ. Слева держался архиепископ Хьюберт, в митре и парадном одеянии, он восседал на подобном трону кресле, с одобрением взирая на происходящее. Джаван весь дрожал, когда миновал наконец эту толпу людей, готовых, как ему было прекрасно известно, в любой момент уничтожить все то, что ему особенно дорого, - и монахам пришлось помочь ему подняться с колен после поклонения алтарю.
      - Джаван Джешан Уриен Халдейн. - Полин произнес его имя так, словно выносил смертный приговор, и ткнул в принца навершием посоха, словно обвиняющим стальным пальцем. - Чего желаешь ты от Ordo Custodum Fidei?
      Горло у него пересохло, сердце вот-вот готово было вырваться из груди, но Джаван все же сумел изобразить подобающий случаю поклон с прижатой к сердцу правой рукой, - в левой он по-прежнему держал зажженную свечу.
      - С Божьей помощью, отец-настоятель, - уверенным голосом ответил он, я желал бы испытать свое призвание в этом Доме.
      ***
      В тот самый миг, когда заклятый враг Дерини взял свечу из рук принца с просыпающимися талантами Дерини, деринийская колдунья остановилась у подножия возвышения, на котором стоял саркофаг из четырех черных и четырех белых кубов. Это был не тот, деревянный, что они соорудили с Джоремом и Квероном в комнатке под киилем., но другой, более торжественный, на котором раньше покоилось тело Орина. Они давно решили, что не стоит предпринимать никаких действий слишком близко от зала Совета, иначе те, кто находятся там в постоянном ожидании вестей от Тависа с Сильвеном, могут заметить что-то неладное. Кроме того, в этом зале Камбер может найти вечное упокоение, если они все же потерпят неудачу.
      Втроем они перенесли сюда его тело прошлой ночью и уложили на саркофаг под шираловую сеть.
      Вокруг установили защиты. Утром Джорем с Квероном вернулись сюда, чтобы довести приготовления до конца, позволил Ивейн использовать эти оставшиеся часы для самоуглубления и медитации.
      Джорем обернулся к ней, заметив, что сестра словно бы замешкалась у ступеней, и Кверон также вышел ей навстречу. Ради такого случая, на Целителе были белоснежные гавриилитские одежды, а на плечах - одна из старых зеленых накидок Раиса. Джорем одел традиционный наряд михайлинцев - синюю рясу и плащ, белый рыцарский кушак и перевязанный узлами алый пояс. На боку у него висел отцовский меч. Позади, едва заметные в слабом свете простых белых свечей, установленных по углам возвышения, виднелись черные кубы саркофага, а над ними едва угадывались очертания лежащего тела.
      - Все еще уверена, что хочешь пройти через все это? - спросил ее Джорем. Она двинулась навстречу, приподнимая подол черного платья.
      Каменные плиты холодили босые ноги, а черно-белый мрамор помоста оказался еще холоднее.
      Она ничего не ответила Джорему, не сводя взора с тела наверху саркофага. Шираловую сеть уже убрали.
      Бедра его укутывала белоснежная повязка, но в остальном он был обнажен. Михайлинскую рясу они сняли с Камбера, чтобы дать Кверону доступ к ранам, что привели его на грань смерти и могут убить вновь, если срочно не заняться ими, как только он вернется к жизни.., если вернется. Раны, даже по прошествии столь долгого времени, казались совсем свежими, но крови не было. Взглянув на его лицо, спокойное и невозмутимое, в обрамлении серебристых волос, Ивейн почти могла бы поверить, что ее отец всего лишь спит. И руки.., они по-прежнему были стиснуты на груди, словно удерживали нечто очень ценное.
      - Это порез на боку внешне кажется самым скверным, - заметил Кверон, встав рядом с ней. - Однако рана на бедре куда серьезнее. Через нее он потерял очень много крови. Придется погружаться на большую глубину, чтобы с этим справиться, и работать быстро. Прочие раны скорее поверхностные, однако общая потеря крови огромна. Если бы наш случай не был столь необычен, я бы сказал, что без второго Целителя нам не справиться, - добавил он с усмешкой.
      При виде ран Ивейн нахмурилась, хотя видела их и прежде, когда помогала Джорему обмывать тело перед похоронами. Однако сейчас, взглянув на них вновь, впервые усомнилась, а сумеет ли Кверон исцелить Камбера, даже если ей удастся вырвать его из ловушки.
      - У меня все получится, - ответил тот на вопрос, который она не осмелилась задать. - Думайте лишь о том, что вам самой предстоит сделать, и не волнуйтесь понапрасну. Когда все будет кончено, я приведу и вас в порядок, если потеряете слишком много сил.
      Выражение лица Джорема яснее слов говорило о его сомнениях, однако он отвернулся, прежде чем Ивейн успела взглянуть на него. Медленно вдохнув, она подняла голову к высокому сводчатому потолку, изгоняя прочь всякую неуверенность и тревогу, затем так же медленно выдохнула, вновь обретая душевное равновесие. На шее у нее красовался торк Иодоты, и, обернувшись к своим спутникам, она ощутила, как тот давит ей на горло.
      - Никто из нас не станет зря терять силы, - промолвила она уверенно. Мы двинемся вперед по шажочку, как обычно. Полагаю, начать следует, как положено, с защиты круга. Давайте сперва образуем центр.
      Она должна будет действовать с юга, ибо нужно стоять лицом к северным вратам, чтобы Призвать ушедшего. Но пока она двинулась на восток, где дымилась курительница, источая аромат благовоний, чуть отличавшихся от тех, что обычно используют при литургии. Кверон также переместился на восток, ибо ему надлежало стоять в изголовье саркофага, готовому в надлежащий миг применить Целительскую магию. Он протянул Ивейн кропило из еловых лап на рукояти миртового дерева, в серебряном ведерце со святой водой. Джорем, заняв свое место с западной стороны, обнажил меч и опустил его к подножию саркофага. Он ни разу не взглянул на Ивейн, до тех пор пока она не повернулась на восток, прижимая кропило к сердцу.
      - Terribilis est locus iste, - начала она чуть погодя негромким голосом. - Hie domus Dei est, et porta coeli... - Ужасно место сие, ибо это дом Божий, и врата Небесные, и назовут его местом суда Божия.
      - Аминь, - отозвался Кверон, а за ним и Джорем.
      Начертав кропилом крест в воздухе, Ивейн повернулась направо и начала проводить первый круг, выпевая слова древнего гимна.
      - Asperges me, Domine, hyssopo, et mundabor; lavabis me, et super nivem dealbador... - Окропи меня. Господи, иссопом, и стану я чист; омой меня, и стану я белее снега...
      С полузакрытыми глазами она совершила полный круг, чувствуя, как начинает нарастать энергия.
      Покой снизошел на нее, когда круг был прочерчен святой водой, и сверкающий туман поднялся от разбрызганных капелек, устремляясь ввысь по четырем сторонам света, где она останавливалась для молений.
      Когда эта часть обряда была завершена, концентрация ее достигла предела, и страх отступил окончательно. Она знала, что Кверон ощутил это, когда она брызнула на него святой водой, - прочла это в его глазах, когда он принял у нее кропило, дабы сделать то же самое и с ней.
      - Пади на нас, роса небесная - раздался в ее сознании мысленный шепот Кверона, как знак одобрения, ибо он подозревал, через что придется пройти Ивейн, даже хотя она ни слова им не сказала. Его благословение сопровождало ее и дальше, когда она перешла окропить Джорема, и тот склонил голову, чтобы принять очищение, и скрестил на груди руки, - живое воплощение уравновешенной гармонии.
      Труднее было повернуться к отцу, но она не позволила мыслям отвлечься и крест-накрест окропила святой водой распростертое тело. Затем Ивейн вернулась к востоку и отставила священные предметы.
      Кверон, пока она возвращалась на свое место, в южном углу, подложил еще благовоний в кадило и начал повторный круг, окруженный клубами сладковатого дыма.
      - Dirigatur, Domine, oratio теа, sicut uncensum, in conspectu tuo... Подобно благовонному дыму, пусть молитвы мои вознесутся к Тебе, Господи; когда я воздену руки, да примешь Ты это как вечернюю жертву...
      ***
      Запах благовоний, только более резкий и пряный, щекотал также ноздри Джавана, когда он опустился на колени перед Полином Рамосским и отцом Секоримом. Полин взял у него свечу и поставил на алтарь. Ему поведали все об обязанностях и ответственности клирика, ныне же пришел черед тонзуры Не полной тонзуры, как при вступлении в орден - ведь от прочих братьев-мирян подобное, вообще, не требовалось, - но Хьюберт с Секоримом решили, что это станет важным символом, и Полин согласился.
      - Ты явился по доброй воле, дабы пройти посвящение, - прочел Полин по толстой книге, что держал перед ним один из монахов.., не совсем правда, но Джаван ничего не мог с этим поделать. - Поскольку грядущие годы станут для тебя временем испытания твердости твоего призвания, которое еще не до конца осознано и сформировано, - продолжал Полин, - то ныне надлежит тебе отделиться от мира и его соблазнов. Символом этого станет сия ряса, сменившая твои мирские одежды. А как залог твоей приверженности сему пути, избранному добровольно, мы срезаем локон твоих волос, - как внешний знак жертвы частички плоти на верность трудам во славу Господа.
      Джаван закрыл глаза, когда верховный настоятель взял с подноса золотые ножницы. Огромного труда ему стоило вынести касание Полина, который, как ему показалось, срезал у него с макушки огромный клок волос. Он заставил себя стерпеть, не поморщившись, когда ножницы зловеще клацнули у самой кожи.
      На самом деле, прядь была не толще пальца, - он это заметил, когда Полин укладывал локон в подставленную монахом серебряную чашу. Но тут же возобновились молитвы, и Джавану пришлось вновь склонить голову.
      - Господи, укрепи слугу Твоего Джавана в решимости стать достойным послушником и исполнить то, к чему Ты призвал его...
      ***
      Круг мерцал у подножия помоста, и Ивейн также вознесла молитву, дабы Бог укрепил ее в своей решимости. Третий и последний круг Джорем прочертил своим мечом, устанавливая чары с поистине михайлинской деловитостью и тщанием. Тут же над головами у них вспыхнул фиолетовый купол, надежно защищающий тех, кто внутри, от вторжений любых сил, даже если их носители Дерини.
      Теперь предстояло установить ритуальные защиты, взывая к четырем великим архангелам, правящим природными силами. Они заранее решились, что эту задачу возьмут на себя Джорем с Квероном, а Ивейн тем временем сможет вплести их заклинания в собственную защитную сеть. Она повернулась лицом на восток, готовая впитать без остатка вызываемые силы, - и Кверон, также глядя на восток, поднял руки, дабы призвать золотой огонь и возжечь с его помощью восточную свечу, посвященную Хранителю Воздуха.
      - Се Таинство Воздуха - и Рафаил, жизнедарующий, распахивает крыла ветра и бурь. Приди, великий Рафаил, даруй нам свое присутствие и покровительство!
      Ивейн не могла видеть Существо, возникшее в этот миг за восточной свечой, но знала, что Оно здесь. Образ возник в ее сознании - светлые волосы, развевающиеся на ветру, полупрозрачные трепещущие одеяния цвета бледного золота, окружающие хрупкую, и одновременно исполненную силы фигуру, прямую и гибкую, как ивовый прут. Разумеется, образ этот не имел ничего общего с Рафаилом, у которого не было телесного воплощения. И все же она склонила голову, дабы приветствовать явленный ей образ, а затем повернулась к югу, и то же самое сделал Джорем, обойдя саркофаг в направлении движения солнца и встав рядом с сестрой.
      - Се Таинство Огня - и Михаил, освящающий, в языках пламени вечного, произнес Джорем, следуя установленной Квероном формуле и возжигая алой молнией южную свечу. - Приди, великий Михаил, даруй нам свое присутствие и покровительство!
      Ивейн показалось, она зрит огненные крылья, хотя на физическом плане они не источали ни света, ни жара, - и сама воссоздала телесный облик Существа - суровый лик, пламенеющие волосы, перехваченные золотым обручем; золотые доспехи, все из крохотных чешуек, словно кожа саламандры; огненный меч, похожий на тот, что украшал михайлинскую эмблему Джорема. О, да, Михаила она знала хорошо.
      Поприветствовав его, они с Джоремом повернулись затем к западу, где Кверон уже вызвал сине-зеленый светошар и метнул его вперед, словно маленькую комету.
      - Се Таинство Воды - и Гавриил, очищающий, несущий прохладу морей и озер, и летнего дождя.
      Приди, великий Гавриил, даруй нам свое присутствие и покровительство!
      Лик Гавриила возник перед ее мысленным взором почти мгновенно голубовато-зеленые струящиеся одежды с оттенком лилового; крылья его сверкали, как и у других архангелов, но по ним струилась вода, словно озаренный солнцем водопад. Она низко поклонилась Гавриилу, также Вестнику святой Девы, и прошептала ему особую молитву о заступничестве.
      Джорем покинул ее и перешел на север. Образ заледеневших, заснеженных равнин встал перед ней - а не залитых теплым солнцем - когда она устремилась внутренним взором к северу, ибо она давно уже знала, что в конце концов ей предстоит иметь дело именно с этим суровым владыкой.
      - Се Таинство Земли, - шепотом произнес Джорем, и голос его чуть дрогнул, ибо в тот миг, когда он призвал зеленый огонь, это осознание настигло и его тоже. - И Уриил, укрепляющий, владыка самоцветов и пещер глубочайших, что призывает всех нас на Иной Берег. Приди, великий Уриил, почти нас своим присутствием и покровительством!
      Отголоски грома донеслись до них, и даже воздух внутри круга стал тяжелым и давящим, и слабо пахнуло серой. Ивейн показалось, она заметила краешек переливчатой черно-зеленой мантии, но лица своего Уриил ей не открыл. И все же он явился, она чувствовала это. И знала, что очень скоро ей предстоит бросить ему вызов.
      Скрестив дрожащие руки на груди, Ивейн в последний раз поклонилась востоку, завершая круг.
      Она постаралась унять колотящееся сердце. Несколько раз глубоко вздохнув, она заставила себя успокоиться, сознавая, что ее спутники ждут от нее продолжения обряда, и начала произносить древние фразы, наверняка многократно звучавшие уже в этом зале, черпая силу и утешение из знакомых слов.
      - Мы стоим вне времени, и не в мире земном, - произнесла она, зная, что на сей раз это правда. - Как завещали нам наши предки, мы соединимся и станем единым целым.
      Три разума соединились в единую цепь, и древнее заклинание Джорема еще более закалило их связь:
      - Во имя Твоих благословенных евангелистов, Матфея, Марка, Луки и Иоанна, во имя всех Твоих святых ангелов, во имя Сил Света и Тени, мы взываем к Тебе о защите от всяких опасностей, о Высочайший!
      - Так есть и так было, - подхватил Кверон. - И пребудет так вовеки веков. Per omnia. saecula saeculorum.
      Их слитное "Аминь" словно запечатало заклинание и сомкнуло единство, а кресты, начертанные на груди, стали панцирями, надежно защищавшими от всего, кроме лишь Воли самого Господа. Укрепленная этим знанием, Ивейн вскинула руки и провозгласила exortio, как личное утверждение своих намерений:
      - Теперь мы соединились. Теперь мы едины.
      Взгляните на Древние Пути. Мы больше не ступим на ним. Да будет так.
      - Да будет так, - отозвались ее спутники, прижимая правую руку к сердцу.
      В ответ Ивейн сложила руки на груди и поклонилась им, затем опустилась на табурет, который они оставили для нее на юной стороне, и извлекла из-под него потертый кожаный мешочек с защитными кубиками, принадлежавший некогда отцу. Пока она высыпала их на колени, Кверон перешел к изголовью катафалка и легко коснулся пальцами висков Камбера, погружаясь в легкий Целительский транс.
      Когда Ивейн разделила кубики, взяв белые в правую руку, а черные - в левую, Джорем отошел и встал левее, у самой границы круга с северной стороны, положив руки на крестовину меча, - точно также он уже стоял однажды, в ночь, когда умер король, готовясь открыть врата.., хотя на сей раз он куда лучше сознавал смысл своих действий и грозящую им опасность. Ивейн погасила вспыхнувшую в душе искорку раскаяния при взгляде на брата милый, мягкий, упрямый Джорем, всегда веривший в нее, даже когда не ободрял или не понимал чего-то, - и помолилась, чтобы он не судил ее слишком строго, когда все будет кончено. Когда он стоял вот так, в мерцающем пламени свечей, склонив бледное лицо над скрещенными руками, он был очень похож на того человека, что покоился сейчас на саркофаге.
      Она создала крохотный столп из черных кубиков, выстроив их на черном квадрате, под углом слева от того, где стояла ее левая нога. Четыре белых встали на белом квадрате, под углом от себя, справа.
      Затем, с силой втянув в себя воздух, она выпрямилась, упираясь ладонями в колени, и на пару ударов сердца задержала воздух в легких, прежде чем наконец медленно выпустить его.
      Итак. Перед ней оказался символ того, что ей предстояло совершить, почти детский в своей простоте, - к чему все прочее было лишь предвестьем.
      Единственно силою своей воли, ради спасения человека, кто и научил ее этой волей владеть, она должна теперь превратить эти маленькие символические колонны в истинные, овеществленные Столпы Храма - храма Внутренних Мистерий, чьи коридоры сообщались с самим Божеством, с жизнью и смертью, на уровнях, почти недоступных смертным в их телесном обличье.
      Меж этих Столпов она должна пройти, и даже миновать Пурпурную Вуаль, если хочет попытаться вернуть отца.
      Глава 30
      Где ангел Уриил, что пришел ко мне первым?
      2-я Ездры 10:28 (Апокриф.)
      Душная тьма окутала Джавана, когда он опустился на колени перед верховным настоятелем Custodes Fidei. Это ему всего лишь натянули через голову черный монашеский наплечник, но принцу на миг показалось, будто это кто-то душит его подушкой.
      - Прими сей символ нашего ордена как защиту против козней сил зла, затянул Полин, и Джаван догадался, что он говорит о Дерини. - Будь стоек в борьбе с врагами Господа, и однажды сменишь его на небесный ореол.
      Небесный ореол, скажите на милость! Секорим спустился помочь Полину расправить наплечник, и Джаван помимо воли вспомнил о Гизеле Мак-Лин.
      Эта невинная душа ныне и впрямь осияна ореолом, упокоенная в деснице Господней, но ее убили люди, что преследуют те же темные цели, что и Custodes. И архиепископ Хьюберт, так величественно наблюдающий сейчас за церемонией, если лично и не приложил руку к ее гибели, так повинен в смерти множества других Дерини и в создании Custodes.
      Джаван сразу возненавидел этот жесткий, отороченный алым наплечник ордена; но, по крайней мере, его украшал только крест брата-мирянина на груди, а не полноценная эмблема Custodes в виде льва с нимбом. И все равно, он обрек себя на то, чтобы носить его ежедневно, неизвестно, как долго, - и это еще не все. Позже, когда он принесет обеты, ему еще должны вручить витой алый с золотом пояс-вервие, как символ связующей силы этой клятвы. Цели ордена оскверняли священные цвета дома Халдейнов, и за это Джеван ненавидел Custodes с удвоенной силой.
      Однако перед этим оскорблением ему еще предстояло простереться перед алтарем для молитвы, а в какой-то момент один из монахов подал ему серебряную чашу с его собственным локоном, - и Джаван осознал, что пришло время для еще одной жертвы.
      Полин с Секоримом отступили, освобождая проход к алтарю, и Джаван с содроганием поднялся на ноги.., чья-то рука поддержала его под локоть.
      - Introibo ad cdtare Dei - затянули Custodes - И взойду я к алтарю Божьему, что дарует радость душе моей.
      Но никакой радости не было в сердце Джавана Халдейна, когда он поднялся по ступеням к алтарю.
      Нарисованные глаза Пантократора словно пронзали его насквозь, когда он преклонил перед ним колени, и Джаван задумался, далеко не в первый раз, каким образом Custodes ухитряются оправдать перед самими собой все те гнусности, что творят во имя Его.
      Как ему и было велено, он поднял чашу обеими руками и склонил голову перед Высшей Силой, далеко превосходящей того Бога, как его рисовали в своей узости мышления святоши Custodes. Молитва его, когда он поставил свое приношение на алтарь, была проста: "Господи, избавь меня от врагов и сделай достойным служить Тебе."
      Эти слова он повторял в мыслях и в сердце, пока спускался по ступеням, припадая на хромую ногу, а затем вновь распростерся на полу, раскинув руки, в позе распятия, - принося себя самого в дар Господу.
      После долгого, долгого молчания хор начал петь гимн Духу Святому, и Джаван, наслаждаясь пением, погрузился в себя.
      ***
      Закрыв глаза, Ивейн также уходила все глубже и глубже в транс контролируя дыхание, концентрируя энергии, медленно начиная возводить мысленные образы внутренних слоев. Мысленным взором она видела все: крохотные кубики на месте будущих Столпов, саркофаг за ними, где в полированных черных гранях отражалось ее бледное лицо и фигура, на фоне мерцающей пурпурной дымки южной защиты. Прямая, напряженная и величественная, сейчас она напоминала какую-то богиню древних времен.
      Тело отца словно парило на темных волнах; белоснежная ткань ниспадала с его чресел до самого пола. Кверон, стоявший в изголовье, казался серебристым холодным столпом силы и мощи; энергия Исцеления вихрилась вокруг его рук и головы. Позади виднелась фигура Джорема, сурового воина в михайлинском синем одеянии, - у черной стены севера.