– Кто Варин? – вскричал Морган. – Дерри, ты, наверное, шутишь!
      Морган и Дункан сидели под деревом во дворе для занятий фехтованием, где они упражнялись в этом боевом искусстве, когда полчаса назад в ворота замка Корот ворвался Дерри.
      Дерри очень устал и был голоден. Он прямо-таки рухнул на траву рядом с Морганом, но его глаза блестели, когда он возбужденно рассказывал о происшествии в гостинице «Королевский Плащ».
      Морган вытирал полотенцем потное лицо. Да, Дункан задал ему хорошую работенку. Давно он не трудился так много.
      Дерри пропустил мимо ушей его недоверчивое восклицание. Но Морган еще долго качал головой, не в силах поверить тому, что услышал.
      – Это очень неожиданно, – сказал он, вытирая лоб рукой. – А ты в этом уверен, Дерри?
      – Конечно, нет, – ответил Дерри, снимая свою охотничью шляпу и возбужденно выбивая из нее дорожную пыль. – Но разве человек сможет сделать такое?
      – Нет.
      – Отец Дункан, вы думаете, что Варин – святой?
      – Встречаются иногда очень странные вещи, – многозначительно заметил Дункан, вспоминая свою недавнюю встречу на дороге.
      Дерри задумчиво поджал губы, а затем снова почтительно обратился к Моргану:
      – Ведь он же излечил того человека, милорд. А вы же сами говорили мне, что только Дерини могут совершить такое.
      – Я могу сделать это, – сказал Морган, устремив глаза в землю. – Не знаю насчет других Дерини. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь сделал это. А сам впервые смог исцелить тебя в прошлом году.
      Дерри наклонил голову, вспоминая подробности нападения на охрану королевских покоев, которой он командовал. Это случилось в ночь перед коронацией Келсона. На них напали неожиданно и в полной темноте.
      Он помнил только жгучую боль, когда острие меча вонзилось ему в бок и он упал, думая, что уже больше никогда не поднимется. А затем он очутился в своей комнате. Рана исчезла, как будто ее никогда и не было. Удивленный врач хлопотал около него и не мог сказать что-либо вразумительное. Только через несколько недель Морган рассказал ему, как положил ему руку на лоб – и Дерри исцелился.
      Дерри поднял голову:
      – Прошу прощения, милорд. Я не хотел быть непочтительным. Но вы же Дерини и можете исцелять. Наверное, и Варин тоже Дерини.
      – Наверное, и Варин, – повторил Морган.
      – Ну, если он Дерини, то, вероятно, не подозревает об этом, – сказал Дункан, почесывая ногу и поворачиваясь к своему кузену. – Лично мне трудно поверить, что этот человек, о котором я столько слышал, может так жестоко преследовать и уничтожать свою расу.
      – Такое бывало и раньше.
      – О, конечно, бывало и не раз. Всегда находились люди, которые за хорошую цену готовы продать все, что угодно. Но у меня сложилось впечатление, что Варин не такой. Он искренен. Он утверждает, что действует по божественному призыву, таково его предназначение в жизни. И все, что ты, Дерри, рассказывал об исцелении, только подтверждает мое предположение.
      Морган сказал, вставая:
      – Самое плохое, что Варин делает то, что обычно делают святые и Мессии. К несчастью, такие деяния никогда не связываются с Дерини, хотя многие легенды о христианских святых ясно указывают на то, что источник их деяний – могущество Дерини. Дерри, ты сказал, они преданы Варину и поклоняются ему.
      Дерри кивнул:
      – Да, милорд. Его сторонники смотрят на него как на святого. Да и жители Кингсдейка были убеждены, что собственными глазами видели чудо, сделанное в старых добрых библейских традициях. Как вы намерены бороться с этим? Как вы скажете людям, что их Мессия – подделка? Что он тот самый Дерини, против которых поднял священную войну, хотя сам не знает об этом? Особенно, если вы хотите оправдать Дерини в глазах народа?
      – Нужно говорить об этом народу очень осторожно и понемногу, – ответил Морган. – А сейчас вообще ничего не надо говорить. Потому что сейчас они все могут перейти на его сторону.
      – А если народ узнает о замыслах епископов, то это еще больше усугубит и без того тяжелое положение, – добавил Дункан. – Дерри, ты еще не знаешь, что архиепископ Лорис через три дня собирает в Джассе всех епископов государства. Епископ Толливер сегодня утром выехал туда – он не рискнул отказаться. И он не посмеет ничего сказать против, когда Лорис представит на рассмотрение Курии свой Интердикт. Думаю, не надо объяснять тебе, что все это означает?
      – Неужели они действительно могут наложить Интердикт на Корвин?
      – спросил Дерри.
      Они направились к главному двору. Морган и Дункан – с мечами, а Дерри – вертя в руках свою шляпу.
      Морган ответил:
      – Могут и непременно сделают, если мы что-нибудь не предпримем, чтобы предотвратить это.
      Он помолчал в раздумьи, а потом добавил:
      – Поэтому я и Дункан сегодня уезжаем в Джассу. Прямое обращение к Курии бесполезно… – он опять помолчал. – Они не будут слушать, что бы я ни сказал. Но Лорис не ожидает моего появления. И, возможно, увидев меня, они подумают о том, что собираются сделать. Если Интердикт будет наложен на Корвин сейчас, когда Варин очень силен, я думаю, что разразится священная война против Дерини. И даже если я отдамся Курии на покаяние, это ничего не изменит.
      – Могу я поехать с вами, милорды? – спросил Дерри, глядя с надеждой на Моргана. – Я могу быть вам полезен.
      – Нет, ты и так нам очень помог, Дерри. У меня для тебя есть более важное дело. После того как ты несколько часов поспишь, отправляйся в Ремут. Келсон должен знать, что сейчас там происходит. Ни я, ни Дункан не сможем сделать это, так как опоздаем на Курию, если будем заезжать в Ремут. Если Келсон уже выехал в Кулди и ты в Ремуте его не застанешь, то поезжай за ним. Расскажи ему все, что видел и слышал.
      – Хорошо, милорд. А контакт с вами будет?
      Морган покачал головой.
      – Нет. Если возникнет необходимость, мы сами тебя вызовем.
      А сейчас иди спать. Я хочу, чтобы ты выехал сегодня вечером, как только наступит полная темнота.
      – Хорошо.
      Когда Дерри ушел, Дункан покачал головой и вздохнул.
      – В чем дело? – спросил Морган. – Ты встревожен?
      – Разве можно быть спокойным в такое время?
      – Ладно, идем. Нам нужно помыться. Гамильтон соберет офицеров к полудню. Я должен буду отдать необходимые распоряжения на время моего отсутствия.
      В это время Бронвин лениво шла вдоль террасы замка Кулди.
      Солнце светило ярко, просушивая землю, на которую целую неделю лил дождь. Птицы уже начали возвращаться с юга и весело распевали песни в пробуждающемся саду.
      Бронвин остановилась у балюстрады и перегнулась вниз, чтобы посмотреть в пруд с рыбками. Затем она пошла дальше, наслаждаясь теплым прозрачным воздухом, красивым садом, древним дворцом. Она шла медленно, бездумно пропуская сквозь пальцы пряди волос.
      Свадебный кортеж прибыл в горный город Кулди позавчера ночью после приятного путешествия из столицы Кевина Керней. Поездка длилась целый день и была очень веселой, несмотря на дождь. Затем был бал, а на это утро назначили охоту в честь молодоженов. Рано утром она и леди Маргарет осматривали сады и Бронвин показывала своей будущей свекрови все свои любимые местечки.
      В Кулди у Бронвин было много памятных мест, так как она, Аларик, Кевин и Дункан провели здесь в детстве много счастливых лет. Леди Вера Мак Лейн, которая для Бронвин и ее брата была второй матерью, часто привозила детей Морганов и Мак Лейнов на лето в замок Кулди.
      Бронвин вспомнила красивые аллеи в цветущем саду, таком веселом в это время года. Вспомнила лето, когда Аларик упал с дерева и сломал руку. Как стойко переносил боль ее восьмилетний брат! Она вспомнила тайные ходы в стенах замка, в которых она и мальчики играли в прятки. И тихую спокойную часовню, где была похоронена ее мать – Бронвин любила уединяться там, когда на душе было неспокойно.
      Она никогда не видела свою мать. Леди Алиса де Корвин де Морган умерла через несколько недель после рождения дочери, пав жертвой молочной лихорадки, унесшей много жизней молодых матерей.
      Аларик помнил ее – или только говорил, что помнил. Но в памяти Бронвин были только рассказы леди Веры об этой блестящей женщине, которая родила их. Ей было очень жалко, что она не знала эту прекрасную герцогиню.
      Вспоминая о прошлом, Бронвин остановилась на террасе, а затем решительно зашагала к своим покоям. Было еще рано, и если она поторопится, то сможет посетить гробницу своей матери. Но в часовне еще холодно и сыро, так что надо взять с собой плащ.
      Бронвин уже почти дошла до своих дверей, как вдруг споткнулась на террасе. Наклонившись, чтобы потереть ушибленную ногу, она вдруг совершенно неожиданно услышала женские голоса и поняла, что они доносились из ее покоев.
      – Я не могу понять, почему ты так защищаешь ее? – сказала одна.
      Бронвин узнала голос Агнессы. Она выпрямилась и осторожно подошла к двери, поняв, что говорят о ней.
      Другая сказала:
      – Конечно, она ведь не такая, как все мы.
      – Она женщина, как и мы, – запротестовала третья.
      Второй голос принадлежал леди Марте, а в третьей женщине можно было безошибочно узнать леди Элизабет, любимицу Бронвин.
      – И если она любит его, а он ее, я не вижу в этом ничего.
      – Ничего? – ахнула Агнесса. – Но она… она…
      – Агнесса права, – ровным голосом сказала Марта. – Наследник герцогства Кассан должен жениться на ком-нибудь много выше, чем дочь…
      – Чем дочь Дерини! – выкрикнула Агнесса.
      – Она никогда не знала своей матери, – вмешалась леди Элизабет, – а ее отец был лордом. Она всего лишь наполовину Дерини.
      – И этой половины с меня вполне достаточно, – резко сказала Марта. – Не говоря уже об ее ужасном братце!
      – Она же не отвечает за брата, – сказала леди Элизабет спокойно, но с нажимом. – К тому же, в лорде Аларике нет ничего плохого, кроме его могущества. Но он же не виноват в своем происхождении, так же как и его сестра. А если вспомнить, кто сейчас правит Гвинедом…
      – Мэри Элизабет, ты защищаешь его? – воскликнула Агнесса. – Это же граничит со святотатством!
      – Это святотатство, – подтвердила Марта. – И не только, это государственная измена…
      Бронвин услышала достаточно. Она повернулась и пошла вдоль террасы, спустилась вниз и направилась в дальний сад.
      Что-то вроде этого должно было случиться. Могли пройти недели, даже месяцы, в течение которых никто не напоминал ей о темном пятне в ее происхождении. И затем она уже начинала думать, что все забыли о ее происхождении, что стали считать обычной женщиной, а не чем-то вроде ведьмы. Но обязательно что-то случалось и она снова начинала мучиться и терзаться. Кто-то напоминал ей о том, что она наполовину Дерини, и выворачивал всю правду так, что она становилась нечистой, безобразной. Почему люди так жестоки?
      «Люди! – подумала она и горько улыбнулась. – Опять я говорю: Мы и Они. Так случается каждый раз, когда мне напоминают, что я – Дерини. Да ведь нет ничего плохого в том, что я Дерини, несмотря на то, что Церковь утверждает обратное. Как сказала Мэри Элизабет, никто не отвечает за обстоятельства своего рождения. А, кроме того, я же никогда не использовала свое могущество. Да, почти никогда».
      Она зябко ссутулилась, сложив руки на груди. Внезапно ей стало холодно под яркими лучами солнца. Бронвин шла по направлению к месту погребения своей матери.
      Все же она должна признать, что иногда пользовалась своими способностями, чтобы усилить свои зрение, слух и обоняние, когда это было необходимо. А однажды она установила мысленную связь с Кевином. Но это было давно. Они были юны и их страсть к чему-то запрещенному, необычному, превышала страх перед наказанием, которое должно было последовать, если бы их уличили в этом.
      Иногда она призывала птиц к себе на руки, чтобы кормить их. Но делала это только тогда, когда была полностью уверена, что ее никто не видит. Что плохого в такой магии? Как они могут считать это злом, грехом? Они просто завидуют – вот и все!
      Когда Бровин пришла к такому выводу, весьма неприятному для людей, она вдруг увидела человека, идущего навстречу к ней по дорожке сада. По ослепительно белым волосам и серому камзолу она безошибочно узнала архитектора Риммеля.
      Когда они сблизились, он отступил в сторону, чтобы пропустить ее, и низко поклонился.
      – Моя леди, – пробормотал он, когда она проходила мимо.
      Бронвин дружески кивнула ему и продолжала путь.
      – Леди, можно мне поговорить с вами? – спросил Риммель, идя за ней на расстоянии нескольких шагов.
      Он снова поклонился, когда она повернулась к нему.
      – Конечно, магистр Риммель. Почему бы и нет?
      – Мадам, – сказал нервно Риммель, снова кланяясь. – Мне бы хотелось знать, как вам понравились планы перестройки дворца в Керни. У меня не было возможности спросить вас раньше, но я должен знать ваше мнение, ведь, может, придется что-либо изменить.
      Бронвин улыбнулась.
      – Спасибо, Риммель. Мне очень понравились ваши планы. Может, мы встретимся завтра, чтобы поговорить об этом? Менять я ничего не хочу, но я благодарна вам за вашу заботливость.
      – Вы очень милостивы ко мне, – прошептал Риммель, снова кланяясь и пытаясь скрыть радость от того, что она говорит с ним. – Могу… могу я вас сопровождать? Уже становится холодно. В Кулди рано становится сыро.
      – Нет, благодарю вас, – ответила Бронвин, покачав головой и потирая руки, как будто ей стало холодно от одного упоминания о сырости. – Я собираюсь посетить гробницу моей матери и хочу быть одна.
      – О, конечно, – понимающе кивнул Риммель. – Может, в таком случае вы окажете мне честь и примите мой плащ? Ведь в склепе очень холодно и сыро. Ваша одежда хороша для солнечной погоды, а там она будет плохой защитой.
      – О, благодарю вас, – улыбнулась Бронвин, а Риммель мгновенно скинул с себя плащ и накинул ей на плечи. – Кто-нибудь из слуг вернет вам его сегодня вечером.
      – Можно не торопиться, – сказал Риммель, отступая и кланяясь.
      Бронвин пошла дальше, закутавшись в плащ Риммеля, а он стоял и смотрел ей вслед преданными глазами. Затем он повернулся и пошел по своим делам.
      Подойдя к ступеням, ведущим на террасу, он вдруг увидел Кевина, который вышел из своих покоев и направился вниз по ступеням.
      Кевин был чисто выбрит, его волосы аккуратно уложены. Он сменил свою пыльную охотничью одежду на бархатный камзол, а через плечо перебросил плащ с цветами клана Мак Лейнов.
      Он быстро спустился по лестнице, сопровождаемый звоном сверкающих шпор и шелестом кожи и бархата одежды, увидел Риммеля и поприветствовал его.
      – Риммель, я закончил с этими планами, которые ты мне оставил утром. Можешь зайти ко мне и забрать их, если они нужны тебе сейчас. Ты великолепно сделал свою работу.
      – Благодарю, милорд.
      Кевин двинулся дальше, а затем остановился.
      – Риммель, ты случайно не видел леди Бронвин? Я не могу нигде ее найти.
      – Вы найдете ее в гробнице матери, милорд, – ответил Риммель. – Я встретил ее несколько минут назад и она сказала, что направляется туда. Я предложил ей свой плащ, так как там будет холодно. Я надеюсь, что вы не рассердитесь?
      – Разумеется! – воскликнул Кевин, дружески хлопая Риммеля по плечу. – Благодарю тебя.
      Махнув рукой в знак прощания, Кевин двинулся дальше и вскоре скрылся за поворотом, а Риммель вошел в покои своего господина.
      Он стал обдумывать свое положение. Надо было решать, что же ему делать. Об убийстве этого блестящего молодого лорда не могло быть и речи. Ведь Риммель не был убийцей. Он был влюбленным.
      Этим утром Риммель провел несколько часов в разговорах с местными жителями. Он рассказал им о своей любви, своих страданиях и своем безвыходном положении, но, конечно, не называя никаких имен.
      Эти люди, живущие в горах, на границе с Коннейтом и дикой Меарой, дали ему весьма любопытные советы, как ему завоевать любовь своей избранницы. Риммель, например, с трудом мог поверить, что если он повесит на дверь Бронвин букет из колокольчиков и семь раз пропоет «Аве Мария», то девушка ни в чем не сможет отказать ему. Он не мог поверить и в чудесное действие жабы, положенной в бокал с вином Кевину, которая, по заверению местных знатоков, должна была заставить Бронвин разлюбить его. Эта жаба просто обрушила бы гнев Кевина на головы слуг.
      Но кое-кто из местных жителей дал ему хороший совет. Если Риммель хочет завоевать любовь женщины, то ему следует подняться в горы с мешком пищи и золотом. Там живет святая отшельница, старая вдова Бетана. Она много раз помогала молодым людям, находящимся в таком же печальном положении.
      И Риммель решил попытаться упросить старуху помочь ему. Его нисколько не смущало, что старуха, возможно, пользуется колдовством, а это плохо согласуется с церковными законами, которые он так почитал. Впрочем, его не смущало и то, что предмет его неразделенной любви – Дерини, и что у ее брата Моргана очень натянутые отношения с церковью.
      Он решил, что старая вдова Бетана может спасти его – в противном случае, ему остается только умереть. Может, старуха даст ему какой-нибудь амулет или любовный напиток, с помощью которого Риммель заставит Бронвин уйти от лорда Кевина и принять любовь простого архитектора.
      Риммель вошел в комнату Кевина и осмотрелся, пытаясь найти свои чертежи. Эта комната мало отличалась от других комнат в замке, так как была предназначена для приема временных гостей. Но Риммель увидел и вещи, принадлежащие лично Кевину: складной стул, обитый пледом цвета Мак Лейнов, коврик у постели, роскошное шелковое покрывало с вышитым графским гербом, лежащее на постели. На этой самой постели, куда приведет Кевин свою обожаемую Бронвин! И это произойдет всего лишь через три дня, если Риммель не сможет сделать невозможное. Да, ему надо действовать немедленно!
      Риммель с отвращением отвернулся от постели и увидел свернутые в трубочку чертежи, которые лежали на столе у двери. Он взял их и уже хотел выйти из комнаты, как вдруг увидел что-то сверкающее в небольшой шкатулке. Там лежали обычные драгоценности и специальные эмблемы и значки – кольца, цепи, броши. Но одна вещь приковала к себе его внимание: маленький овальный медальон на золотой цепочке – вещь слишком хрупкая и нежная, чтобы принадлежать мужчине.
      Не соображая, что он делает, Риммель осторожно взял медальон и открыл его.
      Оглянувшись на дверь, чтобы убедиться, что его никто не видит, он, затаив дыхание, заглянул внутрь. Это был портрет Бронвин – самый прекрасный из всех ее портретов, что он видел – золотые волны волос ниспадают на ее прекрасные плечи, губы слегка приоткрыты, взгляд нежный, призывающий, волнующий.
      Не позволяя себе думать о том, что он делает, Риммель быстро сунул медальон в карман и почти побежал к двери со скомканными чертежами под мышкой.
      Выскочив на улицу, он, не оглядываясь, побежал в свою комнату. Те, кто видел его в это время, могли подумать, что он неожиданно получил громадное наследство.
      Бронвин подняла голову от гроба матери и удрученно посмотрела на ее большой портрет. Теперь она поняла, что подслушанный ею разговор взволновал ее больше, чем она думала. Но она не знала что ей делать. Не могла же она вызвать этих женщин и запретить им сплетничать. Это ничего бы не изменило.
      Она изучала изображение матери и думала, какой та была прекрасной. Леди Алиса де Корвин де Морган была исключительно прекрасной женщиной при жизни и не нуждалась в том, чтобы изображение льстило ей. Его выполнили великолепные мастера, тщательно выписавшие мельчайшие детали. Портрет был как живой, и теперь, когда Бронвин стала взрослой, она чувствовала себя рядом с образом матери ребенком.
      Она смотрела на портрет и ей казалось, что портрет начал дышать, и сейчас заговорит.
      Широкое окно из цветного стекла вверху часовни было освещено медленно заходящим солнцем. Цветные лучи проникали в часовню и окрашивали ее в красные, золотые и оранжевые тона. Серый плащ Бронвин, небольшой алтарь из слоновой кости тоже переливались всеми цветами радуги.
      Бронвин услышала скрип двери за собой, повернулась и увидела, как в дверь просунулась голова Кевина. Его лицо просветлело, когда он увидел ее. Кевин вошел в часовню и закрыл за собой дверь. Он преклонил колени перед алтарем, прежде чем подойти к ней, и затем опустился на колени рядом с ней перед саркофагом.
      – А я не мог понять, где ты, – сказал он тихо, положив свою руку на ее плечо. – Что-нибудь случилось?
      – Нет, впрочем, да, – она покачала головой. – Я не знаю.
      Она посмотрела на свои руки и проглотила комок в горле. Кевин внезапно понял, что она готова расплакаться.
      – Что произошло? – спросил он, обнимая ее за плечи и притягивая к себе.
      Всхлипнув, Бронвин зарыдала и уткнулась лицом в его грудь.
      Кевин прижал ее к себе и дал ей возможность поплакать. Он нежно поглаживал ее волосы. Затем он сел на ступени и усадил ее себе на колени, как маленького испуганного ребенка.
      – Ну, а теперь, – сказал он тихо и спокойно, – расскажи мне, что же произошло?
      Ее рыдания понемногу становились тише.
      Кевин прислонился спиной к мраморной стене и, поглаживая Бронвин по голове, смотрел на цветные тени, которые были видны на белой стене часовни.
      – Ты помнишь, как мы приходили сюда детьми, чтобы поиграть здесь?
      – спросил он.
      Он посмотрел на Бровин и с облегчением увидел, что она вытирает глаза. Кевин достал из рукава носовой платок и подал ей, так как ее платок уже превратился в мокрый комочек.
      – Я думаю, что мы чуть не свели с ума мою мать в то последнее лето перед тем, как Аларик отправился на службу королю. Ему и Дункану было тогда по восемь лет, а мне одиннадцать. Тебе тогда было четыре или около того. Мы играли в прятки в саду. Аларик и я спрятались здесь за алтарем, в складках алтарного одеяния, которое висело здесь. И старый отец Ансельм пришел сюда, схватил нас и пригрозил рассказать обо всем матери, – он засмеялся. – И я припоминаю, что он долго ругал нас. Ругал до тех пор, пока не пришла ты с целым букетом роз. Ты тогда горько плакала, потому что шипы искололи тебе все руки.
      – Я помню, – сказала Бронвин, улыбаясь сквозь слезы. – А через несколько лет, когда мне было одиннадцать лет, а тебе семнадцать, ты… – она опустила глаза, – ты уговорил меня установить мысленную связь между нами.
      – И я никогда не жалел об этом, – засмеялся Кевин, целуя ее в лоб. – Так что же случилось, Брон? Я могу помочь чем-нибудь?
      – Нет, – сказала Бронвин, улыбаясь измученной улыбкой. – Просто я жалею себя. Я нечаянно услышала то, что мне не хотелось бы слышать, и это меня очень расстроило.
      – Что же ты услышала? – спросил он, нахмурившись и отодвигаясь от нее, чтобы увидеть ее лицо. – Если тебя что-то беспокоит, то только скажи мне, и я…
      Она покачала головой.
      – Ты ничего не сможешь сделать, Кевин. Все дело в том, кто я такая. Я слышала разговор женщин. Вот и все. Они… они не одобряют, что их будущий герцог женится на Дерини.
      – Это очень плохо, – Кевин снова прижал ее к себе и поцеловал в лоб. – Какое несчастье, что я полюбил Дерини и не могу жить без нее.
      Бронвин рассмеялась, встала, оправила платье и снова вытерла глаза.
      – Идем. Я уже перестала жалеть себя. Нам нужно торопиться, иначе мы опоздаем к обеду.
      Кевин поднялся на ноги, потянулся, обнял Бронвин.
      – Знаешь, что?
      – Что? – она обхватила его шею руками и нежно смотрела на него снизу вверх.
      – Мне кажется, что я люблю тебя.
      – Да? Это очень странно.
      – Почему?
      – Потому что мне тоже кажется, что я люблю тебя, – засмеялась она.
      Кевин тоже засмеялся. Он наклонился к ней и крепко поцеловал.
      – Это хорошо, что ты сказала мне об этом, девочка, – сказал он, когда они выходили из часовни. – Потому что через три дня ты будешь моей женой.
      А недалеко отсюда в маленькой комнатке архитектор Риммель лежал в своей постели и смотрел на маленький портрет в медальоне. Он не мог оторваться от этого портрета, с которого с призывным блеском в глазах и шаловливой полуулыбкой смотрела на него неотразимая женщина.
      Завтра же он пойдет к вдове Бетане. Он покажет ей этот портрет. Он скажет этой святой женщине, что должен завоевать любовь Бронвин, иначе ему придется умереть. И отшельница совершит чудо – эта красавица будет принадлежать ему, Риммелю.

      В утреннем полумраке на одной из глухих улочек Копота стоял Дункан с тремя лошадьми, дожидаясь кого-то. Последний раз он проверил упряжь лошади, поправил шпоры и потрепал лошадь по холке.