Горло Дункана пересохло, и он с трудом проглотил слюну. Он был уверен, что имя, которое произнес этот человек, было известно лишь троим: ему самому, Аларику и королю Келсону.
      Этот человек не мог знать, что он, Дункан, наполовину Дерини, что его мать и мать Моргана были сестрами-близнецами, чистокровными Дерини. И это была тайна, которую Дункан ревностно хранил всю жизнь.
      И вот этот человек назвал его этим именем. Откуда он мог узнать?
      – Что ты имеешь в виду? – с трудом проговорил Дункан. Его голос от волнения стал на четверть октавы выше обычного. Он откашлялся. – Я Мак Лейн, из лордов Керней и Кассан.
      – А еще ты Корвин по материнской линии, – мягко возразил незнакомец. – Нет никакого позора в том, что ты наполовину Дерини, Дункан.
      Дункан раскрыл рот и постарался овладеть собой. Затем он нервно облизнул губы.
      – Кто ты? – спросил он, держась настороже, но его рука выпустила рукоять меча, которую он судорожно сжимал до этого момента. – Что тебе надо?
      Человек дружелюбно улыбнулся и покачал головой.
      – А сам ты не понимаешь? – прошептал он про себя, а затем спокойно заговорил:
      – Тебе не следует бояться меня. Твоя тайна останется во мне. Слезь с лошади, и пройдемся немного. Я должен тебе кое-что сообщить.
      Дункан колебался недолго. Чувствуя себя очень неуверенно под ясным и безмятежным взором незнакомца, он повиновался и соскочил с лошади.
      Человек кивнул.
      – То, что я скажу, тебе, Дункан следует считать предупреждением, а не угрозой. Потому что я буду говорить для твоей пользы. В следующие недели твое могущество подвергнется суровым испытаниям. Все чаще и чаще тебе придется открыто использовать магию. И, в конце концов, настанет момент, когда тебе надо будет выбирать: или признать свое происхождение Дерини и применить свою магию в борьбе, или же навсегда отречься от него и лишиться его. Я все ясно излагаю?
      – Нет, – прошептал Дункан. Его глаза сузились. – Начнем с того, что я священник и мне запрещено заниматься оккультными искусствами.
      – Разве? – спокойно спросил его человек.
      – Конечно. Мне запрещено заниматься магией.
      – Нет. Я имею в виду, разве ты священник?
      Дункан почувствовал, что его щеки загорелись. Он опустил глаза.
      – В соответствии с ритуалом, которым я был произведен в сан, я священник на всю жизнь и…
      Человек улыбнулся.
      – Я знаю, о чем говорится в клятве. Но разве ты действительно священник? А что произошло два дня назад?
      Дункан в замешательстве посмотрел на него.
      – Меня просто вызывают в суд. Я еще не лишен сана и не отлучен от церкви.
      – И все же ты сам сказал, что отлучение тебя совершенно не волнует, что чем больше ты используешь могущество Дерини, тем менее важными представляются тебе клятвы и обеты.
      Дункан ахнул, инстинктивно шагнув к человеку.
      Лошадь в тревоге дернула головой.
      – Откуда тебе это известно?
      Человек мягко улыбнулся и взял поводья лошади, чтобы она не наступила ему на ногу в сандалии.
      – Я много чего знаю.
      – Мы были одни, – прошептал Дункан. – Вся моя жизнь зависит от этих слов. Кто же ты?
      – В могуществе Дерини нет ничего злого, запретного, сын мой, – сказал человек. Он опустил руку и медленно пошел по дороге. Дункан смиренно склонил голову и, ведя лошадь, пошел за ним, – …но и доброго тоже. Добро или зло таится в душе того, кто использует это могущество. Только злой разум может применить его для того, чтобы творить зло, – он повернулся и посмотрел на Дункана. Затем продолжил:
      – Я давно наблюдал, как ты применяешь свое могущество, и знаю, что ты используешь его правильно. У тебя нет сомнений, что творить с его помощью: добро или зло. Но у тебя есть сомнения в том, правильно ли ты поступаешь, и вправе ли ты вообще применять его.
      – Но…
      – Больше ни слова, – сказал человек, жестом приказывая Дункану молчать. – Теперь я должен покинуть тебя. Я только прошу, чтобы ты с этих пор рассматривал мотивы использования своего могущества с точки зрения того, о чем я тебя предупредил. На тебя может обрушиться такое, чего ты и не предполагаешь. Думай о моих словах, и свет истины озарит тебя.
      Сказав это, человек исчез. Пораженный, Дункан остановился.
      Исчез!
      Без следа!
      Он посмотрел на дорожную пыль, где только что стоял человек, но там не было никаких следов.
      Даже в сгущающейся темноте он различал следы своих ног, которые тянулись по дороге, следы копыт лошади, твердо отпечатавшихся на сырой земле.
      Но больше никаких следов не было.
      Может, ему это все почудилось?
      Нет!
      Все, что он пережил, было настолько реально, настолько впечатляюще, что это не могло просто возникнуть в его мозгу. Теперь он понимал, что должен был чувствовать Аларик, когда ему являлись видения. Это было ощущение нереальности и вместе с тем прикосновение кого-то или чего-то.
      Этот человек был так же реален, как то сияющее явление, поддерживающее корону Гвинеда, которое он и другие Дерини видели во время коронации Келсона.
      Теперь, когда он вспомнил об этом, ему показалось, что это то же самое существо. А если так…
      Дункан вздрогнул, плотнее натянул плащ, вскочил на коня и вонзил ему в бока шпоры.
      Он не собирался искать ответы на свои вопросы здесь, на пустынной дороге. Его кузену являлись видения в тяжелые времена – во времена кризисов. Дункан надеялся, что эта его встреча – не предзнаменование трудных дней.
      До замка Корот оставалось три мили. Дункану они показались тридцатью.
      В замке Корот празднества начались с заходом солнца. Как только на землю опустилась темнота, в холле начали собираться роскошно разодетые лорды и их леди.
      Оживленный шум и блеск драгоценностей заполнили весь холл. Гости ждали появления своего герцога.
      Лорд Роберт, верный своему слову, преобразовал угрюмый мрачный холл, сделав из него оазис света и тепла, который с успехом противостоял промозглой тьме ночи.
      С потолка свисали старинные бронзовые канделябры, бросая свет сотен высоких свечей. Свет, отражаясь от граней прекрасных хрустальных и серебряных кубков, отбрасывал зайчики на стены, стол, полированную серебряную посуду, роскошную одежду гостей.
      Десятки пажей и слуг скользили вдоль стола, расставляя подносы с хлебом и графины прекрасного вина из Фианы.
      Лорд Роберт стоял во главе всего, поджидая своего господина, недремлющим оком наблюдая за порядком и одновременно болтая с двумя прекрасными женщинами. Приглушенная музыка служила аккомпанементом монотонному шуму разговоров, которые вели гости.
      Магистр Рандольф, хирург Моргана, передвигался среди дворян, поминутно здороваясь и изредка останавливаясь, чтобы поболтать с кем-нибудь.
      Его сегодняшней задачей, как и обычно в подобных случаях, было разведать настроение некоторых гостей Моргана. Потом он должен будет доложить Моргану о своих наблюдениях.
      Проходя по холлу, он улавливал обрывки разговоров.
      – Я не дал бы и медной монеты за этих наемников из Бремагии, – говорил один лорд другому, сопровождая глазами статного брюнета, проходящего мимо них. – Им нельзя верить.
      – А как насчет женщин из Бремагии? – шепнул другой, толкая собеседника локтем и поднимая бровь. – А им можно доверять?
      – А…
      Эти двое обменялись понимающими взглядами и продолжали рассматривать леди, привлекшую их внимание. Они были так увлечены, что не заметили Рандольфа, с легкой улыбкой прошедшего рядом.
      – В этом наш король, кажется, не понимает, – сказал какой-то юный рыцарь. – А между тем, все так просто. Келсон знает, что Венсит выступит, когда сойдет снег и дороги будут непроходимыми. Почему же он не…
      – Действительно, почему? – Подумал Рандольф, проходя мимо. – Ведь все так просто. Да, этот молодой человек с легкостью решил бы любую задачу или проблему.
      – И не только это, – говорила рыжеволосая леди своей подруге, – говорят, что он пробыл здесь столько времени, чтобы только переодеться. А затем опять вскочил на лошадь и уехал, бог знает куда. Надеюсь, что к обеду-то он вернется. А ты его видела?
      – Да, – вздохнула с сожалением блондинка. – Жаль, конечно, что он священник.
      Магистр Рандольф в замешательстве опустил глаза, когда проходил мимо них.
      За бедным отцом Дунканом придворные леди всегда охотились, почти так же, как и за его кузеном – герцогом. Это было нехорошо.
      Другое дело, если бы священник поощрял их. Но он был равнодушен. Да, если добрый отец хочет покоя, то ему лучше бы задержаться, пока обед кончится.
      Проходя в толпе, Рандольф заметил трех лордов, чьи поместья располагались на границе Корвина. Они были заняты тихой беседой.
      Он понимал, что Моргану будет интересно, о чем они говорят. Однако Рандольф не рискнул подойти ближе. Эти люди знают, что он близок к герцогу, и, несомненно, изменят тему разговора, как только заметят его. Конечно, в том случае, если их беседа не предназначена для посторонних ушей.
      Он подошел поближе и сделал вид, что слушает разговор двух старичков об охотничьих соколах.
      – …и эти парни Варина прискакали прямо на мой двор и сказали: неужели тебе придется платить налоги Его Милости. Я им ответил, что кому же приятно платить свои денежки, но ведь они нужны для армии и правительства!
      Другой фыркнул:
      – Хурд де Блейк рассказывал мне, что Варин приказал ему платить контрибуцию, но он послал его к Дьяволу!
      Третий человек покачал головой и почесал бороду.
      – И все же у этого Варина есть основания. Наш лорд наполовину Дерини и не скрывает этого. Можно предположить, что он хочет присоединиться к Венситу, когда начнется война, и восстановить царствование Дерини в Одиннадцати Королевствах. Я не хочу, чтобы мои поместья были сожжены с помощью проклятой магии Дерини, если я не признаю их еретические воззрения.
      – Но ты же знаешь, что наш герцог не сделает этого, – возразил ему первый лорд.
      Рандольф кивнул про себя и двинулся дальше, с удовлетворением отметив в уме, что с этой стороны нет непосредственной угрозы. Лорды только болтают о том, о чем сегодня болтают все.
      Конечно, народ желает знать, каковы планы герцога сейчас, когда вот-вот начнется война и он заберет под свое знамя весь цвет Корвина, предоставив остальным самим заботиться о себе. Однако постоянные упоминания о Варине и его банде были тревожными.
      За прошлый месяц Рандольф услышал о предводителе повстанцев гораздо больше, чем думал услышать. И, очевидно, положение становится скорее хуже, чем лучше. Земли Хурда де Блейка, например, находятся за тридцать миль от границы. Рандольф еще не слышал, чтобы Варин проникал так глубоко в страну. Проблема переставала быть только пограничной. Морган должен об этом узнать.
      Рандольф посмотрел через зал, где были повешены шторы, из-за которых он обычно появлялся на приемах. Шторы легонько колыхались. Это был знак, что герцог сейчас появится.
      Рандольф кивнул и начал пробираться в том направлении.
      Морган отбросил бархатные шторы и появился на пороге. Он был доволен, что Рандольф заметил знак и уже находится на пути к нему. Сзади него опять о чем-то спорили трубадур Гвидон и лорд Гамильтон.
      Они говорили тихо, но их лица были свирепыми. Морган оглянулся.
      – Ты наступил мне на ногу, – яростно шептал маленький трубадур, указывая на свои элегантные, начищенные до блеска туфли, на боку одной из которых виднелся пыльный след туфли Гамильтона.
      Он был одет в фиолетовые и розовые цвета, так что пыль на туфле совершенно искажала всю тщательно продуманную игру цветов его костюма. Лютня Гвидона висела у него через плечо на золотом шнуре, на густых черных волосах эффектно сидела белая шляпа с кокардой. На злом лице гневно сверкали глаза.
      – Прошу прощения, – прошептал Гамильтон, и, наклонившись, стал вытирать след своей туфли.
      – Не прикасайся ко мне! – вскричал Гвидон, отскакивая назад на несколько шагов и упираясь руками в грудь своего противника с явным отвращением. – Ты, тупой осел, ты сделаешь только хуже.
      Он сам наклонился, чтобы стереть пыль, но длинные рукава его махнули по пыльному полу так, что тоже стали грязными.
      Гамильтон злорадно улыбнулся, увидев это, но заметил, что за ними наблюдает Морган и сделал виноватый вид. Он пробормотал:
      – Прошу прощения, милорд. Я не хотел этого.
      Прежде чем Морган смог ответить, тонкие занавеси колыхнулись, и в маленьком алькове появился Рандольф.
      – Ничего особо интересного, милорд, – тихо сообщил он. – Много разговоров об этом типе Варине, но нет ничего такого, что не могло бы подождать до утра.
      Морган кивнул:
      – Отлично. Гвидон, если вы с Гамильтоном сможете остановиться, то мы сейчас выходим.
      – Милорд, – сказал Гвидон, показывая на себя, – это же не я затеял эту ссору. Это Дуб…
      – Ваша Милость, неужели из-за этого… – начал Гамильтон.
      – Ну, хватит обоим. Я больше не хочу ничего слышать.
      Лорд Гамильтон вышел в зал и попросил внимания. Шум в холле утих. Прозвучали три медленных гулких удара длинного церемониального жезла, и раздался голос Гамильтона:
      – Его Милость, лорд Аларик Энтони Морган, Герцог Корвина, Господин Корота, Лорд-генерал Королевских армий, Чемпион Короля!
      Прозвучали фанфары, и Морган вышел из-за занавесей и встал в дверном проеме. По толпе пробежал шепот, и все с почтением поклонились.
      Затем, когда музыканты возобновили свою игру, Морган медленно двинулся к своему месту за столом, и вся его свита потянулась за ним.
      Сегодня Морган был во всем черном. Неприятные вести, которые привез Дункан, привели его в такое состояние духа, что он не мог следовать диктату своего церемониймейстера, выбиравшего одежду для него.
      Он раскидал всю приготовленную для него изумрудно-зеленую одежду, а вместо нее надел черную, и пусть думают о нем что хотят.
      Облегающая, черная шелковая туника, с узкими рукавами, простой черный бархатный камзол с высоким воротом и широкими до локтя рукавами, из-под которых виднелись рукава туники, черные шелковые брюки, заправленные в голенища коротких черных сапог из тончайшей кожи. И ко всему этому несколько драгоценностей, которые Морган позволил себе сегодня надеть: на правой его руке кольцо с Грифоном – изумрудным существом, закрепленным на черной ониксовой пластине, на левой руке – кольцо Чемпиона короля – золотой Лев Гвинеда на черном поле.
      На голове Моргана красовалась золотая герцогская корона. Золотая корона на золотоволосой голове Лорда Дерини Корвина.
      Он казался безоружным, когда шел на свое место во главе стола. Таков был этикет: правителю Корвина не было нужды опасаться своих гостей, приглашенных на обед. Но под туникой Моргана скрывалась тончайшая кольчуга, защищавшая жизненно важные органы, а в потайных ножнах – узкий стилет. И покрывало его могущества Дерини служило для него надежной защитой, где бы он ни был.
      Теперь ему придется играть роль радушного хозяина, погрузиться в скуку официального обеда, в то время как он сгорал от нетерпения, поджидая Дункана, желая знать, чего тому удалось добиться.
      Было уже совсем темно, когда Дункан вернулся в Корот. Его лошадь захромала, не доехав двух миль, и ему пришлось идти пешком, таща лошадь за собой. Дункан, несмотря на все свое нетерпение, старался вести ее осторожно, так как те полчаса, которые он бы выгадал, если бы торопился, могли погубить хорошую верховую лошадь Аларика. Да и не в правилах Дункана было мучить живые существа. И когда он и усталая лошадь, наконец, вошли во двор – впереди он, а за ним медленно переставляющая ноги лошадь, – двор был почти пуст.
      Стражники у ворот пропустили его без слов, так как были предупреждены о его возвращении, но принять лошадь во дворе было некому.
      По приглашению Моргана все слуги и пажи, в том числе и обслуживающие конюшни, сейчас стояли у дверей в холл, чтобы слышать пение Гвидона.
      Наконец, Дункан нашел одного из конюших, передал лошадь и пошел через двор ко входу в главный холл.
      Как он понял, проталкиваясь через толпу слуг, обед уже кончился, а представление было в самом разгаре. Гвидон сидел на второй ступеньке возвышения в противоположном конце холла. Лютня легко лежала у него в руках. Когда он запел, Дункан остановился послушать.
      Трубадур действительно оправдывал свою репутацию, которую имел во всех Одиннадцати Королевствах.
      Он пел медленную размеренную мелодию, рожденную в горах Картиура, страны его детства. Мелодия была полна ритма, печальных модуляций, которые были характерны для мелодий горных народов.
      Чистый тенор Гвидона звенел в затихшем холле, рассказывая печальную историю двух легендарных любовников, Матурина и Левергиль, погибших во времена царствования Дерини от рук жестокого лорда Горента.
      Не было ни одного сердца в холле, которого бы не тронула эта грустная история.
      Когда Дункан осмотрел холл, то увидел Моргана, сидевшего на своем месте слева от возвышения, где располагался Гвидон.
      Слева от Моргана находился лорд Роберт с двумя дамами, которые вожделенно смотрели на слушавшего балладу Моргана.
      Место справа от Моргана было свободно, Дункан решил, что он сможет пробраться туда, никого особенно не беспокоя, если будет достаточно осторожен.
      Однако прежде чем он успел двинуться, Морган заметил его и покачал головой. Он сам встал и спокойно прошел к стене.
      – Что случилось? – прошептал он, толкнув Дункана за колонну и оглядываясь, не подслушивают ли их.
      – Что касается епископа Толливера, то все более или менее хорошо, – ответил Дункан. – Он, конечно, был не в восторге, но согласился задержать ответ Лорису и Корригану, пока сам во всем не разберется. Он даст нам знать, когда примет решение.
      – Ну что же, это лучше, чем ничего. А как он вообще? Как ты думаешь, он на нашей стороне?
      Дункан пожал плечами.
      – Ты же знаешь Толливера. Он плохо относится к Дерини в целом, но это как и все. Но пока, кажется, он с нами. Однако это еще не все.
      – Ну?
      – Я думаю, что об этом лучше говорить не здесь, – сказал Дункан, многозначительно оглядываясь. – У меня по дороге назад была одна встреча.
      – Встреча… – глаза Моргана расширились от удивления. – Ты имеешь в виду, как и у меня раньше?
      Дункан кивнул.
      – Мы встретимся с тобой в башне.
      – Да, как только я смогу сбежать, – согласился Морган.
      Дункан скрылся за дверью, а Морган глубоко вздохнул, чтобы скрыть следы волнения, и спокойно направился на место. Он подумал, как долго все продлится, пока он сможет уйти отсюда.
      В башне Дункан ходил взад и вперед перед очагом, сжимая руки в кулаки и разжимая их. Так он пытался успокоить расходившиеся нервы. Потрясение от встречи оказалось гораздо большим, чем он думал.
      Когда он только вошел в комнату и подумал о странной встрече, его как будто ударил порыв ледяного ветра. Затем это ощущение прошло и он, скинув с себя сырой дорожный плащ, встал на колени перед алтарем, чтобы прочесть молитву. Но это не помогло.
      Дункан не мог заставить себя сосредоточиться на словах, которые произносил, и ему ничего не оставалось делать, кроме как встать.
      Ходьба взад-вперед тоже не помогла собраться с мыслями.
      Тогда он остановился у камина и вытянул руки к огню, стараясь согреться, хотя понимал, что озноб, который бил его, был запоздалой реакцией на странную встречу.
      Почему?
      Взяв себя в руки, Дункан подошел к письменному столу Моргана и открыл хрустальный графин с крепким красным вином, которое Морган держал здесь для таких случаев.
      Налив бокал, он выпил его, а затем снова наполнил и поставил рядом с покрытым мехом диваном.
      Расстегнув сутану и ослабив ворот, он улегся с бокалом вина на диван. Лежа и прихлебывая вино, он обдумывал все, что с ним случилось.
      Понемногу он расслаблялся.
      К тому времени, когда открылась дверь и вошел Морган, Дункан чувствовал себя уже много лучше. Ему даже не хотелось подниматься и рассказывать.
      – Тебе нехорошо? – спросил Морган, подходя к дивану и садясь на краешек возле кузена.
      – Да нет, теперь я полагаю, что буду жить, – сонным голосом ответил Дункан. – Совсем недавно я не был в этом уверен. Все, что случилось, очень взволновало меня.
      Морган кивнул:
      – Мне это знакомо. Ты не хочешь рассказывать об этом?
      Дункан тяжело вздохнул.
      – Он был там. Я ехал по дороге, завернул за поворот, примерно три или четыре мили отсюда, и увидел его, стоявшего на дороге. Он был одет в серую монашескую сутану, с посохом в руках – точная копия того, кого мы видели в старых исторических книгах.
      – Он говорил с тобой?
      – О, да! – с чувством произнес Дункан. – Так же, как мы сейчас говорим с тобой. И не только это. Он знал, кто я такой. Он назвал меня именем моей матери – Дункан из Корвина. Когда я возразил и сказал, что я Мак Лейн, он сказал, что я еще и Корвин, по матери.
      – Дальше, – Морган встал, чтобы налить себе вина.
      – А… затем он сказал, что приближается время тяжелых испытаний, и мне придется или признать свое могущество и начать открыто применять его, или навсегда забыть о нем. Когда я ответил, что я священник и мне запрещено использовать могущество Дерини, он спросил, действительно ли я священник. Он знал все об отлучении и он… он знал весь наш сегодняшний разговор утром. Помнишь, я сказал, что чем больше я пользуюсь могуществом Дерини, тем меньшее значение для меня имеет мой сан. Аларик, я никогда этого никому не говорил, и я уверен, что и ты тоже. Как он мог узнать об этом?
      – Он знал, о чем мы говорили сегодня утром? – изумленно спросил Морган, снова садясь на диван.
      – Почти дословно. И он не проникал в мой мозг. Аларик, что мне делать?
      – Я не знаю, – медленно ответил Морган. – Я не знаю, что и подумать. Со мной он никогда не был таким разговорчивым, – он потер глаза и подумал несколько мгновений. – А скажи, как ты думаешь, он был человеком? Я имею в виду, он реально был с тобой, это не игра воображения, зрительная галлюцинация?
      – Он был там во плоти, – твердо сказал Дункан. – Он взял поводья и удержал лошадь, чтобы она не наступила ему на ногу, – он нахмурился. – И еще, там, где он шел, совершенно не осталось отпечатков. Когда он исчез, было достаточно светло, так что я ясно видел свои следы, а его следов не было. Ни одного. – Дункан приподнялся на локте. – Теперь я уже не знаю, Аларик. Может, я все это себе вообразил.
      Морган покачал головой и поднялся.
      – Нет. Ты что-то видел. Не берусь сказать, что именно, но что-то было. Я уверен в этом, – он посмотрел вниз, а затем поднял глаза. – Почему бы тебе не поспать? Ты можешь остаться здесь, если хочешь. Мне кажется, что тебе здесь удобно.
      – Я не могу двинуться, даже если захочу, – усмехнулся Дункан. – До утра.
      Он посмотрел вслед Моргану, пока тот не исчез за дверью.
      Затем опустил руку и поставил стакан на пол.
      Он кого-то видел по дороге в замок. И снова подумал, кто бы это мог быть? И почему?

      Прозвучали соборные колокола. Морган с трудом сдержал зевок и заворочался в кресле, стараясь не показать ту скуку, которую он ощущал.
      Он был занят тем же, чем и вчера: просматривал счета из больших шкафов.
      Лорд Роберт увлеченно работал за столом. Перед ним лежала груда бумаг.
      «Лорд Роберт всегда работает с удовольствием, – подумал Морган про себя. – Это хорошо, что кому-то нравится делать эту нудную и неинтересную работу. Кажется, он совершенно не тяготится этой работой. Он может делать ее весь день напролет, просматривать эти непонятные записи, делать отметки, исправления, что-то мурлыкая про себя, когда вокруг кипит живая жизнь. Конечно, это же его работа».
      Морган вздохнул и заставил себя вернуться к бумагам.
      Как герцог Корвина он был обязан раз в неделю присутствовать на заседаниях суда, выслушивать дела и выносить решения.
      Обычно это ему нравилось, так как приближало к людям герцогства, давало возможность прикасаться к тому, что волнует его подданных.
      Но в последние несколько недель ему уже все наскучило. Долгая бездеятельность в течение почти двух месяцев, когда он был вынужден заниматься только административными делами, вконец его измучила.
      Он жаждал действия. И даже ежедневные упражнения с мечом, а также выезды на охоту не могли удовлетворить, не могли избавить его от чувства дискомфорта.
      Он был рад, что на следующей неделе поедет в Кулди.
      Честная усталость после четырехдневной скачки будет приятной переменой той спокойной жизни, которую он вел два месяца. А еще приятнее будет увидеть старых друзей. Например, молодого короля.
      Даже теперь Морган думал о нем, заботился, защищал и успокаивал перед новыми грозными событиями, которые приближаются с каждым днем. Келсон был для него как сын. Морган знал, какие тревожные мысли теснятся сейчас в голове мальчика.
      С неохотой Морган снова обратился к бумагам, лежащим перед ним, и нацарапал свою подпись под одним из писем. Все, что он читал сейчас, было так тривиально по сравнению с теми проблемами, которые занимали его ум.
      Вот, например, то, что он только что подписал. Это просьба некоего Гарольда Мартхама о разрешении пасти своих животных на землях другого человека. Насколько он мог припомнить, этот человек с тревогой ожидал решения суда, переживал, волновался.
      Все верно, друг Гарольд, подумал про себя Морган. Если ты думаешь, что это неприятности, то подожди, пока Лорис с Корриганом наложат Интердикт. Ты еще не знаешь, какими бывают настоящие неприятности.
      Пора было начинать обдумывать план действий на случай вынесения Интердикта.
      Вчера утром, после того, как он проводил своих гостей, он снова послал Дункана к епископу Толливеру, чтобы узнать, о чем говорили посланцы архиепископа.
      Дункан вернулся через несколько часов с вытянувшимся лицом и очень встревоженный, так как на этот раз епископ был очень скрытен и его прием разительно отличался от предыдущего, совершенно дружественного. Вероятно, посланцы припугнули Толливера. Во всяком случае, Дункан ничего не смог узнать.
      Когда Морган положил очередной лист в кипу готовых бумаг, в дверь кто-то быстро постучал, и тут же появился Гвидон.
      Маленький трубадур был в одеянии простолюдина, его лицо, покрытое пылью, одновременно отражало тревогу и усталость.
      Он был очень серьезен, когда шел по полированному полу к креслу Моргана. Подойдя, он отвесил поклон.
      – Ваша Милость, я могу переговорить с вами? – он посмотрел на Роберта. – Наедине?
      Морган откинулся назад, положил перо и окинул Гвидона долгим испытующим взглядом.
      Обычно напыщенный и помпезный Гвидон сейчас был серьезен и решителен.
      Губы плотно сжаты.
      Во всем его облике, в его черных глазах, было что-то такое что Морган понял: причины, которые заставили Гвидона так измениться, действительно, серьезны.
      Он взглянул на Роберта и жестом приказал ему удалиться, но тот нахмурился и не двинулся с места.
      – Милорд, я должен протестовать. Что бы это ни было, оно может подождать. У нас осталось всего лишь несколько свитков, и когда мы закончим, то тогда…
      – Извини, Роберт, – ответил Морган, глядя на Гвидона. – Позволь мне самому решать, что может ждать, а что нет. Ты можешь вернуться сюда, как только мы закончим с Гвидоном.
      Роберт ничего не сказал. Он только неодобрительно нахмурился и стал собирать бумаги.
      Затем он встал из-за стола, и Гвидон наблюдал за ним, пока за Робертом не закрылась дверь. Затем он подошел к окну и сел на подоконник.
      – Благодарю, Ваша Милость. Не много найдется знатных лордов, которые найдут время потакать капризу простого исполнителя баллад.
      – Я чувствую, что ты хочешь мне сообщить нечто более важное, чем просто баллады, – спокойно сказал Морган. – Так что же ты хотел сказать мне?
      Гвидон достал лютню и начал ее настраивать, глядя отрешенным взглядом в окно и медленно говоря:
      – Сегодня утром я был в городе, Ваша Милость, – сказал он, пощипывая струны. – Я собирал песни, чтобы доставить удовольствие вам чем-нибудь новеньким. Я нашел нечто новенькое, но боюсь, оно не доставит вам удовольствия. Не желаете ли послушать?
      Он повернулся к Моргану и выжидающе посмотрел ему в глаза.
      Морган медленно кивнул.
      – Хорошо. Вот эта песня, милорд, которая, возможно, вас заинтересует, потому что она о Дерини. Я не отвечаю ни за слова, ни за мелодию, так как это не моя аранжировка, но мысль в этой песне есть.
      Он снова щипнул струны, извлек несколько вступительных аккордов, а затем запел живую мелодию, которая весьма напоминала детские песенки.
       Гей, гей, спроси меня:
       Почему осталось так мало Дерини,
       Гей, гей, спроси меня:
       Почему тревожится грифон?
       Дерини мало, потому что многие мертвы.
       И ты, грифон, берегись,
       А то мы отрежем твою зеленую голову!
       Гей, гей, спроси меня еще,
       Спроси еще, и увидишь,
       Что я отвечу.
      Когда Гвидон закончил песню, Морган откинулся на спинку кресла, сжимая кулаки. Его глаза затуманились и потемнели. Он некоторое время сидел спокойно, его серые глаза изучали певца.